Текст книги "Господствующая высота (сборник)"

* * *

Очнулся Гадя утром на патронном ящике.

– Вставай, псих, – сказал ему вполоборота Мохнатый, стоя у окна и глядя куда-то во двор. Пулемет, на котором он держал руку, тоже смотрел в окно.

Поскользнувшись на гильзах, Гадя вышел в предбанник и потрогал свое лицо. Ему показалось неправильным то, что его тело вытесняет со своего места воздух. Он спустился на первый этаж и, потолкавшись в закрытую дверь, стал безучастно смотреть в окно. За окном люди в полосатых балахонах растаскивали мертвых людей в такой же полосатой и гораздо более грязной, заляпанной грязью и кровью одежде. Среди них ходил Андрюшка с автоматом и командовал ими. «Туда, – говорил он. – Сюда. Быстрее…» Труба крематория исходила черным, отчетливым дымом. Удивительно, но труба походной кухни, лишенной колес и врытой осями в землю, тоже выталкивала прозрачную струю.

– Не жалей соли! – крикнул сверху Мохнатый. – И водички, водички лей! Всем хватит!

Дудик, оседлавший кухню и орудовавший в котле длинной палкой, поднял руку с отставленным большим пальцем. В двух шагах от кухни, с пулеметом наперевес, стоял другой зэк, огромный и угрюмый Кучер. Тяжелый взгляд его из-под косматых бровей казался застывшим и перемещался только заодно с пулеметным стволом. Ствол же вздрагивал и сопровождал своим холодным зрачком всякого, кто проходил поблизости. «Топай, топай», – гудел в таком случае Кучер, довешивая приказ похабным словом.

– Андрюшка, черт! – опять крикнул Мохнатый. – Сказано – ходи на виду. Не понял?

– Да понял, понял, – огрызнулся Андрюшка, показываясь как раз из-за угла барака. – Вот, – обратился он к троим доходягам, тянувшим тележку с трупами. – А теперь вздохнули и поехали во-он туда, к печке. Раз-два.

Доходяги вразнобой поддернули тележку и двинулись к крематорию.

– Топай, топай, – равнодушно посоветовал им Кучер.

Андрюшка подошел к кухне и что-то сказал Дудику. Дудик забросил вверх голову и захохотал, покраснев от удовольствия до шеи.

Гадя присел на корточках к стене.

По лестнице со стуком спускалась Гретка. У нее был заспанный взъерошенный вид, на щеке остывали следы подушки.

– Га-дя, – сказала она с зевком, прочитав Гадю, как какую-нибудь табличку.

Сойдя с лестницы, она подергала дверную ручку и гневно обернулась к лестнице:

– Открой дверь!

– Не дури, – ответил сверху приглушенный голос. – Потом погуляешь.

– Открой дверь, говорю! – крикнула Гретка.

Мохнатый назвал ее дурой, и Гретка с грохотом, широко двигая тазом, стала подниматься обратно.

– Смелый стал?! – рявкнула она, скрывшись в предбаннике. – Да плевать я хо тела на тебя и твоих в полосочку, понял? Понял, рожа мокрая?

Послышался звонкий шлепок, ругательство сквозь зубы, и Гретка взвыла. Зацокали разлетающиеся по полу гильзы, стукнула дверь. Гадя вылез через окно в сад и сел под яблоней, прислонившись виском к шершавой от известки коре.

Мимо него, по ту сторону внутренней ограды, таскали камни. Охапками, сколько помещалось в руках, и на тележках. Камни зачем-то оказались нужными на вышках, и именно туда лезли полосатые люди, кряхтя и прижимая к плоским животам дрожащие руки. Некоторые спотыкались, тогда камни гулко барабанили по ступенькам, били в плечи и спины, но в общем это не нарушало установленного порядка движения: трое лезут, складывают груз, спускаются, следующие трое начинают подъем. Гадя снова вспомнил ржавый барабан и подумал, что тот не может не двигаться. Он продавит землю насквозь, если остановится.

После обеда, когда полосатые стучали ложками в столовой, а потом ругались и шли по своим баракам, Андрюшка возился с Греткой на полу в кухне. Гадя все слышал. Андрюшка, рыдая, клялся Гретке в вечной любви. Гретка хихикала в ответ. Потом Гадя незаметно вошел на кухню и смотрел на них. Гретка курила и, сидя на полу, вытирала что-то концом желтой тряпки с коленей. Андрюшка лежал, обхватив ее вокруг талии, его голова пряталась за ее спиной.

