Текст книги "Мародеры. Как нацисты разграбили художественные сокровища Европы"

Другая книга, всколыхнувшая общественность, – это «Потерянный музей» Эктора Фелициано[12]12
  Héctor Feliciano. The Lost Museum: The Nazi Conspiracy to Steal the World’s Greatest Works of Art.


[Закрыть]. Во Франции, где книга была впервые опубликована в 1997 году, она вызвала горячую полемику, так как автор утверждал, что украденные нацистами произведения искусства украшают стены главных музеев страны.

Не только во Франции, но и во многих других странах стало известно, что ведомства и комиссии, которым были доверены работы из Мюнхенского центрального пункта сбора, в результате не справились со своей задачей. В Нидерландах 4000 предметов искусства – из них 1600 картин, украденных у евреев во время войны, – так и не были возвращены владельцам, а некоторые попали в музеи. Выяснилось, что после отправки из Мюнхена их дальнейшую судьбу никто не отслеживал.

* * *

Участники Вашингтонской конференции 1998 года должны были решить, как быть с имуществом, расхищенным или утраченным в годы Холокоста. Причем не только с произведениями искусства, но и с материальным имуществом вообще. Тем не менее обсуждалось в основном искусство. До сих пор эта тема казалась столь запутанной, что за нее просто боялись браться. Но в 1998-м, на волне всеобщего энтузиазма, когда заговорили о нацистском золоте, страховках и банковских счетах, ничто не казалось невозможным. На пороге нового тысячелетия администрация Клинтона поставила перед собой честолюбивую задачу разобраться с некоторыми нерешенными конфликтами ХХ века. Так, Клинтон активно пытался урегулировать палестино-израильский конфликт, результатом чего стал саммит в Кэмп-Дэвиде в 2000 году.

Участники Вашингтонской конференции тоже не были лишены политического идеализма последних лет миллениума – они пообещали больше, чем смогли выполнить.

Почти никто не сомневался, что проблема хищения произведений искусства нуждается в международном урегулировании. За пятьдесят лет утерянные работы по нескольку раз меняли владельцев. Украденные нацистами шедевры хранились во многих художественных собраниях мира, в том числе в США.

В отличие от нацистского золота, банковских счетов и страховок, с искусством были сопряжены специфические политические, моральные и экономические вопросы, которые сильно усложняли дело. Обычное экономическое соглашение, как в остальных случаях, не решило бы проблему хищений, и в этом заключалась главная проблема. Речь шла об уникальных произведениях, и ущерб не мог быть возмещен так же просто, как в случае с золотом. Для многих семей с этими произведениями были связаны семейная история и воспоминания, которые не возместишь материально. Иногда это были портреты членов семьи. Поэтому предстояло пойти трудным путем, начав отдельный процесс реституции для каждого отдельно взятого произведения.

Другая сложность заключалась в увеличении стоимости некоторых работ. Например, одна и та же картина Пикассо в 1938 году оценивалась совершенно иначе, чем в 1998-м.

Учитывая все эти обстоятельства, участники Вашингтонской конференции попытались выработать основную концепцию нового процесса реституции, в результате чего была принята резолюция – так называемые Вашингтонские принципы, подписанные представителями сорока четырех стран. Резолюция состояла из одиннадцати пунктов. Страны-участники должны были открыть свои архивы для ученых, обследовать музейные собрания на предмет украденных предметов искусства и, главное, принять «справедливые и обоснованные» решения по работам, подлежащим реституции. Принципы эти, однако, налагали скорее моральные обязательства, нежели юридические. Отчасти это было проявлением духа времени, отчасти объяснялось тем, что далеко не всех участников устроил бы договор, связывающий их юридически.

Несмотря на необязательный характер резолюции – а по мнению многих критиков, даже ее неполноценность, – договор поначалу был встречен очень оптимистично и были предприняты реальные попытки запустить процесс реституции. Даже Россия обещала вернуть украденные нацистами произведения, вывезенные трофейными бригадами в СССР. Швеция, которую представлял статс-секретарь Пер Нюдер, также признала резолюцию.

В заключительной речи Стюарт Эйзенстат сказал, что «потрясен» достигнутыми результатами:

Отношение мира искусства к конфискованным нацистами произведениям никогда уже не будет прежним. Это великое достижение эхом прокатится по нашим музеям, галереям и аукционным домам, оно останется глубоко в сердцах людей, которые наконец смогут вернуть себе то, что по праву принадлежит им.

