Текст книги "Двери паранойи"

67

Прошло три дня. Этого времени мне вполне хватило, чтобы убедиться в том, что капитализм, социализм и всякие вшивые «измы» – различные стороны одной медали. В чем-то буржуазный народ как две капли воды похож на меня и прочих «совков». Та же задроченность, только по иному поводу. Жизненная программа почти не допускает отклонений. Существование вполне параноидальное. Бег по кругу от одних призраков к другим. Примерно к двадцатилетнему возрасту система подгоняет под готовые шаблоны абсолютное большинство. Для остальных – добро пожаловать в личный ад!

Возможность понаблюдать за психами обеих категорий появилась на вечеринке, которую устраивал один неапольский судовладелец, отдыхавший в Сорренто от трудов праведных. Я был приглашен как личный друг Фариа, а Фариа, оказывается, считался лучшим в Европе специалистом по морскому праву. Я догадывался, что в любом случае скучно не будет, и уверился в этом, когда узнал, что судовладелец холост и не задавлен католическим воспитанием. Предполагалось изобилие русской водки и русской икры. А водка, как известно, размягчает даже булыжники за пазухой.

Вечеринка началась на закате, когда спала жара и с залива подул освежающий ветер. Подъезды к вилле были забиты «бугатти», «мазератти» и близнецами моего красного рысака. Парочка «мерседесов» и «ягуаров» не нарушала единства рядов и цельности картины. Бросив взгляд на номера, я окончательно успокоился – иногда мои телодвижения не напрасны. Птичка влетела в клетку.

Лакей в белом проводил нас в холл. Тут хозяин виллы, Фариа и кое-кто из гостей принялись лобызать друг друга и пожимать многочисленные ладони, пальчики, запястья. Фариа называли сеньором Бернуллески. Последовала перекрестная скороговорка в духе:

– Как поживаете?

– Великолепно. А вы?

– Чудесно. Прекрасно выглядите!

– Нет, правда?

– О, блестящий вид!

– Может быть, бокал шампанского?

– Гениальная мысль!..

Словом, все было великолепно, чудесно, гениально и вдобавок блестело, будто луна над кладбищем. Прогундосив какую-то любезность, я двинулся в сумеречную прохладу внутреннего дворика, устроенного в испанском стиле. Вода в подсвеченном бассейне отбрасывала блики на лилово-зеленые заросли, среди которых виднелась всевозможная нечисть, главным образом русалки. Впрочем, гоблинов тоже хватало.

Я остановился возле мраморного столика с напитками и икрой, чтобы хватануть рюмку водки. Это способствовало наведению на резкость. Как только я окинул компанию прояснившимся взором, появился хозяин, и пришлось перезнакомиться со всем его зверинцем.

Кого здесь только не было: от порностарушек на покое и геморроидальных жиголо до студенток Сорбонны и маразматиков миллионеров. Кое-кто затесался в компанию приглашенных по долгу службы – например, бывший полковник КГБ, который работал у судовладельца шефом службы безопасности. Гости честно пытались развлекаться. Почти каждый из них имел все, и каждому чего-то не хватало. Отравленные неутоленным голодом и надеждой на новые приключения, мужики и бабы были одинаково похожи на кобелей в охоте. Даже мне, видевшему их первый раз в жизни, не удалось избежать взаимного обслюнивания и контакта с эрогенными зонами.

Надо признаться, что со здешней публикой я повел себя по-свински, поскольку интересовался одним-единственным объектом, до сих пор не попавшим в поле зрения. Неудивительно, что меня принимали за аристократа-дегенерата. Свободных дам и голубых, по-видимому, отпугивала моя напрочь отмороженная физиономия.

Чуть не случился конфуз, когда выяснилось, что какая-то богатая вдовушка близко знала миланских Фоско, но, хоть убей, не могла припомнить, чтобы граф имел наследника. Пришлось намекнуть на «папины» шалости на стороне («Иди к черту, старая ведьма!» – «Что вы там шепчете, дорогой мой?» – «Я говорю: приятная встреча!») и на ходу сочинять трогательную историю о признании раскаявшимся графом незаконнорожденного сына.

