Текст книги "Утраченный свет (Солнце полуночи)"

Мартина умерла всего лишь на секунду позже. Ее голова с глухим стуком ударилась о дорожное покрытие. Она избавилась от своего незаживающего прошлого, рабского настоящего, а заодно и от сомнительного будущего. Но, самое главное, она навеки избавилась от контроля Малыша.

* * *

Тот принял жертву как должное. Один из его медиумов выполнил свое предназначение. До конца, как положено… Убедившись в том, что путь свободен, клон Мицар переключил свое небезопасное внимание на живых.

Жанна оказалась крепким орешком. Когда началась стрельба, у нее хватило самообладания, чтобы не запаниковать, остаться на месте, лечь на капот и не попасть под пули. Хотя это было трудно – Мул находился в метре от нее… Теперь ее обнаженная спина была забрызгана его мозгом, и она ощущала нечто похожее на ожоги. Два мертвых полицейских – это две веские причины, по которым следовало побыстрее убираться отсюда. Недолго думая, она юркнула в такси и оказалась рядом с изможденным стариком. Тот даже не повернул головы в ее сторону…

Жанна думала, что сама приняла решение. На самом деле Малыш мгновенно сориентировался. Он нашел почти равноценную замену Мартине. Неизвестно, что ожидало его в городе. Не следовало разбрасываться человеческим материалом.

Жанна ничего не заподозрила. Она была вполне счастлива хотя бы оттого, что уцелела. Во всяком случае, она так и не вспомнила о пакетике с очень дорогим порошком, который валялся рядом с трупом Мула. Зато клон заставил ее выйти из машины и подобрать пистолеты полицейских. Внезапно ей стало холодно, и она надела на себя пальто мертвой девушки, не замечая, что испачкалась в свежей крови.

* * *

Хачикян пришел в себя последним. До этого он бессвязно молился. От грохота выстрелов у него заложило уши. Он остался наедине с гулом, распиравшим башку.

Потом грохот внезапно оборвался. Первым делом Гарику тоже отчаянно захотелось смыться. Даже не захотелось – этого требовал инстинкт, сработавший быстрее мозга и мышц. За долю секунды Хачикян забрался на место водителя и приготовился ударить ступней по педали газа, но тут что-то случилось с его двигательным центром.

Нога повисла в воздухе, будто вокруг нее застыло стекло. Хачикян увидел болид, который летел над шоссе и стремительно приближался к машине. Гарик сжался в ожидании удара и испепеляющего жара, но вместо этого ослепительное солнце новой истины взорвалось прямо у него в черепе.

Хачикян вдохнул мельчайшую стеклянную крошку, содравшую с его трахеи верхний слой отмирающей ткани. Он был обнажен «изнутри» и приобрел чувствительность к ничтожным колебаниям температуры.

После вспышки воцарилась черная осень. Жестокий воющий ветер обносил листья с усыхающих веток, в которые превратились извилины. Ощущение дыры в голове было настолько явным, что Хачикян прижал мокрую ладонь к волосам в том месте, где, как ему казалось, «сквозило».

Это не помогло. Ураган сносил с серого вещества плодородный слой, и, беспорядочно кружась, будто стая испуганных ворон, порхали обрывки мыслей…

* * *

Малыш не спеша обошел машину и сел впереди, рядом с водителем. Он переключил радиоприемник на станцию, которая передавала легкую до идиотизма опереточную музыку, и аккуратно пристегнулся ремнем безопасности. После этого отдал безмолвный приказ.

Такси помчалось в сторону города. Хачикян не помнил, как проделал остаток пути. Ему даже не пришло в голову включить счетчик. Он не смотрел на дорожные знаки – внутри у него навсегда поселился надежный «штурман». Несанкционированный поворот вправо-влево означал страшную боль, оглушительный, режущий ухо вопль медной трубы, опасность, казнь, катастрофу. Остались только: узкая лента шоссе, пролегавшая по дну темного ущелья, болиды, несущиеся навстречу, и жуткая каша в голове, исключающая возможность предпринять какое-либо самостоятельное действие.

