Текст книги "Когда был Лютер маленький, с кудрявой головой…"

***

Следующая сказка представляет интерес, потому что она пришла из Ватиканья, и показывает, что и там было немало сочувствовавших Лютеру и его нелёгкой борьбе за счастье людей во всём мире.

Как один Лютер двух пап перехитрил

Задумал Папа Юлий II построить себе новый дом, потому как старый совсем вышел из моды. И построил. Правда, из-за этого не хватило денег на амбициозный проект по возведению величайшего в мире собора, посвящённого святому Петру. Поскольку повышать налоги, а потом подавлять восстания недовольных Папе уже порядком наскучило, он стал выдумывать что-нибудь новое да эдакое.

И выдумал Папа Юлий II индульгенцию. Ватиканцам должно было понравиться это изобретение Папы, повышавшее уровень комфорта и политкорректности в общении с Церковью: во-первых, не надо было тащиться в собор и вымаливать там у Бога прощение, а во-вторых – отпадала необходимость рассказывать в церкви про свои прегрешения незнакомым людям. При покупке индульгенции все грехи аннулировались, и можно было грешить по-новому – пока тяжесть вновь накопившихся грехов не заставит подумать о покупке следующей индульгенции. При самых оптимистичных взглядах на греховность человека, всё равно выходило, что деньги на собор св. Петра должны были собраться довольно скоро.

Был в то время в германских землях хитрый мужичок, Лютером прозывавшийся. Прознал он, для чего индульгенции сии выдуманы, не по нраву пришлась ему эта затея: собирать в его родной Германии деньги на амбициозный проект, который будет осуществлён в далёкой Италии – вряд ли много немцев увидят его. И вот что Лютер придумал: в октябре 1517 года он прибил к дверям собора в Виттенберге свои 95 тезисов, в коих раскритиковал индульгенцию. Расчёт был верным: не шибко грамотный, но весьма обстоятельный немецкий бюргер, не вникая в смысл написанного, должен был проникнуться масштабностью и основательностью проделанной работы. Ожидания оправдались – с каждым днём количество сторонников Лютера возрастало, и скоро уже большая часть Германии была увлечена идеями виттенбергского профессора.

Когда из германских земель резко сократился поток денег от индульгенций, папский престол весьма озаботился сложившимся положением. Но к тому времени изобретатель злосчастной индульгенции Папа Юлий II своевременно умер, предоставив решать проблему своему преемнику – Льву X. Тот недаром прозывался Львом – был нрава сурового и решительного. Намереваясь пресечь опасные брожения в Германии, новый Папа прорычал: «Призвать немедля пред очи мои этого еретика Лютера! Ужо я его на огоньке-то подкопчу!». Следует заметить, что практика копчения на медленном огне папским престолом своих оппонентов – от какой-нибудь сельской ведьмы до профессора Пражского университета Яна Гуса – была к тому времени освящена многовековой традицией.

Но Лютер почему-то отказался ехать в Ватикан, а от посланных за ним судебных приставов ловко скрывался, пользуясь крайней раздробленностью Германии. В то время как иноземные приставы застревали на каждой из миллиона границ, выправляя себе визы, Лютер, пользуясь знанием местности и германского языка, быстро перемещался из одного курфюршества в другое.

Преследование Лютера по всей Германии сыграло злую шутку с Ватиканом: так бы Лютер сидел себе спокойно в Виттенберге и никуда бы свою ересь не распространял; но теперь, благодаря его вынужденному турне по немецким землям, новое учение сделалось весьма популярным в стране.

Несмотря на недостаточное финансирование, собор св. Петра продолжал возводиться, благодаря авторитету Микеланджело и усердию делла Порты, Виньолы и Бернини, и, наконец, к XVIII веку был достроен.

Лютер и народная любовь

Мартин Лютер преподавал в Виттенбергском государственном университете. Работал, ничем от других менторов не отличался, так же ходили студенты на его лекции, как и на другие, так же пропускали.

