Текст книги "Ветлужская Правда"

– Ах волчья сыть, рыбья кровь, травяной мешок! Боевой, мать его!.. Стоять!

Одним махом взвившись в седло, Эгра рванул поводья и пришпорил строптивое животное, уводя его вдоль оврага. Конь, к всеобщему удивлению, на этот раз повел себя смирно, но удар его копыта уже вызвал цепную реакцию, приведшую к непредсказуемым последствиям. Двое ветлужцев, удерживающие хозяина серого в яблоках, повалились от такой оплеухи навзничь, и эрзянин, будто ждавший этого исхода, вскочил на ноги, прижимая руку к ребрам и судорожно оглядываясь по сторонам.

Однако он не делал попытки сбежать, понимая, что взметнувшиеся на него самострелы, часть из которых были заряжены боевыми болтами, и направленные почти вплотную сулицы настигнут его гораздо быстрее, чем он скроется за такими манящими и близкими деревьями. Странные одеяния ветлужцев, похожих более на леших, чем на добрых воев, его ничуть не смущали. Воин, сам выглядящий как поднявшийся на задние лапы медведь, явно искал кого-то глазами, но не находил и поэтому стал что-то кричать, размазывая юшку по всклоченной бороде.

– Ну-ка, переведи. – Иван повернулся к Важене и наткнулся на неприязненный взгляд, желающий прожечь его суть до самого донышка. Сверху им было видно все, поэтому он не сомневался, что невеста уловила большинство деталей произошедшего, а вот ее реакция… – Гкхм… Так что орет этот добрый молодец?

– Тебя на бой зовет! А ты отсиживаешься в кустах с красными девками и… – Важена кинула взгляд на руса и едко добавила: – И с новыми дружками!

– О как! Веремуд, раз уж тебя в ближние дружки записали, то пойдем, будешь пересказывать мне речи незнаемые…

Оставив невесту переживать, что ее не взяли в самую гущу событий, Иван стал медленно спускаться со склона, перешагивая торчащие отовсюду ветки. Ему осталось только качать головой на ходу, удивляясь принципиальности будущей жены.

«Такая пошлет… пошлет не только на бой, а куда подальше и не задумается ни на минуту. Ну да ладно, зато выяснили, что отношение местных к своим предводителям еще пока правильное: если ты не в гуще сечи, то уже недостоин. Конечно, все это не совсем верно, но зато резко снижает притягательность власти для бездельников и трусов… Ладно, три минуты на все!»

Перепрыгнув болотце в узком месте, но все равно увязнув по щиколотку в расползшейся под его весом траве, он не спеша направился к эрзянину, мимоходом ткнув стоящего в стороне Пельгу в плечо.

– Раненых вроде нет?

– Разве мордве ребра болтами поломали да потоптали их же… – Пельга не выдержал и чуть ухмыльнулся, – копытами и ногами.

– Добре! Как только инязор стронется с места или обнаружит, что нас в усадьбе нет, разведку назад!

Когда Иван поравнялся с хозяином серого в яблоках, тот уже был спокоен, и даже борода была слегка приглажена. Лишь движения пальцев, словно бы перебирающих рукоять отсутствующего у него ножа, выдавали его волнение. Чего-чего, а обезоруживать противника, мгновенно избавляя его от колюще-режущих предметов, полусотник своих воев заставлял в первую очередь.

– Его зовут Маркуж, сей достойный муж тотчас готов позвенеть с тобой клинками, – с ходу стал переводить речь эрзянина Веремуд и добавил уже от себя: – Знатности его я послух и мыслю, что тебе во благо было бы склониться к его малой просьбице…

– Какой? Дать ему себя зарезать?

– Дать ему принять смерть с оружием в руках, раз уж такова его последняя воля! – заскрипел зубами рус. – Не желает он закончить свою жизнь, словно овца бессловесная!

– Э-э-э… А что, по-твоему, я с ними всеми собираюсь сделать?