Я так и не развеял подозрений въедливой старушки, но плевать мне было на ее подозрения. В общем, вся эта клоунада развивалась в духе «мыльных опер», и временами я с трудом удерживался от смеха, созерцая собственные потуги на то, чтобы соблюсти приличия.

Мой сарказм многократно усиливался по следующей простой причине: сколько ни пил, я не пьянел. То есть абсолютно. После восьми рюмок я посетил один из шести здешних туалетов – вот и весь результат. Глядеть на чужие истеричные забавы трезвыми глазами было нелегко, но босс не отпускал вожжи. В почках и желудке творилось хрен знает что. Кошмарный сон биохимика…

В поисках Эльвиры я вышел на террасу и начал спускаться к морю. Волны тихо вылизывали пляж. Тревожно хлопала на ветру ткань шезлонга. Полная луна сияла, как предупреждающий сигнал светофора.

Справа виднелся теннисный корт, слева шелестели кусты чего-то субтропического. Внезапно из кустов появился огромный бордосский дог, не спеша приблизился и с хозяйским видом обнюхал мою промежность. Что-то ему там не понравилось, и он угрожающе зарычал.

Я ненавижу собак с тех пор, как побывал в Лиарете. По совету босса я уставился между мутных глазок этого песика и поднес палец к его узкому лбу. Тварь показала зубы и подобралась для броска. Поначалу я решил, что босс хочет пожертвовать пальцем взамен более ценной части тела.

Палец коснулся собачьего лба, и я ощутил твердость кости. Поведение пса резко изменилось. Его зрачки сошлись к переносице и провалились в уголки глаз, рычание заглохло. Я увидел отражения луны в желтоватых бельмах.

Кобель застыл, превратившись в чучело, и почти мгновенно похолодел градусов на двадцать. Теперь он целиком находился в моей власти и сделался не опаснее изваяния.

Под складками кожи я обнаружил ошейник из стальных звеньев. Очень не хотелось бы найти на нем одну знакомую побрякушку. Но это оказался обычный ошейник; на самом длинном звене было выбито имя собаки: «Наполеон». И еще какой-то невразумительный адрес.

– Вали отсюда, Наполеон, – сказал я ласково.

Он ожил и затрусил к берегу. Я долго смотрел на тень, скользившую по пляжу. Она двигалась в сторону океана и пропала, слившись с темной водой.

68

Резкое искажение восприятия застало меня врасплох. Скорее всего, это означало, что Эльвира совсем близко и босс снова забирает тело в свое распоряжение.

Терраса внезапно заполнилась людьми, хотя до этого казалась совершенно пустынной. Они галдели, будто птичья стая, и пропитывались алкоголем до полного самозабвения. Акустические системы «кабасс» извергали невыносимо легкую музыку. Женщины в серебристых сверкающих платьях представлялись мне сгорающими заживо. На лицах мужчин лежал пепельный налет. В искусственном свете, вспыхивающем пятьдесят раз в секунду, они дергались, как мультяшки. Иллюзия оживления силуэтов на целлулоиде возникала лишь при движении самого целлулоида. И тут важно не ошибиться с фильмом, который хочешь посмотреть.

(Кстати, а был ли вообще Наполеон?)

Опустив взгляд, я увидел, что держу в правой руке бокал с шампанским. Надо полагать, для Эльвиры. Мои губы раздвигались, произнося пошлости, которые могли быть замечены только соотечественниками. Кто-то дунул мне в ухо: «Ох уж эти русские!» Босс отметил доминирующую эмоцию: зависть с примесью неопределенного страха. И дальше как в бреду:

– Вам нравятся русские женщины?

– Они романтичны.

– Откуда вы знаете?

– Я читал «Преступление и наказание», а еще трижды посмотрел «Доктор Живаго». Ну да, с Омаром Шарифом…

– Голливудский кал. Что? Нет, не «Голливудский кал», а голливудский кал. И не последний бестселлер Нормана Мейлера…

Я протягиваю Эльвире бокал с шампанским. За ее спиной маячит знакомая физиономия. Зоя, лесбийская звезда каратэ! Жаль, что не прикончил тебя в канализационной трубе – там тебе самое место. Кстати, форма носика почти полностью восстановилась. И профиль смотрится гораздо лучше, чем я ожидал. Мои поздравления!