– Гадя, – сказала Гретка, попыхивая папиросой. – Заходи.

– Уйди, Гадя! – закричал Андрюшка невидимым ртом. Его плечи вздрогнули, голые выше колен ноги хлопнули спущенными штанинами.

Гадя вернулся под яблоню.

– Сейчас пойду и вмажу ему, сволочи! Пойду и вмажу! – послышался приглушенный голос Андрюшки.

Заскрипела лестница, затем что-то принялось бухать и грохать наверху, затем Андрюшка вышел из дома с окровавленным ртом и лег в траву.

– В свободу играешь, сука! – взревел на кухне Мохнатый. – Получай! До последней капли! На!

Гретка зарычала, послышались звуки борьбы, Мохнатый ахнул от боли и позвал на помощь Дудика и Кучера. Бряцая оружием, зэки проворно забежали на кухню, скрипнула дверь, и все почти стихло.

Андрюшка еще лежал в траве, когда все трое, Дудик, Кучер и Мохнатый, вы шли из дома, Дудик и Кучер пошли к баракам, а Мохнатый нагнулся к Андрюшке с папиросой в отставленной руке:

– В следующий раз шлепну. – И, поглядев в небо, плюнул и вернулся в дом.

Андрюшка перевалился на спину и тоже смотрел в небо, шаря языком по разбитым губам.

По зоне снова таскали камни.

Потом Андрюшка резко поднялся, отряхнулся и пошел за Мохнатым. Обратно он вышел с пулеметом в руках и большим мотком патронной ленты под мышкой. Пробравшись через проволочное заграждение и растолкав полосатых, залез на вышку в центре плаца. Хорошую железобетонную вышку.

– Андрюшка! – крикнул Мохнатый со второго этажа. – Не корчь дуру!

Ответил Андрюшка с запозданием. Врезал по дому длинной очередью, так что Гадю засыпало штукатуркой и листьями. Из дома тоже ударил пулемет. Полосатые, что оказались под вышкой, попадали наземь и поползли по сторонам. И зря: Андрюшка положил всех до одного. Затем его огонь переместился на бараки. Вразнобой, с разных концов зоны, по центральной вышке застучали автоматы Кучера с Дудиком, воздух огласился рикошетным визгом.

Так, с заминками, в которых Мохнатый пытался образумить Андрюшку, а Андрюшка называл всех блядвой и скотами, перестрелка длилась до вечера.

– Уроды! – кричал Андрюшка. – Суки! Получайте! За Гретку! Вот!

– Дурак! – орал ему Мохнатый. – Слазь и топай к своей Гретке, сопля!

На что Андрюшка только смеялся и стрелял по окнам дома. Мохнатый матерился и пинал мебель.

Погодя вернулись окольными путями Кучер и Дудик. У Дудика была подбита нога, он плакал.

– Не с вышки это, – пояснил Кучер. – Зона.

За слюни и верхоглядство Дудик заработал в почку, потом зэки удалились на совет. Гадя съел на кухне застывшие остатки обеда и подсел к Гретке. Гретка сидела у окна и смотрела в темно-зеленую гущу рощи, на ее плечах лежала прежняя желтая тряпка. Тряпка странно худила ее, делала похожей на свечку. Гадя потрогал ее волосы, собранные на затылке клубком. Вблизи Гретки странно пахло, он не знал, что это такое, и ему хотелось плакать, уткнувшись ей между лопаток.

– Первый тогда пойдешь, баран! – гавкнул кому-то наверху Мохнатый. – Продырявит в два счета. Думай!

– Угу, – мирно ухнул Кучер.

Гретка пошевелилась. Гадя охнул.

Тряпка съехала с ее побитых плеч, Гретка встала, быстро надела платье и вышла из кухни. Поднявшись на второй этаж, она попросила у Мохнатого пистолет и сказала, что идет к Андрюшке. Мохнатый долго не мог понять, в чем дело, потом засуетился, стал смеяться и провожал Гретку чуть ли не до самого крыльца.

– Смотри, дурак! – крикнул он в окно, выходящее в зону. – Гретка! Не облажайся до срока, сопля!

Потом надолго установилась тишина, и в тишине этой стонала взаперти голодная корова.

