Текст книги "Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник)"

Пришлось ему вступить в дело со своим ружьем, иначе бы дело не закончилось двумя трупами и тремя ранеными с их стороны.

Да и сам тоже хорош: вылетел с разряженным ружьем прямо на одного из вражеских ратников. Тот был хоть и ранен, но зарезать его вполне мог бы успеть. Спасибо Терлею.

Из-за этой несвоевременной сшибки часть буртасов сумела прорваться к тыну и перемахнуть через него. Прямо на выставленную засаду… Но! И тут его вина полностью. Под номером три.

У неодоспешенных отяцких охотников почти не оказалось каленых стрел. Переяславцы не догадались, да что греха таить, и не захотели бы без прямого приказа ими поделиться. А тем малым количеством, которое у них имелось, отяки положили только трех убегающих воинов. А сами получили двух раненых.

В итоге трое или четверо буртасов сумели удрать в сторону реки, а там увели одну из брошенных лодок… И тут ведь не проследил, чтобы заранее их попрятать! И ушли…

Хорошо, что лодья в этот момент перегораживала путь наверх, и те уплыли вниз по течению под градом стрел с судна. В темноте такой обстрел, скорее всего, ни к чему не привел, однако, судя по скорости, с которой буртасы улепетывали, останавливаться и идти вверх к своим они не собирались.

В любом случае через полчаса должен был наступить рассвет, и отяцко-переяславскому воинству надо было выдвигаться по реке, так что дойти до веси по берегу сбежавшие вряд ли вовремя успеют…

Да, все оказалось не так, как с засадой в лесу…

Хотя, может, и не стоит наговаривать на себя и других? С задачей справились, а пять убитых и шесть раненых… ох, не шесть, еще на изгороди пару человек зацепило, значит, восемь… Так вот, как можно сравнивать такие небольшие потери со своей стороны и то, что буртасы потеряли почти три десятка убитыми?

Тридцать воинов мы положили, а не хухры-мухры! Так что может оказаться, что нам в очередной раз повезло. Заодно и свой численный состав скомпенсировали вступившими в рать полоненными сородичами Пычея. Те просто горели желанием скорее поквитаться с остальным вражеским воинством.

Сборы были очень недолгими, и лодья в сопровождении однодеревок с рассветом отправилась вверх по реке.

С полной загрузкой.

Пять с половиной десятков человек в боевом облачении готовились на судне к решающему бою, оставив раненых и убитых на попечение баб и нескольких мужей, выделенных им для охраны. Пятьдесят пять человек, полностью пропесоченных всеми матерными словами, которые Иван только вспомнил.

Правда, для большинства все прошло в переводе Пычея, что несколько ослабило воздействие. Да и переяславцы, пожалуй, поняли далеко не все. Но, посмотрев в разъяренное лицо воеводы, все осознали, что без приказа соваться куда не следует – категорически воспрещается. Ну, или сделали вид, что осознали…

«Вот только что теперь делать по приходе в весь? – размышлял Иван, не глядя на допрашиваемого и переводчика. – Судя по всему, придется таранить оба судна, стоящих довольно близко. Иначе прорвутся буртасы и утекут, чего не следует допускать ни в коем разе. Те трое-четверо, что сбежали, еще сослужат хорошую службу: ими потом можно попугать отяков для большей консолидации… А вот остальных буртасцев надо добивать, а сотника особо. Иначе он может привести еще одну, более сильную рать, от которой уже не отбиться…

– Скажи, Ишей, – прервал затянувшееся молчание воевода. – О чем твоя самая заветная мечта? Чего ты хочешь? Неужели сладких женщин, много золота и вина, как остальные твои земляки? Ох, нет, вино Аллах запрещает вкушать… Тогда перебродивший кумыс или крепкий мед?

– Он сказал, что тебе этого не понять, – закашлялся Алтыш, видимо, упустив некоторые подробности перевода.

– Скажи ему, что я запомнил некоторые слова, которые ты мне как-то говорил. В том числе и выражение «вонючая собака», – засмеялся Иван.