С Зайкой все ясно – желваки на щеках и отсутствующий взгляд. Из «Маканды» ее могли уволить только на тот свет. Тогда кто кого здесь пасет?

Над Эльвирой явно поработал пластический хирург. Из нее выкачали половину жира, а кожу на физиономии стянули куда-то к ушам. Эффект получился страшненький. Взгляд этой бабенки по-прежнему царапает. Ее черный парик смахивает на вермахтовскую каску, а парчовый наряд отбрасывает световые зайчики.

Она протягивает руку с ногтями, покрытыми черным лаком, чтобы схватить хрустальную ножку бокала. И в этот момент впивается взглядом в кольцо на моем мизинце.

Эльвира слишком хорошо знает, что кольцо существует в единственном экземпляре. Она пометила им удовлетворителя под номером тридцать семь, как перелетную птицу. Я «слышу» гул ее мыслишек, похожий на отдаленный похоронный марш. В первую очередь она вспоминает ювелира. Вероятно, он был подкуплен, но ей трудно поверить, что старый пуганый еврей оказался настолько глупым.

Я ласкаю Эльвочку жадным взглядом (так и сожрал бы суку). Босс внушает ей, что только чудовище может полюбить чудовище. По крайней мере, они достигают почти абсолютного, немыслимого для людей взаимопонимания. Все остальные, включая Фариа, – лишь разноцветные пятна на целлулоиде, фон этой роковой встречи, во время которой одно существо подчиняет себе другое. Так путешествует зло, переселяясь из тела в тело, – как следствие безумной физической любви, как венерическая болезнь, как орудие нескончаемой биологической войны…

– Где он? – выплевывает наконец Эльвира. Ее страх трансформируется в ледяную ненависть.

– О нем – позже. Сначала поговорим о нас.

Фамильярным, хотя и ласковым движением я поглаживаю ее загривок под париком. Чувствую, как растворяется агрессия. Эльвира тает. Бессмысленно улыбается. Вскоре она готова на все ради меня. Почти тот же фокус, с помощью которого час назад босс приручил Наполеона, – разрушение наиболее устойчивых призраков сознания. Чревато олигофренией, но иногда дает поразительные результаты.

Что сделал бы Дон Кихот, если бы у него отобрали ветряные мельницы? Повесился бы от утраты смысла жизни – или?.. Эксперимент с Эльвирой вполне успешен. Босс точен, как скальпель нейрохирурга, однако его работа на порядок тоньше.

Наблюдая нашу идиллию, Зайка тихо бесится. Ревность в сочетании со служебным рвением – гнуснейший коктейль из мотива и возможности. Зоин взгляд прожигает мой смокинг и лазерным лучом впивается в бронированную спину.

Секретарь-референт тоже еще не поняла, что любовь к ближнему – это единственный способ выживания. Босс предоставляет ей заниматься самопожиранием, пока я таскаю за собой по вилле от столика к столику человекообразный кусок пластилина по имени Эльвира и накачиваю ее всем подряд: водкой, тостами, икрой, пирожными, кока-колой. Вскоре она выглядит захмелевшей от страсти. Мы танцуем. По нашим спинам ползают анемичные пятилапые пауки. Эльвочка трется об меня своим вздувшимся животиком; я уже дважды пересчитал все шпангоуты ее туловища и даже оставил на память багровый след засоса на дряблой трапециевидной мышце…

* * *

Это мой взгляд «изнутри» на происходящее, а внешне все обставлено так, будто граф Фоско не на шутку увлечен русской, и гостям его выбор кажется странным, потому что русская уродлива, а Фоско явно не нуждается.

Приближается рассвет. Кое-кто прекрасно провел время, если не считать тяжести в голове, создающей опрокидывающий момент. Девочки – самые выносливые существа – еще плавают в бассейне без купальников или танцуют под «постельный» саксофон Сэнборна. Фариа, то бишь сеньор Бернуллески, играет в бридж в одной из отдаленных комнат. У хозяина воспалились глазки и уже появилась щетина на подбородке. Я спохватываюсь: иногда – например, сегодня – я забываю ее отращивать.

