Текст книги "Двери паранойи"

15

По слепым стенам карабкались чахлые побеги дикого винограда – я воспринял это как жалкие потуги жизни приукрасить мертвое и безликое. К широкой двустворчатой двери вел бетонированный спуск. Здесь же стоял грузовик с изотермической будкой – натуральный холодильник на фордовском шасси. Сбоку на будке было написано огромными броскими буквами: «МАКАНДА. Агропромышленный концерн. Фрукты, мясопродукты, удобрения».

«Маканда» – это слово я уже где-то слышал. Я вспоминал, напрягаясь мучительно, но безрезультатно. Вспомнить, что означает «Маканда», вдруг показалось мне чрезвычайно важным.

Кабина автомобиля была пуста, однако двигатель работал. Близость доступных колес меня подстегнула и вдохновила на подвиги. Появился хоть какой-то шанс. Пожалуй, «форд» мог бы снести ворота (особенно если бы я умел им управлять).

Держа пушку на уровне груди, я подкрался к рефрижератору. Будка была открыта сзади, и из нее валил белый пар. Я заглянул внутрь и увидел несколько цинковых «костюмов», составленных возле покрытой инеем металлической стенки. Некоторые были с окошечками, а некоторые без. Это меня удивило. Не окошечки, конечно, а сам цинк. Здесь попахивало конвейером, армией, неопознанными мертвецами, но при чем тут тогда наша тихая психушка?

Надо было сразу прыгать в кабину и рвать когти, однако какое-то отвратительное, тошнотворное предчувствие буквально лишило меня способности соображать. Я терял драгоценные секунды. Чья-то рука дернула меня за пояс, а еще одна вцепилась в майку, но я упирался, проявляя здоровое любопытство самоубийцы. Таким образом, я оказался возле самых ворот морга.

Из глубокого провала дохнуло холодом – довольно зловещим в этот теплый весенний день. К тому же мертвые, как известно, отнюдь не благоухают. После яркого солнечного света мои глаза не сразу привыкли к темноте.

В огромном помещении имела место какая-то неторопливая и нешумная возня. Насколько я понял, здесь паковали жмуриков. Вскоре я разглядел троих, занятых этим общественно-полезным делом. Вернее, работали двое – перекладывали подмороженные трупы с каталок в гробы, – а третий прогуливался, по-видимому, наслаждаясь здешним интерьером и покоем. Место действительно было уютное, да и народец собрался неразговорчивый. В отличие от своих клиентов, живые были одеты чуть ли не в вечерние костюмы с галстуками.

Поскольку я сам псих, противоестественность происходящего вовсе не сразила меня наповал. Пока мои зрачки расширялись, впуская скудный свет, я даже придумал пару стройных объяснений всему этому. Например: ребята из похоронного бюро оказывают услуги скорбящим родственникам. Или: на территории психушки разбился вертолет, в котором находилась делегация высокопоставленных правительственных чиновников, желавших ознакомиться с бытом и условиями содержания бедных кретинов. Или…

И тут изображение, четкое, как портрет на долларе, наконец сложилось на моей сетчатке – и даже в двух экземплярах для полной гарантии правдоподобия. В мой дырявый чердак хлынул черный жидкий лед вместо крови. Желудок сжался до размеров грецкого ореха, а сердце обрушилось в образовавшуюся пустоту. Глист что-то прошипел сзади, но я не расслышал – от потрясения уши заложило.

Боссом похоронной команды был Виктор – я рассмотрел его до слащавости гладкую красивую физиономию с идеальным подбородком и зачесанными назад влажными волосами. Если он изменился за годы, минувшие со дня нашей последней встречи под Лиаретом, то только к лучшему, и выглядел теперь еще более ухоженным, еще более благополучным.

Он излучал самодовольство, как пухлое кожаное кресло из немецкого гарнитура. Загорелую шею подпирал воротник безукоризненно белой рубашки. На фоне строгого темного галстука поблескивала заколка в форме символа «анх» – ее блеск царапал глаза в этом царстве заиндевевшего металла. Лицо у Виктора было абсолютно спокойным, словно у дремлющего младенца или у счастливчика, отдавшего концы во сне. Даже сигарета во рту не нарушала этого благостного впечатления.

