Текст книги "Дикий Имбирь"

18

Я не могла уснуть, лежала и думала, что должна объясниться с Диким Имбирем. Я наконец разобралась в своих чувствах к Вечнозеленому Кустарнику. После нашего разговора я получила от него письмо: «Клен, любовь для меня важнее маоизма».

Немного поразмыслив, я написала ему ответ. Я приняла предложение любимого объявить о помолвке, но с одним условием: наши отношения не будут развиваться, пока я не помирюсь с Диким Имбирем. В моей жизни эта девушка играла очень важную роль, и я была намерена сохранить нашу дружбу.

Было два часа ночи. Мысли путались у меня в голове. В конце концов я встала и тайком ускользнула из дома. Долго и бесцельно бродя по улицам, я вдруг обнаружила, что пришла к дому подруги. В окне горел свет. Я долго стояла у порога, не зная, постучать или нет. Внезапно дверь отворилась, и передо мной предстала Дикий Имбирь в своей военной форме.

– Мне не хотелось бы плевать тебе в лицо, но я за себя не отвечаю, – сказала она. – Уходи, Клен.

– Дикий Имбирь, – слабым голосом проговорила я, – дай мне шанс.

– Убирайся, пока я не взяла ружье и не прострелила тебе голову.

– Прошу тебя, Дикий Имбирь, я сделаю для тебя все, что ты захочешь, все, что угодно.

Она рассмеялась.

– Все, что угодно? Кого ты хочешь одурачить? Не надо обещать того, что не можешь сделать!

– Но я действительно готова для тебя на все.

– Даже порвать с Вечнозеленым Кустарником? Ну, давай, скажи, что ты и на это готова пойти!

Я опустила голову.

– Как слепо я тебе доверяла… Как я ненавижу себя за это!

– Прошу тебя, Дикий Имбирь, я… – Язык словно не слушался меня, я пыталась что-то сказать, но мысли путались в голове. Я видела, что Дикий Имбирь что-то говорит, но не слышала ее. Я видела, как она произносит «ненавижу себя». Вдруг в моей памяти всплыла картина многолетней давности: Дикий Имбирь острым карандашом протыкающая себе руку.

У меня вдруг появилось опасение, что я никогда не смогу любить Вечнозеленого Кустарника по-настоящему, что между нами невозможна гармония, потому что прошлое всегда будет преследовать нас. С самого начала наши отношения были обречены: я так сильно любила свою подругу, что ее страдания по Вечнозеленому Кустарнику стали моим проклятием.

Она захлопнула передо мной дверь.

Я все стояла, не в силах собраться с мыслями.

Не знаю, сколько я так простояла. Занялся рассвет. Застрекотали цикады. Все громче и громче. Их стрекот заполнил мою голову.

В последующие несколько месяцев Дикий Имбирь и я не обмолвились ни словом. Моя боль не только не прошла, но стала еще сильнее. Нам было почти восемнадцать. Устав от маоизма, я погрузилась в собственный мир, в котором все мое внимание поглотили западные книги без обложек и переписанные вручную древние манускрипты. Вечнозеленый Кустарник оставил свой пост окружного главы красных охранников и проходил военную подготовку перед отправкой во Вьетнам. Расстаться мы так и не смогли.

Дикий Имбирь изменилась до неузнаваемости. Она установила жесткие правила для молодежи: преступниками считались все, кого застали в момент физической близости. Она лично приняла участие в нескольких рейдах, когда красные охранники врывались в чужие дома.

Я чувствовала, что Дикий Имбирь пытается поймать нас.

В то утро я была словно не в своем теле. Я не завтракала. Вернувшись с рынка, пошла в школу. Подойдя к классу, увидела, как Острый Перец о чем-то секретничает с Диким Имбирем. Острый Перец была в рубашке, на которой красовались сосны, покрытые снегом. Дикий Имбирь – в темно-синей маоистской куртке с ярко-красным воротником. Она внимательно изучала какое-то заявление, которое, видно, составила Острый Перец. Подойдя ближе и заметив красный край письма, я поняла, что это было заявление Острого Перца о вступлении в члены Коммунистической партии.