Глава 5
Фабрика Адольфа Эйхмана

Адольф Гитлер пересек австрийскую границу на черном «мерседесе». Он ждал этого мгновения почти всю свою жизнь. Он заранее решил, что это произойдет в небольшом, ничем не примечательном городке Браунау-на-Инне. Если где австрийцы и примут фюрера с распростертыми объятьями, так это здесь, в городе, где он родился. Утром того же дня, 12 марта 1938 года, перешел границу Австрии и вермахт. Немецкие солдаты были встречены ликующей толпой, размахивающей цветами и вымпелами, выкрикивающей нацистские приветствия. Поэтому это «вторжение» получило название Blumenkrieg, «цветочная война», а сам захват Австрии именовался «присоединением» (Anschluss).

У городка Браунау-на-Инне – так же как и у самого Гитлера – была двойная идентичность. Австрия и Бавария в течение сотен лет оспаривали его друг у друга, но теперь имперского двуглавого орла, украшавшего мост над рекой Инн и обозначавшего границу, сменил большой нацистский флаг. Время двойственности осталось позади. Гитлер ехал по Браунау в открытом «мерседесе», и тысячи жителей встречали его как освободителя.

Однако надолго он не задержался – всего через час-другой его кортеж двинулся дальше на восток. Для фюрера это была не только поездка по новой великой Германии – это было путешествие в детство. Он ехал в Линц – город, который всегда считал своим настоящим домом.

Когда Адольфу было одиннадцать, семья переехала из Браунау в Леондинг, небольшой городок недалеко от Линца. В Линце Гитлер провел почти десять лет – годы, о которых он потом вспоминал как о самых счастливых в жизни.

В прочувственной речи, произнесенной с балкона ратуши, Гитлер провозгласил, что его мечта о едином германском народе сбылась. Внизу собрались десятки тысяч людей, и начальник штаба верховного главнокомандования вермахта Вильгельм Кейтель вспоминал, что настроение в публике царило «заряженное и возбужденное до невероятного». Очевидцы свидетельствовали, что, произнося свою речь, Гитлер плакал.

Мечта Гитлера объединить Германию и свою родную Австрию действительно сбылась. Но была у него и другая мечта. В марте 1939-го она еще не оформилась окончательно, но присутствовала в его сознании уже не один десяток лет: сперва в виде простых рисунков и акварелей, а позже – набросков зданий, со временем приобретавших все более монументальный вид. Похоже, Гитлер мечтал преобразить Линц, еще когда был подростком. В шестнадцать он бросил ненавистную школу и несколько лет вел праздное богемное существование. Его строгий, склонный к садизму отец Алоиз скоропостижно умер, тем самым освободив сына от необходимости идти по его стопам – стать чиновником, государственным служащим. Вместо этого Гитлер убедил мать, что ему предначертано стать художником. Вероятно, в эти годы сформировались его художественные идеалы. В Линце он открыл для себя Вагнера и решил избрать стезю художника. Позже один друг семейства вспоминал, как за столом Гитлер часто делал какие-то наброски – здания, колонны, арки. Друг детства Август Кубичек писал, что Гитлер постоянно возмущался архитектурой Линца и в длинных монологах излагал свои идеи о том, как должен выглядеть город. Уже будучи взрослым, он продолжал рисовать – театры, музеи, мосты. Когда в марте 1939 года Гитлер торжественно вступил в город, отдельные разрозненные архитектурные идеи уже начали складываться в единый градостроительный план.

В начале ХХ века Линц с его многочисленными заводами, теснящимися по берегам Дуная, был не слишком привлекательным городом; таким он остается и сейчас. Но дело было не только в том, что Гитлер мечтал превратить эти промышленные задворки Третьего рейха в культурную святыню, – им руководила жажда мести. Он мечтал отомстить городу, который отверг его художественные амбиции, – Вене. Городу, чью цветущую космополитичную культурную жизнь он ненавидел. В Вене Гитлера не приняли в престижную художественную академию, здесь ему пришлось зарабатывать себе на хлеб, рисуя почтовые открытки.

Идея полной перестройки Линца стала актуальной через два месяца после аншлюса, когда Гитлер поехал в Италию, чтобы встретиться с Бенито Муссолини – человеком, которому против собственной воли пришлось разрешить Гитлеру присоединить к рейху Австрию.

