Текст книги "Сестры печали"

Когда пулемет, оставшись далеко позади, смолкает, остается только плач израненной Брони и мантры Люка.

Что же ты наделал…

* * *

Наш путь увенчан красным. Зверь истекает кровью, земля за нами окрашена алым… Мутант слабеет на глазах, но упрямо идет и идет вперед. Он знает: если остановится, то…

И мы знаем. Мы все знаем о неизбежном, и оттого становится только страшнее. Моя любимая Броня, я хотел бы попросить у тебя прощения, но не могу… Я еще не умею чувствовать вины и не умею просить…

– Ты монстр, ты чертов монстр, – Люк не смотрит на меня, с того самого момента не смотрит. – Нельзя убивать людей, нельзя убивать их просто так!

Я могу привести нужные доводы, могу рассказать ему о правде, но ему это не нужно, мантры навязали ему свою правду. Лживую и порочную. Он глуп, он живет иллюзиями, но мне не вылечить его.

* * *

Броня исполнила свой долг до конца. Обескровленная, лишенная сил, она рухнула замертво у следующего Узла силы. Дошла, довезла нас и испустила дух…

Все, что мы с Люком можем, – автоматной очередью в небо почтить ее память. Спи спокойно, героический мутант, этот нестерпимый грохот в твою честь! Жаль, что ему не пробудить тебя к жизни…

– Тебе жалко ее, Сол? Ты понимаешь, что натворил? – я хочу видеть лицо Люка, но оно скрыто противогазом. Кажется, ему сейчас очень больно.

Мне не жалко и не больно, мне пусто, очень и очень пусто. Я совсем пустой, это мертвенная пустота, и, возможно, я мертвее Зверя…

– Ты правда хочешь жить?

Люк хочет придушить меня, такое у него понятие о сострадании. Рассказать ему о безразличии, о том, что между смертью и жизнью нет особой разницы? Поведать о том, что пустота рождает равнодушие, и покорно подставить шею? Не почувствуй я силы огня, может, так бы и сделал, но теперь я знаю – огонь, несущий смерть, искупает боль, причиняемую жизнью. Эту тайну мне никому не поведать, не поделиться открывшейся истиной. Когда пылает огонь, нет боли и нет жалости.

– Молчишь? Надеюсь, совесть твоя более разговорчивая!

– Люк, ты осуждаешь убийство извращенцев или винишь меня в гибели Брони?

– Ты в самом деле не понимаешь?

– Не понимаю, – я совершенно искренен. – Пусть я многого не помню, но мои инстинкты подсказывают, что гнус, подобный увиденному нами, нужно выводить с корнем. Разве ты не согласен?

– Они больные люди, они уже сами себя наказали…

– Когда-то я читал о каре, настигшей Содом и Гоморру. Это была мудрая книга.

– В той же книге написано «не убий».

– «Огнем и мечом изведу скверну…»

– Для больного амнезией ты слишком хорош в цитировании…

Мне холодно, пронизывающий кусачий ветер гонит в поисках тепла. Пора заканчивать бесполезный спор.

– Я не хотел, чтобы Броня умерла… Но вытерпеть уродства не смог, это было выше моих сил.

– Идем, – Люк опирается на мое плечо, у него что-то с ногой, каждый шаг дается ему с неимоверным трудом.

– Когда улепетывали, повредил сустав, – то ли оправдывается, то ли поясняет он. – Не обращай внимания, заживет как-нибудь… Смотри туда.

Люк указывает на храм, когда-то красивый, а сейчас заброшенный, погрузившийся в серость и пыль запустения.

– Никитская церковь, последний Узел силы перед Целью.

Мы пробираемся сквозь метровые сугробы. Каждый пройденный метр, отвоеванный у неуступчивого, коварного снега, лишает веры… Церковь близка, видна во всех деталях, можно рассмотреть каждый сколотый кирпич, отваливающиеся тут и там куски штукатурки, подтеки на стенах, потускневшую позолоту на куполах, но… Пятьдесят метров, нужно пройти пятьдесят метров, донести на себе Люка и пару набитых до отказа рюкзаков. Нужно донести себя самого…

– Мастер Вит рассказывал тебе о ней?