Мне было далеко до такой невозмутимости. Проклятие всей моей жизни торчало передо мной и, по-видимому, только начинало подозревать о том, с кем довелось столкнуться. Узнать меня сразу, безусловно, было трудновато – фигура у меня сделалась, как у Наоми Кемпбелл после нулевой диеты. До определенного момента я оставался для Виктора просто темным шатающимся силуэтом на голубом фоне – случайным свидетелем, даже не помехой.

Еще не поздно было отменить наше свидание и попытаться угнать грузовик. Впрочем, нет – поздно. Виктор заметил несимметрию – пушку в моей правой руке…

Когда-то он проиграл одну дуэль. На сей раз я снова имел преимущество, но я стал слабее, а этот сукин сын – быстрее. По правде говоря, он был быстр, как эти чертовы ганфайтеры из лажовых вестернов. А два его холуя немногим ему уступали.

«Фариа, старый козел, помоги мне!..» Кажется, я прошептал это вслух, однако никто не отозвался.

Мне надо было только выпрямить руку, державшую «беретту», и нажать на спуск, но еще раньше Виктор выхватил свою пушку – блестящую и огромную до неприличия, как слоновий пенис. Двое других выронили очередного жмурика, и тот грохнулся на пол с метровой высоты.

Жалкое зрелище – труп молодой и совершенно голой женщины с выбритыми волосами на голове и лобке. Почему-то я подумал, что на ее месте должна быть Ирка. Мертвое воплощение нелепости моих желаний. Мысль была абсолютно иррациональной, но именно поэтому я ощутил страх…

Череп несчастной с характерным звуком ударился о бетон… и тут мы начали тарахтеть своими машинками.

За мгновение до этого произошла еще одна стремительная и бесшумная схватка, промелькнувшая словно несколько неуловимых кадров рекламы на телевизионном экране. Тогда ее зафиксировало только мое подсознание; лишь намного позже я понял что случилось. Но, возможно, мое воображение и по сей день обманывает меня.

Светящаяся фигура Фариа возникла в глубине морга. Вокруг нее заискрился металл и кристаллы льда. Из середины силуэта (если бы он был человеком, я сказал бы: «из живота») вылетело что-то вроде шаровой молнии. Вероятно, ослепительный сгусток двигался так же быстро, как звуковая волна, но был нейтрализован в нескольких метрах от Виктора.

Тот даже не обернулся. «Анх», висевший у него на галстуке, провалился сквозь его тело, проделав в нем расширяющуюся дыру. По другую сторону своего владельца крест вырос до огромных размеров. Он превратился в тень андрогина с расставленными руками и кольцеобразной головой. Черные «руки» обняли атакующую молнию, которую исторг Фариа, и мгновенно похоронили ее в темной преисподней.

Старик отступил; для меня это, скорее всего, означало конец. Но не было времени, чтобы прочувствовать это. Тень снова закрасила пустоту в стоявшей передо мной человекоподобной фигуре; «анх» выкристаллизовался из мрака и опять засверкал своим гнусным безжизненным светом. Мистическое представление закончилось, и дальше мы продолжали разбираться по-нашему, по-простому, по-людски.

В гулком помещении от грохота одного моего «беретты» закладывало уши, и вдобавок оглушительно рявкнул «дезерт игл» в руке Виктора. Затем ему помогли две пушки поменьше. Я выстрелил и промахнулся, а повторно нажать на спуск не сумел. При отдаче «беретту» подбросило так, что, пока я пытался поймать на мушку темный костюм, в меня попали трижды…

Это я теперь так говорю, а тогда я почувствовал только один – первый удар. Зато такой, который сразу же отправил меня к праотцам. И не было всей этой книжной хрени – последней мысли, видений, воспоминаний, желаний и сожалений. Только вспышка боли, слишком кратковременная, чтобы успеть закричать.

А потом все исчезло.

Как будто в сортире выключили свет.

Часть вторая
Хороший Макс – мертвый Макс

16

Совсем забыл сказать, что второй и последней книгой моей убогой коллекции был сборник из двух романов Флеминга, изданный в девяносто втором, то есть за год до того, как я оказался на привязи. Словесную жвачку я пережевывал неделями, чтобы заполнить пустоту. Природа ее не терпит – и моя пустота мгновенно наполнялась не светом, а зловонной тьмой. За четыре года многие куски я выучил почти наизусть, а книга рассыпалась на части. Из «Голдфингера» я и содрал следующий эпиграф:

Нет, ему определенно пришло время умереть. И все же, когда почти сутки назад Бонд убил его, жизнь ушла из мексиканца так быстро и окончательно, что Бонд почти видел, как душа покинула тело подобно птичке, в виде которой, по поверью гаитянских аборигенов, душа вылетает через рот умершего.

