Текст книги "Когда был Лютер маленький, с кудрявой головой…"

Как Лютер злокозненный план папы ватиканского разрушил

Сидит однажды коварный папа Абунданций X в своём Латеранском дворце после сытного обеда, жирным пальцем в зубах ковыряется, да картины своих гениальных продажно-придворных живописцев разглядывает. Водит ленивым взором по живописи и вдруг начинает мрачнеть. Заметил это кардинал, отвечающий за папское настроение, и тут же отправляет легата за кардиналом по чрезвычайным настроениям папы. Прибегает чрезвычайный кардинал, спрашивает папу, зачем их преосвященство лоб хмурить изволит, не стряслось ли чего? Папа обводит рукою картины и молвит с лёгким удивлением, грозившим перерасти (уж это кардинал хорошо знал) в яростное негодование:

– Что-то Иисус, Господь наш, изображён везде каким-то… нищим? Да и апостолы вид имеют прямо-таки… неподобающий. Право же, как крестьяне какие-то ободранные, а не ученики Спасителя нашего. А вот… вон там, Иоанн Креститель – ну откровенно не респектабельный вид. Кто ж его, спрашивается, допустил крестить самого Сына Божьего?!

В общем, разошёлся не на шутку Абунданций, а потом повелел, чтобы всё это нищебродство убрать и нарисовать всё как подобает. И чтобы ни одного прежнего, неправильного, изображения, ни скульптуры не осталось, дабы не смущать последующие поколения. Ясное дело, как папа ватиканский повелел, так всё в точности и исполнили. На всех картинах Христос отныне представал в богатых одеждах, да в чертогах просторных. Апостолы же вокруг Спасителя, аки придворные блестящие, толпились. Глядя на новое искусство, любой человек неминуемо должен был осознать и проникнуться величием Христа и Церкви его истинной, католической. А то, что в Библии была изложена иная, прежняя версия, до этого никому и дела не было – ведь книга была написана на староватиканском языке, никто его уже и не понимал, ни народ, ни сам папа с кардиналами.

Но наивно папа полагал, что его нечестивое деяние останется без последствий. В прежние времена обычно так и получалось, но с появлением на исторической сцене Лютера, ни один коварный план Ватикана не оставался безнаказанным.

Узнал Лютер про новую проделку папы ватиканского и перво-наперво разразился ядовитой инвективой:

«Ватиканские святоши, – писал он, – давно презрели все заповеди Христовы и проживают жизнь свою нечестивую в роскоши, избегая умеренности, будто какой заразной болезни. И вместо того чтобы вернуть церкви изначальную скромность, они решили, что легче, исказив традицию, сделать Иисуса с апостолами богачами, нежели самих себя – бедняками. Очень неудобен этим так называемым правоверным христианам основатель христианства – ещё бы: ведь он был беднее любого нынешнего самого захудалого иерарха. Господь наш говорил, что церковь – это невеста, а невесте подобает скромное одеяние. Католические же храмы подобны разряженной блуднице. Думается мне, будь ватиканские клирики чуть святотатственнее, то переписали бы и само Святое Писание, указав, что Иисус родился не в хлеву, а в великолепном дворце, как и полагается Сыну Божьему».

Не знал Лютер, что ватиканские клирики давно уже не читали Библию, и не переписали её отнюдь не из-за остатков совести.

Естественно, инвектива до адресата не дошла – придворные побоялись даже намекнуть Абунданцию о её существовании. Зато в ответ на лютерово послание кардинал, ведающий едкими ответами врагам веры католической, отправил телеграмму следующего содержания: «хоть лопни зпт еретик богомерзкий тчк всё равно во всей державе ватиканской не осталось ни одного неправильного изображения и изваяния спасителя и его последователей тчк».

«Больше не осталось, говорите? – злорадно подумал Лютер, прочитав телеграмму. – Зато у нас очень даже предостаточно осталось. Вон, вся Дрезденская галерея забита картинами на библейские сюжеты».

И повелел Лютер наладить контрабанду репродукций картин и копий статуй прежних, дореформенных, Христа, учеников его и последователей. И наводнился чёрный рынок ватиканский ими, и метался папа ватиканский Абунданций X по своему логову в бессильной злобе.

От расстройства слёг Абунданций и вскоре помер, а вслед за ним похоронили неудачную затею с обновлением библейских образов.

Покушение на Лютера

Однажды Мартина Лютера пригласили выступить перед студентами в Гейдельбергском университете. А о том, что Гейдельберг кишит католиками и откровенно католическими фанатиками, предупредить забыли.