Конец вечеринки скомкан. На вилле полно лунатиков, бродящих по комнатам или торчащих в бассейне и при этом глубже, чем в воду или в воздух, погруженных в неизбежный кошмар. Боссу больше нечего делать здесь – его охота завершена. Тварь поймана и приручена; осталось совершить последнее жертвоприношение в «Маканде».

69

Мы едем ко мне на виллу в Эльвочкином открытом «мерседесе». Она неплохо справляется с вождением. Я с удовлетворением отмечаю, что ее рефлексы в норме, если не считать глубоко интимных отношений с боссом.

Прежде чем мы достигли такой степени уединения, Эльвире пришлось разобраться с «секретарем-референтом» и охранниками. Мне даже показалось, что мы имеем несколько новых кандидатов в муравейники. Во всяком случае, Фариа очутился близко, готовый поспособствовать. Теперь старик уже, наверное, отогнал «феррари» и ждет развития событий.

Сзади, на расстоянии минимального раздражения, за «мерседесом» следуют две машины с телохранителями. То, что у хозяйки слетела крыша, ясно всем, однако мало кто подозревает, насколько серьезны перемены.

Мимо проплывает восстановленная вилла Рубиначчи[24]24
  На вилле Рубиначчи в Сорренто некоторое время жил Фридрих Ницше.


[Закрыть] – исключительно благоприятное место для проведения ритуала, но не теперь. Темное строение без единого огня в окнах ждет. Пусть подождет еще немного…

Эльвира смотрит на меня чаще, чем на дорогу. Это небезопасное удовольствие. По моему знаку она сворачивает к автоматическим воротам. Как я и думал, «феррари» уже здесь. В шезлонге, белеющем посреди газона, спит Верка. Ее окружает хаотический орнамент из пустых пивных банок.

Охранники останавливаются в полукилометре от виллы и наблюдают за домом в инфракрасные бинокли. Вскоре и бинокли не нужны – рассвет обрушивается жаркой волной, и дождевальная установка устраивает Верке бодрящий душ Шарко.

Наступает новый день, не менее удушливый, чем предыдущий. Эльвира не спала больше суток и держится на ногах только благодаря амфетаминной накачке. Впрочем, не совсем на ногах. Она расположила свои рыхлые телеса прямо на обеденном столе, и я, невзирая на сексуальную самодостаточность, обрабатываю своим не совсем еще бесполезным перпендикуляром этот кусок увядшего мяса. Мясо меня нисколько не возбуждает, но предполагается, что нужно уметь делать и рутинную работу. Жажда мести улетучилась куда-то. Если я когда-нибудь и задушу эту бабу, то исключительно по санитарным соображениям.

Эльвиру не узнать. Похоже, вместе с жиром из нее выкачали половой энтузиазм. Затем выясняется истинная причина. Оказывается, Голиков перед побегом все-таки заделал ей киндер-сюрприз. Отряд доблестных сперматозоидов-мутантов преодолел считавшуюся ранее неприступной оборонительную линию спирали, и один – самый доблестный и разворотливый – заставил пребывавшее в пассивной созерцательности яйцо пробудиться к новой жизни.

Честно говоря, Эльвире не позавидуешь. Если вспомнить о том, что случилось под мостом с самим Максом, то поневоле призадумаешься, что ожидает через пару-тройку месяцев королеву рэкета. Пардон, теперь уже без пяти минут графиню Фоско (еще не де-юро, но уже де-факто). Я честно пытаюсь выполнить почти супружеские обязанности. Разглядев мою подвесную эндокринную систему, Эльвочка пришла в состояние медицинского шока, что позволило боссу без помех овладеть ею с неясной мне целью. Как говорится, пришел, увидел, возбудил. Кстати, она до сих пор не избавилась от дурацкой привычки повизгивать при каждом толчке. Ее парик сдвинулся набок, и стали видны короткие седоватые волоски, приклеившиеся к черепу…

Мои старания не напрасны – Эльвира финиширует с долгим мелодичным визгом, а я чувствую, что происходят странные вещи. По-моему, зловещие игры босса продолжаются. Кошмарик отличается совершенной безболезненностью, тем не менее я отмечаю появление тончайших отростков-щупалец, которые вытягиваются из моего многофункционального органа. Они проникают в Эльвиру еще глубже и оперируют почти сформировавшийся плод.