– Да, Сол. Если хочешь, давай остановимся, немного передохнем.

Мотаю головой. Если остановимся, то уже не поднимемся.

– Расскажи мне о церкви, кто ждет нас в этот раз?

– Там никого, никто не может пробыть в ней больше одной ночи.

– Привидения?

– Хуже. Собственная совесть. Под сенью церкви ее голос становится громким и отчетливым, и его ничем не заглушишь.

– Я не боюсь совести. Ей не в чем меня упрекнуть.

– Знаю, – худосочный Люк, кажется, весит уже целую тонну, каждый новый шаг добавляет еще по одному центнеру. Я не дойду. Двадцать метров, расстояние до чужих светил. До чужих недосягаемых солнц. – Знаю, что не боишься. Но если однажды снова станешь человеком… берегись!

– Я человек, Люк, амнезия не сделала меня животным.

Мы лежим под куполом, исчезающим на небесной высоте. Если напрячь зрение, можно увидеть звезды, но сил уже нет, глаза закрываются сами собой. Я дошел, я донес себя и своего товарища, считающего меня зверем.

– Это не амнезия, – Люк шепчет одними губами, я едва разбираю отдельные слова. – Ты умер, друг, и душа твоя осталась у Химика…

Люк бредит, Люк очень устал. В бреду он просит написать Мастеру Виту, признаться, что мы провалили задание, что мы никогда не…

Когда настанет завтра, я возьму бумагу и ручку. Это будет честное письмо… Я не помню о нашей миссии, но огонь во мне поведет нас до самого конца.

Лишь бы наступило завтра.

Глава 20
В гостях у Насти

– Удачи тебе, безымянная, – пожелание Пети потонуло в лязге захлопываемого люка. БТР затарахтел, разворачиваясь на месте, и с металлическими подвыванием древнего движка исчез за воротами. Вот и все.

Безымянная… У нее много имен, но подмосквич Петя отметил главное: своего не было давным-давно, лишь чужие, одолженные ненадолго… Надо же, какие несвоевременные мысли…

Невысокий человек в темной накидке, скрывающей и лицо, и фигуру, безропотно ждал, пока Летиция взглядом попрощается с уезжающим бронетранспортером. Ее не торопили, не хватали за руки, не тащили в «сторожку» – с одной стороны, это обнадеживало, с другой… пугало. Так не ведут себя с пленными: либо с гостями, либо с теми, кто уже никуда не денется, как бы этого ни хотел.

– Идем? – Лю заговорила первой.

Короткий утвердительный кивок в ответ. Человек направился в единственно возможном здесь направлении – к зданию, напоминающему сторожку. Девушка последовала за ним.

Пронзительно скрипнула хлипкая деревянная дверь, забывшая тысячу лет назад о какой-либо смазке. Крохотное помещение – три на четыре метра – оказалось совершенно пустым, лампа аварийного освещения, угрожающий красный глаз в дальнем углу, придавала этой пустоте зловещий, мрачный оттенок.

Лю огляделась: проемы окон, когда-то заложенные кирпичом и кусками пенобетона, голые, неоштукатуренные стены, пол из потемневших, жалобно постанывающих под ногами досок. Нет ни стульев, ни столов, ни шкафов. Скудноватый интерьер!

Летиция с опаской посмотрела на своего спутника, не понимая, что он задумал, зачем привел ее в помещение, где не было со страхом ожидаемых пыточных принадлежностей, жаровни с раскаленными углями, железных прутьев, клещей, тисков, наручников, пил и топоров, никакого хирургического набора для искушенного садиста… Стола, накрытого для дорогого гостя всевозможными яствами и сладостями – этот оптимистический вариант Лю не исключала, ведь в жизни случаются чудеса, – тоже не оказалось. Здесь вообще ничего не было! Ни-че-го!

Человек, заметив вопросительный взгляд девушки, сделал круговое движение кистью. Что могло означать лишь одно – отвернись.

Лю, в коем-то веке поборов свою упрямую сущность без малейшего сопротивления, послушно развернулась, уставившись в черный проем незапертой двери. Ей нужно получить ответы, обрести хоть какую-то почву под ногами, вот тогда и настанет время для упрямства и норова. Сейчас же мяч не на ее стороне.