Увидев меня, Дикий Имбирь обняла ее за плечи, и они вдвоем удалились. Через две недели Острый Перец была объявлена членом партии. Она, как собачонка, ходила за Диким Имбирем, целыми днями носила тяжелое ведро с клеем, помогая народной героине расклеивать ее новые агитки. Я видела, как предводительница красных охранников подает моей бывшей подруге воду, когда та выступает с речами. На заседаниях активистов девушки расхваливали друг друга. Сталкиваясь со мной, Острый Перец явно чувствовала себя на голову выше. Она не преминула сделать мне выговор за опоздание на цитирование высказываний Мао во вторник.

Ярая приверженка учения Мао, Дикий Имбирь не только сама стремилась стать образцовым маоистом, но и хотела сделать таковыми всех вокруг. Она буквально порабощала всех от имени Мао. Мы работали над цитированием высказываний, как монахи, неустанно распевающие буддийские молитвы. У меня не оставалось времени даже сходить на рынок. Каждое утро начиналось с пронзительного свиста Дикого Имбиря, который вырывался из репродукторов, развешенных на столбах по всей округе. Он возвещал о том, что через несколько минут все учащиеся должны собраться во дворе школы. Часто я бежала в школу, не успев ни умыться, ни почистить зубы.

Дикий Имбирь стояла на бетонном постаменте, микрофон у нее в руке был похож на гранату, ее кожа покрылась загаром, она нервно моргала и сжимала руки в кулаки. Часто, начав говорить ровным голосом, она переходила на крик, от которого фонил микрофон. После недолгого цитирования высказываний Мао она заставляла нас маршировать и бегать, иногда так долго, что нам начинало казаться, будто это никогда не кончится. Бывшая подруга публично унижала и подвергала наказанию каждого, кто выбивался из строя.

Когда мы с ней сталкивались, она делала вид, что не замечает меня. А однажды истерически рассмеялась, соприкоснувшись со мной плечом. Все большим ее расположением пользовалась Острый Перец. И если бы у этой злодейки был хвост, она бы, наверно, изо всех сил виляла им перед той, кого некогда считала своим врагом. Я понимала, что таким образом Острый Перец стремится получить место в штабе красных охранников.

19

Когда мама спрашивала меня о Диком Имбире, я лгала. Думаю, она о чем-то догадывалась, и ей было так же неловко говорить об этом, как и мне.

В конце лета Вечнозеленый Кустарник вернулся с военной подготовки. На вокзале, куда я приехала его встретить, мы завели разговор о своем будущем.

– Я передумал отправляться во Вьетнам, – начал он. – Мне хотелось бы открыть школу в какой-нибудь отдаленной деревушке, где мы с женой учили бы детей из бедных семей. – Он немного помолчал. – Поедешь со мной в качестве жены?

Я, не задумываясь, согласилась. С тех пор как моя попытка помириться с Диким Имбирем окончилась провалом, я не меньше его хотела сбежать из Шанхая.

– Но тебе придется подождать, пока я сама окончу школу, – добавила я.

Мысль о том, чтобы быть вместе вдали от Дикого Имбиря и учить детей, казалась такой привлекательной, что полностью захватила меня. В 1973 году выбор у выпускников школы был невелик. Население Шанхая сильно возросло, город оказался перенаселен, это вызвало немалые трудности с работой. В лучшем случае выпускники могли стать мусорщиками. Остальных отправляли в отдаленные колхозы. Будущее человека зависело от происхождения, от степени преданности Мао и числа голосов, поданных семьей за правительство.

Мои родители встретили эту новость прохладно, помолвка в восемнадцатилетнем возрасте казалась им не лучшей идеей, но любовь есть любовь, и в конце концов они дали мне свое благословение. Вскоре все соседи начали поздравлять Вечнозеленого Кустарника с помолвкой. Жених посоветовал мне «остерегаться Дикого Имбиря». Но мне не хотелось думать, что бывшая подруга может представлять опасность, и поэтому я не приняла его слов всерьез.

– Может, у нее и в мыслях нет причинять тебе вред, – говорил Вечнозеленый Кустарник, – но она не контролирует себя.

– Ей просто нужно время, чтобы залечить раны, и, в конце концов, мы ведь причинили ей немалую боль.

– Не думаю, что нам следует винить себя в несчастьях Дикого Имбиря, – возразил мой жених. – По-моему, она с самого начала дала нам обоим понять, что для нее быть маоистом важнее, чем оставаться человеком. Я, как оказалось, не оправдал ее ожиданий, так что ты подобрала товар, забракованный образцовым маоистом.

