Текст книги "Открытие природы: Путешествия Александра фон Гумбольдта"

Подобно Гумбольдту, Джефферсон легко ориентировался во всех науках. Он тоже был фанатиком всяческих измерений, составил огромное количество всевозможных списков – от сотен видов растений, выращиваемых им в Монтичелло, до таблиц ежедневных температур воздуха. Он считал ступеньки лестниц, вел список писем от внучек, всегда носил в кармане линейку. Казалось, его мозг не ведает отдыха{576}576
  Подробнее см.: Jefferson 1997; Jefferson 1944; Jefferson to Ellen Wayles Randolph, 8 December 1807, Jefferson 1986, p. 316. Эдмунд Бейкон о Джефферсоне, см.: Bear 1967, p. 33.


[Закрыть]. При таком президенте-эрудите, как Джефферсон, Белый дом стал центром науки, где излюбленными застольными темами были ботаника, география, исследование неведомых земель. Он был еще и президентом Американского философского общества{577}577
  Jefferson to American Philosophical Society, 28 January 1797, TJ Papers, vol. 29, p. 279.


[Закрыть], основанного еще до революции, в частности Бенджамином Франклином, ставшего к тому времени самой крупной научной площадкой США. По словам современника, Джефферсон был «просвещенным философом, выдающимся натуралистом, первым политиком всего света, другом и украшением науки… отцом-основателем нашей страны, верным стражем наших свобод»{578}578
  Alexander Wilson to William Bartram, 4 March 1805, Wilson 1983, p. 232.


[Закрыть]. Этому человеку, понятно, не терпелось познакомиться с Гумбольдтом.

На дорогу из Филадельфии ушло три с половиной дня. Вечером 1 июня Гумбольдт и его спутники въехали наконец в Вашингтон. Уже следующим утром Джефферсон встречал в Белом доме Гумбольдта{579}579
  Charles Willson Peale Diary, 29 May – 21 June 1804, 2 June 1804, Peale 1983–2000, vol. 2, pt. 2, p. 690.


[Закрыть]. Президент приветствовал 34-летнего ученого в своем личном кабинете{580}580
  Маргарет Байард Смит о Джефферсоне, см.: Hunt 1906, p. 385, 396. Исаак Джефферсон о Джефферсоне, см.: Bear 1967, p. 18; Thomson 2012, p. 166ff.


[Закрыть]. Джефферсон хранил здесь набор столярных инструментов – любил мастерить собственными руками всякую всячину, от вращающейся книжной полки до хитрых дверных замков, часов и даже научных приборов. На подоконниках красовались розы и герань в горшках – Джефферсону нравилось ухаживать за ними. Стены украшали всевозможные карты и таблицы, полки ломились от книг. Оба выдающихся человека моментально прониклись друг к другу симпатией.

На протяжении последующих дней они виделись неоднократно. Как-то под вечер, когда столица начала погружаться в сумерки и зажигались первые свечи, Гумбольдт, войдя в гостиную Белого дома, застал президента в окружении полудюжины внуков. Все весело смеялись и друг над другом подтрунивали. Джефферсон не сразу заметил Гумбольдта, наблюдавшего эту трогательную сцену. «Вы застали меня врасплох, я дурачился, – произнес он с улыбкой. – Но я уверен, что перед вами мне не за что извиняться»{581}581
  Маргарет Байард Смит о Джефферсоне, см.: Hunt 1906, p. 396.


[Закрыть]. Гумбольдт был счастлив найти своего героя «живущим с простотой философа»{582}582
  AH to Jefferson, 27 June 1804, Terra 1959, p. 789.


[Закрыть].

Всю следующую неделю Гумбольдт и Бонплан были только тем и заняты, что спешили со встречи на званый обед, а оттуда на новую занимательную встречу{583}583
  Charles Willson Peale Diary, 29 May – 21 June 1804, Peale 1983–2000, vol. 2, pt. 2, p. 690–700.


[Закрыть]. Все с радостью знакомились с бесстрашными землепроходцами и жадно внимали их рассказам. По словам одного американца, Гумбольд был «объектом всеобщего внимания»{584}584
  Caspar Wistar jr to James Madison, 29 May 1804, Madison Papers SS, vol. 7, p. 265.