– Не взять тебе с них выкуп! Сам ведаешь, что с такой обузой не уйти тебе от инязора, а потому не оставишь ты этих воев за своей спиной живыми! Дай ему хоть топорик малый, хоть ножик с ладонь! Иначе сам потом не дождешься милости Господа нашего…

– Чьей милости? – Иван чуть не проглотил свой язык. – Уж не крещен ли ты? И вы, русы, все такие?

– Лишь мои предки таинство крещения изведали, но зато это было в те времена, егда кияне еще в дикости пребывали!

– Да, чудны дела твои, Господи… – замотал головой Иван, стараясь переварить ошеломившие его новости и одновременно отщелкивая в голове стремительно убегающие от него секунды. Показав в сторону своих воев два выставленных пальца, он продолжил: – И ты, во Христе находясь, фактически склоняешь меня к убийству?!

– Я первым делом рус и лишь затем христианин! Дай ему смерть легкую, вольную! – Судя по тону Веремуда, он ничуть не сомневался, что требует милости, однако ее, по его мнению, обязан был дать каждый честный воин своему противнику. – Сей муж вполне знатен, дабы быть тебе ровней или даже снизойти до твоего рода…

– Нет уж, рус! Я чту его и твои… хм… желания, но судьба распорядилась так, что он шел нас убивать в спину! Да и оружие свое он потерял, даже не обнажив его! – поднял левую бровь Иван, наслаждаясь небольшой заминкой руса при переводе, и тут же вставил новую каверзу: – Кстати, после твоих слов он сразу же начнет плеваться, как ты в свое время, или мужественно примет свою участь?

– Э-э-э… Он говорит, что ты трус, и питает надежду в твоей скорой гибели, хотя сам уже готов к смерти…

– Передай ему, Веремуд, что такие слова мне по сердцу, – хладнокровно кивнул Иван, словно бы и не замечая рывка, который совершил к нему эрзянин.

Тот в порыве гнева почти прорвался к нему через выставленные сулицы, отводя их в сторону руками и не замечая набухшие кровью порезы на своей груди. Лишь чья-то сабля, упертая острием клинка точно ему под подбородок, остановила столь стремительное продвижение.

– А еще передай, – продолжил Иван, – что невместно правой руке ветлужского воеводы убивать своих будущих соратников, а потому…

– Вряд ли он встанет под твои знамена!

– А ты спроси!

– Он скорее поднимется по Великому дереву на небо и попросит Ковпаза, бога луны, отдать тебе ночной глаз во владение! – скривился Веремуд, переводя запальчивые слова эрзянина.

– Ха… А этот ваш Ковпаз имеет мандат на управление ночным глазом, а? Не понимаешь? Луна светит всем, а потому всем и принадлежит, так что пусть не разбрасывается пустыми обещаниями! – Иван кивнул стоящему позади эрзянина Пельге, и на темечко Маркужа опустился обух топора, заботливо завернутый в несколько слоев тряпиц. Рухнувшего эрзянина сразу же перевернули на живот и связали руки за спиной. – О! Как тут и был всю жизнь… В общем, отпускаю я их всех, Веремуд, нешто мне чья-то кровь нужна! Вот только исподнего лишу…

– Раньше они по велению князя тебя искали бы, а теперь сами носом землю рыть будут!.. – оторопело произнес Веремуд, разглядывая, как с остальных пленников снимают одежду и режут ее на узкие полосы. – Что за срам ты над ними чинишь?.. Пошто последние портки с воев снимаешь? Да после этого они у тебя живого кишки выпустят и на раскаленное железо намотают!

– Ну что вы все постоянно мне твердите: вместно, невместно, отсиживался в кустах, смерть от меча! – стал закипать Иван, выставляя на всеобщее обозрение единственный палец, тем самым давая понять, что время истекает. – Какое право вы на это имеете?!

Он порылся у себя в кармане, достал мякиш размокшего кислого хлеба и протянул его гнедой кобыле, уже добрую минуту тыкающейся ему в бок. Та аккуратно его забрала, смешно перекатив губами по протянутой ладони, и довольно фыркнула.

– Вот видишь, даже животина испытывает благодарность, если к ней по-доброму. А от ваших слов одной погибелью разит, даже если вы одну лишь заботу от нас, ветлужцев, видели! Позволил десятнику взять на себя инициативу? Отсиживался! Иди кровь пусти кому-нибудь! А этого и вовсе зарежь! Оставил в живых людей? Они тебя найдут и кишки выпустят!