* * *

Он высадил своих последних пассажиров неподалеку от Блокады, на площади перед университетом. Особняк Жанны находился в двух кварталах от того места. Респектабельный район – или когда-то считался таковым… Было десять часов утра и совсем мало людей на улицах. Дьякон многих заставил пересмотреть свои привычки.

Хачикян покатался пустым, петляя по центральным улицам, сжигая оставшийся в баке бензин и постепенно забывая все, что случилось этим утром. Его память была словно колба песочных часов с отверстием, через которое высыпались песчинки определенного размера. Процесс «фильтрации» занял около часа. Гарик забыл почти все, что должен был забыть, кроме взгляда Малыша, который заставлял его чувствовать себя псом на поводке в виде удавки и испытывать удушье каждый раз, когда удавка затягивалась… И все это время в салоне орал приемник.

В конце концов такси оказалось в пустынном переулке на задворках сожженной синагоги. К Гарику постепенно возвращалась способность мыслить. Это занятие было крайне утомительным. Хачикян ни до чего не додумался. Внезапно нахлынувшая волна усталости поглотила его. Он притормозил возле тротуара, уронил потяжелевшую голову на руки. В темноте под веками вспыхивали и гасли фиолетовые звезды…

Заправиться, поставить машину в гараж – и домой. Такова была программа на ближайшее время. Ничто другое Хачикяна не интересовало. Он вдруг стал очень ограниченной личностью, запертой в треугольнике «страх – тревога – комфорт». Сейчас доминировала необъяснимая тревога. Нащупав рукой тайник и запустив в него пальцы, он немного успокоился. Деньги были на месте.

Когда он поднял голову, то заметил тень, падавшую справа. Грузная темная фигура, увенчанная седой головой. Луна над скалой. Черный длинный плащ священника – совсем не по погоде…

Хачикян отупел настолько, что был не способен сопоставить простейшие вещи. Человек в черном плаще опустился на переднее сиденье, на котором незадолго до этого сидел Малыш. Его движения были совершенны и бесшумны. На какое-то мгновение таксисту показалось, будто незнакомец жидкий. Мицар, избавивший Гарика от стереотипов, сделал ему сомнительный подарок…

Пассажир протянул руку к приемнику и убавил громкость. Рука была неестественно белой, словно ее обладатель безвылазно провел в подземелье последние лет двадцать. Уцелевшие ногти отросли и закручивались в спирали. Те пальцы, на которых ногтей не было, выглядели как несвежие сосиски.

– Где он? – спросил незнакомец свистящим шепотом.

От звуков этого голоса волоски на жирном затылке Хачикяна превратились в иголки. Тревога сменилась паническим ужасом. Ужас означал проблемы с желудком. Гарика подташнивало. Запахло дерьмом – в прямом и переносном смысле.

– Кто? – тупо переспросил таксист, ни капли не притворяясь. Он действительно не понимал, о ком идет речь. И не догадывался, что сейчас его начнут лечить от избирательной амнезии.

Незнакомец повернул к нему свое лицо.

Хачикян помнил множество БЕСПОЛЕЗНЫХ вещей. Точно такие рожи были у мраморных статуй. Но эта физиономия принадлежала тому, кто двигался и даже разговаривал. Глазные яблоки без зрачков, мертвенный оттенок кожи, слишком гладкая фактура, леденящая красота, которую не портили даже шрамы. Шрамы казались неотъемлемой частью рельефа…

Определенно, предпринятая когда-то по глупости экскурсия в музей не прошла для Хачикяна даром. Кое-что засело в памяти очень прочно. Но не то, что случилось всего несколько часов назад.

– Поговори со мной, ублюдок, – приказал пассажир.

