Текст книги "След зверя"

Но если подумать, он одним ударом убьет не двух, а трех зайцев, поскольку рудник Ларне, гарантия его состояния и относительного политического спокойствия, вскоре совсем истощится. Несомненно, в недрах рудника еще таились несметные богатства, но, чтобы извлечь их, придется копать. А этого не позволяли ни имеющиеся в его распоряжении средства, ни, главное, геологическое строение почвы. Глинистая земля обрушится при первой же попытке сделать раскоп.

– Аньес, моя козочка, – прошептал он, сжав челюсти. – Твой конец близок. Кровавыми слезами, моя красавица, твое нежное лицо истечет кровавыми слезами.

Да, Эда давно уже одолевали тяжелые раздумья о руднике. Он решил сделать крюк, чтобы посмотреть, как идет добыча железа.

Горные разработки баронов де Ларне, Перш, май 1304 года

– Пусть его приведут ко мне! Пусть притащат этого подонка ко мне, спустив с него шкуру, если на то пошло! Все равно она ему вскоре не понадобится, – рычал Эд де Ларне, пожирая убийственным взглядом жалкую кучку минерала, лежавшую у его ног, самую маленькую партию, добытую за неделю.

Два серва, опустив головы, отошли от него на добрых пару метров. Вспыльчивость барона была известна, и дело чаще всего заканчивалось побоями, если не хуже.

Сервы не заставили себя просить дважды, сочтя приказ прекрасным предлогом, чтобы увеличить расстояние, отделявшее их от разгневанного хозяина. В конце концов, этот Жюль, который был ничуть не лучше их, добывал мало железа с тех пор, как случайно стал бригадиром. Разве то право, которое он получил, право приказывать своим бывшим товарищам по нужде, делало его равным барону? Простак! Он попытался прыгнуть выше своей головы, но упал лицом в дерьмо.

Двое мужчин, изнуренных непосильным трудом, страдавших от недостатка сна и пищи, бросились через небольшую засушливую долину в направлении русла пересохшей реки, которая некогда текла в этих краях и заканчивалась недалеко от Отон-дю-Перш. Добежав до высоких деревьев и оказавшись в относительной безопасности, они замедлили шаг, потом остановились, чтобы немного отдохнуть и восстановить дыхание.

– Почему мы побежали к лесу, Ангий? Разве здесь укрылся Жюль до приезда хозяина? – спросил старший.

– Не знаю. Надо было же куда-то бежать. Какая разница, в какую сторону… Иначе взбучку получили бы мы.

– Ты знаешь, где Жюль?

– Нет, и мне плевать на него, – откликнулся Ангий. – Пусть идет куда подальше. Барон взбесился, как бык от красной тряпки, и брызжет слюной, как гадюка.

– Да что происходит с этим проклятым рудником? Ведь не наша вина, что добыли так мало… Я больше не чувствую ни рук, ни ног.

Ангий пожал плечами, а потом сказал:

– Он истощается, его чертов рудник. Жюль объяснил ему, но ничего нельзя сделать, он не хочет это признавать. Рудник не стоит и дохлой крысы, а уж тем более трудов, которые мы в него вкладываем. Барон может весь изойти потом и кровью, но добудет из него только пыль.

– А ведь этот рудник поставлял им превосходное железо, причем трем поколениям подряд. Подумать только, какой это тяжелый удар для хозяина! Как же это должно быть ему неприятно!

– Что? Ну и пусть, меня это не волнует. Понимаешь, этот проклятый рудник… Он приносил ему звонкую монету, а нам всем – болезни, удары кнутом и пустые желудки. Пойдем дальше, углубимся еще немного в лес, а потом немного вздремнем. Мы скажем, что не нашли Жюля.

– Но это ложь.

Ангий посмотрел на своего товарища, удивляясь его простодушию, а потом сказал успокаивающим тоном:

– Это ты так говоришь, а он не может этого знать.

Кипр, май 1304 года

Этот смутный кошмар… Франческо де Леоне резко вскочил с соломенной циновки. Его рубашка была мокрой от пота. Он попытался унять бешеное биение сердца, несколько раз медленно и глубоко вздохнув. Главное, не заснуть опять, иначе сон может повториться.

