Текст книги "Ветлужская Правда"

Фактически, как уяснил Иван из речи Веремуда, даже по нынешним временам это был глухой угол на стыке земель Киевской Руси, Булгарии, вятичей, половцев и мордовских племен. О перехваченном купеческом караване или нападении на разъезд можно было узнать только через несколько дней или недель и то, если повезет и кости погибших воинов не растащит лесное зверье. Исходя из всего этого, воевода Яучы (по догадкам полусотника, именно данная крепостица потом должна была стать Липецком) решил действовать на упреждение. Главной его целью было выяснить, где точно расположились степняки и откуда у них лодья. Подошедшие наемники были как нельзя кстати. И погибнут – спрос не велик, и добычу возьмут – поделятся.

Идти Прастен решил правым берегом Шира, пользуясь тем, что леса там были редкие, постепенно переходящие в просторные дубовые рощи и невысокий кустарник. Шли около недели, цепко сторожась человеческого жилья и не позволяя себе отвлекаться даже на малые селения в один-два двора, редко раскиданные по берегам великой реки. Шли, пока не достигли Дивных меловых гор.

Они встали перед ними неожиданно, в том месте, где небольшая река, напоследок вильнув широкой петлей, тихо выбегала на просторы Шира. Лиственные перелески, сопровождавшие их всю дорогу, в этом месте сменились низкорослыми зарослями дикой груши и яблони, поэтому к невысокому берегу пришлось продираться с трудом, но открывшееся перед ними зрелище того стоило.

Белые столпы, подсвеченные солнечными лучами, стояли величественно и красиво. На фоне зеленых холмов они смотрелись причудливой вязью дорог, проложенных кем-то в бескрайней степи, а их вершины, прорезавшие чуть выцветшее голубое небо, казались скалами, уходящими в далекое море.

И лишь черный дым, клочьями взмывающий вверх на фоне открывшейся перед ними картины, указывал на то, что все это плод буйной фантазии. Дым и подсыхающие на берегу стожки высохшей травы говорили о том, что пришло время сенокоса и рядом находятся люди.

Для переправы через приток Шира, преграждающий им путь, не понадобилось даже набивать сеном бычьи шкуры, и вскоре они уже стояли на склоне мелового холма, обозревая окрестности. Невысокий тын, зевая открытыми настежь воротами и догорающим на вышке костром, остался за спиной. Охрана не стала сопротивляться и сбежала еще до того, как они поднялись на высоты. Однако она сделала свое черное дело, и в раскинувшемся в отдалении лагере степняков царила суматоха. Кто-то угонял овец и лошадей, стараясь укрыться в дальней дубраве, кто-то спешно грузил на повозки добро. Однако воинов среди шатров не наблюдалось, и это был добрый знак.

Брали выделанные шкуры, лошадей, железо и пленников, не успевших в поисках убежища пересечь широкое поле, на котором был разбит лагерь. Сопротивления почти не было: пару стариков, обреченно выставивших копья около шатров, зарубили мимоходом, не отвлекаясь от сбора добычи. Немногих ускакавших всадников даже не ловили, время поджимало. Однако и тут им повезло: многочисленные повозки были на ходу, и через несколько часов нагруженная добром колонна уже тронулась в путь, оставляя за собой разграбленный лагерь, битую посуду и тяжелый запах сожженной вместе с шатрами шерсти. Немощных пленников даже не убивали, бросив их на месте и посчитав, что они окажутся дополнительной ношей для вернувшихся воев, да и преследовать их будут не так зло.

К закату они уже стояли на берегу Шира, заставив несколько десятков уведенных невольников набивать сеном бычьи шкуры, в то время как сами потратили последние светлые часы, чтобы скатить с холма тяжелые бревна и сколотить из них плот – повозки надо было как-то переправлять на другую сторону. Прастен посчитал, что широкая река послужит дополнительным препятствием для преследования, а уйти на Яучы можно и вдоль реки Борын-Инеш.