Пистолетный выстрел прозвучал, словно щелчок пальцем. Матерясь, зэки камнепадом катились с лестницы и бежали туда, где затем один за другим хлопнули еще несколько выстрелов. Включился иссиня-белый свет прожекторов, и роща за окном превратилась в шероховатую глыбу льда.

* * *

Два дня спустя, когда вся зона жаловалась, что от баланды остались вода и соль, и Кучер зарезал последнюю корову, Мохнатый сказал:

– Топай, Гадя, до барака. Все.

В бараке все было по-прежнему, только не все места заняты и много пахучего дерьма у порога. Привычно вскарабкавшись на свое место в четвертом ряду сверху, Гадя задумался. Андрюшка сейчас бы опять обозвал его, но живой Андрюшка был бы неправ: те же окна без стекол и те же стены в жучке и в привычных надписях смотрели на Гадю. Прямо до смешного: порядок только тогда порядок, когда его видишь, а тут что?

После обеда Гадю запихали на вышку: «Смотри!»

Вышка была та самая, с которой стрелял Андрюшка, и среди наваленных грудой камней пятки и локти больно натыкались на гильзы. Устроившись, Гадя стал смотреть. Зона сверху казалась какой-то невсамделишной: смешно было думать, как в ней живут голодные люди, которые убивают друг друга за такие мелочи, что не разглядишь. Гадя быстро утомился и заснул. В каком-то огромном, уходящем в темноту тоннеле он увидел Андрюшку. Андрюшка сначала оглядывался, точно в лесу, потом залез в стену тоннеля, которая оказалась сплошь выложенной ячейками автоматических камер хранения. Номер Андрюшкиной ячейки был красивым – Гадя не запомнил его, запомнил только, что он зачем-то дополнялся вопросительными знаками с обеих сторон.

Разбудил его Дудик – сунул под ребра автоматом так, что Гадя завалился на бок и долго не мог подняться.

– Ну! – закричал Дудик. – Гадя, жить не хочешь!.. Поставили, так следи… А? – И смотрел на него глазами игривого кобеля. – Ты чего?

Гадя сел и почесал грудь.

– Ага, – сказал Дудик и, брызнув слюной сквозь зубы, перегнулся через борт вышки.

– Иди сюда! – крикнул он кому-то. – Иди, падла, сюда, говорю! Ну!.. – Дудик щелкнул затвором на автомате и обернулся к Гаде, тот придвинулся. – Вишь, встал? Вишь, не на дороге? Вон. – Под вышкой стоял незнакомый полосатый и, задрав голову, глядел на автомат Дудика. – Берешь каменюку, значит, и в него как в нарушителя порядка… – Дудик опустил камень в направлении полосатого, тот сорвался с места и исчез.

Дудик довольно засмеялся и хлопнул Гадю по спине.

– То-то. Служи, парень.

– И-есть, – ответил Гадя.

Дудик стал спускаться по лестнице, но, видать, за что-то зацепился и, упав на землю, засмеялся. Вместо него на вышке появилась Гретка. Не говоря ни слова, она села на камни в углу и прислонилась головой к стене. Лицо у нее было отекшее, она тихонько шмыгала носом. Луч солнца охватывал ее лоб льняной повязкой. Гадя отодвинулся в противоположный угол. Гретка вдруг заплакала.

– А ты главный, – сказала она. – Честно, Гадя, ты главный.

Гадя только вздохнул. Он второй день не ел. Наверное, от этого все, что ни говорила Гретка, казалось ему уже давным-давно знакомым, и то, например, что вышка была самая высокая в зоне и что Гретка на черной груде камней была похожа на белую опухшую птицу, – ощущалось им как воспоминание. Был тут и Андрюшка. Гретка, жалостливо вытянув перед собой руки, говорила о нем и не замечала его. Гадя заговорщически подмигнул другу. Андрюшка сидел, склонив голову, как будто что-то разглядывая перед собой. Позавчера он испек для Гретки настоящую булочку из муки, а Гретка только посмеялась над ним. Булочку съела корова, и Андрюшка, закрывшись в кладовке, делал вид, будто чистит стены. На самом деле он плакал. И Гретка сейчас тоже плакала из-за булочки.

Гадя подвинулся к ней и погладил ее по локтю. Гретка ни с того ни с сего стала смеяться. Гадя тоже засмеялся. От Гретки пахло неизвестной прелестью, у него кружилась голова. Смеясь, Гретка говорила о том, что Андрюшка хороший, но сволочь оттого что опоздал, что Мохнатого она отравит не сегодня завтра.