Разум Хачикяна бессильно «трепыхался», словно птица, угодившая в нефтяное пятно. Собственное тело было отвратительно вязким, неудобным, неуправляемым – кулек, наполненный сметаной. Казалось, ему можно придать любую форму. Тот, кто придавал форму, находился вовне. Может быть, совсем рядом…

Гарик вдруг и впрямь почувствовал непреодолимую потребность исповедаться, покаяться в грехах, вскрыть нарыв, распиравший его изнутри, будто дьякон впрыскивал под давлением препарат, вызывающий спазмы страха… Однако все возможные грехи оказались запертыми в сейфе, некоем вывернутом наизнанку ящике Пандоры, от которого не существовало ключа. Хачикян был чист и пуст, точно новорожденный.

– Расскажи мне о нем! – приказал пассажир, и пустота начала заполняться образами. Гарик зажмурился и снова открыл глаза. Видения не исчезли.

Улица поплыла ему навстречу, будто в кошмарном сне. Такси тронулось с места и стало разгоняться, хотя водитель и не помышлял об этом. Кто-то помогал ему ВСПОМНИТЬ…

Впереди возникла маленькая фигурка, не отбрасывавшая тени на асфальт, – ребенок в яркой куртке с капюшоном и надписью на груди «Одной ногой в могиле». Хачикян не мог понять даже, его ли это сын…

Капот автомобиля без звука и сотрясения протаранил глюка; какую-то долю секунды голова мальчика висела перед лобовым стеклом, отделенная от тела, словно кегельный шар, который летел навстречу; затем Гарик заглянул в ее глазницы.

Он увидел два туннеля, разделенные переносицей. В темных провалах глазниц перекатывались игральные кости. После того, как кости остановились, оказалось, что все они легли шестерками вверх…

«Покажи им, сынок! Выброси еще разок «шестерку»!..»

Очередная вспышка. Когда слепящий свет погас, начали складываться силуэты из образовавшегося пепла: Жанна, из которой сыпался порошок; Суслик, танцующий с пулей в голове; старик лунатик, ковыляющий по шоссе. И только мальчик оставался тенью, отброшенной во внутреннюю темноту. Тем, чего нельзя увидеть; можно только ощутить присутствие. Он и был самим Присутствием – заржавевшим крючком в памяти, следом хирургического вмешательства, нерассосавшимся шрамом… Как только Дьякон добрался до него, включился механизм «переселения».

Тайная мечта Хачикяна сбылась. Он был наконец свободен от долгов и обязательств. Он оценил эту привилегию – свободу жить так, как хочется.

Такси превысило допустимую скорость, и сирена уличного радара яростно взвизгнула. Хачикян не услышал ее. Рядом с ним сидела Жанна; он вез ее туда, где будет много-много «снега», целые сугробы кокса; «снежок» сыплется вечно, и безопасные призраки бродят в холодной лиловой полутьме…

* * *

Дребезжащая колымага разогналась до ста тридцати. Такси проскочило перекресток, задев крылом патрульную машину, чудом не перевернулось и оставило два трупа на тротуаре возле уличного кафе. Смятый бампер оказался заброшенным в витрину продовольственной лавки. Позже один из полицейских, ставший очевидцем столкновения, скажет, давая интервью, что, по его мнению, за рулем сидел «гениальный придурок»…

Хачикян не был ни гением, ни придурком. Он превратился в самодовольное и самодостаточное существо. Дьякон слился с ним; в результате осталась лишь жажда спасения.

Затем наступил краткий и последний момент просветления. Хачикян снова «увидел» не только фантомов, роившихся в его изуродованном мозге, но и порождения гораздо более изощренного сознания. Мальчишка в куртке с капюшоном, кативший на роликовых коньках по встречной полосе, смутно напомнил ему кого-то. Этот карлик был худшим из зол, занозой в заднице, причиной всех бед и несчастий…

К тому моменту таксист уже перестал что-либо видеть, но продолжал давить на полностью утопленную педаль газа.

Ощущение скорости было ошеломляющим. Ветер перемен превращался в ураган.