И вот, выступает Лютер перед студенчеством, вдохновение его постепенно охватывает, аудитория уже почти и дышать перестала… И вдруг, бац! Прилетает откуда-то стрела и руку лютерову насквозь пронзает. Тут, ясное дело, скандал, все принялись хулигана искать, организаторы обступили Лютера, извиняются за конфуз такой. А когда выяснилось, что стрела отравленная, то тут уж устроители встречи и не знали, куда глаза девать, стоят потупившись и мычат что-то.

Стрелявшего, ясное дело, не нашли – возможно ли такое, чтобы в католическом городе разыскали католического фанатика? Но зато нашли какую-то подслеповатую старушку, обвинили её в попытке покушения, а заодно и в колдовстве, и сожгли как можно скорее. В этом у католиков практика была богатая.

Уезжая, Лютер произнёс свою знаменитую речь:

– Я, конечно же, всё понимаю – католический город и всё такое, но вы уж меня извините.

Некоторые находят эту речь немного сумбурной. Но кто-нибудь за всю историю человечества смог произнести речь лучше, имея в руке отравленную стрелу?

Как Лютер папу ватиканского одолел, но пощадил

За то время, пока Лютер проповедовал протестантское учение, успело смениться несколько ватиканских пап. И каждый из них старался как-нибудь уязвить Лютера: то от церкви его отлучит, то на диспут пригласит с тайной целью изжарить его на костре, то искусного кардинал-диспутанта на него натравит, то вообще подошлёт тайного легата и тот будет всю ночь увещевать Лютера отступиться от ереси, и на следующее утро Мартину придётся идти на работу совершенно невыспавшимся, с красными глазами.

Но далее всех зашёл один папа, имени которого и называть-то не хочется. Среди прочей хулы не высшей пробы, он утверждал, будто зачат был Лютер, когда отец его пришёл домой пьяным и набросился на мать его. А родился, мол, Лютер и вовсе в хлеву – выпал из чрева материнского прямо в навоз.

Это были серьёзные, даром что лживые, обвинения. Иной кто на месте Лютера мог бы и не выдержать, но в том-то и дело, что на месте Лютера был сам Лютер. Оттого вождь мирового протестантизма преспокойно ответил, что при акте зачатия папа ватиканский находиться не мог, но если бы, сверх всякой логики, и находился, то следовало бы почитать его тогда отчаянным извращенцем, подглядывающим за тем, что люди порядочные стараются скрыть. Что же касается рождения, то святой отец ватиканский, окончательно погрязший в роскоши и разврате, вероятно, запамятовал, что Спаситель наш Иисус Христос был рожден именно в хлеву.

Ответа лютерова папа ватиканский вынести никак не мог: он-то думал (как, впрочем, испокон веков думают многие сочинители бранных и клеветнических наветов), что посрамит и посмеётся над оппонентом, и тот, обхвативши голову руками, зарыдает и заскрежещет зубами от бессильной злобы. Но, получив отпор, превосходивший по силе слова сам навет, папа ватиканский твёрдо решил так этого не оставить. И решение своё закрепил в чрезвычайной энциклике, составленной на внеочередном конклаве.

В этой энциклике объявлялся Крестовый поход против протестантизма. Но все, вплоть до последнего церковного сторожа, прекрасно понимали, что поход сей направлен непосредственно против Лютера, что уязвлённый папа хочет поквитаться с посрамившим его обидчиком.

Тут сразу же выявился досадный конфуз: в предыдущих Крестовых походах наиболее боеспособной частью крестоносного воинства были как раз германцы. Теперь же они, в большинстве своём, собрались под знамёна Лютера. Но ярость папы, вошедшая в поговорки (которые, к счастью, не дошли до наших дней и теперь блуждают где-то в XVIII веке), не знала ни пределов, ни целесообразности. «Лютер должен быть уничтожен», твердил папа и наконец утвердился в идее, что не поскупится ради достижения заветной цели ни деньгами, ни солдатами. Гнев настолько затмил разум папы ватиканского, что он решил сам возглавить войско.

Битва состоялась у городка Новое Мегиддо. Не буду утруждать читателя подробностями сражения… Хотя, почему бы и нет.

Итак, папское войско выстроилось в форме тиары. Протестантскому войску ничего не оставалось, как выстроиться в форме вопросительного знака. В те времена изысканность формы построения войска ценилась весьма высоко, и считалось, что армия, выстроенная в наиболее прихотливом порядке, обречена на победу.