[Закрыть] – настолько, что Чарльз Уилсон Пил, художник из Филадельфии, организовавший эту поездку в Вашингтон, принялся вырезать силуэты Гумбольдта и Бонплана и одну такую поделку презентовал Джефферсону. Гумбольдта познакомили с министром финансов Альбертом Галлатином, назвавшим его рассказы «изысканным умственным наслаждением»{585}585
  Albert Gallatin to Hannah Gallatin, 6 June 1804, Friis 1959, p. 176.


[Закрыть]. На следующий день Гумбольдт отправился в Маунт-Вернон, имение Джорджа Вашингтона в пятнадцати милях к югу от столицы. Самого Вашингтона уже четыре с половиной года как не было в живых, и Маунт-Вернон успел превратиться в популярный туристический объект; Гумбольдту тоже захотелось посетить дом героя революции. Государственный секретарь Джеймс Мэдисон устроил в его честь прием, на котором его супруга Доротея, очарованная гостем, не скрыла, что «все дамы твердят, что в него влюбились»{586}586
  Dolley Madison to Anna Payne Cutts, 5 June 1804, ibid., p. 175.


[Закрыть].

В дни общения Гумбольдта с Джефферсоном Мэдисон и Галлатин подробно расспрашивали его о Мексике. Ни один из этих трех американских политиков еще не ступал на подконтрольную испанцам территорию, и вот теперь Гумбольдт, вооружившись картами, статистикой и своими записями, подробно рассказывал им о населяющих Латинскую Америку народах, климате тех краев, возделываемых там культурах{587}587
  Albert Gallatin to Hannah Gallatin, 6 June 1804, ibid., p. 176.


[Закрыть]. Гумбольдт изрядно потрудился над существовавшими картами, заново исчисляя географические координаты. Результатом стали совершеннейшие на тот момент карты – он доказывал своим новым друзьям, что на старых картах некоторые точки были смещены на целых два широтных градуса, то есть на все 140 миль{588}588
  Charles Willson Peale, Diary, 29 May – 21 June 1804, 30 May 1804, Peale 1983–2000, vol. 2, pt. 2, p. 684. Луи Агассиc говорил позднее о несовершенстве прежних карт, на которых Мексика была сдвинута примерно на 300 миль, см.: Agassiz 1869, p. 14–15.


[Закрыть]. Фактически, как говорил жене Галлатин, с трудом сдерживавший свой восторг, Гумбольдт собрал столько сведений о Мексике, сколько не было по иным странам Европы! Более того, он не возражал против того, чтобы слушатели переписывали его заметки и перерисовывали его карты. Американцы дружно оценили его познания как «поразительные»{589}589
  Albert Gallatin to Hannah Gallatin, 6 June 1804, Friis 1959, p. 176.


[Закрыть], и Галлатин в качестве ответной любезности снабдил Гумбольдта всеми сведениями о Соединенных Штатах, какими тот пожелал располагать.

Вот уже много месяцев Джефферсон силился раздобыть хоть какую-то информацию о вновь приобретенной территории Луизиана и о Мексике, и вот теперь в его руках внезапно оказалось такое ее количество, что он не верил глазам{590}590
  Ibid., p. 177; информационная таблица Джефферсона «Описание Луизианы и Техаса, 1804» (Jefferson’s table with information ‘Louisiana and Texas Description, 1804’, DLC). См. также: Terra 1959, p. 786.


[Закрыть]. Испанцы строго охраняли свои рубежи и редко впускали в свои колонии иностранцев, поэтому до появления Гумбольдта Джефферсону приходилось довольствоваться непроверенными слухами. Для американцев испанские колониальные архивы в Мехико и в Гаване были совершенно недосягаемыми, испанский посланник в Вашингтоне отказывал Джефферсону в какой-либо информации. И вот теперь Гумбольдт с лихвой утолил этот информационный голод.

Гумбольдт говорил и говорил – как отметил Галлатин, «вдвое быстрее, чем любой другой», кого он знал{591}591
  Albert Gallatin to Hannah Gallatin, 6 June 1804, Friis 1959, p. 176.