– Так ты их осрамил пред всем честным миром!

– Как будто они перед этим хотели меня в сахарные уста расцеловать! Скажи еще, что про кражу моей невесты они не знали!

– Может, и ходил слух по десятникам…

– Теперь по бабам эрзянским ходит, это куда надежнее!

– Да и ведали бы, все равно невместно так с воями!

– А вместно так со мной поступать или родом Овтая?! Да я имею право со всех вас самой высшей мерой спросить!

– Так и спросил бы! Я тебе про что вещал все это время?..

– Чужую жизнь легко забрать, – невесело ухмыльнулся Иван, – хотя иная, конечно, особой ценности не представляет: мало ли людей, которые просто еду в навоз перерабатывают. А вот подарить ее заново… Переведи тем, кто при памяти, Веремуд, наказ мой: пусть живут так, чтобы перед богами было не стыдно и перед людьми не зазорно! И про краденную у меня невесту поведай! А портки… что они, в мыльне друг друга голыми не видели? Зато без одежды точно за нами в чащобу не полезут и жизнь свою сохранят!

– Все переведу, но не трожь хотя бы Маркужа! Христом прошу!

Иван взвился в седло, похлопал кобылу по шее и вновь усмехнулся, оглядывая упертого руса.

– Так и быть, оставим мы штаны на этом медведе, лишь бы ты, Веремуд, понял как можно скорее, что добро не остается безнаказанным!.. Все, время! Пельга, отзывай разведку! Сулицы и взятое с бою на лошадей, невесту мою туда же, а потом… ходу, ходу, ходу!

Глава 16
Хотя бы кто-нибудь!

Чернота тяжелого беззвездного неба мягко отпустила свои плотно сцепленные ладони, и в хрупкий мирок под ними пробился робкий, едва заметный свет, окрашивая горизонт на востоке в причудливые серые тона. Чуть слышный плач соловья, уже редко слышимого в это время года, пронесся над неглубокой лощиной и затих где-то в кустах, замерших в раннем сумраке грязными пятнами разводов.

– Светает.

Слева от полусотника раздался надсадный кашель, и приподнявшаяся над землей темная фигура смачно сплюнула в сторону.

– Не спишь?

– Нет. Поверишь ли, как попал в эти места, стал высыпаться, и легкость в теле просто необыкновенная. Весь год чувствую себя так, словно горы свернуть готов. Даже сегодня, а ведь мы вчера слегка переусердствовали, допоздна сидели…

– Бог тебе силы придает, дабы ты замыслы его воплотил в поступках своих и…

– Дела ему до нас нет, богу нашему. Просто кислорода в достатке, и углекислого газа в воздухе почти нет. Народ топливо жжет лишь для себя, вот и лепота вокруг.

– Сам понимаешь, про что вещаешь?

– Ага.

Веремуд поскреб грудь, разгребая усеявший ее жесткий волос, и задумчиво протянул:

– А еще кто-нибудь твои речи разумеет?

– Иногда.

– Тогда вставай, вскоре небо дождем разродится, пора всех уводить отсель…

– Уже.

Жилистая фигура ветлужца приподнялась над землей и сладко потянулась. Через несколько мгновений он уже висел на могучей березовой ветке и поднимал свое тело вверх, каждый раз скрипя тонкими пленками бересты, скользящими под его руками.

После этого полусотник обычно скакал и прыгал, словно в него вселялся черт и заставлял под незримую дуду исполнять свои бесовские пляски. По-крайней мере, так это и выглядело, хотя сам ветлужец называл сие действо растяжкой.

– Будет ерничать! – разозлился Веремуд и вновь сплюнул в кусты. – Отпустил бы ты меня, что ли! Впустую время потратим! Не захотел Прастен с тобой дело иметь, не захотят и другие!