На лице Ишея после смеха воеводы проступила смесь удивления и какой-то обреченности, и он спросил на чистом древнерусском языке, в котором лишь одни переяславцы могли бы уловить легкий акцент:

– Тщетно ты речи свои на меня тратишь. Что те до помыслов моих? В бою ты меня заяти – так не медли, пускай под нож али выкуп требуй. Токмо не будет тебе выкупа от родичей моих. Один я яко перст. Злата у меня нет, и не нужен я никому на этом белом свете… Лучше скажи, отчего ты слова мои, коими поношу тебя, сносишь без гнева и смеешься над ними?

– От… куда ни плюнь, всяк русский язык разумеет, – в сердцах махнул рукой воевода. – Только я один, похоже, хуже всех на нем говорю…

– Отличие есть в том, как речи ты ведешь, но не удивлен я, – качнул головой Ишей. – Всякое племя славянское на свой лад глаголет, но понимают они друг друга. Пойму тебя и я.

– Ну что ж, давай тогда отпустим нашего толмача, – кивнул на Алтыша Иван. – Иди пока, десятник, поработай на весле… А что, у вас многие ратники понимают язык наш?

– Нет, воевода, токмо десятник, родич его малость да я. Более нет никого. Я много языков знаю, Идель как свои пять перстов изучил, Чулман вдоль и поперек исходил, на Днепре многажды бывал. Даже в Царьград меня заносила судьбинушка. Так что тебе до того, о чем мечтаю я?

– Предложить тебе хочу я то, что может тебя заинтересовать. Сказал мне десятник, что не простой ты человек, грабить ты не грабишь, девок не сильничаешь… Сидишь себе тихо на лодье, однако воинская доля в добыче у тебя двойная. С чего бы?

– За знания мои, за то, как с лодьей управляюсь, про языки я тебе сказывал, а этим из многих бед могу вызволить… Токмо не мысли, что я такой тихий, многое было в жизни моей и худого, и доброго.

– Все мы не без греха, малого или большого. Не знаю, как начать… ты не подумай, что купить тебя хочу, ты мне не для службы какой нужен… а весь, целиком, с потрохами. Чтобы мои цели твоими стали, а уж перейдут ли твои мечты ко мне, это лишь от тебя зависеть будет. А на твое возможное «нет» отвечу так. Отпущу я тебя через пару-тройку месяцев, как твоих всех побьем. Живым и здоровым. Даже доставлю куда-нибудь в людное место. Оправдывайся потом сам перед своими, что ты тут так долго делал и почему выжил, когда в плен попал. Может, и впрямь был молодцом, а может, и других сдал… Да-да. Вот те и «хмы». Ну да ладно, начну сначала. Вот смотри… – Иван развернул заранее заготовленный лист бересты и быстро стал чертить на нем контуры рек, морей и проговаривать вслух то, что наносил на карту: – Вот Волга, Итиль или Идель по-вашему. Вон та маленькая загогулина Ветлугой будет, а мы на ней вот тут находимся. Вот Идель впадает в Каспийское море – не знаю, как вы его кличите…

– Хвалисское али Хазарское…

– Ага, через горы Черное море, оно же Русское, вот примерно так, Днепр туточки…

Рука Ивана неровно пририсовала Крымский полуостров и несколько рек, впадающих в море.

– Греки его Понтом Эвксинским прозывают али просто морем…

Первые пять минут Ишей поправлял некоторые линии и подсказывал Ивану, как называется то или другое место на карте, а потом только слушал с горящими глазами, не сводя глаз с бересты.

Моря и океаны, красочно описываемые воеводой, вставали перед ним как живые, огромные хребты заслоняли своими вершинами небосвод, и невиданные звери поднимали хоботы и бивни, трубя в прозрачное небо далекой Африки. Могучие носороги и гривастые львы, черно-белые полосатые зебры и стада антилоп.

Когда были упомянуты двугорбые верблюды, то оказалось, что они для Ишея что лошади. Он на них часто катался в детстве, поэтому такой штрих только придал правдивости рассказу. А стоило воеводе упомянуть безбрежные стада бизонов, показав место на карте, где они пасутся, Ишей не сдержался и стал, глотая слова, пересказывать свою историю про неведомую землю.

– Один нурман мне сказывал, как они плавали далече на закат от Оловянных островов, что страной англов ныне прозывают. Нашли они там землицу безбрежную, всю лесом поросшую. Может, она и есть Омерика твоя, где быки бесчисленные бродят окрест тех лесных просторов?