[Закрыть]. По-английски Гумбольдт изъяснялся с немецким акцентом, часто переходил на немецкий, французский и испанский, «смешивая их в скороговорке»{592}592
  Charles Willson Peale Diary, 29 May – 21 June 1804, 29 May 1804, Peale 1983–2000, vol. 2, pt. 2, p. 683.


[Закрыть]. Его сравнивали с «фонтаном знаний, бившим мощными потоками»{593}593
  Charles Willson Peale to John DePeyster, 27 June 1804, ibid., p. 725.


[Закрыть]. За два часа у него можно было почерпнуть больше, чем из книг за два года чтения. «Гумбольдт – очень необыкновенный человек», – сказал Галлатин своей жене{594}594
  Albert Gallatin to Hannah Gallatin, 6 June 1804, Friis 1959, p. 176.


[Закрыть]. Джефферсон придерживался того же мнения, называя Гумбольдта «самым сведущим в науках человеком нашего времени»{595}595
  Jefferson to William Armistead Burwell, 1804, ibid., p. 181.


[Закрыть].

Для Джефферсона самой насущной темой была спорная граница Соединенных Штатов с Мексикой{596}596
  Jefferson to AH, 9 June 1804, Terra 1959, p. 789. См. также: Rebok 2006, p. 131; Rebok 2014, p. 48–50.


[Закрыть]. Испанцы настаивали, что она проходит по реке Сабина – это восточная граница нынешнего Техаса, а американцы возражали, что по Рио-Гранде, являющейся отрезком нынешней западной границы этого штата. Таким образом оспаривалась принадлежность огромной территории: между этими двумя реками помещается в наше время весь штат Техас. Когда Джефферсон расспрашивал о местном населении, почвах и полезных ископаемых в области «между двумя этими рубежами»{597}597
  Jefferson to AH, 9 June 1804, Terra 1959, p. 789.


[Закрыть], Гумбольдт без стеснения делился своими наблюдениями, которых не было бы, если бы не покровительство и не особое разрешение испанской короны. Гумбольдт придавал большое значение научной щедрости и свободному обмену информацией. По его убеждению, наука была превыше государственных интересов, и он, исходя из этого убеждения, делился жизненно важными экономическими сведениями. Они были частью научного сословия, говорил Джефферсон, перефразируя высказывание Джозефа Бэнкса о том, что ученые всегда живут в мире, даже когда «их государства воюют»{598}598
  Jefferson to John Hollins, 19 February 1809, Rebok 2006, p. 126.


[Закрыть]; позиция, без сомнения, устраивавшая президента в данный момент.

По словам Гумбольдта, если бы испанцы передали США территории, на которые притязал Джефферсон, то США получили бы земли размером с две трети Франции{599}599
  AH to Jefferson, AH Letters America 1993, p. 307.


[Закрыть]. Не самые богатые на свете, оговаривался Гумбольдт: там разбросаны редкие мелкие фермы, простираются саванны, на берегах нет, насколько известно, морских портов. Там было несколько рудников и немного туземного населения. Именно в сведениях такого рода Джефферсон и нуждался. На следующий день он написал другу, что только что получил «ценные сведения»{600}600
  Jefferson to Caspar Wistar, 7 June 1804, DLC.


[Закрыть].

Гумбольдт передал Джефферсону девятнадцать убористо исписанных страниц – выжимки из своих заметок, рассортированные и снабженные заголовками: «население», «сельское хозяйство, производство, торговля», «вооруженные силы» и пр.{601}601
  Friis 1959, p. 178–179; AH Letters USA 2004, p. 484–494, 497–509.


[Закрыть]. Еще на двух страницах описывался граничивший с Мексикой регион – особенно занимавшие Джефферсона спорные земли между реками Сабина и Рио-Гранде. Это было наиболее вдохновляющее и плодотворное посещение Джефферсона за много лет. Меньше чем через месяц он провел заседание кабинета на тему стратегии США в отношении Испании, где обсуждалось использование полученных от Гумбольдта данных и их возможное влияние на переговоры{602}602
  Jefferson to James Madison, 4 July 1804, Jefferson to Albert Gallatin, 3 July 1804, Madison Papers SS, vol. 7, p. 421.