Насколько он помнил, Иван свои попрыгушки проделывал каждое утро, да и его подельники, не занятые в дозорах, исполняли что-то похожее. В другое время Веремуд, конечно, сделал бы вид, что ничего не замечает, или поднял бы полусотника на смех, но сейчас подобные выверты вызывали у него легкое раздражение…

«Эти разудалые вои отказали в помощи тем, к кому они шли все эти долгие дни и ночи! На что они теперь надеются? Что их серебро затмит всем глаза?»

За его спиной что-то зашелестело, и к тлеющему костру выскочил Пельга, усталый, с головы до ног в паутине. Ветлужский десятник будто и не ложился спать после ночных посиделок, а бродил на ощупь по темному лесу, собирая на себя белесые хлопья с запутавшимися в них сосновыми иголками.

– Все, как мы и думали, Иван. Курныж едва уговорил их брать лиходеев живыми, зато оговоренную помощь они выделили беспрекословно.

– Когда?

– Сей же миг!

– Тогда я хватаю фляги с медовухой, и мы с тобой якобы идем опохмеляться, а Эгра…

– О чем вещаешь, вой? – взволновался Веремуд, ища на невозмутимом лице полусотника признаки скрытого умысла. – Кого тут брать, кроме родичей моих?

Тугая веревочная петля захлестнула ему горло и сдавила так, что попытка вздохнуть привела лишь к помутнению рассудка. Жесткая ладонь закрыла рот и потянула назад. Попытки ударить локтем или ногой канули в пустоту, но чуть ослабили хватку накинутого ошейника…

«Жизни лишить надумали, иуды, а ведь это я их вывел из-под удара эрзянского князя!»

В последнем усилии Веремуд схватился пальцами за веревку, нещадно раздирая себе ногтями кожу, и попытался выгадать еще один глоток сладкого воздуха. Пока сознание не померкло, он успел хрипло выдохнуть его остатки:

– …не остается…

– …безнаказанным! – мрачно закончил за него полусотник. – Но надеюсь, ты поймешь когда-нибудь, что добро все равно надо творить, что бы за этим ни последовало.

За несколько дней до описываемых событий

От погони инязора ветлужцы оторвались с кажущейся легкостью. Поскольку лошадей на всех не хватало, то они просто навьючили их поклажей, а сами бежали рядом, не снимая коротких кольчуг. Верхом была только девчонка, а через некоторое время и сам Веремуд. Как ни прискорбно ему было признать, но заданную чужеземными воинами скорость передвижения его стареющий организм выдержать не смог. К середине второго дня погони он полностью выдохся, перед глазами поплыли круги, и в конце концов им был указан не тот поворот.

Полусотник только крякнул, когда вместо широкого холма еле заметная травянистая стежка вывела их в болото, осуждающе покачал головой и скомандовал поворачивать назад. Продираться через сплошной лес с лошадьми не было никакой возможности, четвероногих и так приходилось оберегать от торчащих по краям тропинок острых сучьев и поваленных, покрытых зеленым мхом подгнивших стволов. Не дай бог, оступится на таком, захромает, и тогда придется оставлять животину на потеху диким зверям. Или даже потребуется прирезать, если нога окажется сломана, ведь кость у лошадей при переломе просто расщепляется на множество длинных осколков и срастить их практически невозможно.

А сделать то или другое… Что это означало для рода Веремуда или эрзян, мог сказать тот факт, что коня частенько хоронили, как человека, устраивая ему отдельную могилу.

А он завел всех в тупик! Что люди? Люди выберутся, а вот кони…

Крюк на болото свел их отрыв на нет, хотя они все еще опережали погоню. Отрядив двоих лучников навстречу преследователям, ветлужский полусотник задержался на злополучном повороте, вместе со своим десятником старательно изучая там почву. Точнее, Иван несколько раз пробежался по слежавшейся хвойной подстилке, покрытой клочьями редкой травы, в то время как его соратник внимательно следил, где тот ставит ногу. После короткой задержки они натаскали хвороста и аккуратно разложили его по краю тропинки, сузив ее до невозможности.

В ответ на безмолвный вопрос, застывший в глазах руса, ветлужец только подкинул на ладони железный штырь, ощетинившийся в разные стороны такими же заостренными собратьями.