На протяжении многих лет до «присоединения» Германия выдвигала Австрии все более агрессивные требования. Вторжение едва не случилось уже летом 1934-го, когда во время попытки путча австрийские нацисты убили канцлера Австрии Энгельберта Дольфуса. Тогда Гитлера остановили не протесты других государств и не австрийская армия, а Муссолини. Итальянский диктатор опасался – и не зря, – что Гитлер замахнется на господство в Европе. Главным образом Муссолини боялся потерять ту часть Южного Тироля, которая досталась Италии по Версальскому договору после Первой мировой войны. При фашистах местное немецкоязычное население подверглось жесткой «итальянизации». В 1934 году Муссолини в случае германского вторжения угрожал войной и даже послал свои войска к перевалу Бреннер на итало-австрийской границе. Но четыре года спустя он дал согласие на аншлюс. Отношения между диктаторами к тому времени наладились, сформировалась ось Берлин – Рим.

Муссолини и Гитлер сблизились главным образом во время гражданской войны в Испании, когда оба поддержали Франсиско Франко. Кроме того, Гитлер встал на сторону Муссолини в 1935-м, когда Италия напала на Эфиопию, чем вызвала осуждение мирового сообщества.

Но фашистский пакт объяснялся не столько дружбой диктаторов, сколько расчетом и конкуренцией, которые в свою очередь коренились в глубокой взаимной подозрительности. Гитлер тайком переправлял оружие эфиопскому императору Хайле Селассие, чтобы продлить африканскую войну, отвлекавшую внимание Запада, в то время как сам фюрер укреплял свои позиции в Центральной Европе.

Интенсивное перевооружение Германии, которое начал Гитлер, сказалось и на балансе сил. Италия больше не могла соперничать со все более агрессивной Германией. В этом итало-германском альянсе Австрия стала как бы приданым, которое Муссолини позволил забрать Гитлеру. Государственный визит Гитлера в Италию в мае 1938 года был зрелищной демонстрацией мощи обеих фашистских держав. Четыре бронепоезда Гитлера прибыли на вокзал Остиенсе в Риме, построенный специально для его визита. Это было здание в стиле монументального классицизма, которому отдавал предпочтение Гитлер. От вокзала в город вела новая улица, также проложенная в честь фюрера и названная виа Адольфо Гитлер.

Гитлера сопровождали около пятисот человек: партийные чиновники, дипломаты, журналисты и охранники из СС и гестапо. За несколько недель до визита более ста офицеров СС прибыли в Рим, чтобы исследовать возможные риски. Вместе с Гитлером приехала и нацистская верхушка: Генрих Гиммлер, Йозеф Геббельс, Рудольф Гесс, Ганс Франк, а также возлюбленная Гитлера Ева Браун.

Гостей ждала торжественная экскурсия по Риму и демонстрация его величия – в основном былого. Гитлера не очень впечатлили парады итальянских войск и новая фашистская архитектура с элементами футуризма, который он не любил. Гитлера интересовала Римская империя, и с его точки зрения немцы были более достойными ее наследниками, чем итальянцы.

Государственный визит продолжался неделю и состоял в основном из бесконечных осмотров памятников и музеев, в которых Гитлер хотел увидеть буквально все. Дуче, настроенный не столь восторженно, всюду сопровождал его и во время одной из таких экскурсий якобы даже пробормотал: «Ох уж эти картины».

В Вечном городе Гитлер видел прототип своего будущего Берлина – Столицы мира Германии. В январе того же года Шпеер представил Гитлеру план монументальной реконструкции города. The New York Times назвала его самым амбициозным градостроительным планом современности. Так же как Рим, Берлин однажды возвысится над другими городами и станет величайшим символом Тысячелетней империи.

Через несколько дней во Флоренции состоялся финал «гранд-тура» Гитлера по Италии. Визит был тщательно спланирован таким образом, чтобы удовлетворить возвышенные эстетические запросы Гитлера. В роскошном парке эпохи Ренессанса – садах Боболи, принадлежавших дому Медичи, – вниманию гостей были предложены исторические игры, после чего последовал осмотр городских достопримечательностей. Шедевры галереи Уффици привели Гитлера в такой восторг, что он застрял в музее на четыре часа. Неподдельный интерес Гитлера к живописи подтвердил искусствовед и археолог Рануччо Бьянки Бандинелли, которого против его воли назначили гитлеровским чичероне.