[Закрыть].

Гумбольдт был счастлив помочь: США приводили его в восторг. По его словам, эта страна двигалась к «совершенному» обществу, в отличие от Европы, зажатой в монархии и деспотизме. Он не жаловался даже на невыносимую влажность вашингтонского лета, ведь «лучшим на свете воздухом дышится на свободе»{603}603
  AH to Albert Gallatin, 20 June 1804. См. также: AH to Jefferson, 27 June 1804, Terra 1959, p. 789, 801.


[Закрыть]. Он многократно повторял, что любит этот «прекрасный край»{604}604
  AH to James Madison, 21 June 1804, ibid., p. 796.


[Закрыть], и обещал туда вернуться в свое время для исследований.

Всю эту неделю в Вашингтоне собеседники разговаривали о природе и политике: о сборе урожая и почвах, становлении наций. Гумбольдт, как и Джефферсон, верил, что только аграрная республика принесет счастье и независимость. Колониализм же, наоборот, принес разруху. Испанцы явились в Латинскую Америку за золотом и лесом, готовые добывать то и другое «или силой, или путем обмена», сжигаемые, как говорил Гумбольдт, одной «неуемной алчностью»{605}605
  AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 3, p. 2.


[Закрыть]. Они истребили древние цивилизации, местные племена, вековые леса. Описание, которое Гумбольдт привез из Латинской Америки, было написано яркими красками жестокой реальности; все подтверждалось достоверными фактами, данными и статистикой.

Бывая на мексиканских шахтах, Гумбольдт занимался не только их геологией и производительностью, но и губительным влиянием горных разработок на значительную часть населения. На одной из шахт он с ужасом наблюдал, как туземные работники карабкаются с огромными валунами по 23 000 ступеней, вынужденные преодолевать этот подъем за одну смену. Их использовали как «одушевленные машины»{606}606
  AH, 7 August – 10 September 1803, Guanajuato, Mexico, AH Diary 1982, p. 211.


[Закрыть], как невольников, система была совершенно рабовладельческая, хотя называлась иначе, репартимьенто, и предполагала почти безвозмездный тяжкий труд на испанцев{607}607
  AH, 9–12 September 1802, Hualgayoc, Peru, ibid., p. 208.


[Закрыть]. Принужденные покупать втридорога все необходимое у колониальной администрации, работники превращались в рабов, засасываемых в водоворот долгов и зависимости. У испанского короля была даже монополия на снег в Кито, Лиме и других городах колоний: снег применялся для изготовления шербета для богатой элиты. Гумбольдт называл абсурдной ситуацию, при которой «упавшее с неба» считается принадлежащим испанской короне{608}608
  AH, February 1802, Quito, ibid., p. 106.


[Закрыть]. На его взгляд, политика и экономика колониальных властей были основаны на «безнравственности»{609}609
  AH, 23 October – 24 December 1802, Lima, Peru, ibid., p. 232.


[Закрыть].

В своих путешествиях Гумбольдт не переставал поражаться тому, как упорно колониальная администрация (и даже проводники, гостеприимные хозяева, миссионеры) побуждает его, бывшего инспектора шахт, искать благородные металлы и драгоценные камни. В ответ он настойчиво убеждал их, что они заблуждаются. Зачем вам золото и драгоценности, удивлялся он, когда вы живете на земле, которая даже при слабой обработке способна родить богатые урожаи?{610}610
  AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 3, p. 79.


[Закрыть] Разве не это – верный путь к свободе и процветанию?

При этом Гумбольдт не мог не видеть, как население прежде плодородных земель, подвергшихся избыточной эксплуатации и ставших с течением времени никуда не годными, обрекало себя на голод{611}611
  Ibid., vol. 4, p. 120.