Впрочем, госпитальер*, рыцарь по справедливости и по заслугам,[18]18
  Рыцари по справедливости и по заслугам принадлежали к Гостеприимному ордену Святого Иоанна Иерусалимского (госпитальерам) (см. Краткое историческое приложение). Рыцарь по справедливости должен был являться дворянином по меньшей мере в восьмом колене во Франции и Италии и в шестнадцатом колене в Германии. Титул рыцаря по заслугам присваивался за один достойный поступок.


[Закрыть] уже давно жил в плену постоянного страха и порой даже боялся, что тот вдруг исчезнет. Кошмар, вернее, тяжелый сон, никогда не имевший конца, всегда начинался одинаково. Эхо шагов по каменным плитам, эхо его шагов. Он шел по церковной галерее, касаясь амвона, закрывавшего хоры. Свет лился из купола и разгонял тени, притаившиеся за пилястрами. В какой церкви это происходило? Ротонда напоминала ему иерусалимскую церковь Гроба Господня, а архитектурная дерзость купола базилики – Святую Софию Константинополя. Возможно, это была римская Святая Констанция, церковь, которая, по его мнению, устремлялась к Свету. Какая разница? Во сне он точно знал, что ищет среди этих массивных стен из розоватого камня. Он пытался догнать силуэт, который молча перемещался, выдаваемый легким шелестом тканей, женский силуэт, прятавшуюся от его взора женщину. В какой-то момент он понимал, что выслеживает женщину. Об этом говорил и сам план церкви, окруженной хорами. Силуэт, двигавшийся всегда на несколько шагов впереди, обернулся. Казалось, силуэт предвосхищал его движения, перемещаясь по внешней стороне галереи, в то время как он шел по внутренней стороне. Рука Франческо де Леоне медленно тянулась к головке эфеса шпаги. Однако опустошающая нежность уже заставляла его плакать. Почему он преследовал эту женщину? Кто она? Существовала ли она в действительности?

Он, напряженный и раздосадованный, вздохнул, широко раскрыв рот. Надо быть полоумной старухой, чтобы думать, будто сны всегда сбываются. Тем не менее во сне он видел, как умерли его мать и сестра, и только потом нашел их трупы. Он бросил взгляд на узкую бойницу, через которую виднелся клочок неба. Душная кипрская ночь не принесла ему покоя. Он видел столько мест, встречался со столькими людьми, что почти забыл город, в котором родился. Сейчас он находился в пустоте и чувствовал себя чужим в этой огромной крепости, отвоеванной после падения Сен-Жан-д'Акра к 1291 году в ходе упорной битвы, которую вели рыцари Христа и Храма Соломона* и Гостеприимного ордена. Гийом де Боже, Великий магистр храмовников, или тамплиеров, погиб. Что касается Жана де Вилье, Великого магистра госпитальеров, членов Гостеприимного ордена, он был настолько тяжело ранен, что мог умереть при каждом вздохе. Лишь семь госпитальеров и десять тамплиеров вышли живыми из осады и битвы, ознаменовавшей конец христианского Востока.

Большинство тамплиеров вернулись на Запад. Что касается госпитальеров, они поспешно бежали на Кипр, вопреки откровенному нежеланию предусмотрительного Генриха II де Лузиньяна, короля острова, который скрепя сердце разрешил им обосноваться в городе Лимасол, на южном побережье. Короля беспокоило это братство, которое могло быстро превратиться в государство в государстве, поскольку и тамплиеры и госпитальеры зависели лишь от папской власти. Лузиньян ввел для них множество ограничений. Так, численность госпитальеров никогда не должна была превышать семьдесят рыцарей, сопровождаемых оруженосцами. Семьдесят, и ни одним больше. Великолепное средство сдержать их экспансию и, главное, власть. Рыцарям Христа пришлось смириться в ожидании лучших времен. Впрочем, это не имело особого значения. Кипр был всего лишь этапом большого пути, своего рода передышкой, которая позволяла им восстановить свои силы и произвести перегруппировку, чтобы затем отвоевать Святую землю. Ведь колыбель нашего Спасителя не должна была оставаться в руках неверных. Гийом де Вилларе, сменивший своего брата в 1296 году на посту Великого магистра, предчувствовал это и все чаще обращал свой взор на Родос, новую гавань ордера.