Какая удивительная разница между живым и мертвым. Только что был кто-то, и вдруг нет никого[9]9
  Ян Флеминг. «Голдфингер». Перевод О.Г. Косовой.


[Закрыть].

В отличие от Бонда, наблюдавшего смерть со стороны, я не имел времени порассуждать об этом. Уроки Фариа не прошли даром. Во всяком случае, шок был менее глубоким, чем я предполагал раньше. Кое в чем старик оказался прав. Мертвое возвращалось к жизни.

Смерть действительно была где-то рядом и частично во мне – я приблизительно могу описать ее как темное, неразличимое пятно на периферии поля зрения, тень зловещей птицы, сидящей на плече, от которой невозможно избавиться, сколько ни крути головой. Но бесплотному «эго» она представлялась скорее бездонной воронкой в пространстве, засасывающей в себя сознание, коловращением тьмы и пустоты, вечным изменением незримого…

Смерть не была чем-то, что наступает ПОСЛЕ преображения; она ВСЕГДА находилась рядом – неотъемлемая спутница жизни, ее необходимое условие, скрытая пружина, запретная зона человеческого мозга: будто тайная комната в замке, проникнув в которую, уже никто не сможет остаться таким, как прежде. Эта близость пугала, завораживала и позволяла ощутить зыбкость мира, казавшегося непоколебимым.

Итак, я все еще существовал и очутился возле горловины смерти, в которую ссыпался песок времени и вливался мыслящий туман. Страшный опыт. Мне оставалось лишь проживать каждое мгновение как последнее…

Вначале я услышал голоса. Не торжественно скорбящие по поводу моей кончины и не ликующие по поводу моего окончательного освобождения и прибытия на тот свет, а хорошо мне знакомые. Голоса бубнили о чем-то, покрикивали и постанывали от боли.

Я еще не успел разобраться в этой какофонии, когда у меня прорезалось зрение. Причем панорамное, словно кто-то приделал мне фасеточные глаза. Но вот глаз-то у меня как раз и не было – впрочем, как и всего остального, включая признаки пола.

Нирвана или кошмар?

Я был размазан в пространстве и безграничен, как человеческая глупость. Описать это состояние трудновато. Сквозь меня плыло солнце, а где-то по другую сторону земного шарика тихо катилась по своей орбите черная мертвая луна…

Получается не очень внятно. Попытаюсь поэтому изложить наглядно: на моем северо-востоке лежал мой труп. Это зрелище вызывало бы умиление, если бы не огнестрельные дыры в груди, предплечье, бедре, перекошенный рот и стекленеющие глаза. Честное слово, я сам себе был противен! «Беретта» остался в моей руке. Судя по кровавым выплескам на стене, по крайней мере одна пуля прошла навылет. Это меня нисколько не утешило – сразу стало ясно, что парень, которого звали Макс, уже не жилец.

К югу от моего трупа двое в вечерних костюмах увечили Глиста. Для этого им не понадобилось много времени. Его отключили двумя мощными ударами в живот и в голову, после чего он вытянулся рядом со мной.

Иркой Виктор занимался лично. Волосы у нее были очень короткие, но этот ублюдок умудрился вцепиться в них одной своей клешней, а другой наотмашь бил ее по лицу, не жалея своего маникюра. «Дезерт игл» он успел уже куда-то засунуть.

Голова у Ирки болталась, как у сломанной куклы. Очень скоро ее зрачки закатились, но Виктор продолжал упражняться. Я не чувствовал жалости – тогда я вообще ничего не чувствовал. Я был чистым сознанием – в том смысле, в каком бывает чистым новый блестящий унитаз.

* * *

По-видимому, пристрелив меня, «похоронная бригада» очень быстро выловила Ирку и Глиста. Девушка и псих либо не успели, либо не смогли убежать. Скорее всего, у них просто не осталось на это сил, как и у того дохляка, что лежал подо мной.

Виктор никуда не торопился; он вообще вел себя по-хозяйски.