[Закрыть]. Например, в долине Арагуа, на озере Валенсия, он стал свидетелем того, как блажь людей во всем мире красочно одеваться обрекает местный люд на бедность и зависимость: индиго, легкая в возделывании культура, из которой добывается синяя краска, вытеснило кукурузу и другие пищевые культуры. Как никакая другая культура, индиго «обедняет почву», отмечал Гумбольдт. Земли выглядели истощенными, и Гумбольдт предрекал, что через несколько лет на них уже ничего не сможет расти. Почва эксплуатировалась, «как горные выработки»{612}612
  AH, 22 February 1800, AH Diary 2000, p. 208–9.


[Закрыть].

Позже, на Кубе, Гумбольдт писал о том, как большие площади острова безжалостно лишают леса для создания сахарных плантаций{613}613
  AH Cuba 2011, p. 115; AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 7, p. 201.


[Закрыть]. Повсюду, где он ездил, он наблюдал, как товарные культуры заменяют «те культуры, которые давали пропитание»{614}614
  AH New Spain 1811, vol. 3, p. 105. См. также: AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 7, p. 161; AH Cuba 2011, p. 95.


[Закрыть]. Куба не производила почти ничего, кроме сахара, из чего следовало, делал вывод Гумбольдт, что без завоза еды из других колоний «остров будет голодать»{615}615
  AH, 23 June – 8 July 1801, AH Diary 2003, vol. 1, p. 87.


[Закрыть]. Это был рецепт зависимости и несправедливости. Нечто похожее происходило и в окрестностях Куманы: там выращивали столько сахарного тростника и индиго, что приходилось покупать за тридевять земель все то, что легко можно было бы выращивать самим. Монокультура и товарные культуры не создадут счастливого общества, говорил Гумбольдт. Требовалось ввести натуральное хозяйство, основанное на зерновых культурах и варьировании таких культур, как бананы, лебеда, киноа, кукуруза и картофель{616}616
  AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 7, p. 161; AH Cuba 2011, p. 95; AH New Spain 1811, vol. 3, p. 105.


[Закрыть].

Гумбольдт первым связал колониализм с разрушением окружающей среды. Его мысли вновь и вновь возвращались к природе как к всеобъемлющей паутине жизни и месту человека в ней. На реке Апуре он наблюдал опустошение, устроенное испанцами, вздумавшими регулировать ежегодный паводок при помощи плотины. Хуже того, они вырубили деревья, укреплявшие корнями берега и представлявшие собой «очень плотную стену»{617}617
  AH, 30 March 1800, AH Diary 2000, p. 238.


[Закрыть], вследствие чего бурная река стала год за годом смывать еще больше почвы. На плато, где стоит Мехико, Гумбольдт наблюдал, как от местной оросительной системы остается мелкий пруд, а раскинувшиеся внизу долины утрачивают свое былое плодородие{618}618
  AH, 1–2 August 1803, AH Diary 2003, vol. 2, p. 253–7.


[Закрыть]. Гумбольдт указывал, что повсюду в мире мелиораторы, проявляя прискорбную близорукость, добиваются одинаковых плачевных результатов{619}619
  AH, 30 March 1800, AH Diary 2000, p. 238.


[Закрыть].

Он рассматривал природу, экологию, имперские амбиции и политику во взаимосвязи друг с другом. Он критиковал несправедливое распределение земель, монокультуры, насилие в отношении туземных племен, рабские условия труда туземцев; все это и поныне остается в повестке дня. Как бывший инспектор шахт, Гумбольдт обладал уникальной способностью предвидеть экологические и экономические последствия безоглядной эксплуатации природных богатств. Он осуждал, к примеру, зависимость Мексики от товарных культур и добычи полезных ископаемых, так как она привязывала страну к нестабильным ценам мирового рынка. «Единственный капитал, нарастающий со временем, – утверждал он, – это продукция сельского хозяйства»{620}620
  AH New Spain 1811, vol. 3, p. 454.


[Закрыть]. Он не сомневался, что все проблемы в колониях порождены «опрометчивой деятельностью европейцев»{621}621
  AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 7, p. 236.


[Закрыть].

Джефферсон прибегал к тем же доводам. «Я полагаю, наши государства будут оставаться сильными на многие века, – говорил он, – до тех пор, пока они по большей части аграрные»{622}622
  Jefferson to James Madison, 20 December 1787, TJ Papers, vol. 12, p. 442.