– Что за рогулька железная? – все-таки решил уточнить Веремуд. – Вроде малого частика[58]58
  Частик – заграждение из рядов заостренных кольев (др. – рус.).


[Закрыть] против конных али пеших?

– Угу, по-нашему «чеснок». Жалко, что мало взяли. Сейчас высадим его и оставим тут прорастать, дабы погоня не такая резвая была и постоянно себе под ноги глядела…

Однако закончить «огородные работы» ветлужцы не успели, меж лесных деревьев замелькали силуэты головного дозора преследователей. Вскоре на открытое пространство выскочили двое охотников и Маркуж, донельзя разъяренный. Не глядя по сторонам, оттолкнув своих соратников, он с ревом ринулся вперед по тропинке, занося над головой топор.

Кровь застучала в висках руса, и он инстинктивно потянулся к пустому поясу. Ругнувшись, Веремуд сплюнул, выпрямился и устало шагнул за спины своих спутников, почти уткнувшись в круп стоящей там лошади – ему осталось лишь следить за развивающимися событиями и переживать, что опасения полусотника насчет добрых дел начинают сбываться.

Следопыты, почти разлетевшись по кустам от толчков их провожатого, попятились, однако ветлужские лучники, незаметные в своих лохматых одеяниях среди ярких пятен солнечного леса, уже выпустили стрелы в их сторону. Сам Веремуд, чего греха таить, даже зная, где примерно они находятся, увидел лишь итог их работы. Эрзянские охотники упали ничком – один корчился с тростниковой стрелой в голени, второй пытался уползти в кусты, держась за задницу.

«В мякоть, – криво усмехнулся рус. – С этакой жалостью они голов лишатся. Стоит только чуть помедлить, и эрзяне навалятся кучей…»

Наверное, полусотник и сам понимал, что время истекает и на раздавшиеся крики вскоре сбежится вся мордовская рать. Однако сейчас он стоял посередине тропы, расставив в стороны руки, будто встречал дорогого гостя и ему не терпелось сжать его покрепче в своих объятиях. Да, собственно, ему и не оставалось ничего другого – развернуться на узкой тропе было практически невозможно. А уходить в кусты, так Маркуж пошлет вслед весомый гостинец, и такой подарочек явно будет напоминать грозную боевую секиру. Кроме того, Пельга все еще заравнивал следы на повороте, ничуть не обращая внимания на раздающиеся крики и то, что все его действия могли быть замечены подраненными следопытами. С другой стороны, до расспросов ли будет всадникам или пешцам, если они начнут рьяно преследовать убегающего врага?

Между тем эрзянин рывком преодолел разделяющее их расстояние и… дрогнул, столкнувшись взглядом с ветлужцем. Нет, он все-таки попытался обрушить тяжелую секиру ему на голову, да и разбег замедлил лишь на крохотное мгновение, но короткой заминкой полусотник воспользоваться успел. Веремуд заметил, как Иван изменил свою стойку, и если до этого момента он предполагал, что тот бросится Маркужу под ноги, то теперь был уверен, что ветлужец нанесет ему встречный удар.

Так и случилось. Резко прыгнув с места, полусотник поймал эрзянина на замахе и ударил его ногой в нижнюю часть живота. Однако напор разогнавшегося воина был так силен, что, согнувшись от удара в три погибели, эрзянин не отлетел назад, а завалился в сторону и упал лицом в сухостой, наваленный под елками. Самого ветлужца слегка повело, и он тоже не удержал равновесие, опрокинувшись на бок. Хрипя, Маркуж попытался вскочить, одновременно протягивая свою могучую руку за выпавшим из нее топором, однако его настигла боль от удара, и он завалился прямо под ноги Веремуда.

Хрясь! Кулак руса опустился на темечко эрзянина, и тот уже окончательно рухнул навзничь.

– Кхм… прощения прошу!

Веремуд и сам не понял, почему вмешался в драку двоих противников, однако не ударить раскрывшегося перед ним Маркужа просто не мог. Время стремительно утекало из их пальцев, как вода, да и чувство вины за этого медведя и неправильный поворот давало о себе знать. Он подхватил отлетевшую секиру и поторопил медленно поднимающегося на ноги полусотника:

– Не разнеживайся, Иоанн, уходить надобно!