Франческо де Леоне задрожал от восторга и наслаждения, едва представив себе, как будет идти навстречу Гробу Господнему, в церкви, построенной на месте садов Иосифа Арифамейского. Именно там, под церковью, в крипте, Елена, мать Константина, обрела Животворящий Крест.

Он как подкошенный упал на камни, согретые пустыней, которая бесчинствовала снаружи. Он увидел, как протягивает руку, решившись едва коснуться ремешка сандалии. Жизнь ради этого жеста – то, что рыцарь предлагал со всей страстью и бесконечной покорностью.

Но до этого часа было еще очень далеко. Пройдут часы, дни, возможно, годы. До этого дня должно было столько всего свершиться…

Заблуждался ли он? Утратила ли его вера чистоту? По сути, не включится ли он в конце концов в игру теней и не согласится ли с расчетами сильных мира сего, планы которых он был призван расстроить?

Он встал. И хотя он был еще относительно молод, все же чувствовал себя тысячелетним старцем. У человеческой души от него почти не было никаких секретов. Он пережил несколько редких, но чудесных озарений, но и не раз впадал в уныние, если не испытывал отвращение. Любить людей во имя любви к Христу порой казалось ему утопичным. Тем не менее этот душевный надлом следовало как можно тщательнее скрывать. Тем более что его целью были не люди. Его целью, его целями был Он. Необъяснимое желание пожертвовать собой охватывало Франческо де Леоне в самые тяжелые для него моменты.

Он бесшумно прошел в крыло, где находились кельи и дортуары. Оказавшись на улице, он надел сандалии и пересек огромный квадратный двор, направляясь в сторону расположенного в центре здания, где совершались омовения.

Он спускался по ступеням, которые вели в мертвецкую, расположенную под госпиталем. В этот небольшой подвал сносили тела, ожидающие погребения, ведь под действием горячего воздуха они разлагались очень быстро. В то раннее утро подвал был пуст. Однако, увидев покойника, рыцарь вряд ли заволновался бы. Он уже видел столько окровавленных с ног до головы покойников, продвигался вперед среди них, перешагивал через них, порой переворачивал, ища знакомое лицо! В глубине подвала низенькая дверь вела в живорыбный садок, вырубленный в гранитной скале. Плававшие в садке карпы обеспечивали пропитание обитателям цитадели. Кроме того, разводить их было очень выгодно, поскольку рыцари, заимствовавшие китайский метод тысячелетней давности, кормили рыб птичьим пометом. Погружение в ледяную» оду глубокого водоема, прикосновение к его лодыжкам рыб, которые ослепли, из поколения в поколение размножаясь и темноте, не избавили Франческо де Леоне от неприятного чувства, овладевшего им после пробуждения от сна.

Когда в часовне он подошел к приору, исполнявшему также обязанности великого командора, день едва занимался. Арно де Вианкур, маленький щуплый человек с пепельными волосами, казалось, не имевший возраста, обернулся к нему. Он сложил руки на черной рясе из грубой ткани и улыбнулся.

– Пойдемте, брат мой. Надо воспользоваться этими редкими часами относительной прохлады, – предложил он.

Франческо де Леоне кивнул головой в знак согласия, ничуть не сомневаясь, что предложение щуплого человека не было связано с милосердным рассветом. Арно де Вианкур опасался шпионов Лузиньяна, сновавших повсюду и, может быть, даже проникших в орден.

Они, опустив головы и подняв капюшоны, молча шагали несколько минут. Леоне следовал за Арно де Вианкуром до толстых стен. Его тесные связи с Гийомом де Вилларе, их нынешним Великим магистром, объяснялись не только верностью, но и тем, что мужчины, оба высоко образованные, прекрасно дополняли друг друга. Впрочем, приор не догадывался, что у этого взаимного доверия существовали пределы. Гийом де Вилларе – равно как его племянник и вероятный преемник Фульк де Вилларе – знал все о страхах, надеждах и порывах души своего великого командора, а вот тот ни о чем подобном даже не догадывался.