Между тем за спиной что-то происходило. Шуршание, приглушенный лязг (невольно напомнивший об инструментах воображаемого хирурга-садиста), шелест трущихся друг о друга разнородных материалов (бетон о металл?), похожее на стариковское кряхтение недовольство механических конструкций, находящихся под серьезной нагрузкой. Не слишком ли насыщенная какофония для пустой комнаты? Летиция обернулась.

Дальняя стена исчезла, на ее месте зиял провал (колодец или вертикальная шахта?), ведущий куда-то под землю. Спутник Летиции укоризненно покачал головой, заметив непослушание девушки, однако наказания не последовало. Напротив, он, по прежнему не нарушая молчания, жестом подозвал ее к себе и ткнул рукой вниз, приглашая заглянуть в широченное, больше двух метров в диаметре, отверстие в земле. Лю, соблюдая всевозможные предосторожности, чтобы не быть сброшенной коварным молчуном в бездонные недра, бросила быстрый взгляд вниз, но тут же отшатнулась обратно, едва не грохнувшись от спешки на пятую точку.

Сцена выглядела настолько комично, что спутник Летиции не удержался и прыснул от смеха. Голос принадлежал женщине или даже молоденькой девушке.

– Смеешься, подруга? – Лю не на шутку разозлилась. – Что там за дыра?

Ответа не последовало, лишь новое, молчаливое приглашение проверить самой. Летиция его не приняла – бездонные пропасти всегда пугали ее, а возможность свалиться в одну из них пугала во сто крат сильнее.

– Не очень-то ты разговорчивая, – Лю ничего не оставалось, кроме как ждать развития ситуации, не могли же они здесь торчать до самой смерти.

Женщина в балахоне на укоры не возражала. Впрочем, и смехом больше не раздражала.

Ожидание начало приносить первые плоды минуты через три. В провале что-то происходило, судя по доносящемуся оттуда скрипу, который все усиливался, становился ближе. На пятой минуте из «колодца» показалась крошечная кабинка подъемника.

– Лифт, значит… – протянула Летиция недоверчиво. – И куда он ведет? В ад, пекло, Тартар?

И вновь ее не удостоили вниманием. Молчунья легко забралась в кабинку и замерла бездвижным истуканом.

– Лифт в преисподнюю все равно без меня не поедет, я правильно понимаю? – Лю врубила стерву. – Тогда я жду особого, персонального приглашения – вежливого, подобострастного и с указанием точного маршрута.

Ноль эмоций. Подъемник чуть раскачивался на невидимых, но отлично слышимых тросах (их скрип действовал на нервы Летиции самым отчаянным образом), истуканиха же сохраняла прежний невозмутимо-отстраненный вид.

– Я туда по доброй воле не полезу, – Лю сознательно пошла на обострение. Ей срочно требовался конфликт, возможность разрядиться и выпустить наконец накопившийся пар.

«Балахон» на провокацию не повелся, только пару раз постучала затянутой в перчатку рукой по перилам подъемника. Таким жестом обычно подзывают упрямых маленьких детей или неразумных домашних животных.

– Охренела, что ли? – желаемый градус агрессии достиг точки кипения, Летиция сделала шаг навстречу молчунье и попыталась ухватить ее за шею. Лю еще не решила, что сделает с хамкой, но именно шея казалась идеальным объектом для рукоприкладистой педагогики – ухватить, сдавить и свободным кулаком начать поучать по лицу, животу, вновь лицу. При необходимости повторить…

Педагогический талант москвички из метрополитена в Подмосковье оказался невостребованным: кулак в живот пропустила не готовая к такому развитию событий Летиция. А пока она, согнувшись в три погибели, хватала ртом воздух, картину полного разгрома завершил разряд электрошока. Сознание, взорвавшись болью, померкло.

* * *

Сквозь забытье Лю различала мерзкий скрип тросов подъемного механизма, но вскоре он прекратился, сменившись чем-то менее скрипучим, однако тоже весьма немелодичным. Звук шел прямо из-за спины, не удаляясь и не приближаясь, словно преследуя жертву на одном, неизменном расстоянии.