Через несколько дней они уже пробирались вдоль нее, равнодушно игнорируя стоящие там деревеньки. Однако в ответ получили черную неблагодарность в виде ночных обстрелов и снаряженных на дороге ловушек. Появились раненые и озлобление на воронежских людишек, перерастающее в кипящую ярость.

В результате Прастен решил сжигать селения, вставшие на их пути, дотла. Они были покинуты жителями, но это как раз и свидетельствовало не в их пользу. Раз бросили свои дома, значит, виновны, и неважно, что потом из-за этого может возникнуть распря между местными жителями и булгарцами. Он найдет чем оправдаться. Заодно повозки пополнились разной рухлядью, и располневший обоз уже с трудом передвигался по кочкам узких лесных дорог.

Беда пришла под самый конец пути, когда провидчики, посланные во все стороны, заметили следующие за ними конные разъезды. Пришлось поворачивать и пытаться отогнать шакалов от ставшего уже своим добра, однако за теми уже шла более массивная рать, рея над собой голубым стягом с вышитой на нем двухголовой птицей. Дорога на Яучы тоже оказалась перерезанной пешим отрядом, невесть как оказавшимся перед русами. Видимо, вои воспользовались той самой пресловутой лодьей, не найденной ими у степняков.

Заслон удалось обойти, однако очередная узкая лесная колея вела на восток, в сторону от крепости. Прастен скомандовал отход домой.

Глава 18
Сломанный клинок

Иван обвел взглядом вольных и невольных союзников, сидящих вокруг погасшего костра, и тяжело вздохнул, готовясь решать судьбу плененных русов. Решать, исходя из представлений человека, сформировавшегося в конце двадцатого века, не поступаясь ни совестью, ни здравым смыслом. Эти представления допускали широкий диапазон толкования, но однозначно говорили, что люди должны остаться живыми и здоровыми, хотя за подобные поступки спустя девять веков он не задумываясь перестрелял бы их всех.

А вот дальше выбор у него был невелик.

Отпускать эту рать на все четыре стороны было бы для него верхом безрассудства. И «друзья по войне» потеряли бы доверие, и сами русы не простили бы его никогда. Кто он для них сейчас? Так, сторонний человечишка, напрямую причастный к свалившимся на них бедам и несчастьям. Просто враг.

Отдавать же воинов «на съедение» степнякам или воронежцам он был не намерен просто из-за того, что те, по его мнению, не смогли бы правильно распорядиться таким «капиталом».

Оставалось одно – оставить русов себе и сделаться для этой разношерстной компании спасителем и благодетелем. Та еще задача!

Однако окончательное решение этого непростого вопроса еще не сформировалось в его голове, поэтому Иван решил потянуть время, а заодно прояснить сложившуюся ситуацию.

– Росмик, не переведешь ли ты мой вопрос своей сестре? – Получив степенный кивок сидящего рядом мальчишки, Иван прищурил глаза и перевел взор на черноокую красавицу, раскинувшую свои тугие косы по тонким кольчужным звеньям вычурного доспеха. – Что заставило достопочтенную Азу вмешаться в наши дела?

Росмик вновь кивнул и в течение пары минут о чем-то переговаривался с сестрой. Вслушиваясь в слегка шипящие звуки ясской речи собеседника, Иван удивился тому, что не слышит в ней знакомых ноток. Разговаривал он до этого с мальчишкой по душам всего пару раз, но каждый раз замечал в нем неприкрытые эмоции, хлещущие через край. Тот то горделиво надувался от похвальбы, задирая нос выше иных голов, то бил себя в грудь, коря за промахи и неудачи. Яркая, открытая всему миру личность, сующая свой нос во все щели. Сейчас же, вслушиваясь в разгоряченную речь его сестры и полностью лишенный эмоций подростковый голос, он почувствовал, что пропустил слишком много.

– Что случилось, Росмик? Что у тебя случилось?

Мальчишка резко повернул голову и поймал взгляд полусотника, буквально впившись в него глазами. Голос его сорвался, но он произнес то, что Иван и ожидал услышать:

– Отец… Отец погиб.