Арно де Вианкур остановился и оглянулся по сторонам, желая убедиться, что никто не нарушит их одиночества.

– Вы слышите, как поют цикады? Они просыпаются вместе с нами. Какое прекрасное упорство, не правда ли? Знаете ли вы, почему они поют? Разумеется, нет. Цикады не спорят со своей судьбой.

– Значит, я цикада.

– Как и все мы здесь.

Франческо терпеливо ждал. Приор любил подобные метафоры, длинные преамбулы. Франческо сравнивал ум Арно де Вианкура с гигантской мировой шахматной доской, на которой фигуры, постоянно находившиеся в движении, никогда не подчинялись одним и тем же правилам. Он плел такие запутанные сети, что никто не мог найти концов составлявших их нитей. И все же они могли внезапно распутаться, чтобы образовать идеальную петлю.

Приор начал говорить равнодушным тоном, словно размышлял вслух:

– Бонифаций VIII*, наш покойный святой отец, принадлежал к той же породе, что и императоры. Он мечтал установить папскую теократию, создать христианскую империю, объединенную только его властью…

В словах приора Леоне почувствовал легкий упрек. Бонифаций VIII был железным человеком, не склонным к диалогу. Своей непримиримостью он снискал себе множество врагов, даже в лоне Церкви.

– …Его преемник Никола Бокказини, наш Папа Бенедикт XI*, мало похож на него. Несомненно, он больше всех был удивлен, что его избрали Папой. Могу ли я признаться вам, брат мой, что мы опасаемся за его жизнь? Ведь он простил Филиппа Красивого за его попытку совершить покушение на своего предшественника.

При одной мысли, что жизни Бенедикта грозит опасность, рыцарем овладела подспудная тревога. Новый Папа, чистота его воззрений, сама его духовность были главной ставкой в тысячелетней борьбе, в которую втянулся Леоне. Тем не менее он терпеливо ждал продолжения. Как обычно, приор шел размеренным шагом. Он продолжил:

– Нам… нам стало известно, что Бенедикт намеревался отлучить от церкви Гийома де Ногаре*, вечную тень своего монарха. Он случайно оказался замешан в гнусном деле, но ходят слухи, будто Ногаре оскорбил Бонифация. Как бы то ни было, Бенедикту придется сделать жест, наказать кого-нибудь. Полное отпущение грехов повредит папской власти, и так уже пошатнувшейся.

Приор вздохнул и продолжил:

– Король Филипп вовсе не глуп, и он на этом не остановится. Он нуждается в Папе, который подчинялся бы ему, и при необходимости заставит выбрать именно такого Папу. Он больше не в состоянии терпеть эту «теневую власть», которая мешает ему проводить свою политику. Если наши опасения обоснованы, если жизнь понтифика под угрозой, то его преемник представляет для нас мучительную неопределенность, если не большую опасность. Мы находимся на передовой, равно как и орден тамплиеров. Но я повторяюсь. Вы об этом знаете так же хорошо, как и я.

Франческо де Леоне посмотрел на небо. Последние звезды погасли. Неужели жизнь нового Папы оказалась под угрозой? Приор вновь переменил тему разговора:

– Разве это не чудо? Иногда боишься, что однажды звезды погаснут навсегда. Но каждую ночь они возвращаются к нам, пронзая своим светом самую густую тьму.

В течение нескольких минут Арно де Вианкур внимательно смотрел на молчавшего рыцаря. Он не переставал вызывать у него удивление. Леоне мог бы стать столпом ордена, то есть великим адмиралом флота госпитальеров или даже Великим магистром. Благородная кровь, которая текла в его жилах, достоинство, ум – все позволяло предполагать это. Но рыцарь отказался от этих почестей и столь обременительных обязанностей. Почему? Разумеется, не из страха оказаться не на высоте нового положения и уж вовсе не из-за незрелости. Но, возможно, из-за гордости. Из-за сладостной и безупречной гордости, которая внушала ему, что он должен отдать жизнь за веру. Из-за безжалостной и грозной гордости, которая убеждала его, что только он способен выполнить возложенную на него миссию.