«Какая математически-садистская точность», – подумала Летиция и открыла глаза. Взгляд ее долго фокусировался, не желая обретать прежнюю четкость, а когда четкость все же вернулась, на несколько минут спасовало дезориентированное сознание, не способное распознать в проплывающих перед лицом картинках из бесцветно-серых оттенков потолок низенького, чуть выше человеческого роста туннеля.

Спина истуканши маячила чуть в отдалении. Сама же Лю ехала полулежа на чем-то жутко неудобном – в шею, бока и под колени больно впивались железные кромки… кромки чего? Девушка повернула голову, пытаясь рассмотреть свое транспортное средство, – им оказалась садовая тачка! Колеса ей были не видны (их наличие выдавал ужасный скрип), зато кузовок, куда ее впихнули, ощущался и проглядывался великолепно. Оставалось выяснить, какая сила приводила тележку в движение: наверняка мышечная, шума мотора не было, но чья? Шея отказывалась разворачиваться на требуемые сто восемьдесят градусов, а потому загадка никак не желала решаться…

– Подруга, куда мы едем? – разочаровавшись в собственной «держалке для головы», Лю выбрала другой способ познания скрытых истин, не предполагающий сворачивания упрямой шеи.

К сожалению, молчунья разговорчивей не стала. «Даже ухом не повела, тварь немая!»

Лишенная радости человеческого общения и утомленная однообразным видом (что интересного может быть в унылом потолке и точно таких же стенах?), Летиция погрузилась в раздумья. Все мысли крутились вокруг одной темы, будучи не в силах покинуть ее орбиту: что ждет девочку из метро в этой… Нужное определение к «этой» никак не находилось, и Лю обозвала ее коротким, но емким словом «Дыра»! Итак, что ждет прекрасную москвичку в Дыре? Царстве несмазанных тележек, молчаливых молчуний и низких безрадостных потолков?

Путешествие в садовой тачке закончилось перед ничем не примечательной дверью в одном из закутков, куда свернула «истуканша».

Тележка остановилась и накренилась вперед под серьезным углом – кто-то недвусмысленно намекал Летиции, что транспорт прибыл к месту назначения и всех пассажиров настойчиво просят покинуть «насиженные» места.

Лю и не думала сопротивляться, она бы с радостью покинула неудобный «ложемент», но все тело и особенно ноги затекли до такой степени, что отказывались повиноваться командам головного мозга. Туловище на неверных конечностях шаталось из стороны в сторону, сами конечности подкашивались и ежесекундно норовили безжалостно сбросить многокилограммовое бремя прямо на пол, желательно башкой вперед!

Молчунья вновь не сдержалась и прыснула, Летиция, сама того не желая, во второй раз на дню подняла той настроение.

– Смешно тебе, хохотунья недобитая? – Лю, чтобы не упасть, облокотилась на дверь, запоздало сообразив, что напрасно при этом вдавила запорную ручку. Лязгнул замок, и дверь, протестующе взвизгнув под тяжестью девичьего тела, подалась внутрь, увлекая за собой беспомощную Летицию.

Падение москвички на неожиданно мягкий пол, устланный настоящим ковром, сопровождалось уже открытым, надрывным хохотом. Чертова истуканша веселилась от души. Только смех ее напоминал больше похрюкивание – и это послужило Летиции хоть каким-то утешением после унизительного падения. Она-то встанет на ноги, а вот молчунья так и останется прямоходящей свиньей в черных тряпках!

– Поднимись! – властный голос из глубины комнаты прервал недолгое злорадство москвички.

– Это что за цирк? – пока Лю пыталась совладать с дрожащими ногами, «голос» продолжал сотрясать воздух недовольными командирскими обертонами. Но последний вопрос предназначался не ей, а двум вошедшим вслед за Летицией людям в темных одеждах. Молчунье и… фигура покрупней, похоже, принадлежала «водителю» садовой тачки. – Разве так я учила вас обращаться с гостями? Пошли обе вон!

«Обе» исчезли из кабинета в мгновение ока. Сама же хозяйка поспешила на помощь Летиции. Помогла ей подняться, аккуратно усадила на широкий диван.