Я не хотела спорить с ним. Мне казалось, что Дикий Имбирь любила его, но так и не смогла признать этого, потому что не знала, как поступить со своими чувствами. Тогда я и воспользовалась ее замешательством, украла то, что принадлежало ей. Я знала, что однажды мне придется столкнуться с ее гневом, и была готова к этому, даже ждала. Мне самой нужно было получить от нее пощечину, которую я сочла бы знаком одобрения, прощения и благословения.

20

– Мы ведем подготовку слета маоистов! – раздавался из репродукторов голос Дикого Имбиря. – Культурная революция продолжается уже седьмой год, и за это время борьба пролетариата с буржуазией значительно обострилась. Защитить маоизм и продемонстрировать силу рабочего класса не только важно, но и необходимо. Пусть все громче и громче звучат песни, прославляющие Председателя Мао. Мы должны все настойчивее и настойчивее распространять идеи великого учителя! Слет состоится на шанхайском спортивном стадионе!

Весь город был мобилизован. Сотни людей, возглавляемые Острым Перцем, на каждом углу раздавали листовки. Людям было приказано отложить все свои дела и принять участие в этом мероприятии. Городская управа распорядилась, чтобы все заводы, колхозы и школы прислали на слет своих лучших певцов.

Дикий Имбирь, которая была главным организатором слета, лично отбирала участников и составляла программу выступлений. Она решала вопросы звука, света и декораций, работала с музыкантами, проектировщиками сцены и техническим персоналом, сама руководила ходом репетиций и прогонов. Со стороны казалось, что запас энергии народной героини неисчерпаем, но я-то точно знала, что скрывается за вечно играющей у нее на губах улыбкой. По ее голосу я легко могла понять, что она постоянно нервничает. Люди, работавшие с ней, страдали от ее непредсказуемых вспышек гнева и резких смен настроения. Часто без видимых причин она вдруг повышала голос, могла запросто что-нибудь разбить или начинала сквернословить.

Вечнозеленый Кустарник и я совершенно не интересовались этим слетом, но наши имена значились в списках, и нам пришлось отправиться на шанхайский спортивный стадион.

Репетиции длились целыми днями в течение трех недель, их обязаны были посещать пятнадцать тысяч человек с более чем пятисот предприятий. Каждой группе певцов надо было получить одобрение Дикого Имбиря. Некоторые пели очень хорошо. Например, хор шанхайского гарнизона отличался слаженностью и отработанным стилем, а вот крестьяне, присланные на слет сельской общиной, были ужасны, им явно никогда не приходилось принимать участие в подобных мероприятиях. Они не попадали в такт и нередко путали маоистские песни со своими народными напевами. Дикий Имбирь изо всех сил старалась помочь им, но в конце концов и она сдавалась:

– Я вижу, вы уже поете лучше, поэтому думаю, что ваше участие вполне можно утвердить.

Лучшими считались выступления групп школьников. Дети, особенно непоседы-малыши, носились по всему стадиону, пытаясь затеять игры.

Группа Вечнозеленого Кустарника располагалась недалеко от моей. Я видела, как мой жених тихонько сидит в сторонке и читает пособие по работе с электроприборами. Я не могла взять в толк, зачем бывшей подруге понадобилось наше участие в слете. Мне было нелегко встречаться с ней.

Не раз у нас с женихом возникали споры. Он считал, что нам больше не следует ходить на репетиции, видно, ежедневные встречи с Диким Имбирем стали для него невыносимы. Мне и самой хотелось того же, но я была уверена, что в таком случае мы рискуем привлечь к себе внимание и поставить под угрозу свое будущее.

Ночью мы прятались за городом. Боясь быть застигнутыми шпионами Дикого Имбиря, мы уезжали настолько далеко от Шанхая, насколько позволял общественный транспорт. Но призрак ее настигал нас повсюду. Ее имя неизменно присутствовало в каждом нашем разговоре. Даже в пылу страсти я постоянно думала о ней и о своей вине перед бывшей подругой. Вечнозеленый Кустарник любил меня, но ему никак не удавалось разорвать невидимую нить, связавшую нас с Диким Имбирем, и это его сильно расстраивало.

– Мы уедем из Шанхая, как только сможем, – говорил он.

Я тоже не могла быть уверена в его истинных чувствах по отношению к Дикому Имбирю. Он стремился уехать подальше от нее, но внутренний голос подсказывал мне, что главной причиной были именно чувства, которые мой жених до сих пор питал к ней. Кажется, мы оба любили ее слишком сильно и страдали от собственной слабости.