Поднявшийся переполох его, похоже, нисколько не беспокоил. Когда к открытой двери морга подъехал «джип» с охранниками и подбежали самые выносливые из доберманов, он даже не сразу оставил в покое мою бесчувственную подружку. К моему легчайшему удивлению, никто из прибывших не прерывал экзекуцию. Эти ослы столпились у входа и замерли будто истуканы или почетный караул.

Разбив до крови пухлые Иркины губки, Виктор отшвырнул ее в сторону, словно пустой мешок. Причем, сделал это с явным сожалением. Потом подозвал к себе толстого красномордого придурка с майорскими погонами (не иначе как начальника охраны) и поочередно ткнул пальцем с наманикюренным ногтем в наши тела:

– Этих я тоже забираю с собой. Запишешь на мой счет.

Теперь я понимал еще меньше, чем до того, как меня прикончили. Только что мне со всей определенностью продемонстрировали, кто здесь босс. И следовательно, меня и Савелову держали в больнице, будто канареек в клетке. Возможно, Виктор даже потрахивал ее изредка, чтобы не отвыкла от господского размера. В этом было мало смысла, ну а в чем его много?

Тем временем охранники по приказу своего майора вытолкали санитаров наружу и снова выстроились перед моргом полукругом – форменные деревянные солдатики с имбецильным уклоном. Таким образом, никто не мешал Виктору и его помощникам закончить погрузку. Пока те перекладывали в цинковые ящики еще шестерых местных обитателей, босс чирикал по сотовому телефону. Чирикал односложно: «да», «нет»…

Во мне зародилось подозрение, что теперь я, ставший бесформенным невещественным облаком, могу метнуться куда угодно, причем ни время, ни расстояние не будут иметь никакого значения. Я мог бы улавливать радиоволны, проходить сквозь стены или вообще пронзить планету и выскочить на поверхность где-нибудь в антарктической Земле Королевы Мод… но я боялся. Смертельно боялся отдаляться от своего тела. Слишком уж я привык повсюду таскать этот мешок с костями. В отличие от некоторых моих знакомых, мне попался довольно комфортабельный.

Фариа когда-то преподал мне урок истинного существования, протекающего в невыразимом одиночестве и неописуемом страхе. Сейчас что-то еще удерживало меня на краю жутчайшей бездны, у начала безвозвратного пути, на рифе, о который разбивались кошмары…

Я «видел», как Глиста бросили в цинковый ящик. Поскольку он был худым, точно кишечный паразит, в честь которого его прозвали, к нему положили и девчонку. С моей точки зрения, это было уже варварство. Душераздирающее зрелище: он и она лежали без сознания – молодые, бледные, окровавленные и даже будто бы невинные. Чем-то они напоминали мне Ромео и Джульетту двадцатого века, разомкнувших объятия в металлической могиле. Да, мне бы романы писать.

Перед тем как на мой труп примерили цинковый костюмчик, Виктор остановился рядом и некоторое время рассматривал мое мертвое лицо. Невероятно, но, кажется, оно пробудило в нем сентиментальные чувства. Еще бы – он так долго охотился за мной, и куда нас только не заносило!

Он смотрел почти нежно, и я даже заподозрил в нем некрофила. Не думал, что когда-нибудь стану жертвой этой негигиеничной страсти.

Потом произошло нечто в высшей степени странное и слегка пугающее. Потенциально пугающее – потому что тогда меня еще трудно было испугать. Виктор наклонился и принялся тщательно обнюхивать мой труп. Во всяком случае, именно так это выглядело.

До сих пор не пойму, что он искал, – может быть, запах скрытой жизни? Личинки насекомых? Первые признаки распада? Отлетающую птичку души?..

Он обнюхал меня от волос на голове до ботинок; при этом лицо у него было застывшее и абсолютно сосредоточенное, только нос подрагивал, словно выступающая часть крысиной мордочки.

По-видимому, Виктор остался доволен результатами своего исследования. Он достал из кармана хрустящий платочек и вытер им пальчики. После этого он махнул рукой, и тяжелая крышка захлопнулась. Самое смешное, что пушка осталась в моих коченеющих пальцах, как будто я сросся с нею после смерти. Гробокопателям было лень освобождать меня от одежды и придатков. Они грузили худшую разновидность мусора – отбросы эволюции.