– Угу, она и есть, прерии… ну степи, где бизоны бродят, расположены на полудень и вглубь от тех мест… А теперь я тебе нарисую корабли, на которых можно путешествовать по океану, – продолжил Иван. – На лодьях тоже можно, конечно, но хорошо, если доплывет каждая пятая, остальные на дно пойдут… Только знаешь что, Ишей… Я по-честному тебе скажу, что не знаю, смогут ли пересечь эти безбрежные воды наши дети и внуки, не говоря уже о нас самих…

– Откуда тогда все эти познания твои? Кто плавал туда?

– Гхм… меня учили всему этому, только ни учителей, ни кораблей тех больше нет. А я хочу, чтобы мои знания не пропали, так что смотри, может быть, мы с тобой и сможем когда-нибудь что-нибудь… Тьфу! – запутался воевода. – Сможем, Ишей, должны смочь… Что, интересно стало? Да уж, это тебе не бедных весян грабить…

Глава 14
Освобождение

– Дващи тебе буду сказывать, и трижды, ежели нужда будет. Токмо тогда согласие тебе дам, егда обещание дашь, что всякого, кто меч али лук наземь бросит, пощадишь и резать не станешь. И лодьи не дам калечить. Нету моего согласия на то. Это ж… – Ишей даже слов не мог сразу найти от возмущения. – Это как дитю родному по длани топором…

– Так дал я тебе уже слово про те лодьи. Однако получится у нас их сохранить только в том случае, если ты между ними сумеешь вклиниться. Тогда мои ратники смогут сразу перескочить на оба судна и разом их захватить. А вот если существует вероятность, э… шанс… нет, опять не то. Если ты на сто процентов… а, черт! Совсем по-русски разучился говорить… В общем, если ты не уверен, что сможешь это сделать, то мы для избежания всякого риска просто на скорости прошибем их борта. Тогда они точно не уйдут далеко! – в очередной раз объяснил свою позицию Иван. – А вот насчет воев ничего пообещать не могу. Команды резать их я давать не буду, но если отяки их начнут до последнего бить, то под меч не полезу. Сам посуди, они же разбой учинять на нашу землю пришли, а с татями как у тебя в отечестве поступают?

– Знамо как…

– А отяков они ведь не только пограбили… Жизни многих лишили, да и баб их ссильничали. Вот то-то же, – добавил он, видя, что Ишей кивнул, примиряясь с неизбежным. – Уж не спрашиваю, как к ним тебя занесло, но… В общем, попробую я тебя отстоять перед обществом, долю свою возьму тобой, например, и будешь ты вольной птицей через некоторое время. А подельников твоих похолопят, скорее всего, уж не обессудь. Да им, похоже, все равно, лишь бы выжить хоть как-то. Ладно, пора нам готовиться, вставай на руль, а я пойду еще раз расскажу всем, что и как делать.

Ишей кивнул и Иван добавил.

– И еще… ты не обессудь, но за тобой присматривать будут. И товарищей твоих порежут, если попытаешься что-то сотворить… Да не делай ты такого лица, верю я тебе, и Алтыш сказал, что роту ты не давал сотнику на верность, уж не знаю почему. Кроме того, поведал он, что не буртас ты, а просто живешь среди них… Но я даже малейшего небрежения или ошибки допускать не хочу, потому как это в такую кровь выльется… Задавим, конечно, но умоемся…

* * *

Ибраим моргнул, и рука в окольчуженном рукаве инстинктивно дернулась, чтобы протереть глаза. Но не дошла до цели, замерев на полпути, потому как разум в эту секунду не был способен управлять телом, перерабатывая хлынувший поток данных и заставив все остальные части замереть от ужаса.

Небеса обрушились на землю, и мир, казавшийся незыблемым еще минуту назад, сошел с ума и перевернулся с ног на голову.

Его вои начали уничтожать друг друга.

Чуть ниже по склону, саженях в сорока от него, ворвавшаяся на речной берег ладья неожиданно вспухла виноградной кистью шеломов, которая тут же разлетелась отдельными ягодами, покрывшими соседние суда и прибрежный песок.