– Крепись, – только и смог произнести Иван, понимая, что больше сказать ему нечего.

По голове не погладишь, к сердцу не прижмешь… Не поймут. Хоть и мальчишка, но глава рода, резко повзрослевший за короткие недели разлуки. Однако, судя по взгляду, ветлужец тут единственный человек, который может Росмику посочувствовать, и тот это понимает сердцем, побывав на зимних посиделках около костра. Остальные больше требуют, чего-то ожидают, на что-то надеются, и лишь он может подсказать и оценить со стороны.

– Расскажи, все расскажи…

Пересказ был не слишком долгий. Беглую речь мальчишки сменяли степенные слова воронежского воеводы, иногда и Аза, не понимавшая, о чем идет разговор, все же вмешивалась, переспрашивая Росмика, и делилась своими воспоминаниями.

Началось все с того, что под впечатлением ветлужских судов, бороздящих речные просторы, мальчишка загорелся подобными путешествиями и выпросил у Твердяты лодью, оставленную у него на приколе еще Трофимом. С толпой таких же малолетних шалопаев, но в сопровождении конных разъездов ясов, он отправился в верховья Дона, сплачивая команду будущих защитников рода и пытаясь осмотреться в окрестностях новой родины. Отцу такое времяпрепровождение не понравилось, но возражать он не стал, справедливо считая, что тот перебесится и вернется к обыденным земным делам.

Так и получилось. Спустя две недели Росмик уже смотреть не мог на водную гладь, пересчитав все мели в округе и не единожды попросив ратников отца помочь ему стащить лодью на глубокую воду. Сам он уже с тоской смотрел на всадников, однако сначала надо было привести судно обратно, бросить его означало потерять лицо, а это никто ему не простил бы.

Но когда Росмик вернулся, отца он уже не застал. Тот ушел в степь, отозвавшись на зов своей дочери Азы. Как бы ни обидела та его в свое время, но кровные узы просто так не разорвешь. Стоило ей повиниться и попросить помощи у родичей, как отец не мешкая собрался в путь, да еще и воронежского воеводу позвал за собой.

После успешного осеннего похода у Твердяты отбоя не было от желающих сходить за добычей, поэтому рать он мог набрать серьезную, под сотню воев, а то и больше. Однако воронежцам на сборы нужно было время, так что Росмик успел к ним присоединиться.

Твердята в любом случае не мог остаться в стороне. В первую очередь это было из-за того, что дело касалось не только самой воительницы, но и их общей торговли. Придя вслед за ясами к Дивным горам, Аза и Асуп привели скот и потребовали за него железные котлы. Половину отары воронежцы, настропаленные еще Вячеславом, забраковали, велев к осени привести новых, но товар отдали, справедливо рассудив, что прежде новых овец нужно купить, а на это необходимо серебро или, в крайнем случае, железо.

Вот только расторговаться у ясско-половецкого племени не получилось.

Сами вежи остались около Дивных гор, потому что Аза вовремя догадалась, что если она будет торговать, передвигаясь вместе с кочевьем, то вернуться на летние пастбища и соответственно к воронежцам она сможет лишь следующей весной. Поэтому, оставив свой род на Асупа и малолетнего сына, она вместе с полусотней всадников отправилась в путь к ставке своего хана Сырчана, надеясь взять там бо́льшую прибыль, чем где-либо в степи. Радости, что связалась с железом и ветлужцами, у нее не было с самого начала, но деваться было некуда – другого пути поднять свой род она не видела.

Интуиция ей подсказала верно, неприятности возникли в самом начале похода. Какой-то бек, дальний родич главы орды Токсобичей, кочующей чуть выше по Дону, чем хан Сырчан из Шаруканидов, перехватил их на расстоянии двух дневных переходов от Дивных гор и выставил требование подчиниться. Полусотня была обложена втрое большим войском, и даже было сформулировано обвинение – ее род нарушил определенный для каждого коша путь кочевки и теперь должен либо покрыть все неисчислимые издержки бека, либо сама Аза должна выйти за него замуж, что тоже предполагало подвод ее соплеменников под чужую руку. Слабый в степи не выживает, а слухи об их осеннем разгроме уже разнеслись по ближним и дальним вежам.