– Шокер и тачка? – участливо поинтересовалась женщина. Лю украдкой бросила на нее взгляд: немолодая, лет сорока—сорока пяти, пышные светлые волосы заботливо собраны в несколько толстеньких кос, лицо не назовешь привлекательным, слишком жесткое, с волевым подбородком и выделяющейся линией скул, однако, уж точно и не уродина. Особенно Летицию поразили глаза – бесцветные, зрачки едва не сливались с белком! Пугающее зрелище, если честно.

– Язык проглотила? – спросила хозяйка надменно, с оттенком угрозы. И с неудовольствием повторила:

– Шокер и тачка?

Лю коротко кивнула.

– Для шокера была причина?

Постановка вопроса смутила девушку, она не нашлась, что ответить.

– Значит, была. Они, – женщина кивнула в сторону двери, за которой скрылись молчунья и «тачководительница», – не люди. Слуги. Подчиняются нехитрому алгоритму: неповиновение – шокер; послушание – нет шокера. Все просто… Ты, милая моя, сама виновата, зачем демонстрировала норов перед неразумными созданиями?

– Неразумная мелкая вполне осмысленно насмехалась надо мной!

– Хорошо, полуразумные, – согласилась хозяйка, но таким тоном, что лучше бы и не соглашалась. – Ты готова к беседе? Или по русскому обычаю начнем с «помыть, накормить и спать уложить?»

– А вы злая? – откуда на языке Лю взялась эта глупая донельзя фраза, она бы ни за что не смогла объяснить. Однако слова вырвались, и оставалось только краснеть за них.

Женщина нахмурилась, затем еле заметно улыбнулась, но даже улыбка вышла у нее холодной:

– Однозначно добрым бывает только Дед Мороз, однозначно злой – Баба Яга. Я ни тот, ни другая. Но тупость и неадекватность меня злят, это факт. Потому сначала отдохни с дороги, а затем удиви меня живым и острым умом. Качества, которые я ценю, делают меня доброй и ласковой, я становлюсь довольной, как тигрица, насытившаяся дебилами.

* * *

«Как тигрица, насытившаяся дебилами» – повторила про себя Летиция. Странная манера выражаться… Ее действительно помыли, накормили, и теперь она лежала в теплой, относительно удобной кровати, пытаясь заснуть.

День был слишком длинным и насыщенным, а силы закончились задолго до того, как удалось достичь постели. Молчунья – она вновь сопровождала Летицию – чуть ли не волоком затащила туда размякшую после душа и сытного ужина девушку. Но сейчас сон не шел, словно издеваясь, маня и отталкивая так нуждающуюся в нем путешественницу из Москвы.

Лю вспоминала приглянувшегося ей донского антиквара – расставание не причинило боли, слишком скоротечным было знакомство, однако легкая меланхолическая грусть все же овладела ее сердцем. На краю сознания промелькнул Безумный Макс – злой и разочарованный, «танкист» Вадим, улетая верхом на вичухе, помахал на прощание, противно хихикала Молчунья, пряча за спиной шокер…

Видения закрутились сумасшедшим хороводом, гипнотизируя девушку, заставляя уставшие глаза смежиться, спрятаться от реального мира за нежной кожицей век… Сумасшедший калейдоскоп из людей, образов, невозможных событий сменился благословенной темнотой, непроходимым барьером вставшей на пути неугомонных, надоедливых сновидений.

– Вставай, девочка, – знакомый, лишенный сострадания голос вернул Летицию из прекрасного мира, где нет ничего, кроме тьмы и вечной тишины. – Восемь часов слишком много для сна в твоем возрасте.

Не открывая глаз, Лю простонала первое, что ей пришло в голову:

– Почему все зовут меня девочкой?! Мне скоро двадцать…

– Твоя внешность обманчива – это явный плюс для киллерши. Да и для простой женщины тоже – юность слишком недолговечный и хрупкий дар, который мы неизменно теряем, не умея сохранить.

Летиция приподнялась на локтях, ошалело посмотрела на гостью:

– Слишком сложно для столь раннего часа…

– Час далеко не ранний, – возразила женщина, сравнившая вчера себя с хищницей, поедающей придурков. Лю сомневалась в точности формулировки, но в состоянии крепкого перенедосыпа она не могла быть уверена ни в чем. – Я слишком долго ждала тебя, чтобы позволить терять понапрасну время.