Потом заскрипели тонко ступени, и что-то грузное, черное ввалилось в тесное пространство, матюгнулось голосом Мохнатого. Запахло кожей и спиртом.

– Ну и чего теперь? – сказал Мохнатый. – А?

Зажглась спичка. Камни зашевелились.

– Посмотри, дура, ведь – для тебя. Полосатые строем ходят – для тебя. Работы в каменоломне – для тебя. Ведь не могут не прислать состава за мрамором – нужен камень, куда они без него?.. Смейся, паскуда, смейся, а только рельсы зря куда-нибудь не прокладывают. А у нас целая ветка с платформой, весь день мели… И вот так, в общем. Помутил тебя сопляк, сопли по жопе размазал и пошел – на место. И никак не дойдет до тебя, что ты на месте, что я на месте и что он – на месте. Что так положено…

Они ушли, и Гадя еще долго дышал воздухом, в котором прелестный запах Гретки мешался с кожаной вонью Мохнатого. Ближе к ночи вышку вдруг стало качать из стороны в сторону, но это был не ветер, Гадя знал, что это не ветер, ветру такое было не по силам, нет – это просыпался к жизни тяжелый, спрятанный под землей механизм нового мира. Механизм этот и потащил из ночи на грохочущей цепи состав с золотыми фуражками, погнал бывших зэков на погрузку мрамора. Скрежет его засекреченных шестерен затем угадывался даже в песнях, которые горланили затем по всей зоне. Галеты, спирт и консервы, что привезли с собой золотые фуражки, и те пропахли машинным маслом, но это было ничего, все было ничего – пили только на брудершафт.

Пленка

– Мама!

В комнате копошились старые настенные часы и плавали запахи невидимых вещей – мастики, шелушившегося буфета, оставленной посуды в кухне на столе и многого-многого другого, названия чему Григ пока не дал. Это неясно тревожило его, еще ему было страшно после сна, и он опять набрал полную грудь воздуха и закричал, почти заплакал:

– Ма-ма!

Часовой механизм как будто не мог отдышаться, мерцание ночного неба, проникая сквозь листву дуба в саду, печатало на стенах замысловатые дрожащие пятна.

На лестнице запели ступеньки, дверь комнаты распахнулась. Щелчок выключателя заставил Грига вскрикнуть и закрыться руками. Мама села на край постели.

– Что-то приснилось?

Не отнимая ладошек от лица, Григ кивнул.

– Мама, я не хочу спать. Я больше никогда в жизни не буду спать!

– Ну-ну. – Она привлекла его к себе и потрогала лоб. – Телевизор будешь меньше мозолить.

– Мама, я больше никогда в жизни не буду спать! – Сжав губы и моргнув, сам не ожидая того, он расплакался.

Со вздохом мама взяла его на руки, похлопала по спине и понесла из комнаты. Григ прижался к ней изо всех сил. В гостиной она усадила его в папино кресло и пальцем придавила ему нижнюю губу: «Плакса».

Григ всхлипнул и улыбнулся.

В прихожей щелкнул замок.

– Папа!

– Сиди, – шепнула мама. – Вытри глаза и высуши нос.

В прихожей между тем загремел тяжелый папин плащ, раздался громкий папин вздох и звякнули ключи.

– Уф! – Взлохмаченная папина голова просунулась в дверь, мокрые пальцы прошлись по мокрым волосам. – Погодка! – Замерев, папа вскинул бровь. – Опять концерт?

– Не хотим спать, – сказала мама за Грига.

– Понятно. Ахилл куда-то убежал.

– Ловеласничать.

– Думаешь?

– Как-как, мам?

– Сиди.

– В такую-то погоду? – удивился папа. – Впрочем, дождя уже нет.

– Слушай, давай-ка не раздевайся, а сходите прогуляйтесь с этим господином, все равно не заснет. Собаку заодно найдете.

* * *

На улице пахло мокрым небом и замечательно хлюпало под ногами. Была видна одна-единственная звезда над горизонтом, вода в камышовом пруду рвала и разбрасывала бледными кусочками луну.

– Ахилл! – крикнул папа на весь мир, и Григ задорно вторил ему.

Ахилл выбежал из темноты метров через сто, у развилки дороги, но вместо того чтобы обрадоваться и взлаять, заскулил и поджал хвост.

– Что такое, Ахилл? – Папа протянул руку, но пес шарахнулся в придорожные кусты, откуда опять раздался его жалобный голос.