Его же воины в стеганых халатах, блестевших на солнце кольчугах с лисьими хвостами, болтающимися за спиной, выстраивались перед лодьями, наклоняя вперед массивные рогатины.

Его же вои уничтожали своих собратьев, занимавшихся на стоявших почти борт о борт судах повседневными делами.

Вот и Ишей держится за рулевое весло, недвижим и спокоен, будто ничего не происходит… Или не он? Солнце, проклятое солнце светит прямо в глаза!

Нет! Чужие, искаженные ненавистью лица!

И тут же яростный вой из глотки сотника смел наваждение, а руки заученным движением надели шелом на голову и привычно дернули ремешок застежки. Сабля сама вылетела из ножен, тело прикрылось щитом, секунду назад прислоненным около шатра, а ноги сдвинулись с места, и он стремглав побежал к воинам, толпой застывшим около походных шатров.

Командный рев быстро образумил опешивших воев, и через мгновение ряд щитов уже перегородил дорогу наверх. Колесница времени пронесется еще немного, и передняя шеренга встанет на колено, а десяток лучников, выстраивающихся позади и уже почти наложивших на тетивы стрелы, отпустят их в гибельный полет слитным хлопком. Но…

Но они не успевают, и двое ратников падают замертво, а один с воем катается по песку, зажимая руками лицо, щиты же остальных покрываются густым перелеском оперений.

В шлем сотника тоже звучно попадает и ломается стрела, наполняя голову мякиной и протяжным гулом. Ибраим мотает головой, и картинка боя, дрогнувшая было на мгновение, становится на место. Ничего, было и хуже…

Еще один боец падает рядом, теперь приходится и самому встать на колено рядом с ратниками. Наконец слитный выстрел и отдаленные вскрики боли. И через несколько мгновений еще один хлопок позади: все-таки выучку чужих воинов не сравнить с его лучниками. И опять отдаленные крики, теперь уже ярости. Но тут их накрывает следующий вражеский залп, и сотник чувствует, как позади него падают на землю тела…

«О, Аллах! Великий и милосердный! За что ты обрушил на меня такое испытание? Вперед? Нет, не пройти через рогатины, и даже если прорубиться, то лодью сдвинуть не дадут, да и на весла некого будет сажать. А-а-а! Вот вам и досталось!»

Это прицельная стрельба справа, с вершины холма, где засели пятеро его стрелков, прежде обстреливающих весь, заставил дрогнуть ряды чужих копейщиков.

«Да уж, с двумя самострелами, что у них есть, они смогут пробить доспех даже на таком расстоянии. Но слишком много чужаков, слишком, а взводить самострелы не быстро… Отступаем! Отступаем, шаг за шагом, в сторону заводи, где были найдены русинские насады. Так, теперь прикроемся небольшим перегибом речного обрыва, спускающегося почти к самой воде, и отдохнем от непрерывного ливня стрел…»

– Чего вы там ждете, на взгорке! Отступаем! И по пути опустошайте свои колчаны! Не дайте им высунуться!

Дикий рев сотника заставляет лучников с холма сдвинуться с места. И со стороны опушки тоже бегут стоявшие там дозоры.

«Слава Аллаху, их там немного, этой ночью все силы были подтянуты в лагерь. Иначе бы не сдержали первого предательского натиска… О, каким коварным оказался враг! Презрел все воинские обычаи и вероломно напал исподтишка, прикинувшись своими. Нет, мы прорвемся! Один из найденных насадов уже должен быть на воде, если вчера точно исполнили его приказ и подготовили тот к спуску… О, великий Аллах! Туда можно было загрузить столько всего! Но… но не ко времени ты вспомнил об этом, сотник! Прорваться, грызть зубами вылезающего на склон врага…»

Яростный клич вырвался из его горла, и стремительный бросок змеи совершила пятерка его ратников, ринувшихся вслед за ним на появившихся из-за обрыва воинов.

«Скинули их – и назад, назад, отступаем, все почти собрались… Еще немного – и рывком уйдем в подлесок…»

– А-а-а! – Боль пронзила его чуть выше колена подобно раскаленной игле, вонзившейся в обнаженное мясо. Нога подломилась, и сотник рухнул на землю. Его сразу подхватили под руки и потащили в сторону заводи… И только одна мысль сверлила через вспышки боли. Почему сзади? Почему стрела попала со стороны спины? И когда он это понял, тоскливый вой обреченного волка поднялся над старой пажитью, затихнув в синеве неба.

