Текст книги "Отпуск"

Прорубь искать долго не пришлось: видимо, они оказались не первыми. Уже совершенно стемнело, и полезший в воду Ланской, ничуть не стесняясь новой знакомой, скинул с себя всё до нитки. Ледяная купель обожгла не только тело, но и дыхание. Он мгновенно выскочил обратно, накинул дублёнку, залез в валенки и начал растирать оставшиеся неприкрытыми колени. Ничто не располагало к повторению его подвига, но Наташа решительно разделась, правда, оставив последние покровы, и направилась к развёрзнутому водоёму.

– Снимайте всё! – закричал Александр, стуча зубами. – От мокрого белья легче простудиться.

Но девушка поступила по-своему. Она прыгнула в воду, тут же выбралась назад, оделась, обулась и только после этого вытащила из-под шубы трусики и лифчик.

Алик не ожидал такой стыдливости. В его кругу она не приветствовалась и даже осуждалась как пережиток прошлого, как кондовое мещанство. Но в этот день, особый для себя, он безоговорочно признал правоту Наташи, сохранившей маленькую тайну и не разрушившей важного барьера.

От самогона она решительно отказалась. Пришлось нести его назад неоткупоренным: не пить же одному. В ответ возникла провокационная мысль: использовать народное зелье для растирки. Тут Наташа согласилась. Когда они вернулись домой, Ланской предложил ей первым делом лечь на диван в гостиной и предоставить себя согревающей процедуре. Гостья попросила для начала сухое бельё. На это бывалый массажист резонно заметил, что растирают кожу, а не ткань. На мгновенье произошла заминка, но тут же шуба упала к ногам победителя, а обнажённая красавица рухнула животом на диван.

Алик начал с плеч, потом долго тёр спину, затем решительно опустился к талии, пошёл ниже, испытал упругость ягодиц и хотел уж было перевернуть податливое тело, но услышал жалостливый голосок:

– Ноги, ноги…

Он продолжил движение вниз, но чем дальше, тем холоднее была шелковистая плоть. Лодыжки же вовсе оказались, как ледышки.

При обработке ступней пациентка начала похихикивать и дёргаться. Значит, не настолько занемела, чтобы не испытывать щекотки. Закончив с конечностями, Александр решил поднырнуть ладонями под бёдра для важного манёвра. Но Наташа упредила его и перевернулась на спину сама.

– Ноги, ноги, – продолжала просить она.

Оставалось меньше трети бутылки, а самозванный эскулап, естественно, хотел сэкономить побольше на верхнюю половину. Но просьба дамы закон. И, действительно, ноги её холодны, как у покойницы.

За второй бутылкой нужно лезть в погреб: за эти три-четыре минуты красавица успеет полностью одеться. И правильно сделает. Схалтурить и ограничиться несколькими каплями? Мешали три обстоятельства: природная честность, врождённое честолюбие, не позволявшее делать плохо даже второстепенное дело, желание по-настоящему согреть несчастную жертву своего экспромта. Пришлось потратить почти всё до донышка на неподдающиеся ступни и голени. Для бедёр осталась самая малость, а на остальное не хватило и вовсе.

Но природа без всяких вспомогательных снадобий распалила такое пламя, которое, загоревшись внутри каждого, соединило обоих в один пылающий костёр. Искорка, зажёгшаяся ещё на Манежной площади, привела к настоящему пожару: его не залить потоком целомудрия, не засыпать семенами разума, не затоптать каблуками ханжества. Алик и Наташа и не заметили, как перешли от одной согревающей процедуры к другой. Привыкшие сдерживать стремления своего естества, они не устояли перед ним в этот чудный день, повинуясь не столько инстинкту, сколько высшей воле, настойчиво тянувшей их к такой красивой развязке. Начинать с банального блуда им не давала внутренняя чистота, с долгого романа-прелюдии – быстротекущая жизнь, пытавшаяся ускорить неторопливую поступь Истории. Оставался единственный шанс: найти друг друга в толпе, вместе прикоснуться к таинству вечного, рука об руку устремиться к высокому и прекрасному и сдаться неизбежному в кульминационный момент своего полёта над серой обыденностью. И всё это – за одни сутки, в считанные часы.