[Закрыть]. Открытие американского Запада он рассматривал как продвижение республики, при котором самостоятельные фермеры превратятся в пехотинцев нарождающейся нации и в часовых ее свободы. Запад, верил Джефферсон, обеспечит сельскохозяйственную автономность Америке, а значит, и гарантирует будущее «миллионам людей, которые еще не родились»{623}623
  Jefferson to Representatives of the Territory of Indiana, 28 December 1805, DLC.


[Закрыть].

Сам Джефферсон был одним из самых прогрессивных фермеров Соединенных Штатов, экспериментировавшим с севооборотами, внесением удобрений, использованием новых сортов{624}624
  О сельскохозяйственных экспериментах Джефферсона см.: Wulf 2011, p. 113–120. О севообороте см.: Jefferson to George Washington, 12 September 1795, TJ Papers, vol. 28, p. 464–465; 19 June 1796, TJ Papers, vol. 29, p. 128–129. Об отвале для плуга см.: TJ to John Sinclair, 23 March 1798, TJ Papers, vol. 30, p. 202; Thomson 2012, p. 171–172.


[Закрыть]. В его библиотеке имелись все книги по сельскому хозяйству, которые можно было приобрести; он даже изобрел новый отвал для плуга (деревянная деталь, поднимающая и переворачивающая дерн). Приспособления для сельского хозяйства вызывали у него даже больше воодушевления, чем политические события. Заказав в Лондоне молотилку, он сообщал Мэдисону, как нетерпеливый ребенок: «Каждый день жду, что наконец получу ее», «Никак не получу мою молотилку» и, наконец: «Все, она в Нью-Йорке!»{625}625
  Jefferson to James Madison, 19 May, 9 June, 1 September 1793, TJ Papers, vol. 26, p. 62, 241, vol. 27, p. 7.


[Закрыть] Он пробовал новые сорта овощей, злаков и фруктов, используя свои поля и сад в Монтичелло как экспериментальную лабораторию. Джефферсон считал, что «сослужить величайшую службу для блага любой страны – это предложить ей новую сельскохозяйственную культуру»{626}626
  Jefferson, Summary of Public Service, after 2 September 1800, ibid., vol. 32, p. 124.


[Закрыть]. Из Италии он привез в карманах рис (это было нарушением закона, каравшимся смертью) и пытался убедить американских фермеров высаживать сахарный клен, чтобы положить конец зависимости страны от мелассы[10]10
  Меласса – кормовая патока, побочный продукт сахарного производства.


[Закрыть] из Британской Вест-Индии. У себя в Монтичелло он выращивал 330 сортов овощей и трав из 99 видов{627}627
  Wulf 2011, p. 70; Jefferson to Edward Rutledge, 14 July 1787, TJ Papers, vol. 11, p. 587; Jefferson to John Jay, 4 May 1787, TJ Papers, vol. 11, p. 339; Wulf 2011, p. 94ff.; Hatch 2012, p. 4.


[Закрыть].

По мнению Джефферсона, человек сохраняет независимость, пока владеет собственным клочком земли. Он доказывал даже, что в конгресс следует выбирать одних фермеров, которых считал «подлинными представителями здорового американского интереса»{628}628
  Jefferson to Arthur Campbell, 1 September 1797, TJ Papers, vol. 29, p. 522.


[Закрыть], в отличие от жадных торгашей, «не имеющих родины»{629}629
  Jefferson to Horatio Gates Spafford, 17 March 1814, TJ RS Papers, vol. 7, p. 248. См. также: Jefferson 1982, p. 165.


[Закрыть]. Фабричные рабочие, купцы и биржевые маклеры никогда не будут так привязаны к свой стране, как фермеры, работающие на земле. «Мелкие землевладельцы – величайшая ценность государства», – утверждал Джефферсон{630}630
  Jefferson to Madison, 28 October 1785, TJ Papers, vol. 8, p. 682.


[Закрыть], вписавший в проект конституции Виргинии положение, что каждого свободного человека следует наделить пятьюдесятью акрами земли (правда, провести эту статью он не сумел){631}631
  TJ Papers, vol. 1, p. 337ff.