В том, что Гарик направил такси на заправочную станцию, была рука Провидения. Или, скорее, рука Дьякона, сидевшего рядом и принявшего облик дорогостоящей шлюхи. Недоступно дорогостоящей…

Потом все исчезло в огненном смерче. Хачикян «переселился» мгновенно и почти безболезненно. В свои последние секунды на Земле он был почти счастлив. Но в Колонии он обрел истинное, всеобъемлющее счастье. Его душа избавилась от якорей, которые удерживали ее в темноте.

* * *

Дьякон вознесся к небу в клубах дыма. Для него это был всего лишь очередной переход в новое состояние, изменение структуры, но не формирующего кода. Он не мог погибнуть.

Через несколько минут Ангел Бездны воскресил его, транслируя на поверхность планеты полные матрицы всех существ, когда-либо ставших жертвами глюка-охотника. Таким образом, у Хачикяна тоже появился шанс когда-нибудь воскреснуть.

Глава семнадцатая

Одно лишь скажу я в защиту телезрителей, миллионов и миллионов поклонников Единственного Глаза: пока они поглощены Глазом, они никому не приносят вреда.

Джек Керуак

Пока они преодолевали два квартала в тени каштанов (это заняло каких-нибудь десять минут), Малыш слегка «отпустил» старика. Чуть ослабил поводок. Позволил вспомнить – правда, лишь немногое из того, что сохранилось в памяти гида. Чаще всего идеальную картину удавалось восстановить с помощью нейтрального, «объективного» посредника. Иногда самую ценную информацию содержали именно ощущения медиума. Неизбежно возникала зыбкость трактовок, а воспоминания приобретали сладковатый аромат тлена. Было – и кануло в бездну. Но только не для клона. Для него прошлое существовало в законсервированном виде и в любой момент могло быть вызвано к жизни. И еще – оно могло убивать. А консервных банок, которые он наловчился вскрывать, было множество – тысячи и тысячи черепов, хранивших податливое содержимое…

В то время как старик размякал, вернувшись в собственную молодость, клон контролировал тех, кто мог заметить странную «семейку» на прогулке. Главным объектом постороннего внимания являлась, конечно, Жанна – красотка с голыми ногами, одетая в уродливое грязное пальто с пулевыми отверстиями, – но и старик был хорош: ходячий труп в эпоху всеобщей сытости и животного благополучия. Надо отдать должное Ангелу: в отличие от предыдущих, болезненных тираний, подавляющее большинство коров в его стойлах были надежно защищены от холода, накормлены и обеспечены мозговой жвачкой до конца дней… Мицар ослаблял ненужное внимание до уровня фона.

Старик испытывал на редкость сложные чувства: ностальгию, страх перед враждебной внешней средой, горечь по поводу утраты – он даже не мог понять, чего именно. И смутное желание разрушить или вылечить; все зависело от того, насколько далеко зашла болезнь.

Он отождествил окружающее со схемой города – места, в котором он родился и которое оставил более тридцати лет назад. Кое-что изменилось до неузнаваемости, но главное пребывало в неизменности. Идолу прогресса все так же исправно приносились человеческие жертвы. Следы неискоренимого варварства имелись повсюду – Мозгокрут лишь подпитывал его, потакал инстинкту вида, подбрасывал в топку цивилизации черный уголь новых искушений…

«Откуда во мне этот яд, эта отрава? – думал старик. – Почему я не могу ощутить элементарную вещь – довольство? Почему все представляется обветшавшим фургоном, который украшен миллионом сверкающих побрякушек и стремительно несется под откос? И почему сосет под ложечкой и хочется, чтобы разразилась катастрофа?.. Может, я просто паршивая, ублюдочная овца, клиент психушки или поставщик сырья для генетических бомб? Но даже это – грех гордыни; ведь я чувствую себя полным ничтожеством…»

Он продолжал двигаться так же, как двигался в дикой зоне под предводительством Малыша – на свежий взгляд, излишне прямолинейно и с безжалостной размеренностью, будто внутри головы звучал метроном, отстукивая секунды и шаги. Но его сопровождал только утомительный шум обрывочных мыслей…

Откуда взялась девка; ее же убили? Или это другая? В таком случае кто она?.. А как звали ту?.. Он не помнил. И не помнил, за что та умерла. Но зато не сомневался, что безропотно умрет за то же самое – если Малыш прикажет.