Со стороны эрзян вновь защелкали тетивы, раздалось конское ржание, и ветлужцу пришлось погасить улыбку, которой он с земли искренне оделял своего спутника.

– Пельга, заканчивай! Не будут они тут с лупой ползать! – бросил в сердцах Иван своему соратнику и повернулся к Веремуду: – Уйдем… шагов на пятьдесят, нужно живцами побыть!

Они все-таки успели исчезнуть, ускользнув из-под самого носа нагоняющих их воев. И даже зачем-то увезли с собой Маркужа, перекинув его через седло выделенного для изнемогшего руса коня. Из-за этого Веремуду пришлось бежать, придерживая эрзянина от падения, и он не мог отвлекаться на события, однако, обернувшись в последний момент, все-таки успел увидеть, как на «засеянном» повороте рухнули одна за другой две лошади, перегородив тропу. Время от времени за его спиной щелкала тетива, но никаких криков, знаменующих попадания, он не услышал, да и слова одного из лучников о нехватке тупых беличьих стрел расставили все по своим местам.

Ушли удачно, никого не потеряв. Только второй стрелец на последней версте стал отставать, усеивая тропу каплями крови, и его пришлось взгромоздить на коня вместе с Маркужем. Однако на ближайшей проплешине в тени сумрачного леса их уже ждали лошади, и отряд они все догоняли верхами.

Настигли ушедших дальше воев быстро. Веремуд не успел запаленными губами прошептать «Отче наш», как уже показались щиты ветлужцев, перегородившие поляну перед очередной развилкой. Только там он отдышался и дрожащей рукой указал дальнейший путь, не ведущий, как он надеялся, в очередную трясину.

И хвала Господу, не подвел! Два раза перед ними вставали поднятые каким-то неведомым путем заслоны, и ему пришлось сворачивать на полудень, постепенно выводя отряд на старую Хорысданскую дорогу. Спустя день он додумался, что туда, по здравом размышлении, надо было идти сразу, а дальше уже прорываться заросшими тропами на восход солнца. Однако, поделившись сокровенными мыслями с полусотником, он получил не одобрение, а лишь град вопросов.

Почему заросшими и как давно это произошло? С кем торгует Булгар и зачем он забрался так далеко на запад?

Пришлось объяснять для бестолковых.

Начал Веремуд с того, что только в этом году булгарские купцы вновь смогли двинуть торговые караваны в Башту, прозываемый Киевом, и Дима-Тархан, он же Тмутаракань. Раньше Айюбай, союзник киевских князей, завладев степями Идели и Шира[59]59
  Шир – река Дон.


[Закрыть], полностью остановил торговлю Булгарии на полуденном и закатном направлении.

У полусотника возникли новые вопросы, и пришлось говорить более пространно, мешая обычные наименования с теми, что использовал ветлужец.

В первую очередь он поведал о том, что в прошлом году саксинская орда Айюбая была разгромлена, а сам он убит (пусть земля ему будет пухом, желательно жестким и колючим). Следом и Мономах прижал своих недругов – кипчаков по правую руку великого Шира, согнав большую часть устрашенных им племен южнее, к Сурожскому морю и в Грузию. Там их с радостью принял царь Давид, сразу бросив бороться против огузов, поэтому в верховьях Дона стало спокойнее. Что за огузы? Сельджукиды, ныне сидят в грузинском стольном городе, но Давид их теснит, теснит…

Почему он называет Айюбая союзником Киева?

Потому что тот ходил в походы вместе с Рюриковичами… Основные силы хана кочевали между Волгой и Доном и потому для князей Башту опасности не представляли, те даже роднились с ним.

Видя все еще недоуменное лицо полусотника, Веремуд не выдержал.

Не бери, мол, в голову, ветлужец, это не наши с тобой заботы! Не так много времени прошло с тех пор, как Булгар брал Муром, полуночные владения Руси на Мосхе[60]60
  Мосха – р. Сухона (булг.).