* * *

Отяцкий воевода бессильно посмотрел за борт, сунул окровавленную кисть в кольчужную перчатку и невразумительно прорычал, вытаскивая саблю из ножен и спрыгивая на песок.

– Испугали ежа голой задницей!

Удовлетворившись увиденным, Антип повернулся обратно лицом к берегу, вытаскивая из тула очередную стрелу.

Воевода прыгнул на соседнюю ладью одним из первых, лихо размахивая деревянным концом своего «грома Инмара», отчего пара буртасцев уже лежала с разбитыми головами на дне лодьи. Последовавший после этого первый вражеский залп выбил из строя копейщиков трех человек. Их сразу втащили за линию щитов, надеясь на лучшее. Однако второй, не вызвав такого опустошения, выбил святое из рук воеводы, так и не дав ему произвести ни одного раската грома.

Признаться, Антип подумал, что это может вызвать горькое разочарование отяков, но услышал от них только вопль ярости, да и воевода сразу выскочил вперед, прикрываясь скинутым с левого плеча щитом. И вовремя, потому что сразу две толстые стрелы пробили толстую древесину недалеко от руки и уткнулись в кольчугу, откинув воеводу на стоящих сзади воинов.

«Слава те, Господи, с Иваном худого не допустил», – успел подумать Антип, краем глаза оглядывая буртасских стрельцов, засевших на вершине холма, и оценивая, добросит ли стрелу до них.

Однако пришлось разочарованно отвернуться и вновь сосредоточить свое внимание на основной вражеской группе. Тем более что рядом выпали из строя двое ратников, показывая: чужие вои еще ой, как опасны.

Так опасен подстреленный хищник, который в последнем порыве отказывается от спасительных кустов и бросается прямо на охотника, стараясь добраться до его горла клыками, раздирая в клочья его одежду и полосуя когтями его тело.

Однако без малого четыре десятка лучников, засевших за бортами лодей и за спинами ратников с рогатинами, все-таки делали свое дело, выбивая воев из неспешно отступающей под прикрытием щитов и иногда огрызающейся толпы буртасов.

Первую попытку взобраться на обрыв те отбили, опрокинув ринувшихся туда копейщиков, но потом сразу слаженно отступили, пытаясь уйти через старую пажить в лес. Однако спустя несколько секунд ряд отяков с копьями уже прочно закрепился на обрыве, встав на одно колено, а вылезшие за ними стрельцы начали слитно, повинуясь командам воеводы, давать один залп за другим в сторону противника.

Вот тех уже менее полутора десятков, вот еще один выпал из строя, держась за древко пробившей маску стрелы, вот сотник буртасов неожиданно споткнулся, и его подхватили на руки, прикрыв щитами. Отяки с рогатинами попытались было приблизиться, чтобы взять на копье оставшихся, и уже начали подниматься с колен, но тут же были остановлены криком воеводы, не двинувшегося с места и приказавшего остальным тоже не дергаться.

Чего им не надо было делать, копейщики не поняли, но послушно вернулись обратно.

И тут же вопль радости прозвучал из их рядов: ратники увидели, что позади буртасов уже выстраивается небольшой ряд переяславских щитов и поток стрел со спины выкашивает остатки вражеских воев, не успевших отойти до заветного подлеска. Еще немного, еще чуть – и сомнут, выбьют, задавят, заставят сложить мечи и луки… Нет, не заставят… Даже когда число буртасов сильно поредело, вои не стали бросать оружия и ждать, что их помилуют, взяв в полон и отдав потом за выкуп.

Они отстреливались до конца, закрыв телами своего уже мертвого сотника.

Пятеро… Двое… Один… Все.

Стрельба со стороны переяславцев прекращается. Но не со стороны отяков, продолжающих лупить калеными стрелами по груде вздрагивающих тел. И только после надрывного окрика своего воеводы они нехотя начинают опускать луки, садиться на землю…

Кто-то сразу склоняется над ранеными, бежит обратно к лодьям.