А когда Лютер совершил Реформацию, все тут же его зауважали – стали приглашать в престижные высшие заведения в Германии и за рубежом; на лекции Лютера, которые теперь назывались проповедями, народ со всей Германии повалил.

Кто-то из местных остроумцев дал Мартину Лютеру титул «Отец всех студентов». Что тут началось! Все наперегонки принялись титулы Лютеру давать, да копирайты на них ставить. Допридумывались до того, что некто предложил величать Лютера «Отцом всех детей». Но тут уж сам Лютер вмешался, не позволил: мол, что тогда мужья на своих жён подумают. Наконец, решили Лютера просто «Отцом всех» прозвать и поскорее перейти к следующей стадии возвеличивания.

И тут все наперебой принялись делиться воспоминаниями о своей давней дружбе с Лютером, о том, что с пелёнок его помнят и прочее. Но и здесь договорились до того, что о младенчестве вождя мирового протестантизма вспоминали люди моложе его. Тогда решили выбрать из мириад воспоминаний несколько десятков самых правдоподобных и канонизировать их – и успокоиться на этом.

И тогда придумали…

Но тут, наконец, Мартину Лютеру надоело всё это народное творчество, и он под страхом кары Божьей и под угрозой смертной казни запретил мифотворчествовать.

«Лишь диктаторам да тиранам пристало окружать себя плотным туманом пустого славословия. Вот пусть для них льстецы и стараются», – говорилось в декрете, запрещавшем любое творчество, устное или письменное, направленное на создание кумиров и ложных богов.

После обнародования этого декрета Статистическое бюро Священной Римской империи Германской нации опубликовало отчёт об увеличении иммиграции льстецов, пустомелей и словоблудов в страны с тираническими и диктаторскими режимами.

Тем временем противники Лютера не сидели сложа руки. На плановом съезде тиранов и диктаторов, проходившем в Зимбабве, молодой Пиночет выступил с блестящим докладом, в котором доказывал, что славословия и мифотворчество развивают в народе фантазию и сообразительность. А эти качества весьма полезны в достижении основной цели любого тирана и диктатора – мирового господства.

Лютер ускромняет церкви

Сидит однажды Лютер у себя в кабинете, декрет очередной пишет. Тут секретарша ему докладывает, что какой-то матрос к нему пришёл, аудиенции просит.

Лютер очень уважал матросов – они одни из первых поддержали Великую Октябрьскую Протестантскую Реформацию. И, кстати, первым, кто прочитал 95 тезисов, прибитых Лютером к дверям Виттенбергского собора в октябре 1517 года, был моряк с курляндского галеона. Моряки, по мнению Лютера, вообще были сторонниками прогрессивных идей: ведь это они раздвинули границы известного мира, открыв Америку и морской путь в сказочную Индию, за которой виднелись уже берега таинственного Китая, они были в авангарде всех революций, конкист и крестовых походов.

Но что же матрос, ожидавший аудиенции у Лютера? А он оказался эмиссаром, направлявшимся в провинцию претворять в жизнь постановления I Собора протестантских депутатов, а именно: секуляризация (экспроприация) церковных земель и уменьшение поголовья католических священников.

Видно было, что этот бравый матрос, прибывший с Балтики, из Любека, был малым смышлёным, но в сухопутных делах смыслил немного, поэтому ему требовались чёткие инструкции.

…Лютер ходил по комнате, чеканя каждое слово, а моряк, высунув язык, прилежно всё записывал на кусочек пергамента:

–… Шестое – поповские одеяния раздать нищим, седьмое – мощи отдать в анатомические театры. Итак, повторим ещё раз: первое – церковные земли раздать крестьянам, второе – монастырские мастерские отдать ремесленникам, третье – сами монастыри перепрофилировать в пансионаты и санатории, четвёртое – церковные украшения раздать женщинам, пятое – монастырские погреба предоставить ландскнехтам… Всё записал? Отлично!