Что оставалось воительнице? Лишь торговаться о дне свадьбы и надеяться, что посланные ею вестники удачно проскочат балками между неприятельскими дозорами и сумеют донести нижайшую просьбу Азы к своему отцу.

Идти на поклон к Сырчану и жаловаться на Токсобичей было бессмысленно. Возможно, жалоба нашла бы свою цель, внеся разлад между половецкими ордами, но не исключено, что и она лишилась бы благоволения своего хана. Во-первых, Аза действительно вслед за отцом нарушила неписаный закон, проведя свои отары чужими землями и вытоптав там первую сочную траву. А во-вторых… ну кто бы ее сейчас отпустил жаловаться, разжав крепкие «гостеприимные» объятия?

Если учитывать, что иногда свадебные церемонии у половцев разыгрывались так, будто жених отбивает невесту вместе с богатыми подарками и ради этого охрана любой степной красавицы не гнушается дать залп поверх голов своих будущих родичей, то доказательств, что Токсобич принуждает ее к замужеству, она предъявить не могла. Тот всегда мог сослаться на то, что сговор был тайным, а сам он пошел на такой шаг потому, что был одурманен ее статью и красотой.

Кроме того, такое настойчивое предложение с его стороны и не было каким-то тягостным преступлением. Подумаешь, посватался! Ну да, без разрешения чужого хана! Потом всегда можно сказать, что хотел дать ему откупные, а сватовство представить попыткой познакомиться с ней поближе! Сырчан после разгрома, учиненного Мономахом, тоже стал слаб, и Аза прекрасно это понимала.

Прорываться с боем, рискуя навсегда доверить судьбу своего отпрыска чужим людям? Она этого не хотела, поэтому ей оставалось лишь надеяться на снисхождение и помощь отца либо на то, что будущий муж окажется не слишком противным и о будущем ее сына с ним удастся договориться.

Бек оказался низким, толстым и мерзким, как старая болотная жаба, покрытая бородавками, поэтому ей пришлось изворачиваться и хитрить, требуя единоборства жениха с невестой. Сей обряд был частым гостем на половецкой свадьбе, однако Аза требовала исполнить его в точности и подчинить проигравшего победителю.

Может быть, если бы Алак из рода Токсобичей оказался статным красавцем-воином, ей и не удалось бы дотянуть до того момента, когда на горизонте показались ясские воины. Возможно, она смирилась бы со своими неудачами и нашла бы в его лице сильного покровителя. Однако узрев стать бека, она уперлась всеми руками и ногами, и счастье ей улыбнулось. Тому пришлось скрепя сердце принять отца к пиршественному столу, накрытому уже третий день подряд.

Торг возобновился с новой силой и продолжался еще два дня. В степи долгие переговоры не редкость, и Токсобич ничуть не удивлялся этому обстоятельству. Но когда вдали показалось пыльное облако, накрывающее своей тенью чуть пожухлые летние травы, он очень опечалился и стал задавать нелицеприятные вопросы Гераспу, отцу Азы. А тот возьми и скажи, озлобясь, что едет жених ее дочери, настоящий.

Разговор на повышенных тонах велся вне шатра, и собеседники уже различали колонны всадников, двумя клиньями охватывающих стоянку. Рати к этому времени сравнялись, и воронежские силы уже давали ясской воительнице солидный численный перевес.

Однако Алак и не стал встревать в свару со всем ее войском. Просто дал сигнал на отход, а сам вскочил на коня и бросился с охраной прочь. Только вот на выезде из стоящих кругом повозок один из его воинов обернулся и на полном скаку послал стрелу в Азу, вынеся по слову своего хозяина смертный приговор воительнице, столь долго морочившей им всем головы. Герасп успел лишь шагнуть в сторону, прикрыв дочь своим телом.

