Текст книги "Идеальная копия: второе творение"

Вольфганг подумал о том, как происходит клонирование, попытался представить себе эту процедуру, при которой у одной клетки забирают ядро, чтобы потом пересадить его в другую клетку.

– Вы хотите сказать, что клонирование может повлечь за собой генетические отклонения?

– Прежде всего результатом этой сверхчувствительности станет огромное количество выкидышей. А что касается клонов, которые появляются на свет здоровыми, то как мы можем знать это? Раньше клонировали только животных, а их же не спросишь, как они себя чувствуют.

Вольфганг смутился. Он вдруг почувствовал, что с него хватит.

– А теперь я хотел бы отправиться домой, – сказал он.

Журналист порылся в одном из своих бесконечных карманов, достал оттуда небольшую визитную карточку и протянул ее Вольфгангу.

– Адрес моего офиса в Берлине. В ближайшее время я буду находиться там, – он перевернул карточку, – и вот номер моего мобильника, на всякий случай.

Вольфганг кивнул, засунул карточку в кошелек, взял велосипед и пошел домой. Журналист остался сидеть на стене и смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду.

Глава 8

Как оказалось, отец Вольфганга уже давно взялся за дело и без совета журналиста Конти. Конечно, в клинике тоже получали газеты, и, конечно, каждому было понятно, кого имели в виду, и что не пройдет и нескольких часов, как на Ширнталь в целом, и на семью Ведебергов в частности, налетят толпы журналистов. Так что доктор Ричард Ведеберг отменил прием больных и примчался домой. Когда Вольфганг вернулся, отец уже сидел в гостиной с семейным адвокатом доктором Лампрехтом.

На полу, рядом с телефонной станцией, ползал на коленях мужчина в серой униформе, держа рядом с собой ноутбук и развернутую рабочую сумку с инструментами, и что-то программировал.

– Директриса поступила правильно, – кивнул адвокат, когда Вольфганг рассказал о том, что произошло в школе. О встрече с журналистом он предпочел умолчать, чтобы еще больше не раздражать отца, буквально кипевшего от гнева. Вольфганг никогда еще не видел его таким.

В присутствии адвоката Вольфганг всегда чувствовал себя неуютно. Доктор Лампрехт был таким тучным, что с трудом влезал в огромное кожаное кресло, всегда носил темные рубашки и галстуки, как киношный гангстер, и своей эспаньолкой и маленькими стеклянными глазками больше напоминал главу мафиозного клана, чем человека, с которым обсуждают торговые договоры или вопросы врачебной ответственности. Он тоже никогда не выглядел таким деловитым. Перед собой на коленях он держал раскрытый ежедневник, в руке мобильник и вел один телефонный разговор за другим.

– Итак, – подытожил он. – Полиция осведомлена и считает своим долгом защитить вас от прессы. Этим мы, однако, не ограничимся, и через некоторое время сюда прибудут два человека из частной охранной фирмы. А когда этот парниша наконец разберется там с телефоном, вам смогут звонить только те люди, которым вы сообщите добавочный код. Больше я сейчас ничего не могу придумать.

– Подумать страшно, сколько это все стоит, – простонал отец.

– С этим подождем. Мы, конечно же, потребуем с газеты компенсацию за моральный ущерб. Стоимость охраны, работу с телефоном, твой перерыв в работе, мой гонорар и так далее. Все это они охотно заплатят нам, когда я с этим покончу, но тут можно и повременить.

– Все это очень неприятно.

– Неприятно? – Доктор Лампрехт весело посмотрел на него. – Ты думаешь, что это все неприятно? Позволь тебе сказать, что ты оптимист. Настоящие неприятности еще даже не начались.

Настоящие неприятности явились в лице прокурора, который пришел после обеда с парой своих служебных спутников.

– Шёнбрехер, прокуратура Фройденштадта, – представился он и показал впечатляющее удостоверение и еще более впечатляющий ордер. – Доктор Ричард Ведеберг?

Отец вопросительно посмотрел на Лампрехта, изучавшего документ, и, только когда тот кивнул, ответил:

– Да, это я.