Энергично и с реформационным задором принялись за работу лютеровы эмиссары во всех уголках Германии. Когда же после всех этих раздач в церквях остались лишь голые стены, Лютер произнёс свою знаменитую фразу:

– А и так хорошо! Вот это я называю реформационным аскетизмом.

И впредь, в противовес утопавшим в роскоши храмам старого режима, протестантские церкви украшались единственно скромностью – как и подобает невесте Христовой.

Лютер и печник

Когда Мартин Лютер стал знаменитым проповедником и победил в Германии почти всех своих врагов, он стал калёными доводами выжигать из германского общества пороки, укоренившиеся за долгое время господства католической церкви. Он жёг глаголом сердца людей и замораживал существительным их умы, всё ещё одурманенные опиумом католического мракобесия.

В свободное же от работы время Лютер любил ходить в народ, дабы посмотреть на местности на плоды своей неустанной деятельности. А чтобы не быть узнанным, он то женщиной, то моряком, то мастеровым каким переодевался.

Однажды замаскировался Лютер под весьма просвещённого человека эпохи Возрождения и пошёл в народ. Долго ли, коротко ли шёл, но набрёл он на хижину печника. Печник жил тем, что печи из кирпича складывал, да на рынок отвозил продавать. Тем и кормил свою огромную семью.

И вот, подступает к печнику Лютер, за жизнь говорить с ним принимается, всё чин по чину: как, мол, живёшь, с кем дышишь? И всё такое прочее. А как узнал, что печник товар свой на рынок продавать отвозит, не удержался и возопил:

– Ну и дурак же ты идиотский, трудовой человек! Отчего же ты насилуешь естество своё, да быков своих надрываешь?! Почто же ты, пещерный человек, по домам налегке не ходишь, мастерство своё люду не предлагаешь, заказы на дому не исполняешь?

Обиделся мужик речам незнакомца (не знал, темнота, что сам Мартин Лютер перед ним вот так запросто стоит!) и молвит в ответ:

– Да сам-то ты хто таков? Ишь, вона, выискался умный, из города, небось, приехамши! Сам маленький, плюгавенький, а мужика-от горазд учить, будто Геркулес какой! А поди-ка ты, мил человек… (в разные стороны, куда-нибудь подальше от этого места – так приблизительно можно перевести последующие слова), пока мне что-нибудь под руку не подвернулось!

Лютер, понятное дело, на речи мужичьи обиделся, но вида не подал. Решил он печнику ещё один шанс дать:

– Ну ты не кипятись так, рабочий класс, охолонись.

И потом с этаким хитрым прищуром спрашивает:

– А что ты думаешь о победе мирового протестантизма?

– Ух ты, чёрт плешивый, привязался ведь! Да клал я печь на твой мировой протеизм! Поди прочь, терпенье моё заканчивается!

Тогда Лютер парик да очки эффектно так снимает и просто, по-будничному, говорит:

– Эх, старче! А ведь Лютер я.

А из-за спины его охрана появляется.

– Лютер! – Так и сел старик. На десять лет. Без права переписки.

Как Лютера в Виттенбергскую библиотеку не пустили

Однажды Лютер, как обычно, пришёл в городскую библиотеку Виттенберга, чтобы продолжить изыскания в трудах древнеримских авторов критики католичества и пап ватиканских. Но у самого входа путь ему преградил часовой (Лютер и позабыл, что после победы протестантизма в отдельно взятом городе, в виду угрозы со стороны реакционных сил, он сам распорядился в ключевых местах города расставить бдительных часовых).

– Ваш читательский билет! – потребовал часовой и выставил вперёд пику, на которую следовало наколоть оный документ.

– Да нет у меня никакого читательского билета! – возмутился вождь мирового протестантизма. – Потому что, во-первых, я не знаю, что это такое, а во-вторых, потому что я сам Мартин Лютер!