Выстрелы полетели и вслед, но, увы… самому беку удалось уйти.

Росмик замолчал, и слово взял воронежский воевода, неловко распрямляя свою осанку и одновременно пытаясь пригладить встопорщенные густые усы массивной пятерней.

– Кхе… Вот теперь я и числюсь завидным женишком! Слово-то было вслух, при всех произнесено! – Пыл Твердяты угас так же неожиданно, как и возник. – Потом дошла весть о том, что стоянку ясов разграбили, – с горечью махнул он рукой, – а чуть погодя и по нашим весям прошлись. Вот теперь ты знаешь почти все.

Смешавшись под внимательными взглядами собеседников, Иван делано закашлялся и лишь затем выдал вердикт, в свою очередь немало смутивший окружающих:

– Я, конечно, лезу не в свое дело, но… По отдельности вам не выстоять, а объединиться вы сможете, только если и вправду поженитесь.

– Кхе… – поперхнулся Твердята. – Я жену свою лишь недавно схоронил…

– Сочувствую, воевода, но даже если бы ты был еще женат, то совет тебе тот же дал бы. Не столь еще церковь христианская лютует, чтобы обращать на такие мелочи внимание. Иначе не закрепишься ты в Дивных горах, и изведут там ясов под корень. Теперь у них в степи лютый враг… У кого в верховьях Дона, говоришь, летние пастбища?

– На правой стороне Дона Токсобичи и Отперлюевы ходят, а на левой Ельтукове, – ошеломленно кивнул головой Твердята. – Степь как раз за Дивными столпами начало свое берет.

– Росмик, переведи мои слова о замужестве своей сестре… Только пусть не горячится, силком ее никто не тащит!

Иван встал и вытащил свой нож, медленно подходя к лежащим пленникам. Волнистая зубчатая заточка на одной из режущих кромок чуть расширяющегося к носку лезвия всегда привлекала взгляды воинов. Вот и на этот раз русы завороженно уставились на клинок, вместо того чтобы волноваться о своей судьбе.

Однако насладиться зрелищем полусотник им не дал. Он уже все для себя решил, и теперь ему оставалось воплотить задуманное в жизнь, было это ошибкой или нет. Свистнув стоящей в отдалении охране, он по очереди перерезал веревки всем пленникам.

Воронежцам и их союзникам была нужна крепость, стоящая заслоном между степью и окрестными землепашцами, а значит, им был нужен цемент, который поможет поднять ее стены без сильных трудозатрат, не заботясь о точной подгонке меловых блоков. Да и сам белый камень можно пилить, благо хорошее выксунское железо на подходе. Вдаваться в технические детали или задумываться о том, сумеют ли воронежцы удержать свой форпост на границе степи, Иван не хотел. Если уж бывшие беловежцы не смогут этого сделать, то и никто не сможет. Он увидел цель и шагнул ей навстречу.

Заметив, что Росмик уже перевел его слова Азе, и видя, что пленники еще растирают свои занемевшие конечности, он продолжил уговоры своенравной яски.

– Пусть подумает, ведь не впервой половцам или ясам мешать свою кровь с русской… Да и какой уж такой русской! В каждом втором из вас печенег или торк сидит, так, Твердята?

– Да я выборный воевода! – пробормотал воронежец, не обращая внимания на прозвучавшие слова, и торопливо пояснил, косясь на Росмика, который тем временем о чем-то горячо спорил со своей сестрой: – Вечор есть власть, а днесь уже может не быть! Да и кому я такой старый нужен! И кто из нас над всем будет стоять?

– Разберетесь… по-родственному. А нет, так Правду нашу за основу возьмите, хуже не будет. – Полусотник ухмыльнулся и добавил: – В любом случае стоять над всем будет крепость, с которой мы вам поможем. Белая крепость! – Оставив воронежца в глубокой задумчивости, Иван повернулся к пленникам: – Маркуж, ты! Важена, будь ласка, переведи ему мои речи…

– Ну? – спустя некоторое время отозвался эрзянин, недовольно поднимаясь с земли.