Загремели барабаны, заиграли флейты, и войска пошли на сближение. Сражение обещало быть жарким, но тут случилось непредвиденное: папа ватиканский, командовавший отрядом элитной кавалерии, сжигаемый иррациональной яростью, нарушил общий порядок своего войска, вырвался неожиданно вперёд и устремился на правый фланг протестантского войска, где с отдельным отрядом пикинёров стоял Мартин Лютер. Но вместо того чтобы погибнуть на пиках, всадники во главе с папой попали в болото, где, по большей части, и утонули.

Впрочем, сам папа остался жив, был схвачен и приведён к Лютеру. Тут-то ярость папы ватиканского сменилась страхом, взмолился он:

– Не вели казнить, вели слово молвить!

А слово-то какое молвить – того не знает. Так и стоит: рот раскрывает, глазами хлопает.

– А! Вот: не убивай меня, а я тебе пригожусь, – придумал, наконец, папа ватиканский.

Впрочем, Лютер и не собирался убивать папу ватиканского. Правда, и что делать с ним, он не представлял. Но теперь, раз уж сам папа придумал выход из этой ситуации, то пусть теперь и пригождается как хочет.

И стал с тех пор папа советником при Мартине Лютере. Где какую хитрость выдумать или извернуться требуется – тут бывший папа ватиканский был незаменим. Но вскоре Лютеру в тягость стала такая политика, основанная на лжи, лицемерии и изворотливости. Но и тут бывший папа ватиканский сам нашёл решение – он скончался. Стар уже был изрядно.

И Мартин Лютер, втайне радуясь, со сдержанными почестями отправил тело бывшего папы ватиканского обратно в Ватикан.

Что Лютер увидел в телескоп

Случился однажды у Мартина Лютера День Рождения. Прознал про то его друг, курфюрст Саксонский, у которого, как раз в ту пору и гостил Лютер, и подарил вождю мирового протестантизма телескоп. Обрадовался именинник и тут же, не дожидаясь ночи, побежал на самую высокую башню замка, поставил там телескоп и принялся в него глядеть. И увидел он одну прелюбопытнейшую сценку.

Ветер, резвясь и кувыркая высоко в небе амуров и херувимов, подлетел к Солнцу и говорит:

– А что, брат Солнце, не хочешь ли ты испытать, кто из нас сильнее? Я лично не боюсь: ведь я знаю, что сильнее всех на свете – это я.

Солнце ему в ответ:

– Что ж, давай посоревнуемся.

Из этого диалога Лютер понял, во-первых, что телескоп приближает не только объекты, но и звуки, а во-вторых, что Ветер – изрядный нахал и задира, а Солнце – разумно.

Нетерпеливый Ветер, конечно же, вызвался первым показать свою мощь и удаль. Собрал он воедино всех своих бореев с аквилонами, напыжился, да как принялся дуть изо всех сил, стараясь сдуть Солнце за горизонт или в космос. Но Солнце не даётся: ухватилось оно лучами за облака и никуда улетать не собирается. Дул ветер, дул, да вскоре и притомился. Притих, отдышаться не может.

Пришло время и Солнцу показать, на что оно способно. Схватило оно в пучок все свои лучи, да как начало жарить. Ветер держаться было принялся, да куда там: вспотел немилосердно и пролился дождём прямо в Море, что под ним раскинулось. А Море давно уже ножички на Ветер точило – не давал он спокойно жить, одни волнения от него Морю были. Не упустило Море своего шанса и так насолило ветру, что он потом много дней эту соль из себя выпаривал в бане, спрятавшись далеко на Севере.

И по наблюдениям Лютера в телескоп, присмирел с тех пор Ветер надолго, и сильнее добропорядочных бризов ничего себе не позволял.

Подарок Лютеру от германских рабочих

Время шло, и случился у Лютера очередной День Рождения. Но только на этот раз Лютер очень уж не хотел его справлять. Он попытался было со всей, на которую был способен, скоростью бежать на запад, чтобы ускользнуть через все часовые пояса от этого нежеланного дня. Но на третьем часовом поясе от Гринвича Лютер споткнулся, и День Рождения его нагнал. Делать было нечего, пришлось Лютеру возвращаться восвояси и праздновать. Да только веселиться по-прежнему не хотелось.

Увидел народ Германии вождя мирового протестантизма в печали и сам закручинился.

«Что же это за такое деется, товарищи?! Негоже! Видано ли?!» – гудел германский трудовой люд.

«Когда Лютер хмурится, католические попы ликуют! Не допустим!» – вторили народу с трибун лютеровы соратники.

Собрали конвент благороднейших мужей Германии, и стали те мужи головы ломать, как Лютеру хорошее настроение вернуть – кареты скорой помощи только и успевали отвозить в лазареты мыслителей со сломанными головами.