– Меня? – Летиция почти не удивилась.

– Именно, – женщина поднялась с края кровати, где сидела до сих пор. – Скажи, девочка, как тебя называть? Обилие кличек, прозвищ и выдуманных имен смущает меня.

В ее тоне не было ни тени смущения. Скорее, требование, мало чем отличающееся от приказа. И Летиция ответила, даже не думая что-то скрывать или отпираться:

– Сейчас я зовусь Лю. Это имя не принесло мне удачи, возможно, скоро я выкину его на помойку.

– Лю… – протянула гостья. – Лю… Неплохо. Сносно. Обычно я сама даю имена слугам, но для тебя сделаю исключение. Коротко и звучно, мне по нраву.

– Я слуга? – сонливость, атакуемая внезапным возмущением, позорно отступила, Летиция вскочила на ноги.

– Тише, девочка, не надо резких движений, твой организм еще не готов к ним. Обращайся ко мне Настя. Это, кстати, тоже привилегия – прочие слуги должны называть меня исключительно Настоятельницей. Но звучная краткость «Лю» мне весьма импонирует, почему бы слегка не сократить тяжеловесное «Настоятельница»?

– Настя? – опешившая девушка едва не заикнулось об отчестве, уж очень странно было обращаться к женщине вдвое старше тебя столь фамильярным образом. К счастью, вовремя опомнилась и не выставила себя дурой.

– Настя. Красиво же?

– Не знаю, наверное…

– Итак, Лю, я даю тебе полчаса, чтобы привести себя в порядок. Пять-Шесть проводит тебя в мой кабинет.

– Что проводит?! – вырвалось у москвички.

– Пять-Шесть живая… даже чересчур живая, на мой требовательный вкус. Так что не стоит считать ее предметом.

– Хорошо, – Лю не возражала. – Кто проводит?

– Служанка, которая обожает бить непослушных гостей электрошоком. Вы уже знакомы, – Настоятельница направилась к двери, но у порога обернулась, натянув на лицо неестественную улыбку. – Совсем забыла, добро пожаловать в Приют к Сестрам Печали.

* * *

Молчунья, или, по версии Настоятельницы, Пять-Шесть (что за странное прозвище?) вела Летицию по широкому, с высоким потолком коридору, ничем не напоминающему вчерашние катакомбы. Здешние стены знали не понаслышке о штукатурке, краске, а местами даже о лепных украшениях. Иногда попадались картины с нейтральными либо яркими и насыщенными, но совершенно невнятными сюжетами – довоенное искусство представлялось Летиции слишком абстрактным для понимания современного человека. Несуразная девочка на несуразном шаре, красно-желтый фрукт на столе, голый мужчина на странного цвета лошади – что все это символизировало, о чем рассказывало зрителю? Лю с удовольствием бы переадресовала возникшие вопросы к «экскурсоводу», будь тот не столь бессловесным.

У коридора было великое множество ответвлений – длинные коридорчики, уводящие неизвестно куда, и совсем крохотные, заканчивающиеся запертыми дверьми. Еще один повод для любопытства… впрочем, сейчас стоило сосредоточиться на предстоящем разговоре с Настей-Настоятельницей, та выглядела слишком нетерпеливой, чтобы предаваться ничего не значащим беседам. Скоро все встанет на свои места! И Лю не ошиблась.

– Пять-Шесть, ты свободна, – доведя Летицию до вчерашнего кабинета и получив от его хозяйки однозначный приказ, Молчунья немедля покинула помещение.

– Присаживайся, Лю, – Настоятельница указала ей на одинокий стул напротив массивного деревянного стола, за которым в данный момент и заседала.

– Что ты знаешь о Сестрах Печали? – похоже, хозяйка кабинета не признавала длинных вступлений.

– Ничего. Я о них… от вас услышала только вчера.

– От вояк, что доставили тебя сюда?

Лю утвердительно кивнула.

– И что они рассказывали?