В отличие от Рима, во Флоренции Гитлер увидел свой Линц. Здесь, в этом городе эпохи Возрождения в Центральной Италии, его идеи приняли более четкую форму. Во Флоренции европейская культура вновь открыла для себя античные идеалы красоты и восстала из тьмы Средневековья. Линц должен стать Флоренцией Третьего рейха, местом, куда сотни, а то и тысячи лет подряд будут стекаться паломники, чтобы полюбоваться на неогерманский ренессанс. В Линце «германский дух» воспрянет, расцветет и спасет западную цивилизацию от иудейства, большевизма, духовного разложения и упадка, которые несет с собой капитализм.

Линц будет не просто соперничать с Флоренцией – в воображении Гитлера австрийский промышленный город ее переплюнет. В центре культурной столицы будет возведен музей для лучшей в мире художественной коллекции. Исторические памятники и шедевры искусства Флоренции создавались веками – но Гитлер так долго ждать не собирался.

* * *

Луи (Людвиг) Натаниэль де Ротшильд обедал в своем дворце на улице принца Евгения в Вене, когда в здание ворвались шестеро гестаповцев. У них был приказ схватить барона и доставить в полицию. Ротшильд, похоже, отнесся к их визиту с юмором и попросил подождать, пока он закончит трапезу. Быть может, дело было в обаянии барона, а может, грубых громил восхитил роскошный интерьер дворца одного из самых состоятельных людей в Европе – как бы то ни было, они позволили барону закончить обед.

Накануне вермахт вступил в Австрию, и теперь по широким бульварам Вены маршировали немецкие солдаты. Из всей австрийской ветви Ротшильдов Людвиг был единственным, кто еще не покинул страну. Возможно, как глава семьи он чувствовал, что должен остаться и охранять семейный банк и имущество, а может, как и многие другие австрийцы еврейского происхождения, он просто не разгадал истинных намерений нацистов. Антисемитизм существовал в Австрии всегда. Когда Соломон Майер Ротшильд, второй сын родоначальника династии, поселился в Вене в начале XIX века, ему как еврею не разрешалось владеть ни землей, ни недвижимостью. Многие годы, пока он налаживал свой бизнес в Австрийской империи, ему приходилось жить в отеле. Но Соломон Майер Ротшильд был не из тех, кто легко сдается, и именно с него ведет свое начало очень успешная австрийская ветвь семейства. Он получил баронский титул, стал самым крупным землевладельцем страны и заложил основу одного из самых больших частных капиталов в Центральной Европе. Он финансировал строительство первой железной дороги в Австрийской империи и был одной из ключевых фигур эпохи индустриализации.

При его наследниках финансовая империя разрослась еще больше, но главное, они создали одну из величайших частных коллекций произведений искусства и антиквариата в мире, разместившуюся в пяти больших дворцах в Вене. В конце XIX века внук Соломона, Натаниэль, передал все дела своему брату Альберту, чтобы целиком и полностью посвятить себя коллекционированию. Все три этажа дворца Натаниэля Ротшильда были заполнены шедеврами искусства. В его собрании живописи XVII и XVIII веков были, например, картины Шарля Андре ван Лоо, принадлежавшие в свое время фаворитке Людовика XV маркизе де Помпадур. Натаниэль Ротшильд также владел одной из лучших европейских коллекций французских гобеленов эпохи «короля-солнца» Людовика XIV, собранием средневековой скульптуры из слоновой кости и мрамора, мебели Марии-Антуанетты. Жемчужиной коллекции были картины мастеров нидерландского и итальянского Возрождения.

Хотя брат Натаниэля Альберт занимался семейным бизнесом, его коллекции не особенно уступали собранию Натаниэля. Альберт построил самый известный дворец Ротшильдов в Вене на улице принца Евгения, неподалеку от дворца брата.

Новый дворец был апофеозом нового центральноевропейского великолепия. Он напоминал изящно декорированный средневековый замок с большим садом в духе Версаля. Интерьер был не менее роскошным, стены украшены гобеленами, зеркалами и картинами, а потолок расписан итальянскими мастерами. Повсюду позолоченная лепнина и искусная резьба. Золотой бальный зал дворца считался одним из самых великолепных в Вене. Во дворце была даже собственная обсерватория – Альберт увлекался астрономией. Как и брат, Альберт отдавал предпочтение работам классических мастеров и собрал потрясающую коллекцию, куда вошли картины Франца Хальса, Антуана Ватто и Ганса Гольбейна Младшего. Дворец и коллекция перешли по наследству одному из сыновей Альберта – Луи (Людвигу) Натаниэлю. Второй сын Альфонс унаследовал дворец дяди Натаниэля. Через сто лет после того, как династия обосновалась в Австрии, крупнейшие капиталисты своего времени австрийские Ротшильды создали одну из лучших художественных коллекций в мире.