* * *

В свою очередь Жанна была совершенно уверена: новые спутники – клиенты. То, что их двое, ее нисколько не смущало. Малыш казался ей карликом-извращенцем, заслуживающим почти материнской жалости, а вот старикашка был типичным морфинистом со стажем. Полный импотент. С таким хлопот не будет…

Она смутно помнила события минувшего утра (какая-то неприятность, какая-то дурацкая задержка случилась на обратном пути из «Дубов Сиона»), в остальном жизнь была по-прежнему безоблачной. Пропажа порошка вообще не числилась в чрезвычайно коротком списке ее проблем. Отсутствие в интимнейшем местечке пакетика, который приятно возбуждал девушку как физически, так и психологически, вполне компенсировалось незамутненной радостью существования. Может быть, потому, что оставшиеся короткие дни вмещали в себя иллюзорные годы героинового оцепенения…

И только большие полицейские пистолеты немного мешали ей, отягощали талию – до тех пор, пока клон Мицар не преподал своему новому телохранителю первый урок стрельбы.

* * *

Малыш постоял в тени живой ограды, разглядывая особняк. Уютное гнездышко – на самый взыскательный вкус, – но ему оно казалось западней. Впрочем, западня была повсюду, даже внутри собственной головы. И щель пока оставалась приоткрытой для бегства («Куда тебе бежать? Где ты можешь спрятаться, щенок?! Твой враг – время, отведенное для миссии, а не пространство с его многомерностью…»).

Укол страха сигнализировал о наличии охранной системы. Психотронный тип. Мини-Блокада. Примитив – надежный, как железобетонная стена. Однако Мицар предпочитал нечто более эффективное… Потом система среагировала на Жанну и временно отключила генератор.

Оказавшись в холле, Малыш запустил собственного «сторожа». Новый глюк обнаружил себя только тем, что у старика случился очередной приступ паники. Девка в это время уже заснула прямо в кресле, и ее лишь задел крылышком мгновенный кошмар.

Клон прогулялся по дому, с легким презрением во взгляде изучая интерьеры. Холл: огромная софа цвета увядшей страсти; полочка с нечитанной бумажной Библией; нелепые торшеры в виде гномов (не хватало только Белоснежки); дубовый паркет; жирная ленивая такса – почти часть обстановки; неплохой бар. Кабинет: натуральный ковер; трехмерное видео; сейф, встроенный в стену; стойка, набитая женскими кинороманами; набор сенсоров для виртуального секса; стол-бюро; десятки безделушек, никчемных, как человеческий быт. Спальни: пастельные оттенки; балдахин; плазменные панели; зеркала; системы объемного звука; программируемый стробоскоп для погружений в транс; полный набор альковного барахла; камины, забитые настоящими дровами (это наводило на мысль о том, что необходимо изолировать слуг); парочка картин в стиле «бидермейер»… Мешанина, скрывающая пустоту. Что ж, Малыш знал, чем ее заполнить.

Он вернулся в холл, включил ТВ и ознакомился со всеми каналами по очереди. Учитывая, что их было восемьдесят с лишним, это заняло несколько часов. Мицар не прерывался даже для того, чтобы поесть. Он смотрел все подряд: рекламу, спортивные репортажи, новости, идиотские викторины, киноанонсы. Кое-что ему понравилось – например, допотопные мультфильмы и кабельный канал, передававший порно независимо от времени суток…

Обрывок сообщения, которое успел передать Мегрец, всплыл сам собой.

Оно имело непосредственное отношение к происходящему на экране. И напоминало что-то смутно знакомое, засевшее в групповом сознании клонов, словно уже успевший сформироваться архетип новой расы…

Акт кровосмешения… Запретный секс с матерью… Железная топка вместо утробы… Фантазия на тему возвращения в смертоносное лоно… Люди, обменявшиеся телами… Мицар потерял нить, блеснувшую во мраке.