Я мог бы без труда проникнуть сквозь крышку или частично просочиться «внутрь» ящика, но предпочел пока остаться снаружи. И наблюдал.

У этих страшненьких ребят из «Маканды» все шло как по расписанию.

Они завершили погрузку ровно в час дня – Виктор специально сверился с циферблатом своего «ролекса». В рефрижераторе четырьмя ровными рядами и в три этажа выстроились двенадцать цинковых гробов. Ирке и Глисту не повезло – они оказались в самом низу, и было весьма вероятно, что они задохнутся или замерзнут. Меня грузили последним, и мой «цинк» находился на верхнем этаже, в крайнем ряду. Между его крышкой и потолком будки оставался зазор шириной около метра.

Я регистрировал мельчайшие детали, хотя подобная информация была для меня абсолютно бесполезной. Я не мог бы сдвинуть с места даже пылинку…

Дверь будки захлопнулась; температура начала понижаться. Трое из «Маканды» сели в кабину, охрана расступилась, пропуская грузовик, и рефрижератор с мертвецами (среди которых наверняка были и «фрукты», и «мясопродукты», и «удобрения») покатил по территории психушки. «Джип» сопровождал его словно почетного гостя.

Я много раз мечтал о том, что когда-нибудь сбегу из больницы, но то, КАКИМ ОБРАЗОМ я делал это, не могло присниться даже в самом дурацком сне.

17

Пост возле ворот оказался серьезным; я понял, что у меня вряд ли были шансы прорваться любым другим способом. Да и сами ворота выглядели достаточно солидно и вполне могли выдержать удар легкового автомобиля.

Я затаился, словно бесплотный паук в центре незримой паутины. Эдакий потусторонний соглядатай. У меня не было того, что на человеческом языке называется органами чувств; несмотря на это, я мог знать обо всем, что творилось вокруг. Каждая частица Вселенной была сознательной; каждая могла стать частью моего сознания; но то было бы страшное растворение, и за каждое наилегчайшее взаимодействие с миром призраков приходилось дорого платить.

Все окружающее и я сам были потенциальным добром (продолжением существования) и одновременно потенциальным злом (пределом существования). Я не знал мотивов, в соответствии с которыми становилось реальным то или другое. Странная партия – мы играли вслепую, не имея возможности перевернуть карты…

Ладно, к черту интерпретации, обратимся к голой действительности.

А действительность была неутешительна. Меня превратили в привидение, то есть в полное дерьмо; Ирка же очень скоро могла превратиться в сосульку. Глист меня интересовал в третью очередь, но все-таки я был не прочь при случае выручить и его. Что ни говори – брат по несчастью.

Однако пользы от моего нового состояния было как от выхлопного газа. Интерактивного шоу для призраков еще не изобрели. Фариа, по всей видимости, был крут, Виктор – крут немерено, а я не мог исторгнуть из себя даже слабой струйки какой-нибудь материальной дряни.

Тем временем проскрипели ворота, рефрижератор протарахтел вдоль больничного забора и выбрался на оживленную улицу. Скорее всего, у Виктора имелась совершенно убойная ксива, потому что он плевал и на ментов, и на гаишников, разъезжая по городу с десятью трупами и двумя полутрупами в будке. В моем убогом воображении, долгое время лишенном новых впечатлений и замусоренном Флемингом, «Маканда» уже тянула на какую-нибудь вонючую спецслужбу с прикрытием в виде сельскохозяйственной конторы. Но где же, черт возьми, я слышал это корявое слово – «Маканда»?! Первоисточником могло быть что угодно – от бразильского телесериала до негритянского мифа.

За последние четыре года мой чердак столько раз превращали в гальваническую ванну, что в нем наверняка произошли необратимые изменения – вплоть до появления металлического налета на внутренних стенках черепа. Раньше я мог бы сослаться на это. Теперь же у меня и чердака-то не было, но мои виртуальные мозги барахлили по-прежнему, словно глюкавый процессор.

«Форд» катил по улице, названной именем одного славного академика.

В памяти народной он остался как враг номер один всего собачьего племени, но у меня он вызывал приятные воспоминания о группе «Павловс дог», которой мы еще в школьном возрасте терзали нетренированные уши наших предков. Музыка гремела по двенадцать часов в сутки. Днем – рок-н-ролл, вечером – диско, ночью – снова рок-н-ролл, поцелуи и романтический петтинг. Тогда все казалось важным: длина волос, ширина клеша, мальтийское или американское происхождение джинсов. Что скажете сейчас, мои повесившиеся друзья, мои спившиеся подруги?