– Борода-то у тебя, конечно же, знатная, лютеранская, – рассудительно молвил часовой. – Да только знаешь ли, гражданин, сколько шляется таких знатнобородых проходимцев? Время-то нонче неспокойное, каждый на всякое горазд.

Сколько шляется проходимцев, обзаведшихся такой же бородой, как у него, Лютер не знал, а то, что время «нонче» неспокойное, Мартин прекрасно понимал, ибо сам к тому некоторые усилия приложил. Но, всё ж, вышеприведённые размышления – авторские, а Лютер тем временем успел осерчать и даже принялся кричать громким голосом:

– Да что ж ты, сардель пиковая, себе позволяешь! Да как ты, родственник дьявола, мне перечить осмеливаешься! Да сто чертей и двести ватиканских кардиналов тебя задери! – и прочее в той же тональности.

Пред часовым стояла дилемма: выслушать всю речь незнакомого ему бородатого мужчины до конца или прервать вдохновение незнакомца в самой грубой форме. Страж почему-то выбрал второй вариант: ловким движением он прижал разошедшегося оратора пикой к стене и угрожающе произнёс:

– Ты, эт, дядя, тут не шуми, а то я не посмотрю…

Чего он не посмотрит, часовой пока не придумал, потому сменил тему:

– А то ведь я таких всяких… тилигентов порубал за свою жисть очень даже предостаточно!

Оценив уровень решимости пикинера, Лютер решил сменить тактику:

– Ну ладно тебе, служивый, не кипятись ты уж очень. Вижу, что службу ты свою знаешь. Да я вообще думал, что это баня… А сам я читать вовсе не умею. И, освободившись из ослабших объятий пики, бросился бежать, подумав на прощанье: «Читать, может, я и не умею (что, допустим, неправда), но писать очень даже могу».

На следующий день Лютер написал декрет, согласно которому все часовые были собраны в маршевые батальоны и отправлены на самый дальний театр самых тяжёлых боевых действий. Благо, театров этих хватало и даже кое-где стали появляться оперы.

Лютер и ходоки

Когда завоевания Великой Октябрьской Реформации прочно стояли на фундаменте доверия и поддержки широких протестантских масс, а триумфальное шествие протестантизма по Германии было уже практически завершено (лишь на юге баварцы да швабы продолжали бессмысленное сопротивление), неожиданно разразилась Крестьянская война. Чего добивались крестьяне – никто так и не понял, ибо не пытался: кому интересно, что там хочет или чего не желает низшее сословие подлых людишек. Однако же всё больше замков пылало в огне, всё больше благородных рыцарей болталось на деревьях, и поневоле приходилось воспринимать сие недоразумение всерьёз: скликать со всех концов земли германской доблестных рыцарей и, используя дыбу и отравляющие вещества, жестоко подавлять крестьянский бунт.

Лютер, тем временем, много работал в своём кабинете, прессу не читал и только по рассказам служанок, приходивших с рынка, имел поверхностное представление относительно происходящего, казавшегося таким далёким, словно из другого мира.

Но настал день, когда и в дом Лютера пришла крестьянская депутация. Перед дверью толпилось с пару десятков крестьян в окровавленных одеждах, с топорами и вилами – всё как полагается. Когда Лютеру доложили о приходе нежданных визитёров, он опечалился их появлению и с грустью подумал о том, что теперь его хрестоматийный труд «Государство и Реформация» так и останется недописанным.

Но вместо того чтобы с порога начать кричать дурными голосами, грабить, жечь и вешать, крестьяне осведомились, могут ли они видеть Лютера. Им было предложено разуться, оставить свои сельскохозяйственные инструменты в прихожей, после чего их проводили в кабинет хозяина.

Лютер напоил гостей чаем, а после этого вежливо осведомился, кто они такие и зачем пришли. Самый главный – борода его была спутана пуще прочих – важно ответствовал:

– Ходоки мы, пришли издалёка. Хотим, чтобы ты рассудил всё по справедливости: почему нас все притесняют, а не мы всех, и как эдак сделать, чтобы стало наоборот. Ведь если всех господ, да попов, да городских перерезать (как мы это сейчас делаем), то и притеснять станет некого.