Гиду полагалось спать после долгого изнурительного пути, но старичок тоже пялился на экран, и на его лице блуждала умильная слюнявая улыбка, будто он наблюдал за возней трехнедельных щенков. Мицар пришел к выводу, что относительно гида он не ошибся. Он сделал правильный выбор и удачно провел психотерапию. Впрочем, вклад братьев из «Револьвера и Розы» тоже не следовало сбрасывать со счетов… А старик был куда крепче, чем могло показаться на поверхностный взгляд. Если он перенесет все, что ему уготовлено, и не свихнется окончательно, то Малыш отблагодарит его. И это будет поистине СЫНОВНЯЯ благодарность…

* * *

Уходило время. Старик уже спал. Малыш бездействовал. Бездействие медленно убивало его.

Он ждал, когда человек по имени Хасан выйдет на связь.

* * *

(А старику приснился зоомагазин, который находился в первом этаже старого дома в городе его детства. Во сне старику снова исполнилось восемь лет. В кармане у него лежали деньги, подаренные родителями. Он шел в магазин, чтобы купить себе живое существо. Друга. Он еще не решил, кто это будет – попугай, щенок или крыса. Он хотел любить и защищать кого-то, еще более слабого, чем он сам. Но был некий отрезвляющий оттенок в его предвкушениях – с тревожным холодком он думал о том, что некто будет целиком зависеть от него.

По пути он облизывал мороженое. У мороженого был вкус земляники, и в воздухе пахло липой. О, детство! Где твоя радость, твой свет, твоя свобода? Где вечность каждого дня?..

Остановившись перед витриной, он проглотил слишком большой кусок мороженого, и с той секунды в груди разлился настоящий холод, сковавший ее ледяным панцирем.

Воспоминания – те же чучела. Идентичная форма, поблекшие цвета, отсутствие жизни. Фальшь, подмена, дешевка… Во сне мальчик начал плакать и почти физически ощутил, как грубеет и стареет его серце…

Неподвижные экспонаты в витрине зоомагазина оказались чучелами. На клетке, в которой сидел иссиня-черный ворон, висела табличка «Йозеф». Точно такая же надпись украшала манеж с чучелом щенка сенбернара. И даже рыбы, подвешенные в аквариуме, были снабжены тем же нелепым идентификатором.

Когда мальчик приблизился настолько, что его тень упала внутрь магазина, все чучела внезапно ожили. Ворон Йозеф расправил крылья, отряхнул с них пыль и произнес несколько слов на латыни. Рыбки оказались бойцовыми, и вскоре вода в аквариуме помутнела и приобрела коричневый оттенок. Щенок отчаянно тявкал, пытаясь привлечь внимание мальчика, плакавшего по ту сторону стекла.

На какой-то миг старик, вернувшийся в детство, поверил, что все экспонаты – ЖИВЫЕ.

И проснулся.)

* * *

Его звали брат Йозеф. «Брат» – это был эвфемизм, не более. У него не осталось живых родственников – так же, как и «братьев» из ордена Красного Креста и Полумесяца, к которому он когда-то принадлежал душой и телом. Он давно похоронил своих правнуков. Он считался бессменным хранителем Терминала, но на самом деле срок его службы заканчивался.

У него было лицо, покрытое неизлечимой сыпью, и механические конечности. На голом черепе красовались следы нескольких трепанаций. Многократно облученный мозг превратился в подобие потрясающе сложной головоломки. Никто не сумел бы определить, где заканчивается живая ткань и начинаются искусственные нейронные поля – даже если бы воспользовался для этой цели томографом. Кожа Йозефа утратила эластичность и напоминала на ощупь старые бумажные деньги. Желудок атрофировался; кроветворные органы были пересажены четырежды.