[Закрыть] и Белоозере, разорял окрестности Суздаля, а семь лет тому назад уже новгородцы посещали Учель, оставляя свои тела на покатых склонах его крепости. Две огромные державы не могут жить мирно, и орды половцев лишь орудия в их руках, как бы сами по себе не были многочисленны и опасны.

В любом случае дорога освободилась, хотя на ней, как и на других торговых путях, все еще пошаливают, что уж тут скрывать. Дикие половцы и кисанцы, что зовутся по-вашему рязанцами, тоже есть хотят. Нет, сам кисанский бек в этом не отмечен. Как говорится, видит око, да зуб неймет, однако при этом не мешает своим подданным на ней развлекаться.

Почему бек? Можешь князем называть… Ну и что, что Рюрикович? Будто князя Башту не зовут эмиром, то есть великим беком? Слишком многое переплелось меж Булгарией и Русью, дабы это имело значение…

Что могут сделать кисанскому князю булгарцы? Да ничего… Разве что возьмут его город приступом, как не раз уже делали, да сместят его на другого, того же рода, но более покладистого! Это вас на окраинах никто не трогает, никому вы не нужны, а здесь жизнь кипит, все меняется… Ну не здесь конкретно, а чуть в стороне от этих земель!

Было бы здорово, если бы две державы объединились и дали отпор всем своим врагам? Старики говорят, что раньше так и было, но теперь их, кроме торговых трактов, ничего более не связывает…

Куда ведет Хорысданский путь? Э-э-э… смеешься? В Хорысдан, то есть, по-вашему, в Путивль, откуда разветвляется на Киев и Сурож. Ближайший постоялый двор? Борын, или иначе Яучы. Где? В верховьях Борын-Инеш, что вы именуете Воронеж-рекой. Липецк? Нет, не слышал…

Откуда я все это ведаю? Так половину своей жизни провел, охраняя в этих местах торговые караваны! Разве что во время бесчинств хана Айюбая пришлось к инязору податься. Где еще был? Кхе…

Веремуд задумался. Жизнь его текла по сию пору просто и… почти бессмысленно. Из нажитого за эти долгие годы в копилку ему шел лишь сын, рожденный от безвременно усопшей полонянки из земли вятичей, да небольшая деревенька с дюжиной смердов и кучей их сопливых детишек.

Родившись младшим в семье, сам он получил от отца лишь острый прямой меч, коня и доброе напутствие в дорогу. Вдоволь поскитавшись по свету с ватагой таких же молодых сорвиголов, Веремуд вернулся на родину и осел на небольшом клочке земли, выкупленном у старшего брата, Прастена. Тот и сам в богатеях не числился, но родная кровь и верный меч рядом помехой ему не был, пусть особо теплых отношений у них и не сложилось. Через два-три года братья уже могли выставить десяток-другой оружных воев для того, чтобы наняться в охрану какого-нибудь купца или продать свои клинки одному из булгарских наместников.

Однако все их походы были скорее данью привычке, чем насущной потребностью. Окрестные земли родили хорошо, полоски чернозема начинались чуть ближе к полуночи и тянулись, постепенно расширяясь, в полуденные степи. Так что на пропитание хватало, а свою дань эрзянский князь брал лишь воинской повинностью, поскольку на что-то другое вольная братия, расположившаяся близ Суры, и не согласилась бы. Однако даже этой малости инязору хватало, чтобы постепенно примучивать окрестные ватажки и подводить их под свою руку.

Кстати, булгарцы называли часть местных жителей мухшанцами и считали потомками угров, иногда смешивая с ними в одну кучу другие племена, живущие в верховьях Суры и в Придонье. Доля правды в этом была, но только доля. По крайней мере, подневольные людишки Веремуда и Прастена, предков которых их род привел с собой из Приднепровья и которые разговаривали на языке русинов, могли вполне сносно общаться с местными насельниками. А уж для общения с дальними соседями всем им приходилось использовать речь эрзи и мокши, хотя смердов это, конечно, касалось в последнюю очередь.