Старый человек вновь принялся рассматривать своего духовного брата. Тот был довольно высоким. Тонкие, даже точеные черты лица, светлые волосы и темно-синие глаза выдавали в нем уроженца Северной Италии. Его красивые пухлые губы могли бы навести на мысль о распутстве, но то, что рыцарь выполняет одно из требований их ордена – умерщвление плоти, не вызывало у приора ни малейших сомнений. Однако приора больше всего удивляло невероятное непостоянство этого блистательного ума, мощь, которая порой его даже пугала. За этим бледным высоким челом скрывалась целая вселенная, подобрать к которой ключи не мог ни один человек.

Леоне охватил страх. Что станет с его поисками без доверительной, если не тайной поддержки понтифика? Он почувствовал, что долгое молчание вышестоящего лица означало, что тот ждал ответа.

– Что касается ваших подозрений относительно… этой угрозы, нависшей над нашим святым отцом, то как она зовется: Ногаре или Филипп?

– Было бы опрометчиво отделять одного от другого. Недовольство постоянно растет. Теперь уж не знаешь, кто правит Францией, Филипп или его советники – Ногаре, Понс д'Омела, Ангерран де Мариньи или другие. Но мои слова не должны вводить вас в заблуждение. Филипп – это несгибаемый, хладнокровный человек, жестокость которого хорошо всем известна. Учитывая все эти обстоятельства, я отвечу вам «нет». Король Филипп слишком твердо уверен в своем законном праве на престол, чтобы опуститься до преступления против наместника Бога на земле. По нашему мнению, он будет действовать так же, как действовал против Бонифация, то есть требовать низложения Папы. Ногаре? Сомневаюсь. Это человек веры и закона. Если Ногаре замыслит нечто подобное без согласия на то своего монарха, он должен будет решиться на тайное преступление, вернее, совершить его чужими руками. Но я не считаю его способным на отравление, самое гнусное преступление. А вот…

Арно де Вианкур нервно взмахнул рукой, словно подчеркивая свои колебания:

– …а вот слишком усердный приспешник вполне может опередить Ногаре и исполнить его желание.

– Такое часто случается, – согласился Леоне, которого ужаснула подобная перспектива.

– Хм…

– Значит, надо стать Папе близким человеком, чтобы защитить его жизнь? Я без колебаний пожертвую собой ради него.

Когда рыцарь произносил эти слова, он был уверен, что своим монологом приор хотел добиться именно этого. Приор посмотрел на него с такой откровенной печалью во взгляде, что Леоне понял: он угадал.

– Мой друг, мой брат, вы же знаете, как трудно, почти невозможно помешать этой угрозе. Да и каким временем мы располагаем? Разумеется, сейчас защита жизни Бенедикта является нашей первоочередной целью… Двое из наших доблестных братьев проникли в его ближайшее окружение, неусыпно следят за ним и уничтожают отравителей. Но если… если он отойдет в мир иной… скорбь не должна помешать нам забыть о будущем…

Леоне закончил фразу, произнеся те мучительные слова, справедливость которых он, впрочем, хорошо осознавал:

– …к которому нам надо отныне готовиться, чтобы оно не принесло погибели христианскому миру.

Это замечание относилось также и к священной миссии, которой он себя полностью подчинил. Арно де Вианкур не знал об этом. Об этом, скорее всего, никто не знал.

– Да, будущее. Преемник Бенедикта… если мы не сумеем отсрочить печальный конец, как отчаянно пытаемся это сделать вот уже несколько недель.

– Можем ли мы надеяться, что наше вмешательство переломит ход событий?