Похоже, босс специалист не только в посмертных, но и во внутриутробных делах. При моем соучастии создается новый ходячий инкубатор.

Эльвира устало хрюкает и обмякает. Эта идиотка ни о чем не подозревает. Ей просто кажется, что я стоек, будто солдат после шестимесячного воздержания…

И вот операция закончена. Через пятнадцать минут Эльвира засыпает прямо на столе, уже невзирая на амфетамины. Сейчас она похожа на выпотрошенную и зашитую курицу, которую босс нафаршировал своим дерьмом. Внутри у нее чья-то жизнь и смерть. Никогда не слышал о зародышах, забальзамированных в материнской утробе, но, по-моему, это тот самый случай.

Приближается какой-то жуткий финал, и чувство бессилия парадоксальным образом сочетается во мне с эйфорией всемогущества. Будто держишь в руках примитивную головоломку, которую нельзя не сложить, но в тот момент, когда ты закончишь, она неминуемо взорвется и разнесет на кусочки тебя самого.

И ты об этом знаешь.

* * *

Недавно мне пришло в голову, что через пару тысяч лет мы можем стать мифологическими персонажами. Кривое зеркало времени возвышает даже смешное, никчемное и грязное. В крайнем случае грязное объявляется иррациональным злом.

«Графиня Фоско» спит в темной комнате с деревянными стенами, пропитанными негорючим составом. Я принимаю душ, смываю с себя женский секрет и выхожу под ослепительное солнце.

Полдень. Ужасающая жара. Верка дымит косяком на веранде, слушая эмигрантские ламентации по приемнику, который вот-вот расплавится и превратится в черную яичницу. Фариа отдыхает в подвале, лежа на ящике с «медицинским оборудованием». Там действительно прохладно, и все же это похоже на приступ некрофилии. Но мешать старику было бы с моей стороны проявлением дремучей неблагодарности.

На солнце я вынужден болезненно щуриться, а в солнцезащитных очках с трудом различаю детали. Наконец босс снисходит до моих проблем. Внезапно у меня темнеет в глазах. Похоже на обморок, но ничто не плывет и не кружится. Облакам взяться вроде бы неоткуда. Купол неба становится лилово-серым, а посередине повисает радикально черная дыра. В этих пестрых сумерках белеют только тени. Оказывается, я вижу негативное изображение – легкая шалость босса со зрительными рецепторами. Поначалу мне делается не по себе, однако, если вдуматься, это всего лишь вопрос привычки.

Я пересекаю лужайку, с которой мгновенно испаряются капли влаги, и высматриваю вероятные помехи на дороге. Из двух машин с Эльвириными громилами осталась одна, зато Зайка наверняка в ней. Судя по всему, мне суждено еще раз сломать ей носик. Этот кортеж не опасен, но таскать его за собой глупо. В общем, Фариа безработица не угрожает.

Я возвращаюсь к дому, сбрасываю халат и прыгаю в бассейн. Вода отвратительно теплая, как кровь живого человека. В этой некомфортной среде я делаю несколько энергичных взмахов руками и выскакиваю на воздух. Придется освежать себя изнутри.

Благодаря стараниям Верки, запасам спиртного в холодильнике нанесен невосполнимый урон. А ведь ждать, пока очнется наша спящая красавица, еще очень долго. Поэтому я выгребаю оставшиеся бутылки и банки, уединяюсь в самой дальней комнате и слушаю леденящую музыку, которая звучит в сновидениях босса. Это журчит помойный поток Стикса, и голос перевозчика, записанный на автоответчик, призывает брать с собой в дорогу сухой дезодорант «олд спайс»…

70

Спустя сорок с половиной часов мы с Фариа снесли Эльвиру в подвал. Она выглядела подозрительно цветущей, будто не в меру накрашенный труп. Но ее располневшая грудь ровно и, я бы даже сказал, возбужденно вздымалась, а на губах играла мечтательная улыбка. Вдобавок она потяжелела килограммов на десять. Я уже ничему не удивлялся и был чист от суетных помыслов и опасений, как буддийский монах.