– Вас подозревают в нарушении закона о защите эмбриона и соответственно в преступлении против немецких и европейских законов. Мне придется попросить вас и вашего сына подвергнуться генетической экспертизе.

Отец свирепо кивнул:

– С превеликим удовольствием. Чем быстрее мы в этом разберемся, тем лучше.

Несколько полицейских и судебно-медицинский эксперт с двумя большими белыми чемоданчиками заняли гостиную. Прокурор, лицо которое было таким же морщинистым, как и его серый костюм, уселся в кресло напротив доктора Лампрехта, и они уставились друг на друга, как противники перед боем.

Сама процедура оказалась невероятно легкой. Все, что требовалось сделать экспертам, – это провести чем-то вроде ватной палочки по внутренней стороне языка и закрутить эту палочку в стеклянную пробирку. Больше всего времени понадобилось на то, чтобы подписать и запечатать пробирки, а стоящие на них цифры требовалось переписать на формуляр, который затем подписали все присутствующие свидетели, для того чтобы удостовериться, что пробирки не будут перепутаны.

– Как, собственно, работает такой генетический тест? – спросил Вольфганг, когда подошла его очередь.

Специалист криминальной полиции был худым мужчиной с волосами, подстриженными так коротко, что сквозь них просвечивала кожа головы, и вдобавок ко всему он носил галстук с танцующими саксофонами. Он дружески улыбнулся.

– Что такое ДНК и тому подобное, ты, я думаю, знаешь?

– Это уже каждый знает.

– О'кей! Тогда ты знаешь, что такое ген.

– Определенный отрезок ДНК.

– Неплохо. И что делает ген? Зачем он нужен?

– Он, э-э-э, шифрует протеин. Своего рода компьютерная программа. Он содержит определенную наследственную информацию, например, что у меня карие глаза.

Мужчина кивнул.

– Или пять пальцев на руке.

– И именно этого я и не понимаю, – продолжил Вольфганг, – ведь большинство генов будут одинаковы у всех людей, что у человека пять пальцев или как работают легкие и так далее. Разница будет минимальной, разве не так?

– Верно. Меньше десяти процентов.

– И как вы ее обнаружите? Ведь сравнить между собой две полные ДНК – это может занять годы!

Криминалист провел рукой по своей ровно подстриженной башке.

– Совершенно верно. Поэтому мы делаем это иначе. – Он взял листок бумаги, обратную сторону неправильно заполненного формуляра, и нарисовал на ней две параллельные линии, изображающие ДНК. – Штука в том, что в ДНК между генами существуют более или менее большие расстояния, в которых постоянно повторяются одни и те же базовые отрезки. Это выглядит например так – ТАТАСАСА, – и у одних это повторяется дважды, у других – пятьдесят раз. К чему это, мы так и не знаем, большинство ученых предполагают, что эти отрезки вообще не несут никакой информации. Они что-то вроде пробелов в тексте. В любом случае они достаточно разнородны, и нет двух людей, у которых повторялся бы один и тот же рисунок. Это значит, что эти отрезки, их называют микросателлиты, или олигонуклеотиды, образуют что-то такое же своеобразное и неповторимое, как отпечаток пальца. Выражение «генетический отпечаток пальца» передает это как нельзя лучше.

Вольфганг задумчиво изучал листок и почти неразборчивые каракули на нем. В школе им об этом никогда не говорили.

– Я предлагаю вам, – проворчал доктор Лампрехт, – прекратить школьный урок биологии и приняться за работу, чтобы как можно быстрее установить невиновность моего клиента.

Вскоре прокурор и его люди ушли. Затем уехал и адвокат Лампрехт. Вольфганг оставался сидеть в своей комнате и слышал, как мать, которая все это время просидела взаперти в своей комнате, кричала и плакала на кухне, иногда ее рыдания прерывал громыхающий бас отца. Он не расслышал ни слова из всего, что они говорили, слышал только, как через некоторое время они вдвоем поднялись по лестнице.

Вольфганг спустился в кухню, чтобы приготовить себе бутерброды. Кухонный стол был застлан множеством измятых и мокрых бумажных носовых платочков. Малоаппетитное зрелище. Он сделал себе еду и, поднимаясь в свою комнату, увидел, как отец выходит из спальни со своим старым медицинским чемоданчиком в руках. Возможно, он сделал матери успокоительный укол.