– Надеяться? Но нас никогда не оставляет надежда, брат мой. В надежде наша сила. Однако сегодня мы нуждаемся не только в надежде, но и в уверенности, что планы Филиппа IV не осуществятся. Если его советникам удастся, чего я опасаюсь, заставить избрать в Ватикане свою марионетку, у них будут развязаны руки и они постараются избавиться от всех, кого не смогут контролировать. То есть от тамплиеров и от нас, поскольку мы считаемся сторожевыми псами папства. Очень богатой сворой, а ведь вам, как и мне, хорошо известно, что король остро нуждается в деньгах.

– В таком случае тамплиеры падут первыми, – заметил рыцарь де Леоне. – Могущество этого ордена сделало его очень уязвимым. Они скопили слишком много богатств, чем вызывали к себе зависть. Их система финансовых депозитов и переводов, которые можно получать в любом уголке света, во многом облегчила положение дел. Крестоносцы и паломники больше не боятся, что их ограбят во время долгого путешествия. Прибавьте к этому дары и пожертвования, которые стекаются к ним со всего Запада.

– Мы тоже получаем от этого пользу. Напомню вам, что мы не менее богаты, чем они, – возразил Арно де Вианкур.

– Разумеется, но тамплиерам ставят в упрек их высокомерие, привилегии, состояние, а также леность и нежелание заботиться о ближних. Нас же критика обходит стороной… Из одной-единственной искры может разгореться пламя зависти и ревности.

– Люди полагают, а точнее, их заставляют поверить, что деньги приносят доход лишь самим тамплиерам и что сейчас они владеют несметными богатствами… Вы задумывались, Франческо, над причинами, побудившими в 1295 году Филиппа Красивого лишить парижских тамплиеров права управлять королевской казной и передать его итальянским банкирам?

– Так ему было легче расплатиться с долгами, приказав арестовать и конфисковав имущество этих самых банкиров, у которых он брал взаймы. Король может применить туже стратегию и в отношении тамплиеров.

– Совершенно верно. Однако, как ни странно, два года назад король позволил тамплиерам взимать налоги. С чем связана такая непоследовательность?

– Эта мера, вкупе со слухами, которые ходят о тамплиерах, вызвала народное недовольство. – Разрозненные крупицы, брошенные приором, сложились в уме Леоне в единое целое. – Следовательно, речь идет о долгосрочном плане, разработанном королем, чтобы окончательно дискредитировать орден.

– Вот искра, о которой вы только что говорили.

Эти слова растаяли в дыхании приора. Он слишком давно думал об их будущем. Франческо де Леоне закончил вместо приора:

– Головешка уже тлеет… Костер вполне устроил бы короля Франции, тем более что другие правители Европы не прочь воспользоваться такой возможностью, чтобы укрепить свою власть, став более независимыми от Церкви. Падение Акры лишь раздуло пожар. Аргументы будут простыми: для чего служат огромные деньги и могущество, если единственным результатом существования рыцарских орденов стала утрата Святой земли? Другими словами, нам не следует рассчитывать на помощь извне. Ее мы получим только в том случае, если другие монархи почуют грядущее падение Филиппа Красивого. И тогда они всем скопом перейдут на сторону Папы.

– Наш разговор похож на странный двухголосый монолог, брат мой, – заметил приор. – Возможно, мы предчувствуем будущее, поскольку описываем его одинаковыми словами.

Печаль омрачила его землистое лицо.

– Я уже стар, Франческо. С каждым днем меня прельщают все меньше и меньше вещей. Столько лет… Столько лет длились войны, крестовые походы, столько лет смертей и крови. Столько лет послушания и лишений. Зачем?

– Вы сомневаетесь в вашем предназначении, в искренности нашего ордена, в нашей миссии… или, что гораздо хуже, в своей вере?

– Нет, брат мой, и уж никак не в нашем ордене или своей вере. Просто я сомневаюсь в себе, в своих силах, последних силах, в своей полезности. Порой я чувствую себя старой испуганной женщиной, единственным средством защиты которой остались слезы.

– Сомнение в себе, если оно управляемо, служит нам союзником. Лишь дураки и глупцы от рождения никогда не испытывают сомнений. Сомнение в себе служит прекрасным доказательством, что мы лишь ничтожная и трудолюбивая часть божественного разума. Мы осознаем бездонность наших недостатков, но все же продвигаемся вперед.