– Странно, – шепнул папа.

С Григом они приблизились к кустам, папа посветил фонариком, и Григ увидел в траве неподвижную, забрызганную красной краской белую руку человека, который неизвестно зачем спрятался под землей.

– Господи, – прошептал папа. – Где ты это нашел, Ахилл?

Ахилл – гроза окрестных свор и побродяжек – полз на брюхе обратно к дороге и тоненько скулил.

– Иди домой, Григ.

– Пап, я потеряюсь, пап, честно!

Но папа уже не слышал его – фонариком он светил себе под ноги и хмурился. Белая забрызганная рука отползла в темноту.

– Ахилл, ко мне!.. – Карабин поводка щелкнул на шее подбежавшего пса, тот чихнул. – Искать, Ахилл, искать! Вперед!

Они двинулись вдоль пустой дороги. Ахилл шел рывками, часто оглядывался, а в ответ на понукания папы опять начинал скулить и прятал хвост.

Вскоре дорога поднималась на железнодорожный переезд. Полосатые палки были опущены по ту и эту сторону стального пути, на концах их горели красные огоньки, а внутри кирпичной будки звонил большой неугомонный телефон – никого, наверное, в будке не было, потому что никто не брал трубку. Заглянув в окошко, папа хмыкнул, Григ, заглянув следом, тоже: будка и в самом деле была пуста, но никакого телефона в ней не было.

– Так. Остановили состав. – Папа показал рукой вправо от переезда.

Отражаясь в рельсах, в той стороне горел яркий белый прожектор, кругом прожектора тлели желтые и красные зрачки автомобилей. Еще оттуда катился низкий, рождавшийся, кажется, в глубокой яме гул громадного мотора.

К поезду, однако, их не пустили, и это было обидно до слез. Неприветливые, хмурые люди ходили вокруг погромыхивающего гиганта-тепловоза, заглядывали под него и вообще чувствовали себя хозяевами положения. У гиганта не хватало левой половины лобового стекла.

Затем к папе подошел один из хмурых, и папа рассказал ему про руку человека из-под земли. Хмурый ни с того ни с сего улыбнулся, подмигнул Ахиллу, сходил к своей машине и вернулся с пустым полиэтиленовым пакетом.

– Прошу, – вежливо сказал он.

Ахилл было зарычал, расставив лапы, но папа прикрикнул на него.

Конечно, в кустах они уже не нашли никакой руки. Светя фонариком, хмурый обшарил траву и с облегчением вздохнул.

– Утащили. – Папа потрепал Ахилла по загривку. – Приятели его и утащили.

– Да не беспокойтесь, – сказал хмурый, вытирая ладони. – Мало ли что. Кисти мы и в самом деле досчитаться не можем. Ку´рите?

– Черт, – папа провел ладонями по карманам, – дома оставил.

– Возьмите моих.

Хрустнула пачка сигарет.

– Спасибо.

Папа и хмурый закурили.

Ахилл, шумно фыркая, нюхал землю.

Григ обиженно молчал.

Хмурый кивнул на их дом неподалеку – отсюда было видно лишь освещенное окно гостиной на первом этаже:

– Ваш?

– Наш, – согласился папа.

Григ уточнил:

– Мой.

– Да ты что? – засмеялся хмурый.

– Да! – мстительно ответил Григ.

Ахилл заскулил и вдруг оглушительно гавкнул, так что хмурый, встрепенувшись, выронил сигарету. Красный рассыпчатый огонек упал на землю и зашипел.

– Фу, Ахилл!

– А бог с ним, – сказал хмурый рассеянно. – Черт, аж уши заложило. – Он встряхнул головой. – И вот что… Вы должны знать, что вчера ночью совершен побег из окружной тюрьмы.

Папа удивленно поднял брови.

– Сектанты, – добавил хмурый.

– Какие?

– Не знаю. Точнее, не имею права. Знаю, что все находились под специальным наблюдением. И еще что-то связанное с детьми.

– Поэтому не было никакого оповещения.

– И не будет.

– А под тепловозом оказался один из них?

– Не знаю.

– А я видел его, – встрял Григ.

– Кого? – удивился хмурый.

– Замри, – сказал папа и присел на корточки, оказавшись с Григом лицом к лицу.

Григ поморщился от дыма.