– Ничего конкретного, – девушка развела руками. Накануне она не успела толком разглядеть кабинет, но сегодня он поразил ее обилием книг. Они занимали все видимое пространство в комнате, закрывали стены от пола до потолка, шкафы и стеллажи буквально ломились под их тяжестью. – У вас богатая библиотека…

– Это все труды по медицине: классической, народной, нетрадиционной. Есть даже несколько современных работ, я написала их сама, – лицо Насти на мгновение смягчилось, но тут же обрело прежние каменные черты. – Так что конкретно вояки говорили о Сестрах?

– Они вас боятся. Не понимают, а потому опасаются. Но вроде бы без агрессии… Вы не враги, скорее непростые союзники, – Лю вопросительно поглядела на женщину, оценивая правильность своей догадки.

– Мы ни с кем не воюем, никому не угрожаем, – Настоятельница не впечатлилась проницательностью москвички. – Мне нужно, чтобы ты осознала, кто мы и что мы, – это важно для дела! Надевай халат.

Женщина вручила Летиции белый медицинский халат, сама натянула поверх своих черных одежд – она была одета в темные брюки и водолазку с высоким, скрывающим горло воротом – точно такой же.

– Ступай за мной. Устрою тебе небольшую обзорную экскурсию.

Они шли по коридору, которым Молчунья вела Лю к Настоятельнице. Но на первой же развилке свернули и, пройдя сквозь незапертые двери, оказались в просторном помещении. Здесь царил полумрак, и девушка не сразу сориентировалась внутри. Но не успела задать вопрос – Настя приложила указательный палец к губам, требуя соблюдать тишину. Затем кивнула: «Смотри внимательно».

Когда глаза привыкли к темноте, в слабом приглушенном свете Летиция различила ряды маленьких одноместных кроваток, разделенных между собой какой-то сложной аппаратурой. Настоятельница жестом подозвала ее к ближайшей кровати, и девушка смогла рассмотреть лежащего там крохотного человечка… Ребенка! Болезненно бледного, с синеватой, почти прозрачной кожей, сквозь которую отчетливо проступали слабо пульсирующие вены и капилляры.

Хозяйка провела гостью вдоль всего ряда, ненадолго останавливаясь рядом с каждым спящим ребенком. Все они были примерно одного возраста – лет по пять-шесть – и не сильно отличались по виду: больные, слабенькие, бездвижные…

Засмотревшись на маленьких пациентов, Лю едва не врезалась в стоящую возле стены фигуру. Это оказалась женщина, затянутая во все белое – белые медицинские брюки, длинный халат до колен, стерильная маска на пол-лица и все того же цвета шапочка на голове. Врач (или медсестра?) на визитеров никак не отреагировала, будто вовсе никого и не заметила.

– Извините, – прошептала Лю, но ответного внимания так и не заслужила.

Вернувшись в коридор, Настоятельница вполголоса сказала:

– Эти детки, все без исключения, должны быть мертвы уже несколько лет. Все они смертельно и безнадежно больны… А мы лишь выигрываем для них немного времени. Сколько можно держим старуху с косой подальше от невинных душ. Ты понимаешь?

Летиция честно замотала головой, она не понимала.

– Это не больница. Хоспис. Тебе знакомо слово?

– Да, «последний приют для обреченных», – Лю слышала от стариков о домах скорби.

– Умная девочка, мне это нравится. Правда, домами скорби до войны чаще именовали дурдомы, но не суть. Основное ты ухватила.

– Но зачем? – вырвалось у Летиции.

Настя ответила не сразу. Она неопределенно махнула рукой в сторону коридора и задумчиво произнесла:

– Здесь таких палат великое множество… И везде дети. Спящие, плачущие, есть те, кто уже не может проснуться. Среди них мой сын. Пока он жив, жива и я. Это достаточное основание, на твой взгляд?

Не дожидаясь слов Летиции, Настоятельница взяла ее под руку:

– Дальше не пойдем, все, что нужно, ты уже увидела.

И повела девушку обратно в кабинет.

– Кого можно, мы лечим. До Катастрофы я считалась перспективным специалистом, подающим надежды. За двадцать последних лет все возможные перспективы, как могла, я оправдала, теперь подаю надежды другим…

Они вошли в комнату Настоятельницы, и та усадила Летицию на стул, сама же вернулась за свой помпезный стол.