Нацисты не пощадили Ротшильдов не только потому, что те были евреями, но и потому, что они разделяли увлечение нацистов классической европейской живописью. В тот же день, когда Гитлер вошел в Вену, гестапо «взяло под охрану» дворцы обоих братьев и начало разыскивать других членов семьи. Более осторожный Альфонс уже покинул страну. Он хотел спасти лучшее из своей коллекции – всего девятьсот сорок произведений. Работы были упакованы и готовы к отправке на венском вокзале Остбанхоф, но на вокзале появились нацисты, и ящики так и не успели вывезти.

Шестеро гестаповцев отвезли Луи Натаниэля в полицейское управление, где его продержали почти месяц, пока представители нового режима пытались разобраться в активах банкиров. Это было не так-то просто. В завещании, составленном в 1812 году, основатель династии Майер Амшель Ротшильд заложил традицию, согласно которой сводные реестры имущества последовательно уничтожались, – и его наследники успешно эту традицию поддерживали. Это было задумано как мера безопасности, как раз для того, чтобы защитить имущество семьи от подобных вмешательств. Почти год ушел у нацистов на то, чтобы восстановить реестр.

За аншлюсом последовала волна массовых арестов – в одной только Вене было схвачено 76000 человек. Луи Натаниэля перевели в отель «Метрополь», где гестапо специально переоборудовало под камеры несколько номеров. Однако Луи Натаниэль де Ротшильд, вне сомнений, был не обычным узником, а самым ценным заложником режима.

Пока он сидел в заточении, нацистская бюрократия плела юридические сети, чтобы безнаказанно разграбить имущество Ротшильдов и других австрийских евреев. В Австрии нацистской бюрократии удастся блестяще отточить свои методы.

В 1938 году повысился градус политической агрессии. В первые годы режима создавалось впечатление, что намерения у новой Германии мирные, что ее амбиции направлены в основном на решение внутриполитических проблем – привести в порядок экономику, сломить оппозицию и укрепить дух нацистской революции в обществе. В знаменитой «Речи о мире», произнесенной в мае 1933 года, Гитлер изобразил Германию как миролюбивейшую из наций: «Применение насилия в какой бы то ни было форме не исправит ни экономическую, ни политическую ситуацию в Европе». Одновременно он призывал европейские нации к разоружению.

Апофеозом демонстрации мирных намерений стали берлинские летние Олимпийские игры 1936 года. Через два года ситуация изменилась. Немецкая экономика окрепла, нацистская революция достигла своего апогея, враги нации гибли в Дахау и других концентрационных лагерях, военная машина была уже практически самой сильной в Европе. Вопреки условиям Версальского договора, позволявшего Германии иметь не более 100000 солдат, весной 1935 года Гитлер ввел всеобщую воинскую повинность.

В 1938 году нацисты уже не скрывали своих истинных намерений, и политическую жизнь отличала все более открытая агрессия. Это касалось как внешней, так и внутренней политики, а главным образом еврейского вопроса.

В январе 1938 года немецким евреям запретили заниматься коммерческой деятельностью. Так называемый арийский параграф в Нюрнбергских расовых законах, по сути, лишал их возможности заработка. Первые антисемитские Нюрнбергские законы были введены еще в 1935 году. Среди прочего они запрещали смешанные браки и отношения между евреями и «арийцами». Кроме того, евреям нельзя было принимать на работу немецких женщин младше сорока пяти лет, а также вывешивать флаг рейха на своих домах и предприятиях (и вообще использовать цвета флага). Но главное, Нюрнбергские законы содержали новое определение гражданства, основанное на расовых принципах и разделявшее население Германии на неарийцев, которые становились «подданными государства», Staatsangehörige, и арийцев – «граждан рейха», Reichsbьrger. Уже с приходом к власти нацисты лишили евреев права заниматься общественной деятельностью. Правда, тут возникли юридические сложности. Как определить, кто еврей, а кто нет? И с какого колена считать? Эти вопросы вызывали бурную дискуссию внутри нацистского движения, но теперь Нюрнбергские законы вносили ясность, а новый закон о гражданстве делал законной дискриминацию, естественным продолжением которой стали концентрационные лагеря.