– А почему ко мне пожаловали? – спросил Лютер и не стал добавлять, что принадлежат они, вроде как, к враждебным классам.

Но крестьянская смекалка оказалась не легендой, распространяемой зловредными прото-иезуитами (самих иезуитов дьявол изобрёл чуть позже), и крестьяне догадались о второй части лютерова вопроса.

– Ну, об этом, барин, ты не беспокойся: ведь мы с тобой занимаемся одним делом – вспахиваем. Мы – землю, а ты… Это… Как енто его…

– Тучные нивы науки, – вовремя вспомнил Лютер случайно когда-то виденный им учебник для старших классов крестьянской школы. И совсем глубоко втайне (чтобы на этот раз крестьянская смекалка оказалась бессильной) он порадовался, что хоть кабинетные учёные, написавшие учебник, не знают, что тучные нивы вспахивать нельзя, но крестьяне не знают, что такое эти самые тучные нивы.

– Вот! Точно! – радостно завращал зерцалами и широко заулыбался предводитель, а за ним и все остальные.

Тогда Лютер принялся ходить по комнате (он всегда так делал, когда слегка волновался) и мягко укорять ходоков, увещевать их вообще никого не резать, и крепко-накрепко запомнить: родителей да правителей не выбирают. Те же, кто бунтует против издревле заведенных обычаев – восстают против самого Господа.

Крепко задумались крестьяне и смущённые покинули дом Лютера. На прощание обещали исправиться и сдержали своё обещание: стали проигрывать сражения и, в конце концов, вовсе усмирились. С тех пор оставшиеся в живых крестьяне твёрдо помнили заветы Лютера и более не бунтовали.

Лютер же после ухода гостей сел за письменный стол и принялся писать свою знаменитую статью «Против кровопийц и мятежников-крестьян». В ней говорилось о том, что крестьянство является классом консервативным, и через это может стать опорой для всех контрреформаторских сил, для тех, кто заинтересован в удушении молодого протестантского государства. А посему архиважной задачей является объединение под знаменем протестантизма всех прогрессивных сил для того, чтобы дать отпор мятежникам. Статья завершалась пламенным призывом «повесить, непременно повесить как можно больше крестьян, да попов папских – зловредных подстрекателей».

«Да, непростые то были времена, но уже занималась заря нового мира, и не за горами было светлое будущее», – добавляла сестра Лютера, любившая рассказывать спустя много лет это семейное предание.

Лютер и рыцарские поединки

Мартину Лютеру очень нравились рыцарские поединки. Но отличаясь от консервативных монархов и косных феодалов прогрессивностью взглядов и пытливостью ума, вождь мирового протестантизма прославился введением в поединки множества новшеств. Раньше как было: съедутся рыцари на турнир и начинают дубасить друг друга с вариациями, которые ко временам Лютера порядком уже наскучили публике, успевшей за столь долгое время выучить все эти незамысловатые сценарии наизусть.

Лютер стал вводить свои нововведения постепенно, как и подобает любому мудрому вождю, стремящемуся остаться в веках. Сначала он заставил благородных рыцарей сражаться с толпой простолюдинов. Но Лютер понимал, что нужны революционные идеи, которые позволят разорвать оковы традиционных схем.

И тогда на песок турнирной арены, обильно политый рыцарской, а впоследствии и простолюдинной кровью, вышли хитроумные механизмы. В первом такого рода поединке отважный рыцарь сражался с шагающим механическим пианино. Следующие схватки, которые становились одна интереснее другой, происходили с участием более совершенных машин. Рыцари бились с роботами, страдающими отклонениями в микросхемах, и от этого свирепыми более обычного, схватывались насмерть с роботами, порождавшими из нутра своего других роботов. Естественным развитием темы был бой рыцаря в паре с самосвалом против рыцаря, поддержанного асфальтоукладчиком.