Чтобы избежать упоминаний о ней, мы почти прекратили разговаривать. Встречаясь на станции, мы молча садились в автобус и ехали до конечной остановки, от которой шли несколько километров в поисках какого-нибудь укромного местечка. Обычно мы прятались в коровнике за полями травы екай, на сеновале. Там он расстилал свой плащ, и я отдавалась ему. Это стало ритуалом, неким способом уйти от разочарования.

Из-за нее мне стало тяжело даже смотреть на своего жениха, все время передо мной были ее глаза. Я не осмеливалась говорить о своих мыслях и молчала, разглядывая коров. Я позволяла ему делать с моим телом все, что ему захочется, в это время думая о нашем с ним будущем, в котором не будет Дикого Имбиря. Может быть, тогда мне удастся избавиться от этого кошмара.

Я чувствовала, как он напряжен. Часто он мог получить удовольствие, лишь когда мы оба чувствовали боль. Не раз я видела слезы в его глазах. Он тоже скрывал от меня свои мысли, но я знала, что он думает о ней. Тогда я принималась убеждать его, что все в порядке, что все будет хорошо, что это скоро кончится и мы сумеем это пережить, а он не выдерживал и давал волю слезам. Я успокаивала его, пока в нем опять не пробуждалось желание.

Но однажды, когда мое отчаяние стало невыносимым, я попросила Вечнозеленого Кустарника называть меня ее именем. Не успел он что-либо возразить, как я начала говорить ее голосом, принялась цитировать изречения Мао, как это делала бы она, с ее интонациями и манерой речи. Я расстегивала на нем брюки и цитировала изречения вождя.

Когда он овладел мной, я цитировала ее любимый параграф:

– Том третий, страница тридцатая «За упорядочение стиля в партии»: «Всякого, кто, допустив ошибку, не скрывает свою болезнь и не уклоняется от лечения, не упорствует в своей ошибке настолько, чтобы не оказаться в конце концов в неизлечимом состоянии, а поступает честно и искренно выражает желание лечиться, исправиться, мы будем приветствовать и вылечим его, чтобы он стал хорошим членом партии».

Чувствуя его плоть в своем теле и его дыхание на своем лице, я вглядывалась в ночную тьму и видела ее в военной форме с расстегнутыми верхними пуговицами, ее груди, два пышащих жаром бугорка.

Я взяла его за руки, попросила закрыть глаза и прикоснуться ко мне, почувствовать меня, как ее – Дикий Имбирь:

– «С этой задачей невозможно успешно справиться, если действовать в минутном порыве и бить как попало. При лечении идеологических и политических болезней нельзя рубить сплеча: единственно правильным и эффективным методом лечения будет "лечить, чтобы спасти больного"».

А потом я сама закрыла глаза и сразу же вновь оказалась в шкафу в доме Дикого Имбиря.

21

Наконец наступил день торжественного слета. Погода, и без того холодная и ветреная, все продолжала портиться. Перед стадионом собралась огромная толпа, постепенно начали прибывать участники. Парень, возглавлявший мою группу, – мы прозвали его Коротышкой – был мной сильно недоволен.

– Не надо так беззаботно относиться к этому мероприятию! Это политическое задание, и оно уж будет поважнее, чем доесть завтрак.

Он спросил, надета ли на мне, как полагается, белая блузка и принесла ли я с собой соломенную шляпу, как он велел. Блузка была на мне, а шляпу я забыла.

– Так ступай домой и принеси ее! – заорал Коротышка. – Ты же знаешь, что наша группа должна изображать крестьян. Дикий Имбирь убьет меня, если вы будете одеты не так! Речь идет о ее репутации. Она дает нам возможность доказать свою преданность Председателю Мао. Это очень большая ответственность! И здесь не должно быть ошибок. Пожалуйста, пой как можно громче. Пой на пределе своих сил!

Как только я принесла шляпу, моя группа проследовала на стадион, озаренный тусклым светом и пропитанный какими-то отвратительными запахами. Тысячи участников, сидя на расположенных амфитеатром скамейках, готовились к выступлению. Шум стоял просто оглушительный. Я сидела в тридцать седьмом ряду на западной стороне стадиона и смотрела по сторонам, пытаясь найти Вечнозеленого Кустарника. Вскоре пришел Коротышка с нашим реквизитом – картонными подсолнухами и попросил меня помочь ему раздать их участникам группы.