Но это происходило постепенно, а пока что евреи (а вслед за ними и цыгане) шаг за шагом исключались из общественной жизни. Евреям запрещалось быть юристами, врачами, журналистами. По достижении четырнадцати лет дети евреев не имели право на государственное образование. Им нельзя было обращаться в государственные лечебные заведения, появляться в городских парках, библиотеках и на общественных пляжах. Все евреи, носившие нееврейскую фамилию, обязаны были добавить к своему первому имени еще одно, еврейское, – Сара для женщин и Израиль для мужчин.

Дополнения, внесенные в Нюрнбергские расовые законы в 1938 году, имели своей целью разорить немецких евреев. Процесс отъема собственности назывался «ариизация», Arisierung. Еще до прихода национал-социалистов к власти еврейские предприятия становились жертвами бойкотов и вандализма. После 1933 года это приняло массовый характер, и многие предприятия, особенно в сельской местности, разорились. В городах евреи-предприниматели еще держались на плаву, но в 1938 году рухнул и их бизнес.

С радикализацией расовой политики в Германии начались перемены и в жизни австрийских евреев, которые до сих пор были избавлены от участи своих немецких соплеменников. 10 апреля австрийские евреи (а с ними и другие «нежелательные элементы») были лишены избирательного права. Дальше шло по нарастающей: 26 апреля всем евреям следовало зарегистрировать свое имущество, если его оценочная стоимость превышала 5000 рейхсмарок (что сегодня соответствует приблизительно 17500 евро). Еще один новый июльский закон принуждал евреев перерегистрировать свои предприятия, причем они оценивались гораздо ниже рыночной стоимости. Далее использовались различные юридические и бюрократические рычаги, чтобы заставить владельцев продать свои фирмы «арийцам» – немцам или австрийцам – или же просто переписать на них.

В мае с активной подачи Йозефа Геббельса по всей стране начался бойкот еврейских предприятий. Решающий удар последовал в ноябре с принятием закона, практически вводившего для евреев запрет на профессию на территории рейха. Евреи больше не могли владеть предприятиями и вынуждены были иметь заместителей-арийцев, зачастую назначенных нацистской партией.

Из 3000 еврейских магазинов, существовавших в Берлине в начале 1938 года, к концу года осталось менее пятисот, остальные же закрылись или перешли в руки арийцев. В общей сложности 100000 еврейских предприятий сменили владельцев или обанкротились.

Нацисты создали кафкианское бюрократическое общество, где ограбления не избежали даже те евреи, которые решили покинуть страну. Главным орудием вымогательства был так называемый эмиграционный налог – изначально его ввели еще в 1931 году, чтобы предотвратить утечку капитала из страны после финансового кризиса. Этот закон позволял нацистам выкачивать деньги из эмигрирующих евреев. Поначалу налог составлял 25 % капитала, но в 1934 году был поднят до 50 %[13]13
  К 1938 г. этот налог составлял уже почти 90 %. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Такая высокая ставка вынуждала людей, чьи активы были завязаны на предприятиях, недвижимости или материальных ценностях, продавать их, и зачастую по сильно заниженным ценам. А ужесточения валютного законодательства привели к тому, что многим эмигрантам пришлось оставить все свои сбережения в Германии.

Эти меры заметно обогатили нацистскую казну. До конца войны один только эмиграционный налог принес государству сумму, соответствующую сегодняшним 10 миллиардам евро.

Государственный аппарат по выколачиванию средств у граждан имел в своем распоряжении почти четыреста антиеврейских законов. Эта изобретательная машина будет также использоваться для хищения произведений искусства. Чистка немецких музеев была всего лишь генеральной репетицией. Начиная с Австрии, можно уже говорить о формировании стратегии.