– Свободен. Если обещаешь донести весть о том, что сейчас случится, до инязора и брата моей невесты, то выделим лошадь, пропитание и даже проводим до границ арзамасских земель. Считай, что за этим и тащили тебя с собой… Сможешь сделать так, чтобы мы с эрзянским князем не вцепились друг другу в глотку?

– И что ты собираешься?..

– Буду брать во владение сурские земли Прастена в счет ущерба, нанесенного моим союзникам с Воронеж-реки. – Иван поднял насмешливый взгляд на донельзя изумленных собеседников и добавил: – Им доспехи и возврат добычи, а ветлужцам… Нам самое вкусное, пленников и их владения!

– Ого!.. А справишься ли? – в точности перевела удивление Маркужа Важена, заинтересованно взглянув на полусотника.

– Попробую. Прастен, тебе в любом случае ходу на Суру нет!

– Тогда добей, – недобро ухмыльнулся рус, тоже поднимаясь с колен.

– Не обучен добивать безоружных, хотя приходилось. Хочешь умереть с честью? Дам меч, и пойдем с тобой в круг…

– Что ж, лучше надеяться на Бога, нежели на милость победителя. – Прастен стоял перед ветлужцем несокрушимой скалой и невозмутимо растирал руки, пытаясь восстановить кровообращение. – А если…

– Если меня побьешь, то следующий тебя вызовет, пока не прикончим, уж такова наша правда. Хотя… Давай спросим твоего брата!

Веремуд, так и не определившийся в своем отношении к полусотнику, сделал вид, что не заметил оклика, и продолжал сидеть на земле, не поднимая головы. Иван тем не менее был настойчив:

– Если хочешь дать своему родичу свободу… этак годика через три-четыре, то у тебя есть такая возможность. При любом исходе нашей с ним схватки. Ну… при условии, что он останется жив.

– И что я?..

– Если дашь роту ветлужскому воеводе и поможешь мне закрепиться на Суре, а также сподвигнешь воинов своего брата сделать то же самое, то он пойдет к нам пленником на вышеназванный срок. Как злобу свою утихомирит, так и отпустят его подобру-поздорову. Навоз его там не заставят разгребать, будет работать по специальности…

– Что?

– Боевым холопом будет! Глядишь, и выбьется вновь в люди. – Заметив обмен взглядами между братьями, полусотник с желчью добавил: – Про Суру забудьте, присягнувшие нам вои получат наделы в других местах, да и прочих тоже не обидим: полный кованый доспех получат через год-два, и содержание будет не хуже нынешнего. За твое поместье тебе заплатим сразу, с остальными рассчитаемся чуть погодя.

– Хм… – хмыкнул Веремуд, не надеясь на честный торг, но признавая, что для воинов Прастена такая участь все же лучше, чем смерть или холопство. – На это многие пойдут. Но не все!

– Что ж, пусть попробуют рискнуть! А пока иди к ним, уговаривай, время не терпит! Трое ваших все-таки утекли лесными тропами и коней с собой прихватили. Так что на Суре мы должны быть как можно скорее, иначе соседи к нашему приходу уже приберут к рукам ничейное имущество и нам придется туго! И вот еще что… Пельга! Всех русов тоже к кругу допустить!

– Все через тебя пойдут?

Уловив ехидную улыбку, говорящую о том, что над начальством утонченно издеваются, Иван осуждающе покачал головой и ткнул десятника в плечо.

Иди, мол, не до шуток теперь!

Под место схватки была выделена целая поляна, неровный овал которой одновременно служил перекрестком дорог. У русов оставили связанными руки и посадили на землю, охранники расположились кольцом за ними, а остальным пришлось довольствоваться остатками свободного места. Часть воронежской сотни повисла на деревьях, а некоторые степняки заводили лошадей в придорожные кусты и становились на седла, пытаясь рассмотреть творящееся с такой высоты.