В подвале ничего не изменилось, если не считать появления свежеобструганного осинового кола, валявшегося в дальнем углу. Старик был неистощим на дешевые эффекты, однако к ним давно привыкла даже Верка. Кстати, в тот день Верке было поручено вести наружное наблюдение.

Мы положили Эльвиру на бетонный пол. Тут у меня снова включилось нормальное зрение. Единственная лампочка под потолком давала не так уж много света.

– Приступим? – спросил Фариа.

Моего ответа никто и не ждал. ОНИ с боссом приступили. Я сошел за вспомогательное оборудование.

На крышке саркофага не было никаких видимых запоров, тем не менее мы сумели открыть ее, лишь сдвинув в сторону сильными боковыми ударами. Для этой цели Фариа притащил кувалду и, пока размахивал ею, был и впрямь похож на книжного аббата, которому предстояло всего лишь пробить наружную стену замка Иф, чтобы очутиться на свободе…

Наконец тяжеленная крышка упала наземь. Трогательный момент: я снова увидел Макса, законсервированного в собственном соку. Поскольку сока не осталось, бедняга превратился в таранку. Желтое тело было до жути иссохшим (тут я вспомнил, что сам же его и высосал). Нитяной кокон, облепивший лицо, выродился в сплошную гладкую массу, которая напоминала вулканическое стекло. Под ним угадывалось довольно страшненькое лицо – но отнюдь не ДОВОЛЬНОЕ. Кости скелета можно было срисовывать в анатомический атлас.

Казалось, мумия рассыплется от легкого прикосновения. Вдруг я заметил, что над ее животом клубится потревоженная пыль. В тусклом электрическом свете пыль была похожа на золотой песок, который вращался по восходящей спирали, образуя миниатюрный смерч.

В эту минуту лампочка начала гаснуть, как будто упало напряжение в сети. Внутри колбы появились черные струйки, отбрасывавшие тени на стены и потолок. Резко похолодало. Лично у меня под халатом забегали мурашки. А лежавшая без чувств Эльвира застучала зубами.

Первым делом я подумал об эпилептическом припадке. Но вместо пены у нее на губах выступило… молоко. Две белые струйки пробежали к ушам из уголков рта. Не приходя в себя, Эльвира издала булькающий звук. Не хватало только, чтобы она захлебнулась!

Фариа приподнял спящую и посадил ее, придерживая за шею. Без парика она стала похожа на жирненького Будду. Ее бурдюки отвисли, будто перевернутые верблюжьи горбы. Молочные ручейки пересохли.

Фариа надавил пальцами на ее затылок, и она открыла глаза – вылитая кукла с питанием от батарейки. Это было не более чем принудительное сокращение мышц – на самом деле Эльвира все еще спала.

Мы взяли ее за плечи и за ноги, подняли и положили в саркофаг лицом к Максу. Места для двоих оказалось достаточно. Золотой смерч, исходивший из пупа мужчины, начал медленно подбираться к женской груди…

Фариа снова схватился за кувалду. Даже мое атомное сердце сбилось с ритма, как облажавшийся барабанщик, когда кувалда зависла в воздухе, а затем обрушилась на остекленевший кокон. Осколки брызнули в стороны, один оцарапал мне щеку. Фариа тоже пострадал – из порезов на его руках выступила кровь. И вообще, мы оба напоминали свихнувшихся яйцеголовых, которые пытаются оживить Франкенштейна.

Увидев то, что было под коконом, я начал смеяться. В смехе растворялся мой концентрированный ужас.

Под коконом была мертвая младенческая голова на морщинистой шее. Между приоткрытыми веками запекся желтый гной. На темени наблюдалась темная плешь. Контраст головы и тела казался чудовищным.

Меня тошнило от Фариа, босса, латиноса, а заодно от Верки и самого себя. То, чем мы занимались, было групповым изнасилованием матушки-природы. Если, конечно, Голиков не превратился в насекомое, в чем я глубоко сомневался. Зато я не сомневался в том, что рано или поздно я и матушка-природа поменяемся местами. Ха, может быть, это уже произошло?!.