Воевода убирает в ножны так и не пригодившуюся саблю и устало подходит к Пычею.

– Уф… обошлось. Пошли кого-нибудь посмотреть раненых, ну и… доспехи там собрать, охрану у лодей выставить… Сына не видел еще?

– Вон он, у костров повязанный лежит. Младшенький ужо к нему побежал… А остальное все сполним, не сумлевайся, уже привычно становится это нам. Сей миг порядок наведу… – бросил староста, начиная обходить воев и приглядываясь, кого можно занять делом.

– Да, вои изрядные, – пробормотал Иван, поглядывая на Антипа. – Что скажешь?

– Истинно воями воспитывались, уже потом в тати подались, – ответил охотник, переводя дух и разминая пальцы, затекшие после напряженной стрельбы. – А уж мастерство воинское – не нам чета, числом лишь их задавили.

– Ну что, пойдем с нашим десятником потолкуем, – потянул отяцкий воевода охотника за собой. – А то мнутся, словно барышни, сами не идут.

– Погодь, Иван, глянь на тын… – Палец Антипа был вытянут по направлению к веси. – Что-то нечисто там, черненая холстина на жерди болтается, да и вои наши в весь возвертаются, будто и нет нас тут.

– Да, дела. Догнать, что ли… Нет, постой-ка тут, а я к тыну сбегаю, со Славой поговорю, если уж другие не хотят общаться. А вы пока тут разбирайтесь вместе с отяками, за лодьями посмотрите… неровен час, очухается там кто. Да и сами они могут повести себя э… как чужие, одним словом. В общем, сохраняй братские отношения… И вот еще что… – Иван наклонился к самому уху охотника и что-то тихо ему прошептал. – Понятно?

– Не ведаю, пошто те это надобно, но раздор от этого великий может начаться… – засомневался Антип.

– На меня все вали, если что, – ответил отяцкий воевода.

Потом, содрав шлем, поворошил вспотевшие волосы и отправился вслед за уходящей гуськом в весь ратью.

* * *

Иван все-таки дождался Вячеслава, проведя минут сорок под воротами. Всё стало ясно с самой первой секунды, когда с вышки ему крикнули, что в веси мор и ближе подходить не надо. Теперь они сидели на краю яруги и коротко рассказывали друг другу о произошедших событиях. Вячеслав держал на руках кутенка, опрокинувшегося на спину и разомлевшего от поглаживаний.

– Вот прибился, когда к тебе шел, поиграть-то не с кем… Народу в веси почти нет, мужики еле успевают за скотиной ухаживать после смены на изгороди…

– Так что дальше было?

– Так вот, с уксусом я прибежал, а он уже отходит. Первая и единственная смерть… тьфу три раза через левое плечо, – действительно поплевал в сторону Вячеслав и продолжил: – У остальных, кто показался мне сильно горячим, вроде бы сбили температуру, да еще отваром липы дополнительно напоили. Без градусника как тут определишь, сколько у него… Только с опытом разве такие ощущения придут. Слава богу, это вроде не чума и не холера, иначе можно было бы просто лечь и молча помирать. И те, что у меня… это самые тяжелые, хотя недавно еще пятерых принесли, да… Я прошелся сейчас, поспрашивал… Остальные либо на ногах переносят, либо иммунитет высокий, не берет их. Но кашляют многие.

– Так что это было? – поинтересовался Иван.

– Не знаю, вирусное что-то – может, грипп, может, еще что. В общем, повезло нам, что вирус этот мы ослабленный притащили. Хотя… может, он первый такой вылез, а потом еще что-нибудь будет. Не дай бог, конечно.

– Ты думаешь, это мы?

– Скорее всего… С буртасами весяне не общались, да и симптомы почти сразу по их приходе проявились, инкубационный период обычно несколько дольше… Скорее, все-таки мы: я-то не заразился, и ты тоже вроде ничего.

– Надеюсь, ты не стал объяснять, откуда все взялось? – печально ухмыльнулся Иван.

– За кого ты меня держишь? – недоверчиво посмотрел Вячеслав. – Я себе и детям не враг. Вот теперь думаю, идти раны отякам лечить или как? Сумку с лекарствами и туесок с отваром ромашки с собой принес на всякий случай, но вдруг это я носитель?