[Закрыть]. Его политический союзник Джеймс Мэдисон доказывал, что чем выше доля землепашцев, тем «свободнее, независимее, счастливее само общество»{632}632
  Madison, ‘Republican Distribution of Citizens’, National Gazette, 2 March 1792.


[Закрыть]. Для них обоих сельский труд был священным делом республики и актом создания нации. Вспашка полей, посадка овощей и устройство севооборотов – занятия, рождающие довольство, позволяющие обеспечить себя и семью и, следовательно, политическую свободу. Гумбольдт был согласен: ведь мелкие фермеры, которых он встречал в Южной Америке, обнаруживали «чувство свободы и независимости»{633}633
  AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 3, p. 15.


[Закрыть].

Соглашаясь во всем, они расходились в одном: в вопросе рабства. Для Гумбольдта колониализм и рабство были одним и тем же, переплетенным с отношением человека к природе и с эксплуатацией естественных ресурсов{634}634
  AH Geography 2009, p. 134; AH Geography 1807, p. 171; AH Cuba 2012, p. 142ff.; AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 7, p. 260ff.


[Закрыть]. Когда испанцы и североамериканские поселенцы внедряли выращивание сахарного тростника, хлопка, индиго и кофе на своих территориях, они также использовали рабство. На Кубе Гумбольдт наблюдал, например, как «каждая капля тростникового сока стоила крови и стонов»{635}635
  AH, 23 June – 8 July 1801, AH Diary 2003, vol. 1, p. 87.


[Закрыть]. Рабство шло рука об руку с тем, что европейцы «называли своей цивилизацией»{636}636
  AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 1, p. 127.


[Закрыть], и тем, что Гумбольдт называл их «жаждой наживы»{637}637
  Ibid., vol. 3, p. 3.


[Закрыть].

Труд рабов на плантации

Считается, что первым детским воспоминанием Джефферсона был эпизод, когда раб нес его на подушке{638}638
  Wulf 2011, p. 41.


[Закрыть]; средства к существованию взрослому Джефферсону давал труд рабов. Сам он утверждал, что ненавидит рабство, тем не менее освободил всего лишь горстку из двухсот рабов, гнувших спину на его плантациях в Виргинии. Раньше он полагал, что с рабством в Монтичелло покончит мелкое фермерство. Еще находясь в Европе в роли американского посла, он встречал трудолюбивых немецких фермеров, которых считал «совершенно не испорченными деньгами»{639}639
  Jefferson to Edward Bancroft, 26 January 1789, TJ Papers, vol. 14, p. 492.


[Закрыть]. Он предполагал поселить их в Монтичелло и «перемешать» со своими рабами, предоставив всем по 50 акров земли. Для Джефферсона эти прилежные честные немцы были воплощением добродетельного фермерства. Рабы остались бы его собственностью, зато их дети стали бы свободными людьми и «добрыми гражданами» благодаря соседству с фермерами-немцами. Эта схема так и не была претворена в жизнь, а к моменту встречи с Гумбольдтом Джефферсон вообще забросил все планы освобождения своих рабов.

В отличие от него Гумбольдт неустанно обличал то, что называл «величайшим злом»{640}640
  AH Cuba 2011, p. 144; AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 7, p. 263.


[Закрыть]. Находясь в Вашингтоне, он не осмеливался критиковать самого президента, однако другу Джефферсона архитектору Уильяму Торнтону говорил, рабство – это позор{641}641
  AH to William Thornton, 20 June 1804, AH Letters America 1993, p. 199–200.


[Закрыть]. Конечно, отмена рабства привела бы к сокращению производства хлопка, соглашался он, но общественное благо нельзя измерять «доходами от экспорта». Справедливость и свобода важнее арифметики и богатства немногочисленных людей.

То, что британцы, французы и испанцы способны спорить о том, кто из них гуманнее обращается со своими рабами, – это, говорил Гумбольдт, такой же абсурд, как препирательства насчет того, «что для человека приятнее – вспоротый живот или содранная кожа»{642}642
  AH, 4 Jan – 17 February, ‘Colonies’, AH Diary 1982, p. 66.