Он питался специфическим образом. Универсальный Бог кормил его чистой энергией. Разрешенными именами Бога были «Дух Бездны» и «Орбитальный Контроль». Было еще запретное, непроизносимое имя. Брат Йозеф знал его. Это был код, запускавший реакцию уничтожения Вселенной. Брат Йозеф верил, что существование разрушающего кода – неоспоримая правда. Ведь то, чего нельзя уничтожить, не было создано и не имеет никакой ценности.

Такова была плата за близость к святыне. Терминал являлся неотъемлемой частью божественного замысла. В некотором смысле – частью материализовавшегося божественного тела. Органом тотального самоубийства – как палец, лежащий на спусковом крючке пистолета размером с земной шар. Йозеф никогда не задумывался, что же в таком случае было пулей, взламывающей височную кость. Он размышлял о другом.

Чем ближе была – нет, не старость – отставка, утрата функциональности, угроза разрушения, тем чаще он вспоминал об Энтропии. Энтропия, по Йозефу, – это было одно из главных имен сатаны. Тогда, вероятно, Терминал – одно из названий Грааля?..

В прошлом его забавляли подобные аналогии. Давно. Очень давно. Еще до того, как он утратил чувство юмора и превратился в памятник самому себе. Вроде этой нелепой церкви с голографическим алтарем и электронного идола, которому сознательно или бессознательно поклонялись избранные люди, существовавшие под защитой Блокады.

…Все преходяще – жизнь, смерть, энергия, пространство, время, судьба. Только Энтропия вечна. Когда он был крутящимся дервишем, то считал, что Энтропия – это новый Бог, растворенный в непреложных законах и необратимом движении мира к концу. Он ошибался. Нет раба, более верного, чем новообращенный. Он стал рабом Темного Ангела и кое-что понял за время своего служения. Но далеко не все.

«Абраксас» был стар, немыслимо стар. Именно поэтому мир приходил в упадок. У Ангела не хватало энергии, чтобы поддерживать запущенный механизм в исправном состоянии. Мир был ржавым поездом, несущимся под уклон к разрушенному мосту. Те люди, которые ехали в передних вагонах, уже погибли. Те, которые забрались в задние, еще сохраняли прежний курс.

Некоторые счастливчики полагали, что отвоевали себе место в отдельной, комфортабельной и автономной мотодрезине. Это заблуждение относилось к числу самых идиотских.

Энтропия неизменна и препятствует возникновению так называемых «чудес». Она – единственный закон без исключений; маргинальный элемент, достижимый с помощью сознания; дальнейшее проникновение вглубь требует саморазрушения. Движение в обратном направлении создает иллюзию вечной борьбы, но, как любая иллюзия, совершенно бесполезно. Бесконечный поток сносит утлые лодчонки разума вниз по течению, всегда вниз – и всегда чуть быстрее, чем может странствовать сознание существ. Направление этого обреченного движения никогда не меняется. От абсолютного порядка точки коллапса – через хаос пульсаций – к новому порядку. Беззаконие.

Безмерность. Тепловая смерть. Таков был сценарий. И не Йозефу оспаривать это или возражать.

Долгое время он был частью коллективного разума Ассоциации, являвшейся, по сути, теневым правительством Коалиции. Его мозг был включен в сеть, что практически исключало возможность подкупа или предательства. Ради этого Йозефу пришлось пожертвовать всем индивидуальным. Когда он не просто «познал», а буквально стал двойником каждого из более чем пяти сотен «братьев», он понял степень собственного уродства.

По правде говоря, для этого хватило бы и одного «зеркала», отразившего чудовищную сущность. Но Йозеф оказался в комнатах ужаса и смеха, среди десятков кривых «зеркал», уводивших в дебри многократных отражений, расселивших его в чужих грешных душах. Шизофрения в энной степени – жить с таким диагнозом было выше человеческих сил, однако к тому времени он уже не был вполне человеком.