– Иди, иди, а вдруг это я или дети те же… Негоже без помощи их оставлять. Иди прямо сейчас, по горячим следам, пока они там не напортачили чего сами. Раненых очень много. Кстати, карантин снимать будешь?

– Нет пока, если все распространится в итоге, то пусть не такими темпами. Но с десятником поговори, если хочешь, он рвался все…

– Угу, чуть позже. А с флагом это ты придумал? – Иван бросил взгляд на колышущуюся по ветру черную холстину.

– Ну… как я? Сказал, чтобы тряпку какую повесили. Откуда я знаю, что они тут вывешивают, если мор пришел? Может, крест какой-нибудь перед воротами надо ставить, да только разве можно было выйти? Господа буртасы! Извольте подождать, пока мы тут знак морового поветрия вывесим! Короче, прибежали ко мне, спросили: что за тряпка нужна? Я сказал, что поярче не мешало бы. Рубаха красная у десятника была, так они побоялись спросить, вычернили углем холстину да повесили…

– Да ничего получилось, черный флаг как знак беды, еще бы череп и кости нарисовать… – улыбнулся Иван.

– Тьфу на тебя, все бы тебе хиханьки да хаханьки. Пойду я отяков лечить. – Вячеслав поднялся и подхватил сумку. – И так минут десять с тобой потерял…

Иван поднялся вслед за ним.

– Первую помощь им как раз оказывают, я еще в нижней деревне их учил воду кипятить и раны промывать ромашкой, как ты уже делал с Антипом. А насчет хиханьки – так это у меня отходняк такой начинается, вот посмотришь, что дальше будет… Кстати, ты с ранеными справишься или помощь моя нужна? Там резаных ран должно быть много, и стрел засевших тоже…

– Была уже практика, не боись. У тебя, кстати, что с рукой? Пойдем, заодно промою. Заражение крови, знаешь, тут вещь неизлечимая…

– Пойдем, – согласился Иван. – Я заодно тебя отякам представлю, чтобы у них сомнений про твои навыки не возникало… А рука – так это стрелой так всадило в приклад, что аж ружье выронил за борт, да и кисть чуть порезало отскоком. Теперь нырять за ним… Да, Слав, мне вот только что в голову пришло… а в лесном лагере тоже может быть куча болящих?

– Угу. Туда после твоих раненых и отправимся. Здесь Радимир вместо меня справится, я ему показал, как надо ухаживать и отвары делать. По моим мыслям, он тут голова многому, такой себе серый кардинал. Кстати, он даже учился, кажется, где-то. На всякий случай будь осторожнее с ним, я что-то не пойму, в каком он тут качестве…

– Разберемся… а на железное болото, как мы лагерь прозвали, я сейчас охотника какого-нить отправлю, принесет им вести да узнает, как дела…

– А я уж и забыл, что ты тут начальником стал, – засмеялся Вячеслав. – Только пусть никуда из леса не уходят – вдруг там другое что… Минус на минус может принести и очень жирный минус.

– Ну, начальству моему скоро конец, я только в походе главой был. – Иван оглянулся. – Смотри, кутенок так за тобой и чешет, вон как уши болтаются…

– Да, обживаемся, – вздохнул полной грудью Вячеслав. – Ты вон к отякам привязался, а я к щенку. Две недели тут, а уже как будто бы и сроднились с этим местом.

Широкая тропинка вела нашедших свое дело людей все дальше от веси. Сзади пылил, отвлекаясь на прыжки за стрекозами и большими полосатыми шмелями, серый щенок с загнутым кренделем хвостом, а вокруг одуряюще пахло цветущим разнотравьем и хотелось просто вдыхать этот ароматный воздух и жить…

Жить на такой благодатной, живописной и мирной земле.

* * *

– Здрав будь, Иван, сын Михайлов, – глухо донеслось до Ивана, когда переяславский десятник присел рядом на бревно, лежавшее около ворот веси, положа длинный, весомый сверток рядом с собой. – Не страшишься столь близко к тыну подходить? Мор – он никого стороной не обходит…

– И тебе здравствовать, Трофим Игнатьич, – ответил, наклонив голову, воевода отяцкий. – Не так он страшен оказался, как мнилось поначалу. Вячеслав сказывал, что с божьей помощью малыми потерями пока обходимся, хотя и не обещал, что этим закончится. Главное, повязку не снимай и меняй почаще, а снятые кипяти… Тогда важные дела можно и порешать, выйдя из веси.