Иван вышел в круг и попытался отвлечься от разгоряченных лиц воинов, сидящих и стоящих вдоль периметра. Однако он вновь и вновь вспоминал те минуты, когда со своими ребятами пытался взять в плен целый лагерь русов. Немыслимое и прежде невозможное деяние. Вот только его цепкая память хранила события на Пьяне, где ордынское войско наголову разбило русское, застигнув его врасплох.

В том будущем русские воеводы забросили оружие и стали охотиться и предаваться забавам, вслед за ними и простые воины решили отдохнуть телом и душой, начав обыкновенную попойку. Что в итоге?

Вот именно.

Поэтому припасенное вино он полностью выставил на стол во вторую ночь, когда русы уверились, что сопровождающие их ветлужцы ничего против них не замышляют, а погоня оторвалась достаточно далеко.

Конечно, на всех бы его спирта не хватило, но тут, как говорится, главное – показать пример, после чего вирус бражничества охватил большую часть лагеря русов, довольных доброй добычей. Однако веселье весельем, но про службу они все-таки не совсем забыли – пленников согнали в центр поставленного кругом обоза, выставили дозоры. Так что схватка могла закончиться любым исходом, однако Курныж привел с собой лучников, и Иван решился.

По итогам боя его вера в русов как воинов была подорвана. Рубаки страшные, смерти не боятся, однако в рати Прастена присутствовали не только они, люди были набраны с бора по сосенке, да и дисциплиной не страдали. В тех же дозорах после того, как их разоружили, были найдены бурдюки с кумысом и медом.

Благодаря этому своей цели Иван добился почти бескровно. Подойдя вплотную к возам, рядом с которыми вповалку ночевали воины Прастена, ветлужцы начали глушить их, как рыбу, толстыми короткими дубинками, выточенными ими, пока они следовали в пыли, поднятой обозом русов. Удары, хрипы, крики разбуженных людей мгновенно взорвали лагерь, но созданный в первые секунды перевес уже переломил ситуацию. Последних семерых человек ветлужцы брали открыто, тренируя свои рукопашные навыки.

Опасно? Да, двое из его ребят все-таки заработали себе приличного размера шрамы на руках и лице, еще один ветлужец валялся сейчас с неприятной раной в ноге. Однако без риска боевого опыта не приобрести, к тому же потери были минимальны – помогли доспехи и филигранная работа трех десятков половецко-ясских лучников, окруживших лагерь. Сами они на фоне кустов были незаметны, а свет раннего утра уже окрасил мир в чуть серые краски, поэтому фигуры неодоспешенных русов, полезших на повозки, были как на ладони.

В результате самыми распространенными у противника были черепно-мозговые травмы и подстреленные конечности. Правда, троих забили до смерти, не рассчитав силу удара, а одному воину стрела попала в горло, и он долго хрипел, куда-то отползая и кропя своей черной кровью блеклую траву поляны.

И все-таки небольшая часть русов, оставленных приглядывать за пленниками, сбежала. Эти воины располагались под повозками и в самые первые минуты штурма их просто не смогли достать, а потом было уже поздно. Воспользовавшись возникшей сумятицей и прикрываясь разбегающимися пленниками, они пошли на прорыв в сторону леса, и пятеро из них успели уйти.

Неудивительно, что и взгляды, которыми полусотника сейчас награждали в круге, были разные. От ненависти и полной растерянности до обожания и хмурого непонимания, уж слишком нестандартными были все его действия и неопределенными их последствия.

Ненависть Ивана не волновала, да и потери не висели на нем тяжким грузом. Он сознавал, что проявить сейчас хоть какие-то чувства означало пойти у них на поводу. Все это потом, а сейчас, как пел Цой, будет как в обычном муравейнике – рассосется так или иначе. Главное, не выделять свою персону из общей массы друзей и врагов, делая поблажки себе любимому.

В этот момент он боялся только одного – возможного непонимания его воинами тех простых решений, на которые ему пришлось пойти, ведь внешне должно было казаться, что все они основаны на голой силе и полной беспринципности.