[Закрыть]. Рабство он уравнивал с тиранией; путешествуя по Латинской Америке, он писал в дневнике об ужасной жизни рабов. Один плантатор в Каракасе заставлял своих рабов есть экскременты, другой колол своих иглами. Куда бы Гумбольдт ни взглянул, всюду ему в глаза бросались шрамы на спинах рабов{643}643
  AH, 9–10 June 1800, ibid., p. 255.


[Закрыть]. С индейцами обращались не лучше. В миссиях на Ориноко, например, он слышал рассказы о том, как детей отнимали у родителей и продавали в рабство. Больше всего его ужаснула история о миссионере, который нанес своему поваренку сильнейшую травму мошонки за то, что тот посмел поцеловать девушку{644}644
  AH, Lima 23 October – 24 December 1802, ‘Missions’, ibid., p. 145.


[Закрыть].

Бывали и редкие исключения. Пересекая Венесуэлу в направлении Ориноко, Гумбольдт оказался на озере Валенсия гостем плантатора, который заботился о развитии сельского хозяйства и делился доходами, разделив свои владения на множество мелких ферм. Вместо того чтобы управлять огромной плантацией, этот человек отдал немалую часть своих земель обедневшим семьям – освобожденным рабам и крестьянам, которым бедность не позволяла владеть рабами{645}645
  AH Personal Narrative 1814–29, vol. 4, p. 126–7. См. также: AH, 23 June – 8 July 1801, AH Diary 2003, vol. 1, p. 87.


[Закрыть]. Теперь эти семьи трудились как свободные, самостоятельные фермеры: бедность не позволяла им уйти с земли. Между Ондой и Боготой Гумбольдт тоже наблюдал маленькие фазенды, где отцы и сыновья работали вместе, не прибегая к труду рабов: выращивали сахарный тростник, а также съедобные растения для собственного употребления. «Мне нравится вглядываться в эти подробности», – говорил Гумбольдт, ведь они доказывали его правоту{646}646
  AH Personal Narrative 1814–29, vol. 4, p. 128.


[Закрыть].

Гумбольдт называл институт рабства противоестественным, потому что он «противен природе, несправедлив, дурен и изжил себя»{647}647
  AH, 23 June – 8 July 1801, AH Diary 2003, vol. 1, p. 87.


[Закрыть]. В отличие от Джефферсона, считавшего чернокожих «расой ниже белых как телесно, так и умственно»{648}648
  Jefferson 1982, p. 143.


[Закрыть], Гумбольдт настаивал, что высших и низших рас не существует. Все люди, независимо от национальности, цвета кожи и вероисповедания, происходят от общих предков{649}649
  AH Personal Narrative 1814–29, vol. 4, p. 474. См. также: AH Cosmos 1845–52, vol. 1, p. 351, 355; AH Kosmos 1845–50, vol. 1, p. 381–5; AH Cordilleras 1814, vol. 1, 1814, p. 15.


[Закрыть]. Во многом подобно растительным семействам, объяснял он, по-разному приспосабливающимся к географическим и климатическим условиям, но при этом демонстрирующим признаки «общего типа», также все представители рода человеческого принадлежат к одной семье. Все люди равны, говорил Гумбольдт, нет расы, которая была бы выше другой, так как «все одинаково созданы для свободы»{650}650
  AH Cosmos 1845–52, vol. 1, p. 355; AH Kosmos 1845–50, vol. 1, p. 385.


[Закрыть].

Гумбольдта учила природа. И величайшим из преподанных ею уроков был урок свободы. «Природа – территория свободы», – утверждал Гумбольдт, ибо природное равновесие создано многообразием, которое должно, в свою очередь, стать образцом для политики и нравственности. Все, от примитивного мха или насекомого до слонов или величественных дубов, исполняет свою роль, и все вместе составляет единое целое. Человечество – лишь малая толика единства. Сама природа является республикой свободы{651}651
  AH Cosmos 1845–52, vol. 1, p. 3; AH Kosmos 1845–50, vol. 1, p. 4.


[Закрыть].