И тут проснулась Эльвира. Ее зрачки забегали, как тараканы, попавшие в ловушку. Увидев то, что лежало перед ней, моя благоверная издала сдавленное обреченное мычание, чем живо напомнила мне корову на бойне. Не пугайся, сучка, это вредно для бэби!

Мы с Фариа принялись задвигать крышку на место, что было почти равносильно попыткам таскать по линолеуму огромный утюг с включенной спиралью. Эльвиру не слушались руки и ноги – в противном случае нам пришлось бы иметь дело со взбесившимся тюленем. А так она могла лишь трясти головой и вибрировать тазом, испытывая на прочность лежавший рядом с нею сухофрукт…

Но самое неприятное было впереди и заключалось в том, что мертвая голова тоже начала подавать признаки жизни. Под пергаментным веком возникло пятно, очень похожее на еще не сформировавшуюся роговицу. На коже проступил лиловый глянец. Когда лопнула корка засохшего гноя и уцелевшее глазное яблоко выдвинулось до своего экватора, я понял, что Макс тщетно пытается вдохнуть.

Акушер Фариа и тут не растерялся. Он был спокоен, как подбитый танк, и недрогнувшей рукой извлек из кармана блестящий инструмент. Запустив стальной крюк из стоматологического набора поочередно в каждую ноздрю полутрупа, он выудил оттуда черные липкие комки. Слепой ублюдок натужно задышал, издавая паровозный свист. Его рот распахнулся, будто раковина моллюска. Сухие беззубые десна напоминали складки застывшего гипса…

Спустя минуту бывший покойник уже жадно сосал Эльвирину грудь, разминая ее потрескавшимися губами. Все-таки Макс не так уж ошибался насчет свиноматок из «Маканды»! Однако из соска сочилось не молоко, а зеленоватая слизь.

При виде этого меня чуть не вывернуло наизнанку. Маленькая нестыковка: молоко изо рта, слизь из соска.

Самое смешное, что сама «кормилица» вдруг успокоилась, и на ее грубой роже появилось выражение эдакой эротической мечтательности. Когда в гнездышке наступила полная гармония, я расслабился, хотя сцена вполне годилась для какой-нибудь блевотной чернухи в стиле извращенца Пазолини.

Теперь, очевидно, полагалось оставить счастливое семейство в покое на неопределенное время. Мы задвинули крышку до половины. В тени сделалось особенно заметно, что сверкающая золотой пылью спираль упирается в живот Эльвиры и разрисовывает его розовыми нитями легких ожогов. Экзотическая терапия для старых мазохистов. Заменитель иглоукалывания, чтоб ему пусто было!..

Лампочка под потолком подмигивала багровым глазком. Мы с Фариа молча наблюдали за происходящим. Старик был похож на счастливого дедушку. Внутри колбы роились черные мотыльки, сгорали без дыма, и липкий пепел оседал на проволоку и стекло.

В эту минуту сверху донесся неопределенный шум – то ли Верка заверещала, то ли босс устроил мне очередную проверку слуха. Меня раздирали противоречия: хотелось дождаться конца кормления, но какая-то сила неодолимо увлекала наружу. Во всяком случае, Фариа тоже двинулся к выходу, четко соблюдая субординацию. Если угроза реальна, его сиятельство должно было сдохнуть первым.

Пока я взбирался по ступенькам, до меня начало доходить, что я могу оказаться лишним, как священник в борделе. Эти ребята (я имею в виду босса и его компанию) получили все: червяка на крючке, удочку и даже голодную рыбу. Промелькнула совсем уж абсурдная мыслишка о том, что избавиться от Макса надо раньше, чем он достигнет половой зрелости. Несколько секунд я решал, можно ли будет считать это попыткой суицида.

Не придя к определенному заключению, я пересек холл и лицом к лицу столкнулся с Зайкой. Посреди лба у нее был третий глаз – черный, круглый и немигающий. Другими словами, дуло полицейского «кольта» тридцать восьмого калибра.