Что касается последнего, то какие бы хитрости или гнусности в войне он ни проповедовал своим десяткам, это касалось лишь врага, с которым бьешься насмерть. С достойным противником требовалось соблюдать хоть какие-то правила чести, например, выйти с ним на поединок, а не прятаться в кустах, выставляя вместо себя своих бойцов. Не можешь – не лезь в мужские разборки. Иначе можно прийти к такой ситуации, когда кто-то будет росчерком пера отправлять тебя в мясорубку, отсиживаясь в мягком кресле теплого кабинета.

И Прастен был именно таким противником, несмотря на то что жил по законам своего времени – даже пленение и продажа людей этим правилам не противоречила.

Так что с этой стороны Иван себя подстраховал. А вот то, что покончить с ним надо было голой силой, волновало его гораздо больше.

Да, пытаясь отобрать у Прастена его клочок земли, он сослался на нанесенный урон. Да, по-другому решить вопрос было практически невозможно. Только подведение всех русов под свою руку могло как-то оправдать сохранение им жизни и положения в глазах тех же воронежцев и ясов – меркантильные интересы ставились у всех сторон конфликта во главу угла.

Однако такой пример мог сослужить его ребятам плохую службу – захотят потом решать все проблемы подобным способом. А это чревато тем, что к власти придут бараны, привыкшие все делать наскоком, не способные на малейшую интригу и не готовые впитать новые идеи. С такими предводителями ветлужцы неминуемо проиграют.

А еще позицию голой силы было трудно оправдать. Конечно, Прастен фактически был предводителем обычной банды, держащей в страхе окрестности, но, строго говоря, и Рюриковичи начинали с этого, да и сам Иван пытается сейчас встать на его место.

Однако другого выбора полусотник не видел.

Кроме того, силовой выход из ситуации с русами был ему просто симпатичен – построенное ими сообщество не имело возможности долго сопротивляться. Судя по всему, верхушка русов предпочла занять главенствующее положение, не впитывая в себя местную знать. Она не стала растворяться в коренном народе, а самих их было слишком мало, поэтому национальное самосознание на средней Суре практически не проявилось. Впрочем, возможно, местной элиты не было вовсе – булгары тоже не встретили достойного сопротивления, когда несколько веков назад пришли на поволжские земли.

Бывает же так – живет какой-то народ на земле, пашет, сеет, жнет… а его как бы и нет. Все вокруг серое, невзрачное, люди стремятся лишь к тому, чтобы набить свой желудок и украсть репу с общего поля или курицу у соседа. Лишь единицы пытаются что-то исправить, но на них все остальные смотрят как на умалишенных.

Никого не напоминает? Так чего же удивляться, если на такую «территорию» кто-то приходит и наводит свои порядки?

Впрочем, эти слова Иван говорил себе уже многократно, просто на этот раз он оказался на другой стороне, именно тем самым пришедшим «кем-то». И теперь ему надо было довести дело до логического конца. Прастен уже смотрит выжидающе и не может определиться, будет противник на него нападать или нет.

Иван небрежно кивнул, с ухмылкой отдавая должное силе противника, сплюнул кровь и расчехлил свой остро заточенный нож, местным воинам больше напоминающий красиво сработанный засапожник, нежели боевой клинок.

Мечей у них уже не было, они валялись чуть в стороне. Первым же ударом Иван развалил верхнюю треть щита руса, не побоявшись затупить свое оружие о край его окантовки, и тому пришлось проявить должную сноровку, чтобы не попасть под очередной сверкнувший полукруг своего соперника.

После этого Прастен мельком взглянул на завитки узоров клинка полусотника и одобрительно кивнул, непроизвольно тряхнув черным чубом, густой невыбритой прядью выбивающимся из-под шлема со стороны левого уха. Хладнокровие из-за столь сокрушительного удара он не потерял, хотя легкую гримасу недовольства, которую рус проявил по отношению к своему мечу, полусотник все же уловил.