Вообще, вся их территория представляла собой забытый богами клочок суши, поделенный между собой «собачьими» стаями. Русы главенствовали среди их вожаков, но и только. Были тут и садумцы, приплывшие из северных морей, и галиджийцы из Новгорода, невесть как занесенные в эти края жаждой наживы и приключений. Про черемисов, чьи поселения располагались чуть ниже по Суре, и соседскую мордву и говорить не стоило – были во множестве. Все они называли себя боярами, или биями, только вот, по сути, были предводителями обычной вооруженной вольницы, не признававшими никаких законов, кроме силы.

И жили так же. Ссорились, дрались между собой кровавым боем за любую насмешку или просто кривую ухмылку, однако обычно вставали стеной, если речь заходила о внешней угрозе. Понимали, что пустить сюда кого-то могущественного означало потерять все. Разве что эрзянский князь имел на них хоть какое-то влияние, но и оно скорее выражалось лишь в той доле добычи, которой он их оделял после военных стычек с Рюриковичами или их половецкими союзниками. Смердов эти драки не касались, разве что время от времени они меняли своих хозяев, так что в окрестных землях царили мир и спокойствие.

Но ничто хорошее не вечно, пришел черед испытаний для многих, в том числе и для братьев. Полтора десятка лет тому назад их земли, как и многие другие, подверглись нашествию акрид[61]61
  Акрида – саранча (ст. – слав.).


[Закрыть]. В том же году воцарилась засуха, а спустя два лета она повторилась. И все бы, быть может, обошлось, но во владения русов пришел мор, и Веремуд потерял почти половину своих смердов.

Выходом из положения могла быть попытка заработать на купцах и восстановить недостаток людей, но проходившая рядом торговая дорога, связывающая Булгар и Киев, оказалась перерезана ордами кипчаков. Купить же на булгарском рынке невольников было просто не на что, тощая мошна к этому времени показала дно как у него, так и у брата. Немного поразмыслив, Прастен с малой дружиной подался в наемники к соседям, в Сувар, а Веремуд с сыном решил попытать счастья среди эрзян, заодно отбыв там свою повинность.

И вот теперь он тут, с ветлужцами, на лесной тропе. Никому особо не нужный на родине, быть может, уже преследуемый эрзянским князем за свои проступки, которые он совершал на его же службе по его же наущению. И куда ему податься, если злые наветы все равно его когда-нибудь настигнут, оборвав такую пустую и никчемную жизнь?

Лес постепенно стал светлее. Березовые рощи все еще перемежались елкой, но постепенно, шаг за шагом, хвойные наряды менялись на лиственные уборы. Густая непролазная чащоба уже нередко разбавлялась крохотными кусками заросших полей, а небольшие поселения в два-три двора уступали место более крупным, обнесенным уже не шаткой изгородью от дикого зверя, а тыном в полтора-два человеческих роста. Даже тропинки стали шире и утоптаннее, а попытки ветлужцев избежать встречи с местным населением – все более частыми и неудачными.

Однако скорость передвижения не изменилась, и ветлужцы все так же бежали, иногда придерживаясь стремян рысящих рядом коней. Двух захромавших лошадей прирезали на мясо, еще на одну пришлось взгромоздить связанного и мрачного Маркужа, отказавшегося идти на своих двоих, однако попытка Веремуда спешиться и передвигаться вместе с остальными привела лишь к пространному замечанию полусотника:

– Если что, тебя первого стрелой ссадят, девчонку не тронут. Как станешь на ежика похож, так и нам сигнал, что проморгали противника…

Вот и пойми после этого, шутит он или нет. Ни сам полусотник, ни его десятники ничем не выделялись из общей массы ветлужских воев, кое-кто из ратников щеголял и более богатой одежкой, так что в этих словах была доля правды. Если начнут лиходеи крепких воев выбивать, то именно Веремуд, грозно восседающий на коне, должен попасть под первый удар. Пришлось смириться и вновь отвечать на вопросы любопытного ветлужца, бежавшего рядом.

– Поведай, рус, когда твои родичи крещение приняли?

– В Новом Риме предки торговали, там и окрестились более двух с половиною веков назад.

– В самом Царьграде жили?

– Нет, в Корсуни род мой в те времена обитал.