Апофеозом обновлённых рыцарских турниров был поединок турбулентного потока, получившего «двойку» по арифметике, с теоремой Пифагора, выигравшей гонки на велосипедах.

Один раз Лютер милостиво изволил лично принять участие в одном из поединков, сражаясь с ехидной – экзотическим зверем, привезённым из южных морей. До сих пор благодарные потомки помнят тот эпохальный поединок, когда человек наконец-то победил маленького зверька. И это был великий человек.

Лютер в Испании

Все знают, что Мартин Лютер был в Испании ещё во времена своей студенческой молодости. Но мало кто знает, что Лютер посетил Испанию уже после изобретения им протестантизма. Инкогнито, конечно же. И не ради праздного любопытства он ездил в этот оплот католицизма, но хотел вождь всех протестантов разузнать, готовы ли испанские трудящиеся свергнуть вековое иго католической церкви, способны ли воспринять прогрессивное учение протестантизма.

Выучив галисийское наречие испанского языка и переодевшись в португальского матроса, он нанялся на шведский корабль, плывший в Севилью с грузом жёлтых полосок, нашитых крест-накрест на синие ткани. Прибыв на место, он направился в ближайшее средоточие местного пролетариата – в портовый трактир, дабы разузнать настроения испанского рабочего класса.

Несколько часов спустя, после смешивания мадеры с хересом, шлифования портвейном, после драки с моряками с генуэзской боевой галеры, после знакомства с андалузской красоткой – работницей красного фонаря и ложа, он установил, что, в принципе, когда-нибудь, в необозримом будущем, возможно, вследствие великих потрясений, ныне несознательные испанские трудящиеся массы с радостью примут прогрессивное учение протестантизма, свергнут власть короля и католической церкви и построят у себя протестантское государство. Но сейчас им, в принципе, и так хорошо: жизнь стабильна, вино дёшево, а над всей Испанией безоблачное небо.

Кстати, относительно безоблачного неба над Испанией был у Лютера один вопрос, на который сам он не мог ответить. Над всей Испанией, и впрямь, постоянно светило солнце, лишь изредка закрываемое случайной тучкой, но местные метеосводки упорно твердили, что страна пребывает в перманентной власти циклона, нещадно поливающего всю территорию королевства дождём, а кое-где и побивающего её градом.

В один из этих прекрасных солнечных дней посчастливилось Лютеру познакомиться в Гибралтаре с одним учёным голландцем, прибывшем в метрополию для получения правильных учебников по истории для Лейденского университета. Этот голландец и объяснил Лютеру сей когнитивный диссонанс, учинившийся меж реальностью и метеосводками. Дело в том, что однажды испанский Гидрометцентр сообщил, что над всей Испанией безоблачное небо, и тут же прилетел с Канарских островов один не в меру ретивый генерал, устроил мясорубку, изобрёл «Фалангу» и пятую колонну, назвался каудильо и правил долго и счастливо, и умер в один день. В общем, своеобразный был персонаж местной истории.

С тех пор, опасаясь очередных пассионариев с Канарских островов, король испанский строго-настрого запретил метеорологам широковещать народу о ясных погодах и безоблачных небесах и вообще повелел забыть о солнце в своих метеосводках. Пассионарии – они, конечно, пассионарны, рассудил мудрый король, но летать с Канарских островов в ненастную погоду не любят, как и ординарные подданные.

После этого указа путчи в Испанском королевстве более не случались, и уже даже старожилы не могли их припомнить (хотя, что в этом удивительного: старожилы никогда ничего не могут припомнить, и, кажется, сугубо для этой функции они и были созданы Господом).

Лютер же из всего этого сделал вывод, что средства массовой информации представляют собой невиданную и ещё никем вполне не осознанную силу, и решил взять её на вооружение.