Вольфганг присел за свой письменный стол и с аппетитом уплел бутерброды. Он не знал, что и делать. Через некоторое время ему пришло в голову пробраться в ванную и порыскать в мусорном баке. Он и впрямь нашел ампулу, на дне которой оставалось еще несколько капель прозрачной жидкости, и выпил ее, но и это ему не помогло. Вольфганг отнес тарелку на кухню, отца нигде не было видно, и он вернулся в свою комнату. Он все так же не знал, что и думать.

Какое-то время он просто смотрел в окно. Внизу, у двери, стояли трое широкоплечих мужчин, а за деревьями виднелись белые крыши легковых автомобилей, припаркованных на улице перед домом, несмотря на то, что это было строго запрещено.

И только сейчас Вольфганг почувствовал, как безумно колотилось его сердце – как будто он выпил целый чайник крепкого кофе, хотя он никогда этого не делал. Руки его дрожали, дрожали так, что мысль о том, чтобы взяться за виолончель, пришлось сразу оставить. Генетический анализ сделал все неожиданно реальным. До этого момента вся история была просто теорией, глупой выдумкой, небылицей. Но мрачный и подозрительный взгляд прокурора, вкус ватной палочки у него во рту – все ясно говорило о том, что это была не выдумка, а самая горькая правда.

Он попробовал позвонить Чему, но дома у того, как всегда, никто не подошел к телефону, а когда он попытался позвонить на мобильник, то наткнулся на автоответчик. Он наговорил в него что-то про прокурора и генетический тест, а потом вспомнил, что, для того чтобы Чем смог ему перезвонить, минуя защиту телефона, ему надо назвать еще свой дополнительный код.

Но Чем так и не позвонил. Вольфганг наматывал круги вокруг телефона, пока ему не показалось, что его мозги начинают вибрировать, но он оставался нем, как каменное изваяние.

Поскольку ничего лучшего не приходило ему в голову, он достал задания математического конкурса и приступил к решению. Это отвлекало от мрачных мыслей. Когда, пользуясь примером с прошлого конкурса из книги, он нашел решение одной из задач, то был почти рад. В любом случае гораздо лучше было разбираться в лишенных смысла числах и буквах, чем беспокоиться о том, мог ли он действительно быть клоном. «Это всего лишь генетический тест, – говорил он себе. – Это была всего лишь ватная палочка для теста. И уж никак не волшебная палочка, которая чудесным образом превратит меня в клона».

К вечеру он уже решил два задания из трех и теперь ломал голову над третьим, которое выглядело обманчиво легким, но оказалось чертовски сложным. С какой стороны он ни подступался, решение все не давалось. Всякий раз, когда ему казалось, что он нашел правильное решение, оно снова ускользало. Как такое могло быть? Первые два задания были действительно тяжелыми, но их можно было решить. Третье же, казалось, надсмехалось над ним.

«Как будто, став клоном, я сразу поглупею», – думал Вольфганг, глядя, как за окном медленно качаются верхушки елок. Быть может, на нем действительно начинали сказываться запоздалые последствия генетических отклонений. Он чувствовал, как духовные силы покидают его. Клон, глупый клон, клон, клоун, клон. Что за глупое слово?

Глава 9

За следующие несколько дней Вольфганг чуть не сошел с ума от беспокойства, хотя родители и заверяли его постоянно, что генетический тест не даст никаких результатов.

– Такой тест длится всего два-три дня, нам нужно только подождать, – снова и снова объяснял ему отец. – И единственное, что он покажет, это то, что мы родственники, а это нам и так известно, но наш наследственный материал не идентичен, но и это мы тоже знаем. Все скоро забудется, как страшный сон.

Однажды, за субботним обедом, он ворчливо добавил:

– В любом случае это бессмысленный тест. Полиция не имеет никакого представления о генетике.