– Вы еще слишком молоды.

– Не так уж и молод. В марте мне исполнилось двадцать шесть лет.

– А мне скоро пятьдесят семь. Конец близок. Полагаю, он станет мне хорошей наградой. Я наконец войду в царство Света. Но до тех пор я должен бороться… Мы, мой великолепный ратник Франческо… Наши враги применят любые методы, даже самые недостойные. Речь идет о тайной, но безжалостной войне… И началась она не вчера.

Леоне почувствовал, что приор колеблется. О чем он умалчивал? Зная, что прямой вопрос будет бестактным, Леоне сдержал свое нетерпение.

– Нам следует помешать убийству Бенедикта и избранию Папы – сообщника Филиппа?

Арно де Вианкур опустил голову, словно искал слова, затем ответил:

– Есть одно обстоятельство, неведомое вам, брат мой. старый план объединения всех военных орденов, главным образом орденов тамплиеров и госпитальеров – этот план, о котором двенадцать лет назад говорил наш Папа Николай IV в своей энциклике Lura nimis, по-прежнему существует.

– Но наши отношения с тамплиерами… немного натянутые, – возразил Леоне.

Вианкур заколебался, но потом решил, что не расскажет Леоне о переговорах, которые вел их Великий магистр с Папой и королем Франции. Объединение произойдет в пользу ордена госпитальеров, который получит власть над другими орденами. Из этого неизбежно вытекало столкновение с тамплиерами, которые ни за что не отдадут свою власть по доброй воле, тем более что Жак де Моле, Великий магистр ордена, придерживался консервативных взглядов. Слабостью этого доблестного солдата и человека веры была политическая наивность и надменность, ослеплявшие его.

– Немного натянутые… Да это эвфемизм… Филипп Красивый – горячий сторонник этого союза.

Леоне удивленно поднял брови.

– Он занимает очень странную позицию. Орден, объединившийся под папской властью, будет представлять для него более серьезную опасность.

– Да, это правда. Однако положение изменится, если объединенный орден попадет под его власть. Филипп собирается назначить одного из своих сыновей Великим магистром нового ордена.

– Папа никогда с этим не смирится.

– Весь вопрос в том, сможет ли Папа этому противостоять, – возразил приор.

– Значит, мы вернулись к тому, с чего начали: необходимо не допустить избрания понтифика, благоволящего Филиппу, – прошептал Леоне.

– Действительно… Переписать историю христианства. Имеем ли мы на это право? Этот вопрос мучит меня.

– А разве у нас есть выбор? – тихим голосом возразил рыцарь.

– Боюсь, что ближайшие годы не дадут нам широкого поля для маневра… Да, у нас нет выбора.

И приор погрузился в созерцание буйной травы, которой удалось пустить свои корни между двумя крупными каменными блоками. Затем он прошептал срывающимся голосом:

– Настойчивость жизни. Какое чистое чудо! – Продолжил он более твердым тоном: – Как бы это сказать… Случайный и невольный посредник… поможет нам вопреки собственной воле.

Приор кашлянул. Леоне смотрел на него в уверенности, что последующие слова застряли у Арно де Вианкура в горле. И он не ошибся:

– Боже мой, его имя… так трудно произнести. – Он вздохнул прежде, чем признаться: – Этот посредник не кто иной, как Джотто Капелла, один из самых крупных банкиров на парижской бирже.

У Леоне закружилась голова, потемнело в глазах. Он хотел возразить, но Вианкур не дал ему возможности что-либо сказать:

– Нет. Я знаю все, что вы можете мне ответить. Я также таю, что время не способно вылечить некоторые раны. Целые дни напролет я искал другое решение, но напрасно. Прошлое навсегда опорочило Капеллу. Но это козырь для нас.