Тут является на конвент неприметный мужичок, работник винокуренного завода и такую речь держит:

– Ежели благородному собранию будет угодно меня выслушать, то я, это, знаю, как Лютера, кормильца нашего, в настроение привесть.

Благороднейшие мужи зашумели:

– На то мы и протестанты, – говорят, – чтобы наилучшие представители нации, без всяких предрассудков, запросто общались с замарашками-простолюдинами.

Тогда мужичок продолжает:

– Работаю я на винокуренном заводе имени трижды Святого Духа. И, значится, работаю я, никому не мешаю. Вдруг сырьё возьми, да и кончись. Я кричу: «Гансыч! Что там с сырьём?». А он мне…

– Э, к нам-то зачем пришёл? – Деликатно прерывает мужичка председатель конвента.

– А, это… Ну, как бы… Собрал я по сусекам нашей фабрики остатков всяких, да отходов производства и смешал всё это вместе. И получилось питие на загляденье: кто ни выпьет, слова вымолвить не может, а только мурлычет от удовольствия и добавки просит. Вот и решили мы с мужиками… Простите… С мужами фабричными назвать новое питие в честь нашего любимого вождя и учителя – мартини. И, вот, бочонок в дар подносим.

История тактично умалчивает, выпил ли Мартин Лютер тот бочонок сразу или оставил немного назавтра, один или с друзьями, но только на следующий день немцы увидели вождя мирового протестантизма вполне себе жизнерадостным и приветливым. Сам же мартини, после такой рекламы, в скором времени завоевал все бары мира.

Католики, конечно же, утверждают, что название своё мартини получил от папы ватиканского Мартина XVII/IV. Мол, этот папа самолично выдумал рецепт мартини. Ну, на то они и католики, чтобы врать безбожно.

Как Лютер обратил немцев к добропорядочности

Сидит однажды Лютер у своего дома на завалинке и видит, что день его проходит без единого доброго дела. Так этого оставить Лютер не мог. Это Тит Флавий Веспасиан, сын Тита Флавия Веспасиана, мог сказать: «Друзья, я потерял день, потому как не сделал сегодня ничего полезного», и преспокойно отправиться спать. А Лютер даже заснуть бы не смог, приключись с ним такое несчастье: ворочался бы, а потом всё равно встал бы и сделал что-нибудь полезное.

Лютер не хотел ночью ворочаться, но и что бы такое доброе и полезное сделать, он тоже придумать не мог. Тогда он пошёл к ближайшему киоску купить газету – вдруг там что-нибудь вычитает и мысль ему придёт какая-нибудь.

А в газете-то черным-черно от рассказов о преступлениях, мздоимствах, войнах да прочих небогоугодных делах. Лютер хотел было уже руки опустить, да пойти узнать, может, жене по дому что надо помочь, как вдруг на него снизошло озарение. Он вдруг понял, как он может помочь если не всему миру, то хотя бы своему народу, немцам.

Как мы знаем (а Лютер тем более), германцев отличают основательность, бережливость и стремление к порядку. Вот он и решил воздействовать на эти черты германского характера.

Лютер ринулся в свой кабинет и принялся делать расчёты, рисовать чертежи да таблицы. После захода солнца всё было готово, и ещё до полуночи Лютер успел прикрепить к дверям собора новое воззвание к германской нации. Гвоздь, закрепивший сей документ, едва достиг до самой двери сквозь кипу предыдущих лютеровых декретов, указов, рескриптов и объявлений, под которыми где-то притаились знаменитые 95 тезисов.

Кроме того, копии нового текста были разосланы во все крупные немецкие газеты. И на следующее утро немцы узнали, во что им обходится греховная жизнь, в целом, и каждый порок, в частности.

В N талеров обходятся зависть и жадность, ибо такая сумма тратится на содержание полиции, ограждающей добропорядочных бюргеров от бюргеров недобропорядочных, обуянных этими пороками.

В N талеров обходится лень и тщеславие, потому что столько платит государство всевозможным надсмотрщикам, ревизорам и инспекторам, следящим за работой и выявляющим лодырей, тунеядцев и государственных мужей, решивших, что они не скромные служащие, а высокородные вельможи, право имеющие запускать свои длани алчные в закрома государственные.

В N талеров обходится агрессия и фанатизм, поскольку такие суммы уходят на содержание армии и Отряда ландскнехтов особого назначения (ОЛОН), борющихся на стадионах со всевозможными спортивными фанатами, в горах и лесах – с террористами, а на границах – с агрессорами.