* * *

20 августа 1938 года во дворце Луи Натаниэля де Ротшильда на улице принца Евгения поселился новый гость – офицер СС Адольф Эйхман. Во дворце разместилась канцелярия нового отделения СС – Центральное бюро еврейской эмиграции (Zentralstelle für jьdische Auswanderung). Формально канцелярия должна была решать вопросы эмиграции евреев, покидающих страну после аншлюса. На деле создавалась бюрократическая система экономического вымогательства. Чтобы работать в промышленных масштабах, процесс должен был быть максимально простым и эффективным. Начинание Эйхмана было крайне успешным и послужило образцом не только для других оккупированных стран, но и для самой Германии. Офицер СС Вильгельм Хётл, посетивший Эйхмана в ротшильдовском дворце в 1938 году, описал эту модель так:

Это похоже на автоматизированную фабрику, скажем, мельницу с хлебопекарней. Заводишь с одной стороны еврея, у которого еще есть капитал, завод, магазин или счет в банке, и он проходит через все здание, от стола к столу, из кабинета в кабинет, и, когда он выходит с другой стороны, у него нет ни денег, ни прав, только паспорт, в котором написано: «Вы должны покинуть страну в течение двух недель, в противном случае вы будете отправлены в концентрационный лагерь».

Метод был стандартизирован, и к началу войны в 1939 году 80000 австрийских евреев были вынуждены пройти эту вымогательскую бюрократическую волокиту.

«Фабрика» Эйхмана была шагом на пути к «окончательному решению» еврейского вопроса. По данным переписи населения 1934 года, в Австрии проживало 192000 евреев, из них 176000 – в Вене. Еврейское меньшинство сотнями лет находилось в центре культурной жизни города. К этому меньшинству в начале XX века принадлежали важнейшие культурные деятели и мыслители эпохи – Зигмунд Фрейд, Стефан Цвейг, Карл Поппер и Густав Малер. В 1942 году в Вене осталось около 2000 евреев. Примерно 65000 погибли за годы войны в концентрационных лагерях.

Конфискация предметов искусства требовала более утонченных методов, чем конфискация предприятий и капитала. В том числе потому, что добычу предстояло поделить между несколькими партийными лидерами. Обосновать законы, легализующие конфискацию и экспроприацию в пользу государства, было сравнительно просто. Грабеж по личным мотивам требовал иных методов. Нацисты с почти фанатическим рвением стремились придать своим действиям видимость законности. Как отметил консул США в Вене, все полагалось фиксировать письменно:

На удивление уважительно относятся здесь к юридическим формальностям. Обобрать человека невозможно без его подписи, даже если для того, чтобы заставить его подписаться, придется отправить его в Дахау.

Эта внешняя легитимность была важна и для самого Гитлера. Он культивировал и пропагандировал образ самоотверженного политика, «отдавшего все» ради величия Германии.

Никакие подозрения в коррупции или личной наживе не должны бросить тень на этот образ самоотверженности. Поэтому конфискация предметов искусства требовала исключительной юридической чистоты и бюрократической щепетильности.

Летом и осенью 1938 года кольцо вокруг Луи Натаниэля де Ротшильда и его огромного семейного имущества сжимается. На кону стоит банк Ротшильда, который с давних пор был оплотом австрийской экономики, сталелитейный завод и, разумеется, художественные коллекции Альфонса и Луи. Музею истории искусств в Вене было поручено составить каталог коллекций братьев. Сотрудники музея доложили, что Луи владеет 919 ценными произведениями искусства, а коллекция Альфонса состоит из 3444 предметов: 500 живописных полотен, бесценных инструментов, ковров, канделябров, ваз, оружия и так далее. По приблизительной оценке стоимость обеих коллекций составляла 80 миллионов рейхсмарок, что сегодня соответствовало бы почти 300 миллионам евро.

12 декабря 1938 года с визитом к Луи Натаниэлю явились самые высокопоставленные лидеры служб безопасности рейха: Генрих Гиммлер, Эрнст Кальтенбруннер и Карл Вольф. Они пришли сделать Ротшильду предложение, от которого он не сможет отказаться: искусство или жизнь.

Луи Натаниэль Ротшильд не один получил такое предложение. Вскоре после аншлюса Генрих Гиммлер издал приказ конфисковать все значительные художественные коллекции, принадлежащие евреям. Ответственными за выполнение были назначены гестапо и Служба безопасности (СД), находившиеся в подчинении Гиммлера. Гестапо быстро разыскало самые ценные еврейские коллекции в Австрии. Одна из них принадлежала семейству Блох-Бауэр. Глава семьи, 74-летний Фердинанд Блох-Бауэр, ведущий австрийский промышленник, и его покойная жена, знаменитая Адель Блох-Бауэр, собрали потрясающую коллекцию произведений искусства и антиквариата.