– С божьей помощью, надо же… Лекарь, в избу входя, на икону и глазом не ведет. Речи уж нет о том, абы он поклон в красный угол положил али крестным знамением себя осенил… Но деяния его богоугодные, и себя не жалеет – то верно.

– Не обессудь, Трофим Игнатьич, хоть и православные мы, но дело сие в нашем отечестве в запустении было. Не знаю, вернется ли к нам почитание веры Христовой в полной мере, но старания наши приложим… А ты, гляжу, тоже уважение ко мне высказываешь, по имени-отчеству величаешь?

– Так заслужил, Иван Михайлович, заслужил. Сказывать про свершение – то дело одно, а вот исполнить сие – то совсем другое… Вот, прими от меня подарок. – Трофим откинул край холста и обнажил рукоять меча и часть ножен, покрытых затейливым узором. Однако доставать не стал и, запахнув тряпку обратно, передал сверток собеседнику. – Как подарок для сына держал я меч сей с давних пор… Да не судьба, видно, пусть тебе послужит. Славословить более не буду, почестей себе еще наслушаешься…

– Спасибо… Спаси тебя Бог, Трофим, такому подарку от самого сердца цены нет, хоть и не разглядел я сам меч.

– Потом глянешь, не рассыплется он до того времени… Сабля хороша, абы бездоспешного разить али кого в легких доспехах, а без меча того, кто добрую бронь дощатую взденет, не побьешь.

– Вот на учении со Сварой и опробую сей меч… Чего смеешься? – Иван удивленно взирал на пытающегося сдерживаться от приступа смеха Трофима.

Тот поначалу даже закусил ус и прикрыл ладонью глаза. Но все-таки справился и ответил:

– Ты только Сваре об этом не сказывай, ему тя с деревяшкой гонять и гонять… Да и жалость во мне к его мечу, ежели с этим скрестит, хоть и добрый он у него. Пусть его, оставь… Я вот про что молвить хотел… Ужо час будет, как Антип подбегал к изгороди, издалече вещал нам о ваших свершениях. Баял он мне, что стал ты воеводой у отяков, за собой их и охотничков наших вел и множество славных побед одержал… Да то я и сам видел. Как ныне тебя прозывать – воеводой ли?

– Не смеши честной народ, Трофим Игнатьич. Был я походным воеводой, да скоро весь выйду… Если не изменится ничего. Да и тебя вроде тоже воеводой можно звать? Не десятником же по старинке?

– И то верно… Невмочно стало без воеводы, кликнут после дел сих. Токмо вопрос – не тебя ли? Ежели был бы ты своим перед набегом буртасским, то и выкрикнули бы, и я, быть может, не противился. Но ты не вой… в нашем понимании, хотя это и поправимо. А своим… своим ты стал благодаря деяниям, свершенным тобой и окружением твоим, но… зело еще непонятны мысли ваши людишкам, хотя и приводят они к победам.

– Путано ты говоришь, воевода, но понял я тебя… Сразу хочу ответить, что за властью я не гонюсь и дорогу тебе в воеводском деле переходить не собираюсь. Хоть кем назначь, приму ту ношу… Однако мысли насчет будущего я себе тоже задавал… И место себе определил, если ты не против будешь. Вот скажи, как ты видишь нашу жизнь дальнейшую с отяками? Как бы добычей ты распорядился, если воля в этом твоя была?

– Хм-м… благодарствую тебе на таком твоем слове, а то сумления у меня были на твой счет, не начнешь ли раздор сеять в веси… До власти многие жадные, да не все поймут, что она не токмо почет и уважение, но и ответ за все, что под нею творится… А добыча… добыча как заведено. Каждому доля выделяется, а кому и две… Тебе так и пять, и десять выделить община может. И с отяками тож… А жить? Жить мирно будем, как прежде жили. Пычей за вину свою полной мерой расплатился, рать помог тебе привести – так я мыслю?