– Ладно, – вздохнул хмурый. – Идите домой и будьте осторожны. – Пристукнув себя по ноге, он с недоумением достал из плаща сложенный пополам полиэтиленовый пакет и протянул его Григу. – Хлопни о чей-нибудь лоб.

– Хлопну, – пообещал Григ.

Развернувшись, хмурый пошел обратно к железной дороге, и через несколько шагов было видно, как он взмахнул рукой и рубанул ею по воздуху. И в воздухе расплавился густой тепловозный гудок.

* * *

Мама встретила их с телефоном в руке.

– Не работает. – Она постучала пальцем по рычажку. – Я разговаривала с подругой, и вот…

Папа взял у нее аппарат, приложил трубку к уху.

– Наверное, что-то на линии. Ветер.

Григ поднялся в свою комнату, открыл окно и чуть не задохнулся – хлынувший холодный воздух, стукнув рамой, разворошив ему волосы, всосался в теплую глубину коридора.

Тепловоза отсюда было не видать, только желтое пятно будки на переезде. В будке продолжал звонить телефон. На месте луны клубилось страшное белесое облако.

Григ хотел закрыть окно, но тут за горизонтом как будто треснула горсть рождественских петард: полыхнуло, трескучими горошинами хлопки выстрелов прокатились по округе и растаяли в черном небе.

Под окном взгремела цепь и послышалось ворчание Ахилла.

– Григ! – позвала мама из прихожей. – Ты ложишься спать?

– Ложусь.

– Григ, закрой окно.

– А что?

– Делай, что тебе говорят.

– Ладно.

Он нехотя закрыл окно и поглядел в темноту сквозь стекло: так мир был похож на выключенный телевизор, много-много дней назад он обронил в эту пропасть красный автомобильчик и с той поры знал, что уже никогда в жизни не будет владеть вещами как обыкновенные люди: вещи пропадают в темноте, а это то же самое, что смерть.

– Григ! – опять позвала мама.

– Что?

– Ты сказал, что ложишься.

– Да.

Сделав шаг к кровати, он замер: мало того что опять захлопали выстрелы, а ногами он расслышал три отчетливых, тяжелых удара в пол, даже не в пол, а ниже, в самое основание дома, в фундамент – киркой из последних сил стучали из-под земли. Что-то мелко пробарабанило по крыше, осыпалось, прилетевший ниоткуда ветер навалился на дуб, да с такой силой, что внутри у того что-то жалобно скрипнуло. Коротко полыхнула молния. Глухо, не в такт ей, забормотал гром.

Закусив губу, Григ быстро соображал, где может лежать его новенькая рогатка – под кроватью, где сейчас совершенная и непролазная тьма, или в прихожей за обувным шкафом. Задачка эта занимала его до тех пор, пока оглушительный взрыв не потряс окон и пола и не заставил его сесть на корточки. Молнии уже зажигались одна за одной, во все небо, подобно вспышкам тысяч фотокамер, и жадно впивались в блестящую землю. Присвистнув, он вспомнил, что когда-то видел уже эту грозу, эти молнии, слышал этот гром, и решил, что гораздо спокойней переждать все в нише со старой одеждой, и тут едва удержался от того, чтобы вновь не сесть, – причиной тому был не гром, а безмолвная, на миг сделавшая комнату и сад прозрачными вспышка молнии. Он прикрыл ладонью глаза и увидел, что ладонь тоже прозрачна, увидел свои сиреневые кости. Ослепительный свет начал быстро убывать, но не пропал совсем. Григ опрометью бросился к окну.

Сад был освещен как днем. Огонь, делавший дуб, кусты и стену дома бледно-голубыми, бился в углу ограды, и был волшебным огнем – не давал тени и дыма. Осененный внезапной догадкой – упавшая звезда, – Григ побежал из комнаты. На лестнице он споткнулся и едва не полетел вниз головой.

– Григ! – воскликнула мама, стоявшая на нижней ступеньке.

– Мам, там звезда, в саду!

– Стой! – Она подхватила его, он тотчас увяз лицом в душной кофте.

– Фу-у! – захныкал Григ, выныривая над ее плечом. – Ну, мам!

– Григ, замолчи! – раздался папин голос.

С охотничьим ружьем наперевес папа стоял у двери в подвал.

– Побег из тюрьмы, – сказал он маме, но так, словно обращался к кому-то за дверью. – Дом стоит на колодце акведука.

– На чем? – Дверь подвала и папа поплыли вправо, Григ оказался лицом к стене. Засопев, он выскользнул из маминых рук и спрыгнул на пол.