– Когда будете петь, качайте цветами из стороны в сторону. Давайте-ка попробуем «Выступление на Совещании по вопросам литературы и искусства в Яньане». Готовы? Начали. «Наш великий спаситель, великий лидер, Великий кормчий и великий начальник Председатель Мао учит нас…»

Пока группа репетировала, к нам присоединились остальные участники. Воздух, казалось, раскалился от хора наших голосов. Размахивая цветком, я пела:

– «В современном мире культура, а значит, и литература, и искусство, принадлежит определенным классам и следует определенному политическому курсу». – Я заметила Вечнозеленого Кустарника, который поднимался на верхний ряд, поближе к выходу. – «Искусства для искусства, искусства надклассового, искусства, развивающегося в стороне от политики или независимо от нее, в действительности не существует».

На этот раз мой жених ничего не читал, и по его виду было ясно, что ему смертельно скучно. Он посещал занятия по электротехнике и работал в мастерских, мысленно уже находясь где-то в отдаленной деревне. Он говорил мне, что мы должны быть готовы переехать туда, где люди еще даже не видели фонаря, и мечтал, что проведет свет в дома жителей и снабдит моторами сельскохозяйственную технику. Я поощряла его благие устремления и тратила все свои сбережения, покупая для него провода и плоскогубцы.

Вечнозеленый Кустарник заметил меня и помахал мне своим подсолнухом, я замахала своим ему в ответ, выкрикивая:

– «Пролетарская литература и искусство являются частью всего революционного дела пролетариата, или, как сказал Ленин, "колесиком и винтиком" общего механизма революции».

Вечнозеленый Кустарник улыбнулся и взглядом предупредил, чтобы я не смотрела в его сторону. Я вспомнила ужин, на который родители пригласили моего жениха пару дней назад, они хотели показать, что признают его как своего будущего зятя. Днем ранее он взялся соорудить нам душевую, утром пришел с тремя друзьями, и они работали без перерыва до поздней ночи. В углу кухни они установили огромное деревянное корыто, вокруг которого прикрепили пластиковые занавески. Душ никак не хотел работать, трубы жутко гудели. Мой жених очень смутился. Оказалось, что, волнуясь, он неправильно что-то соединил, но его старание произвело на родителей благоприятное впечатление. В конце концов душ заработал, а родители принялись давать мне напутствия в будущую жизнь с Вечнозеленым Кустарником.

На арене стадиона перед Шанхайским оркестром стояла Дикий Имбирь. Пальцы дирижера в узких белых перчатках торчали, как палочки для риса. Я сразу же узнала его, это был тот самый молодой пианист, которому красные охранники изуродовали руку.

Дикий Имбирь расставила все группы по своим местам. Что-то не ладилось с ее микрофоном, он то жужжал, а то и совсем отключался.

Острый Перец бегала вокруг нее, поправляла провода, стучала по микрофону, бегала по лестнице вверх-вниз, чтобы проверить громкость. А у меня все не укладывалось в голове, как смогли сойтись Дикий Имбирь и Острый Перец, я ведь прекрасно знала, какого невысокого мнения бывшая подруга была о предводительнице красных охранников. Она, например, говорила, что той никогда не потребуется кардиолог, потому что у нее нет сердца. Что же теперь Дикий Имбирь изменила свое мнение? Когда Острый Перец вступала в члены коммунистической партии, она сказала: «Пока Дикий Имбирь не взяла меня под свою опеку, я была куском дерьма». Неужели Дикий Имбирь считала, что Острый Перец сильно изменилась под ее влиянием?

И вот загорелись огни, толпа оживилась, и Дикий Имбирь объявила о начале слета. Мы дружно пропели национальный гимн «Алеет Восток», «рабочие» старались петь лучше «крестьян», а те пытались превзойти «солдат» и «студентов».

– Не правда ли, замечательная песня? – прокричала Дикий Имбирь.

– Да! – хором отозвалась толпа.

– Еще раз, да?

– Да!

Крики сопровождались бурными аплодисментами.

Ритм нашего пения зависел от жестикуляций Коротышки: когда его руки колыхались, как ивовые ветки во время сильного ветра, нам следовало петь особенно громко, а когда он легонько покачивал руками – переходить на протяжный вой. С моего подсолнуха начали опадать бумажные лепестки. Стоявшие рядом со мной мужчины и женщины орали изо всех сил, что явно нравилось Коротышке.