Вольфганг все слушал и все понимал, но что-то глубоко внутри него не хотело ни слушать, ни понимать, а был только страх. За едой он не мог проглотить ни кусочка, ночами долго ворочался в кровати, не в силах заснуть, и уж совсем не мог продолжать свои занятия по музыке. Пару раз, в обыкновенное для занятий время, он ставил себе пюпитр и ноты, брал инструмент и тянулся за смычком, но потом все это начинало казаться таким бессмысленным, что он снова клал виолончель на место. Итогом стала ссора с родителями, которые всерьез считали, что сделаться предметом пристального внимания и разговоров всей Европы – это ерунда и никак не может служить поводом для прекращения занятий.

– Именно сейчас тебе, как никогда, необходимо продолжать вести нормальную жизнь, – объясняла ему мать, готовя обед. – В такой ситуации повседневность становится своего рода защитой, гнездом, убежищем от неприятных мыслей. Понимаешь?

Мать вела себя как обычно, как будто ничего не произошло. Все утро она провела в ателье и рисовала, ровно в двенадцать часов она отложила кисти и пошла на кухню. От вчерашних криков и слез не осталось и следа. Вольфганг сидел за кухонным столом и с удовольствием помог бы ей, почистил бы картофель, порезал бы что-нибудь, но она не соглашалась на его помощь. Он должен был идти заниматься музыкой.

– Я не могу, – сказал он.

– Тогда просто сделай это.

Она всегда отвечала так, сколько он ее помнил, и произносила эти слова таким тоном, что становилось очевидно, что продолжать разговор на эту тему она не собирается. Так что он поднялся, ушел в свою комнату, запер за собой дверь и снова поставил старые записи.

Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, он принялся ломать голову над заковыристым третьим заданием по математике, заполнял листок за листком бессмысленными вычислениями, пролистал книгу с решениями прежних конкурсов вдоль и поперек, испробовал все, даже самые сумасшедшие уравнения, но ни на шаг не продвинулся.

Так прошли выходные. В понедельник днем наконец-то позвонил Чем.

– Так ты дома, – не переставал удивляться он.

– Конечно, – обиженно сказал Вольфганг, – с пятницы жду, когда же ты соизволишь объявиться.

– Эй, полегче на поворотах. Я был у тебя дома в субботу, хотел тебя навестить, представь себе. Но гориллы, которые теперь охраняют твой дом, сказали, что вы уехали в Бремен.

– Бремен? – удивился Вольфганг. – Что мы забыли в Бремене? Первый раз слышу об этом.

– Ну да. Круто. Только не говори, что я как дурак попался на фирменную уловку телохранителей. Супер, – проворчал Чем. Судя по голосу, он искренне расстроился. – Ты хотя бы телевизор на выходных смотрел?

– Нет, – сказал Вольфганг. В их семье был только один переносной телевизор, и тот отец предусмотрительно спрятал от греха подальше.

– Ты много пропустил. Ты был главной темой на всех каналах. Ручаюсь, кроме тебя и меня» каждого из нашего класса показали по телевизору. Они приходили к людям прямо домой, представь себе, потому что были выходные. Были и у нас, но мой старик выставил их за дверь. Ты ведь знаешь, это он умеет. – Он хихикнул. – Сдается мне, многие телевизионщики сегодня гораздо враждебнее относятся к туркам, чем неделю назад.

– Я чувствую, что лично я сегодня гораздо враждебнее отношусь к телевидению, чем неделю назад.

– Дело не только в телевидении. Во всем городе разгорелась клоноистерия. В четверг вечером состоялось экстренное родительское собрание в актовом зале. Обсуждали, можно ли позволить своим детям ходить в школу вместе с возможным клоном. И знаешь, кто его собрал?

– Глатц, верно?

– Именно. Жесткач, не правда ли? Говорят, Бурундук хотела все это запретить, но есть какое-то постановление, по которому она этого сделать не может. Только Халат стоит на своем твердо, как скала. Говорит, что все спятили и что достаточно взглянуть на твои оценки по биологии, чтобы понять, что ты никак не можешь быть клоном своего отца.

– Даже не знаю, радует ли меня это известие.

Чем тяжело вздохнул, так, что его сочувствие можно было ощутить даже по телефону.

– Да, парень, а что касается Свени, то это реально был самый неподходящий момент. Однозначно. Она снова тусуется с Марко. И судя по тому, что происходит на перемене, шансы у тебя практически нулевые.