– Мне так сказали сегодня в управлении. Куда все это ведет, неизвестно.

– О чем таком ты говоришь, господи?

– Ни о чем, – вздохнул папа и вытер рукавом лицо. – Григ, сию же минуту ты пойдешь к себе и ляжешь спать.

– Я хочу в туалет, пап.

– Иди в туалет, только быстро.

Поджав губы, Григ пошел в уборную и долго разглядывал там красочный календарь на стене. Вдруг он услышал, как заплакала мама, и папа сказал ей: «Все, все…» Что-то щелкнуло.

Спустив воду, Григ возвратился к маме и обнял ее.

– …в конце концов, там цельная бетонная плита, – сказал папа.

Мама молчала. Григ еще крепче прижался к ней. Легкая мамина рука легла ему на плечо. За окном шумели листья.

– Не надо их бояться, мам.

– Кого?

– Они, наверное, заблудились.

– Да кто?

В это мгновение опять ударили из-под земли – несильно, неслышно почти, а мама вздрогнула всем телом. Как будто стало меньше воздуха. Как будто возникла крохотная трещинка, сквозь которую воздух стал вытекать прочь, и сизая пустота торопилась ему на замену. Залаял Ахилл. Не говоря больше ни слова, папа отцепил Грига от мамы, подтолкнул его вверх по лестнице и взвел курки на ружье. Григ послушно поднялся к себе, лег в постель и спрятался с головой под одеялом. Стало мягко и душно, он закрыл глаза – до боли, до побежавших во все стороны рваных искрящихся пятен.

Он не помнил, сколько пролежал так, стараясь ослепнуть и оглохнуть. Очнулся он от холода. Еще ему показалось, что два раза кулаком постучали во входную дверь. Квадратные пятна серого света лежали на потолке, и люстра росла из них подобно сказочному cтеклянному цветку. Было тихо, так тихо, что он подумал, что на улице идет снег, такая тишина бывает во время снегопада, но истошный мамин крик разбросал ее по всему дому.

Запутавшись в одеяле, Григ спрыгнул с кровати и побежал на первый этаж.

Дверь в подвал была раскрыта беззубым квадратным ртом, мама стояла перед ней на коленях. Из подвала несло ледяной сыростью, запахом болота, что-то ужасное клокотало и шевелилось там, и Григ, подскочив, без раздумий закрыл дверь и повернул ключ в замке.

– Мама, не надо! – Он побежал в комнату за лекарством.

В аптечке все было не то, все звенело и сыпалось, и он отыскал лишь пузырек с витаминами. В кухне он увидел, что мама опять сидит у раскрытой двери подвала.

– Ну нельзя!.. – Он снова закрыл дверь, припер ее стулом и протянул маме оранжевую таблетку.

Мама отвернулась.

Ударив цепью, во дворе зашелся хриплым лаем Ахилл.

Мама присела к стене, поглядела на свои подогнутые ноги и заплакала.

Подавившись на первой ноте, два раза пропел дверной звонок.

Григ вытянул шею:

– Кто там?

Мама вытерла глаза.

– Кто там? – повторил Григ.

В дверь стукнули ногой: «Откройте же, ради бога!» – и Григ узнал голос хмурого, подарившего ему полиэтиленовый пакет.

– Мама, это дядя, который был у тепловоза, – прошептал он и крикнул в прихожую: – Сейчас!

– Какой дядя?

– У тепловоза!

Оправив кофту, мама вышла в прихожую и отперла дверь – чего никогда не делала без того, чтобы спросить, кто там, или хотя бы посмотреть в глазок.

С грохотом хмурый вдвинулся в прихожую и опустил на пол продолговатый железный ящик. Запахи дыма и грязи сразу наполнили дом. Оглушительный и хриплый лай Ахилла ворвался через отворенную дверь. Попятившись, мама хотела что-то возразить, но хмурый перебил ее:

– Уймите пса и помогите выгрузить остальное. Скорее.

Так они перетащили в дом еще несколько ящиков и какие-то сумки. Григ загнал Ахилла в конуру.

– Простите… что все так, – сказал хмурый, переводя дыхание.

– Что? – шепотом, не глядя ни на кого, спросила мама. Ее лицо все время как бы уменьшалось.

Хмурый присел на один из ящиков.

– Пока ничего не знаю… Я закурю?

Не дождавшись ответа, он поджег сигарету и затянулся. Из-под его ботинок растекалась черная вода.