– Я многому научилась. Новые времена не только отбирают у нас прежние возможности, но и кое-что дают взамен. Как считаешь, за счет чего существует наш Приют? Кстати, чай будешь?

На первый вопрос Лю ответила, пожав плечами, на второй согласно закивала.

Настя щелкнула выключателем электрического чайника.

– Больше всего люди боятся трех вещей: смерти, старости и боли. Со смертью мы, Сестры, ведем неустанный бой. Пусть неизбежно проигрываем, но огрызаемся и сопротивляемся изо всех сил. Старость – здесь наши успехи посерьезней, я кое-чего достигла в практической геронтологии, и теперь все окружающие царьки, генералы и прочие бонзы мои постоянные клиенты. Боль мешает рабочему трудиться, а солдату воевать – и вновь начальники платят мне, чтобы я вернула их подчиненных в строй. Итого: зарабатываем мы на боли и старости, а все заработанное вкладываем в борьбу со смертью. Я доступно излагаю?

– Да, вполне. Интересная формула.

– Хорошо, ты вновь радуешь меня. Мы боремся не со всякой смертью, взрослому человеку отведен срок, который справедлив и, как правило, достаточен. Но дети… Здесь я сдаваться не собираюсь. Большинство из деток, а это процентов девяносто из всех пациентов, умирают от лучевой болезни. Я многое умела лечить, еще большему научилась – мутации, что животные, что растительные, наделили врача и фармаколога новыми, часто экстраординарными средствами, однако сучья лучевая не поддается мне, ничего не могу с ней поделать, только продлить мучения. И наблюдать, как увядают те, кому так и не суждено расцвести… Ничто так не бесит, как беспомощность, поверь мне.

Чайник закипел и, чем-то щелкнув внутри пластикового корпуса, отключился.

– Пьешь кипяток?

– Да… Настя, – произнесла Летиция и смутилась. – Мне очень неудобно звать вас по имени. Даже если это всего лишь прозвище.

Настоятельница хмыкнула – то ли насмешливо, то ли удивленно. Достав из стола две большие черные кружки без рисунков, налила в обе заварки из стеклянной колбы.

– Особый рецепт, постапокалиптический, – с улыбкой пояснила она. – Тонизирует, освежает голову, возвращает силы. Рекомендую.

Настя пододвинула кружки Летиции и приказала:

– Заливай кипятком.

Наблюдая за суетой девушки, добавила:

– Ты слишком хорошо воспитана для метрошной сироты.

– Я не сирота, – горячо возразила Лю. – Я знала свою маму!

– Во сколько лет – твоих лет – она умерла?

– Мне было девять.

– Кто воспитывал после? – женщина осторожно пригубила горячий напиток и осталась им довольна. Летиция последовала ее примеру. Кипяток обжег горло, но боли не было, терпкий травяной вкус, которого девушка никогда не знала раньше, приятно разлился по гортани, теплым потоком спустился по пищеводу, насыщая организм чем-то неуловимо… возбуждающим.

– Ничего подобного не пробовала…

– Нравится? Еще бы, – Настя широко улыбнулась. – Скоро почувствуешь прилив сил и легкую эйфорию. Но мы не закончили с твоим детством, что дальше, какая-то трагедия?

– До четырнадцати никаких трагедий, меня взяли к себе приемные родители, бездетная семья… А потом их убили бандиты, просто так, без особой на то причины.

– И ты из мести подалась в киллерши, охотиться на криминальных боссов?

Лю откинулась на стуле, от местного чая у нее начала кружиться голова.

– Это была бы вполне удобная версия. Благородная мстительница, Робин Гуд в юбке…

– Ты еще и начитана!

– Отец… не настоящий, приемный – до Катастрофы преподавал русский язык и литературу, он проводил со мной все свободное время, мечтал выучить меня, дать полноценное образование… Не успел… Вы не правы, Настя, месть лишь один из множества мотивов, основной – выживание. После смерти родителей у меня оставался выбор – податься в проститутки, сгнить заживо на грибной ферме либо попробовать себя во фрилансе.