Вольфганг хотел сказать что-нибудь крутое, но нужные слова не приходили ему в голову. Непонятно почему, но он не мог произнести ни звука. Вместо этого он сел.

– Друг, мне тошно говорить тебе это, – продолжил Чем. – И я терпеть не могу, когда не сбываются мои предсказания. Я мог бы поспорить, что она даст Марко отставку. Мог бы поспорить на что угодно. Черт, мне правда жаль.

К Вольфгангу вернулась способность говорить. И первое слово, которое он смог произнести, было одно из турецких ругательств, которым научил его Чем. Обычно Чем ужасно смеялся, когда слышал это слово в произношении Вольфганга, но сегодня он даже не усмехнулся.

– И это еще не все плохие новости на сегодня. Марко Штайнманн всегда знал это. Что с тобой не все в порядке. Его просто распирает от желания говорить это в каждый микрофон, который подставляют ему под нос. А сейчас город полон людей, которые подставляют другим людям микрофоны под нос.

– Фантастика, – еле проговорил Вольфганг.

– Омерзительно, я тебе скажу.

– Можешь не говорить. Я и так вижу.

Чем хмыкнул.

– Знаешь что? Тебе просто необходимо пообщаться с кем-нибудь вменяемым. Как думаешь, сможешь ли ты сказать своим телохранителям, чтобы они пустили меня к тебе?

– Могу попробовать. Когда ты хочешь прийти?

Чем задумался.

– Сегодня не пойдет. Сегодня день рождения у моего брата.

Врат Чема – Гюркан, был актером во фрейбургском театре и на свой день рождения устраивал праздник с семьей, коллегами, семьями коллег и так далее. Остаток дня явно выдастся у Чема загруженным.

– Но как насчет завтрашнего вечера, после тренировки? – Чем играл в гандбол в школьной команде. – Если ты не против.

– Конечно, – ответил Вольфганг.

Окончив разговор, он набрал мобильный охранников снизу и предупредил их о грядущем визите. Вскоре телефон зазвонил снова. Доктор Лампрехт сообщил, что лаборатория до сих пор еще не подготовила результаты генетического анализа и что сегодня их, вероятнее всего, уже не будет. В конце дня позвонил Егелин, чтобы отменить урок во вторник, якобы по личным причинам, но Вольфганг не поверил ему. Все это было слишком похоже на кошмарный сон. Он забился в свою комнату, закрыл за собой дверь, и на этот раз никто не смог бы заставить его заниматься на виолончели.

Вплоть до глубокой ночи Вольфганг исписывал бесконечными формулами стопки бумаги, вгрызаясь в задание, которое надсмехалось над ним, дразнясь своей обманчивой простотой. В его голове беспрестанно крутились мысли о Свене, Марко, школе, классе, о будущем, о его происхождении, о телевидении, о газетах. Все, что у него осталось, – это задание по математике и куча примеров, которые бросали ему вызов и дразнили его снова и снова, доводили его до белого каления. В любой другой ситуации он просто отправил бы все это в мусорную корзину, но сегодня, здесь и сейчас, эти примеры были необходимы ему как единственная проблема, которая могла занять его настолько, что он забывал обо всем остальном.

Ужин прошел в полном молчании, во всяком случае, Вольфганг позже не смог вспомнить, говорил ли кто-нибудь за столом, потому что все это время он думал только о математике. В полночь он устал и пошел спать, но так и не смог заснуть, а встал через час, беспокойно бродил по дому, с головой, полной примеров, полной разрозненных кусочков доказательств. Он заходил в прямоугольники открытых дверей, открывал геометрический порядок в расположении книжных полок, гулял босиком по кафельному полу, и ему казалось, что он ходит по плоскостям комплексных чисел. И вдруг кусочки доказательства сошлись у него в голове, как части головоломки, и он бросился к своему письменному столу, – все было забыто, статья в газете, клоны, даже эта девушка по имени Свеня, поскольку решение было так близко, как никогда, он почти мог до него дотронуться, чувствовал его на кончиках пальцев. Еще никогда его ручка не бегала по бумаге с такой скоростью, в тишине ночи ее шуршание казалось невыносимо громким, время как будто остановилось, исписанные листок за листком откладывались в сторону. Буквы танцевали, цифры рисовали пируэты, числа ожили. Теперь он знал, что у него все получится. Или у него все получится, или он сойдет с ума.