Впрочем, все человеческое присутствовало в нем как рудимент, который в любой момент можно подвергнуть изучению или модификации. Он извлекал эти рудиментарные элементы и пользовался ими, дрессируя своих двуногих подопечных. Он осуществлял избирательный подход, прибегая то к милосердию, то к жестокости, то к силе, то к слабости, то к проклятиям, то к обещаниям спасения…

Йозеф давно лишился голосовых связок и трахеи (как и многого другого), зато в его распоряжении был синтезатор с неисчерпаемой памятью и миллионами голосов, который мог звучать, как толпа покойников, поднятых из могил в день Страшного суда. Йозеф предпочитал миксы из фрагментов разной тембральной окраски длительностью не более десятой доли секунды, которые было практически невозможно идентифицировать. Тем более что все обладатели оригинальных сэмплов формально считались мертвыми или пропавшими без вести. На самом деле Йозеф поглотил их, словно библейский Левиафан, и стал качественно иным, нежели взаимопроникающая совокупность живых клеток и сенсоров.

По мере усложнения сети Йозеф становился независимым от внешних устройств. Постепенно он приобретал характерные черты сверхъестественного существа; само имя «Йозеф» утратило личный смысл и превратилось всего лишь в обозначение некоего образования, отдаленно сходного с роем, а место его обитания (целый район города) – в лабиринт, многосвязный с точки зрения топологии, внутри которого бедняге-скитальцу не поможет никакая нить Ариадны. По большому счету и Йозефу, и Мозгокруту поклонялись, как языческим богам или стихиям древности. Их влияние было настолько сложным, многогранным и всеобъемлющим, что любое, даже самое незначительное событие имело мистическую окраску. Им ничего не стоило «услышать» молитвы, обращенные к ним. В самом деле, почему бы нет, если запасы энергии позволяют? Это даже становилось частью гигантской двойственной игры или, вернее, постановки, которая постепенно подменила и вытеснила естественную среду.

Подавляющее большинство «приходило» к Йозефу добровольно. Кое-кого ему пришлось заставить присоединиться, когда он счел их полезными. Он не считал это убийством. Или тем более «похищением души». Скорее слиянием с суперразумом и его плотским эквивалентом.

Для объяснения собственной сущности у него была и другая, материалистическая модель – что-то вроде гостиницы с сотнями номеров. Эдакий внутренний «Одинокий всадник», населенный псевдопризраками – устойчивыми совокупностями импульсов и вибраций. Это была собственная «колония» Йозефа. Или, вероятно, зоопарк. То есть Йозеф проводил эксперимент, немного уступавший по масштабу глобальным опытам Мозгокрута. При этом каждый «жилец» обладал всей информацией и возможностями, присущими рою в целом.

Универсальная Церковь Йозефа… Эти три слова обозначали не культ, не пышные ритуалы и не иерархию жрецов, а нечто другое. Впрочем, Церковь Йозефа могла включать в себя все что угодно, маскируясь под конфессию, и тогда отличия становились неуловимыми. Церковь занимала огромный кусок пространства, окруженный зоной отчуждения. Были веские основания полагать, что внутри ее размытых границ нарушаются не только этические, но и физические законы. В результате центральная часть города практически обезлюдела – если, конечно, не считать вторичных существ, которые населяли этот рассадник миражей. Во владении Церкви оказались три квартала, стадион, бывший университет, заброшенный мужской монастырь, астрономическая обсерватория, часть городского парка и прилегающий к нему ботанический сад.

Возможно, выбор Йозефа был хаотическим, но в это слабо верилось. Вначале кое-кто пытался изучать проблему на государственном уровне. На плане города пятно, приблизительно обозначавшее зону его непосредственного влияния, имело неправильные очертания. Предъявленное в качестве кляксы Роршаха, оно в девяноста случаях из ста вызывало негативные ассоциации и угнетающую эмоциональную реакцию. Но дело в том, что зона неопределенности не ограничивалась этим, а простиралась вверх как минимум до стратосферы и бог знает, на сколько сотен метров вниз. Обитатели пяти подземных затопленных этажей университета могли бы подтвердить, что их это влияние точно не миновало. Могли бы – если бы умели говорить.