Звуки голосов то стихали, то раздавались с новой силой. После того как «солдаты» пропели «Народная армия любит народ», моя группа приступила к исполнению своей последней песни «О молодежи». К тому времени у меня уже невыносимо болело горло.

– «Мир принадлежит вам и нам, но в конечном счете – вам. Вы, молодежь, полны бодрости и энергии, находитесь в расцвете сил…» – На середине песни я вдруг заметила возле сцены нескольких иностранцев с камерами в руках. Их сопровождал какой-то седой мужчина. Иностранцы улыбались и щелкали камерами.

– Это новый генеральный секретарь шанхайского парткома! – услышала я чей-то голос.

– «…и подобны солнцу в восемь-девять часов утра, – вопила я. – На вас возлагаются надежды…»

Много лет спустя, вспоминая все это, я задумалась над тем, почему Дикий Имбирь не представила того седого мужчину и его гостей участникам слета. Если бы она это сделала, я бы поняла, из-за чего она так нервничала. Народная героиня была словно машинист набирающего скорость поезда, который вдруг понял, что стрелки переведены неверно, а он никак не может остановить свой состав и вот-вот столкнется с идущим навстречу поездом.

– «…Мир принадлежит вам. Будущее Китая принадлежит вам!» – Я собрала всю волю в кулак, чтобы взять верхнюю ноту.

Внезапно свет погас, и весь стадион погрузился в темноту. После наступившей непродолжительной тишины я услышала дрожащий голос бывшей подруги, которая, казалось, была совершенно сбита с толку случившимся:

– Сохраняйте… спокойствие, товарищи, сохраняйте спокойствие, произошла… Мы уже отправили механика отремонтировать…

Ничего страшного. Я очень ценю проявленную вами преданность Председателю Мао. Я горжусь вами, и вы тоже должны гордиться собой. Товарищи, все в порядке. Не волнуйтесь, свет включится через минуту…

Тут ее микрофон затрещал, и мы больше не могли разобрать ни слова.

В толпе послышался свист, люди принялись переговариваться между собой, кое-кто побросал реквизит.

Вскоре голос Дикого Имбиря раздался с новой силой:

– Товарищи! Тьма закрыла нам глаза, но она не в силах заглушить наших голосов, не так ли?

– Нет!

– Давайте еще раз споем «Мир принадлежит вам. Будущее Китая принадлежит вам»! Готовы? Начали!

Мы запели, и в тот момент я даже не подозревала, что мое будущее уже мне не принадлежит.

Когда вновь загорелся свет, я увидела, как на стадионе появилась охрана и вывела генерального секретаря и его гостей. Чиновник был явно расстроен случившимся и все указывал пальцем на Дикий Имбирь, пытавшуюся что-то объяснить.

Дикий Имбирь стояла одна перед целым стадионом, держа в дрожащей руке микрофон. С полуоткрытым ртом она была похожа на тающего на солнце снеговика.

Вновь показались охранники и во главе с Острым Перцем направились к верхним рядам. Толпа недоуменно следила за их действиями. Охранники остановились у самого верхнего ряда, где сидел Вечнозеленый Кустарник со своей группой.

Мой разум отказывался воспринимать то, что видели мои глаза. У меня перехватило дыхание, когда Острый Перец указала на моего жениха, охранники подошли и надели на него наручники.

Его увели, прежде чем он успел оказать какое-то сопротивление.

Острый Перец выхватила из-под скамейки его сумку, которая казалась ужасно тяжелой в ее руках. Я была уверена, что в ней были только книги и инструменты. Приблизившись к Дикому Имбирю, предводительница красных охранников высоко подняла сумку и, выхватив у народной героини микрофон, обратилась к собравшимся:

– Этот антимаоист пытался сорвать наш слет! – Сверкая своими мышиными глазками, Острый Перец вынула из сумки плоскогубцы и гаечный ключ. – В этой сумке лежат орудия преступления! Он сорвал слет, повредив систему энергоснабжения!

Все присутствующие замерли.

Дикий Имбирь схватила микрофон и прикрыла его рукой. Девицы горячо о чем-то заспорили.

– Почему мы не можем все сказать? – повернувшись к толпе, воскликнула Острый Перец. – Разве Председатель Мао не учит нас тому, что «истинному коммунисту нечего скрывать от своего народа»?

Дикий Имбирь попятилась, в ее движениях было что-то старушечье, она вся сгорбилась, у нее задрожали колени.