Время, однако, не стояло на месте. За окном начало светать. Птицы принялись щебетать как ненормальные. А математический локомотив все еще несся на полной скорости.

И вот Вольфганг получил его. Решение. Доказательство. «Q.e.d.» – написал он внизу, это означало: «что и требовалось доказать». Затем он лег в постель и провалился в глубокий тяжелый сон без сновидений.

Когда он проснулся, на улице был уже день. У него было такое чувство, как будто его оглушили, на пару недель зарыли в землю, а затем выкопали снова. Он уставился в потолок и попробовал восстановить в памяти события вчерашнего дня, но, только когда он повернул голову и увидел заваленный исписанными листками письменный стол, он наконец вспомнил, что произошло прошлой ночью.

С ума сойти. Он вскочил и перечитал свои записи. Бесконечно много страниц, бесконечно длинные примеры. Не может быть, чтобы это было правильным решением. Доказательства в книге были короткие и элегантные, все без исключения. Ни одно из них не занимало больше страницы, но когда работаешь до потери сознания, то рано или поздно в голову начинают приходить длинные решения.

Он отправился в душ. Дом казался тихим и покинутым. В кухне на холодильнике был прикреплен листок, записка от матери, что родители весь день проведут с доктором Лампрехтом в суде и других официальных учреждениях и чтобы он разогрел себе немного еды, если они не вернутся до ужина. Вольфганг пожал плечами, достал из шкафа коробку с хлопьями и выглянул в окно, охранники все еще были на своих местах, а улица все так же была перегорожена белыми машинами. Продолжалось осадное положение.

После завтрака он снова уселся за письменный стол, внимательно проглядел еще раз свои ночные каракули и, к своему удивлению, все так же не нашел в них никакой ошибки. Быть может, это решение нельзя было бы назвать изящным, но оно все-таки было решением, а это лучше, чем ничего. Поскольку заняться было больше все равно нечем, он переписал доказательство на чистовик, добавил, где надо, пару пояснений, а затем засунул всю кучу бумаг в конверт вместе с формуляром и решениями остальных двух задач. Он заклеивал его со смешанным чувством: с одной стороны, он был рад, что сумел решить последнее задание – и значит, не совсем еще раскис и поддался слабости, а с другой – больше не было ничего, что могло бы отвлечь его от тяжелых мыслей.

Ему не удался даже поход к почтовому ящику. Стоило ему выйти из дома с толстым конвертом в руке, как словно из-под земли вырос один из охранников, протянул к нему руку и сказал:

– Я сделаю это за вас.

Вольфганг, не привыкший к тому, чтобы к нему обращались на «вы», смущенно передал ему конверт, отважившись только на слабый жест протеста. Однако и этого было достаточно.

– Вас там с потрохами съедят, – кратко пояснил мужчина, поводя впечатляющими мускулами под рубашкой, – а я потеряю работу.

– Ах вот как, – ответил Вольфганг и поплелся обратно в дом.

Тишина давила на уши. Казалось, что комнаты выросли за ночь. Толстые ели стояли вокруг дома, как будто когда-то в доме уже происходило что-то подобное, и они остались охранять его, словно волшебный караул. Вольфганг изучил содержимое холодильника, но ничто не вызвало у него аппетита, и он засел в своей комнате, без особого интереса пролистал пару книжек. Вне всяких сомнений, к вечеру он свихнется.

Но где-то после полудня царившую тишину нарушил совершенно невероятный звук. Вольфгангу понадобилось время, чтобы понять, что это звенел дверной звонок. Он ломал голову над тем, как так могло получиться, что кто-то звонит в дверь, когда каждый, кому позволено было переступать порог дома Ведебергов, имел собственный ключ от калитки. Он так и не смог найти ответ, когда в дверь позвонили еще раз, и тогда он просто встал и открыл ее сам.

Это была Свеня. Она стояла, держа руки в карманах, натянуто улыбнулась, а затем сказала:

– Привет. Твое приглашение все еще в силе?