И много других грехов щедро оплачивали немцы, как явствовало из лютерова послания.

Чтобы было ещё нагляднее, в отдельной таблице Лютер представил каждую из вышеперечисленных сумм в виде процента от всего национального богатства. Получалось, что после всех плат за грехи на поистине прекрасные вещи оставалось не так уж и много денег.

После такой убедительной презентации в скором времени (не сразу, конечно же) к прежним чертам немецкого характера прибавились новые, такие как законопослушание, трудолюбие и сдержанность. И, спустя поколение, многочисленные контрольно-охранно-репрессивные учреждения были упразднены за ненадобностью. Оставили только армию для южных границ, где, кажется, излишняя темпераментность, подхлёстываемая фанатичной католической проповедью, толкала соседей на опрометчивые поступки.

Так преобразила северные, протестантские государства статья Лютера «Сколько мы платим за грехи свои?». Зато в католических странах прихожане на воскресных проповедях продолжали зевать под скучные речи своих пастырей, занудно рассказывающих о том, что курить и воровать – плохо, а пить и убивать – ещё хуже. И выйдя с проповеди, паства, обозлённая тем, что так бездарно был потрачен единственный выходной, потом целую неделю грабила и убивала под прикрытием табачного дыма и винных паров.

Злынч – похититель ноты «соль»

Каждый пламенный протестант знает, что бóльшая часть жизни Мартина Лютера прошла в развенчании пап ватиканских и борьбе с их кознями. А папы что только ни выдумывали, чтобы сжить Лютера со света! То с войском несметным на него пойдут, то наёмного убийцу подошлют, то с искусным оратором заставят сойтись в диспуте. Но был средь этой вереницы пап, правление которых, на их несчастье, выпало на время деятельности Лютера, один исключительный оригинал. Родом он был из Бобонии – области, находящейся по соседству с Хорватией – и звался в допапичестве Злынчем. Став же папой ватиканским, он не стал менять своего варварского имени, а лишь немного подогнал его под местный стиль и звался отныне Злодеянием -I. Знающие люди говорили, что, якобы, в далёкой Московии имя это похоже на некое слово, имеющее негативный оттенок, но в нашем средневековогерманском языке оно, слава Аполлону, ничего не означает.

Итак, сей папа не стал насылать на Лютера губителей ни в массовом, ни в индивидуальном порядке. Злодеяний задумал дело доселе невиданное – он решил насолить Лютеру, выкрав у него ноту «соль».

«Посмотрим, как он запоёт без ноты „соль“» – злорадно ухмылялся папа, обдумывая свой коварный план.

А исполнить задуманное папа Злодеяний поручил своему шпион-хормейстеру. Тот был весьма искусен в своём деле, служил при папском дворе уже давно, и не раз приходилось ему устранять врагов и соперников пап, то сломав им голос, то подсунув фальшивые ноты. Шпион-хормейстер тут же взялся за дело. Под покровом тишины, злодей проник в покои Лютера, залез в музыкальную шкатулку, где вождь мирового протестантизма хранил свои ноты с бекарами и диезами, и выкрал ноту «соль».

Пропажа ноты «соль» обнаружилась при первой же проповеди Лютера. Поднялся страшный переполох, искали везде, но поскольку шпион-хормейстер был уже далеко, найти ноту не удалось.

Эта история так бы и закончилась, будь сия сказка ватиканской. Но поскольку сказка протестантская, то это только лишь её вторая треть. На счастье Лютера и всего протестантского люда случился в ту пору в городе знаменитый музыкальный ремесленник Жан Мишель Бах, брат прославленного композитора Жана Мишеля Тыдыдынжа. Он, будучи, по его собственным словам, страстным почитателем творчества Лютера, вызвался любезно помочь вождю протестантизма сугубо из любви к деньгам и токмо ради славы. Да, были раньше люди, не чета нынешним, которые так и норовят сделать что-либо, не содрав с тебя ни сольдо.

Итак, вышеозначенный Жан Мишель Бах выковал Лютеру новую ноту «соль», да плюс к тому сделал ещё скрипичный ключ, на который музыкальная шкатулка тáк запиралась, что отныне ни одна католическая отмычка не смогла бы её одолеть. Так потерпел крах очередной план очередного папы, задуманный против Лютера.

После постигшей его неудачи, папа Злодеяний -I с горя потерял музыкальный слух, вследствие чего вскорости и помер. А Лютер с тех пор особенно полюбил ноту «соль» и речи свои отныне предпочитал начинать именно с неё. Ведь то чего лишился, а потом, паче чаяния, обрёл, ценится более всего.