Да, славные были денечки – время запретных плодов, которые мы спешили сорвать с жадностью отлученных от рая. Потом запретный сад обнесли, и жить стало намного скучнее…

По-моему, я окончательно трансформировался в «сущего» (сучьего) ангела и редкостную скотину. Кажется, теперь я понял, почему настоящим ангелам чихать на нас и на наши молитвы. Примерно так же, как нам – на благополучие микробов. Мы думаем только о собственной шкуре. Я вот, например, совсем забыл о моей замерзающей девчонке. Похоже, я смирился с тем, что рано или поздно она присоединится ко мне. Так и будем порхать с нею в астрале, словно тучки небесные, вечные странники…

И тут я «почувствовал»: что-то происходит в одном из цинковых ящиков. В том, который стоял сверху и с краю. В нем покоился один очень хорошо знакомый мне организм. Я метнулся туда значительной своей частью и понял, что присутствую при жутковатом перерождении.

В трупе возобновился некий обмен веществ, но это не имело ни малейшего отношения к биологии. Скорее, мертвец напоминал сейчас разоренный муравейник, занятый срочным восстановлением самого себя, только вместо муравьев работали незримые агенты двух египетских крестов, лежавших в кармане моих джинсов.

Никто не обыскал скончавшегося психа – и слава Богу! Впрочем, со славословием я немного поторопился, потому что испугался. Испугался, даже находясь вне пределов физического. Я, трусливое создание, боялся того, чем могло стать существо с трансформирующейся плотью, которое находилось где-то рядом. Как будто у меня был выбор!

Вообразите, что испытал бы Грегор Замза[10]10
  Грегор Замза – персонаж новеллы Франца Кафки «Превращение».


[Закрыть], если бы он присутствовал при самом ПРЕВРАЩЕНИИ? Так вот, мне было в сотню раз хуже. Я прикоснулся к вещам абсолютно чуждого происхождения. Я почувствовал их влияние, притяжение, власть темной половины – более сильную, чем липкие узы кошмаров, снящихся человеку. Потому что этот кошмар снился уже не человеку. Он снился «анхам», андрогинам, вневременным тварям изнанки. Они предлагали жизнь взаймы, но в этой сделке было что-то бесконечно страшное, непоправимое, порочное, извращенное…

Короче: я «увидел» потоки лимфы и размороженные ручьи крови. Каждый из крестов, лежавших в кармане джинсов, уже не был просто куском вещества с четко очерченными границами. Вдвоем они делали в два раза быстрее то, с чем справился бы и один «анх». Кажется, я обнаружил причину необъяснимого «долголетия» и неуязвимости Виктора и прочих охотников герцога (здесь мне поневоле приходится прибегать к терминологии моего гребаного биографа – он пытался писать о том, что не может быть зафиксировано в сознании и является лишь неистощимым источником ассоциаций).

Тени «анхов» разрастались; их энергия пронизывала джинсовую ткань и проникала в труп, соединяя фрагменты раздробленных костей; дьявольская алхимия растворяла свинцовые пули; тяжелый металл выводился наружу в виде мельчайших капель, которые скатывались по телу, как ядовитый дождь, поливающий разрушенную Хиросиму. Из загрязненного окружающего воздуха «анхи» извлекали чуть ли не все элементы таблицы Менделеева. Более того, до меня вдруг дошло, что кресты обладают способностью считывать генетический код. Они не только считывали, мать их так, но и изменяли его! Тогда я еще не представлял, к чему это приведет.

Поврежденная органика поразительным образом восстановилась за какие-нибудь десять-пятнадцать минут. Спустя некоторое время на теле практически не осталось следов трех огнестрельных ранений. И все сильнее этот муляж, подготовленный к новой жизни, притягивал меня. Сопротивляться было невозможно – законы гравитации распространяются и на падших ангелов.

Власть темной половины. Я не понимал до конца что это, но чувствовал неодолимый зов. Словно запах желанной самки. Словно шепот колдуна в гаитянских джунглях. Словно крик птицы за облаками… Кто-то (не важно кто) уже произнес «хекаи»[11]11
  Из египетской мистики.


[Закрыть] – слово власти.