Леоне прислонился к стене, сложенной из крупных камней неправильной формы. Его захлестнули эмоции, и он боролся с ненавистью. По правде говоря, он боролся с ней так долго, что она превратилась в его неприятную спутницу. Со временем он научился ее обуздывать, заставлять ее смиряться. И все же он знал: избавиться от чувства омерзения, которое он испытывал к Капелле, освободить от него свою душу – означало сделать еще один шаг навстречу Свету. Срывающимся голосом Леоне спросил:

– Шантаж? А если Капелла исправился, если на это его толкнула только трусость… Надо познать животный страх, чтобы научиться прощать трусов. Тогда я был очень молодым, но с тех пор…

Арно де Вианкур возразил равнодушным тоном:

– Брат мой, какая у вас прекрасная душа! Многие другие… – Он прервался, сочтя недопустимым усугублять боль Леоне. – Капелла добровольно поможет нам, когда мы так далеки от него, а король так близок? Сомневаюсь и сожалею. Люди меняются, когда их к этому принуждают. Вы в этом убедитесь сами, брат мой. Я знаю вас как грозного знатока человеческих душ. Всего за несколько секунд вы сможете оценить его метаморфозу или, говоря менее возвышенно, его услужливость. К счастью для нас – да и для него тоже, – я надеюсь, что письмо, которое мы приготовили для него, будет излишним. От всего сердца желаю вам испытать облегчение, если простите его. Забвение свойственно человеку, прощение же носит божественный характер. Если это так, вы можете не справиться с данным нами поручением. В противном случае… Мне очень жаль, что я вынужден подвергать вас такому испытанию, но вы должны отправиться во Францию. Я подписал несколько наставлений, а также ваш отпускной билет,[19]19
  Братья не имели права перемещаться без отпускного билета. Каждый командор, встретивший брата, не способного предъявить этот документ, был обязан арестовать его и отдать под суд ордена.


[Закрыть] впрочем, не уточнив даты. В зависимости от обстоятельств вы можете останавливаться в наших командорствах. Вы там найдете помощь и душевную поддержку, если почувствуете в ней необходимость. Джотто Капелла позволит вам приблизиться к нашему самому грозному врагу – Гийому де Ногаре. Если мы не ошиблись в своих расчетах, если Ногаре уже ищет послушного Папу, значит, ему потребуются деньги, очень большие деньги. Мы подозреваем, что советник короля ищет кандидатуру среди французских кардиналов. Они жируют и живут на широкую ногу. И не упустят удобного случая, чтобы набить свою и без того тугую мошну. Первое, что вы должны сделать, – это установить имя самого вероятного кандидата, поскольку в нашем списке их довольно много. Одно имя, Франческо, в крайнем случае два. Это единственный наш шанс вмешаться, пока еще не поздно.

Значит, все было решено уже давно. Колебание, сожаление приора были, вне всякого сомнения, искренними, однако Великий магистр и сам приор уже сплели свою хитроумную паутину. Франческо де Леоне обуревали противоречивые страсти. Неправдоподобная надежда наслаивалась на жгучую ненависть, которую он питал к Капелле.

Франция, Арвиль-ан-Перш, одно из самых крупных командорств тамплиеров. Он давно уже потерял надежду оказаться там. Именно там другая, несомненно, более важная дверь, должна была приоткрыться перед ним. У Леоне в горле пересохло, и он ограничился лишь одним замечанием:

– Говорят, что Гийом де Ногаре очень опасен.

– Да. Тем более потому, что он наделен самым блестящим умом из всех, которые я знаю. Не забывайте, что он достойный преемник Пьера Флота. Как и Флот, он легист, как и Флот, он настаивает на превосходстве королевской власти над французским духовенством. Мы не можем допустить, чтобы Церковь раскололась и ускользнула, где бы это ни случилось, из-под власти Папы. Если данный теологический и политический спор приобретет размах, это станет катастрофой.

– Поскольку тогда королевская власть будет носить сакральный характер, Филипп примется утверждать, что получил ее непосредственно от Бога и что в его стране нет никого, кто стоял бы над ним.

Приор кивнул головой в знак согласия. Многие ночи напролет он пытался предвидеть эту лавину последствий, разрабатывал оборонительные стратегии, а затем ранним утром отмел их, поскольку они все без исключения оказывались бессмысленными. Единственная защита заключалась в том, чтобы помешать Филиппу Красивому ниспровергнуть высшую власть Церкви над всеми христианскими государями.