– А папа курит на улице, – сказал Григ.

– Да? – Хмурый посмотрел не на Грига, а на маму – цепляясь за одежду на вешалке, она сползала по стене на пол, одежда тихо трещала под ее пальцами.

– Мамочка! – закричал Григ.

Хмурый бросил сигарету, подхватил маму под локти и проводил ее на кухню, где усадил на стул.

Мама быстро пришла в себя и даже улыбнулась Гpигу, когда он подал ей сока в стакане.

Хмурый напился воды из-под крана.

– Виктор, – представился он, вытирая губы, и посмотрел на Грига. – Дядя Виктор. Я звонил вам из участка.

– А у нас телефон не работает, – объяснил Григ.

Хмурый почесал переносицу.

– Черт.

Мама привлекла Грига к себе.

– Иди спать. Получше накройся. Холодно.

– А ты больше не будешь плакать?

– Не буду, – пообещала она, но так тихо, словно говорила из-под воды. – Не буду. Спокойной ночи.

Поднявшись к себе, Григ снова посмотрел в окно. Из щелей в рамах тянуло холодом, озябшая бабочка толклась в стекло. Вдруг щелкнул замок входной двери, громыхнула ахиллова цепь, и он увидел хмурого дядю Виктора. В руках у дяди Виктора были тяжелые ведра. Потоптавшись на крыльце, он вынес ведра за ограду, опорожнил их в канаве у песочной аллеи и закурил сигарету. Опять громыхнула цепь и раздалось тонкое, как свист, подвывание Ахилла.

– А-ам! – зевнул Григ и полез в постель.

Приснилось ему, как он выпал из летящего самолета, но вместо долгого и страшного полета к земле сразу ступил в мягкий ковер. Ковер лежал посреди большой-большой комнаты с прозрачными стенами и притворялся, обманщик, зеленой сушей, и вместо людей там бегали розовые муравьи.

Проснулся он от белого сияния, такого сильного и ровного, что окно стало похоже на банку с молоком. Это был снег – он падал с близкого неба бесконечным чистым покрывалом, уже целая горка его выросла на карнизе.

Не успел Григ вылезти из-под одеяла, как внизу зазвонил телефон. Так и пришлось ему приспосабливать одеяло вместо пижамы.

Телефон стоял на столе в гостиной. За столом, положив голову на руки, спал дядя Виктор. К стулу, на котором он сидел, прислонялся пахнущий железом и маслом огромный автомат. Затаив дыхание, Григ накрыл вороненое дуло мизинцем. Дядя Виктор заворочался, шаркнул ногой и вдруг вскинул голову.

– Да! – сказал он, сняв телефонную трубку.

По всей комнате были расставлены железные ящики, частью открытые – из этих лезли черные провода, – частью и вовсе пустые, перевернутые. На телевизоре стоял еще один телефон, черный, без единой кнопки, в кресле желто-зеленой горкой были свалены патроны, а в углу туманился выпученным глазом экран компьютера.

– Да, – опять сказал дядя Виктор в трубку, достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Треугольное облако дыма полетело в потолок.

– А мы постреляем? – спросил Григ.

– Да…

Из спальни показалась мама в спортивном костюме.

– На кого ты похож, Григ…

– Мама, дядя Виктор сказал, что мы пойдем стрелять из автомата.

– Ничего он не говорил. Иди оденься.

– Даже так? – недобро усмехнулся дядя Виктор. – Хорошо.

– Мам, а где папа?

– Григ, я буду с тобой разговаривать только после того, как ты оденешься.

– А почему он не повесил ружье на стену? Мы повесим туда автомат?

– Все.

– Присев, мама стала подбирать разбросанные вещи – за один раз, наверное, она хотела подобрать сразу все, но вещи не держались у нее в руках, сыпались обратно на пол.

Во время завтрака Григ жаловался на холод, чай был несладкий, спинка стула покрыта льдом, а ночью ему вообще насыпался снег в уши.

– Прекрати, – сказала мама. – Папа говорил, что позвонит, у него нет времени. Ты же знаешь.

– Позвонит… – насупился Григ. – Может, еще не позвонит, а я хочу к тепловозу.

– К какому тепловозу?

– А дядя Виктор знает.

– Обязательно, – пообещал дядя Виктор. – Но если ты не допьешь чай и не вытрясешь из головы весь снег, не будет тебе никакого тепловоза.