Не только окоченевшие ноги отогрел он в тот день. Открытое, доброе, искреннее, но словно укутанное ледяным панцирем, никогда не любившее с исступлённым женским бесстыдством, с безумием всепоглощающего желания сердце Наташи оттаяло, раскрылось и вобрало заряд утончённой нежности, направленный точно в цель. Ещё у проруби ею руководил разум, заставивший на всякий случай принять хотя бы такую ванну в сугубо гигиенических целях. Даже скидывая шубу и подставляя тело коварным мужским ладоням, она думала только о последствиях непривычного купания. А вот последствия другого действия уже не возникли в её сознании: оно утонуло во внезапно и впервые нахлынувшем приливе чувственности.

Получив от Провидения такой подарок, Ланской больше не искушал судьбу и ни разу не ходил на митинги, манифестации и в другие шумливые места. Августовские события семью месяцами позже коснулись Александра самым страшным образом: в ночь намечавшегося штурма здания российского парламента у Наташи на почве нервного напряжения начались преждевременные роды, и они с трудом пробились к Грауэрману через спешившую положить себя на жертвенный алтарь толпу. Оставив жену в родильном доме, Ланской не стал к ним присоединяться: ему было теперь кого защищать и без забаррикадировавшихся на Краснопресненской набережной слуг народа.

Глава четвёртая

1

Очередная порция слащавой бразильской бурды подействовала, как всегда, успокоительно. Вере Николаевне, воспитывавшейся в духе то атеизма, то умеренного православия, казался абсолютно чуждым наивный католицизм действующих лиц телесериала. Тем меньше было переживаний: относиться всерьёз к беспрерывно тараторящим персонажам с их убогим языком и примитивным мировоззрением она не могла, но всё-таки хоть какие-то чувства к этим ходульным героям испытывала. Не очень глубокие, чтобы расходовать на них свои эмоции, зато вполне достаточные для развлечения и забвения забот насущных, ибо ни один кадр, ни одна фраза графоманского текста не напоминала ровным счётом ничего из реальной человеческой жизни.

Молодая соседка (молодая не по возрасту, а по положению в семье) тоже регулярно смотрит этот фильм, и сразу после демонстрации они обычно прогуливаются до леса и обратно, успевая за полчаса обсудить бесхитростные сюжетные перипетии. Вера Николаевна настроена более критично, чем Лиза, склонная к восторгам по поводу актёрской игры (для Никольской же, видевшей на сцене Москвина и Алису Коонен, всё это сущая фальшь).

Вот и сегодня пятидесятилетняя Елизавета умиляется благородству экранного мужа, прощающего неверную жену. Правда, он пока не знает, что через полгода ему доведётся растить чужого ребёнка. Интересно, как воспримет супруг такое известие, не нарушит ли оно душевное равновесие? И ведь не поздно ещё пойти на спасительную операцию.

Вера Николаевна не без примеси цинизма объясняет соседке непреложную истину католической идеологии: положительный герой не сделает аборта и не склонит к такому богопротивному преступлению другого, даже врага. Поэтому за беременность доньи Паскудо можно быть совершенно спокойным.

За содержательным разговором дамы не заметили, как не только дошли до окраины посёлка, но и вступили в лесополосу, отделявшую его от садоводческого товарищества, нагло вторгшегося на ближайшую опушку лет десять назад, в эпоху новых земельных завоеваний в ближнем Подмосковье. Ещё бы годочек, и Никольская несомненно воспользовалась бы высоким положением сына для пресечения такого безобразия. Но к моменту его возвышения захватчики успели обнести свои незаконные владения каменными заборами и заложить фундаменты будущих небоскрёбов, из окон которых можно сверху вниз смотреть на макушки вековых елей.

Уже смеркалось, и над лесом нависала темнота, но зато веяло долгожданной прохладой. Обилие бразильских страстей тоже вынуждало продлить маршрут.

Потом Вера Николаевна пожалеет о лишних минутах прогулки. При входе на свою улицу она заметит сына в женском обществе. Пробудет он в нём недолго, но достаточно продолжительное время, чтобы считать это случайным. Прощание, хоть без объятий и поцелуев, длилось не одно мгновенье, как обычно у попутчиков, а намного дольше, интригующе долго. И при расставании просто знакомых так близко друг к другу, к тому же лицом к лицу не стоят. Разумеется, рассмотреть второе лицо на расстоянии в двести метров невозможно, но фигура выглядит вполне юной.

Остаток пути Лиза будет щебетать о мыльной опере, а Никольская думать о своём. Конечно, отшельничество Вадима больше трёх дней продолжаться не может. Конечно, хоть он не говорит об этом вслух, в их отношениях с Ларисой наметился явный кризис. Такое уже бывало раза два или три, но всегда кончалось благополучно. Правда, тогда положение Димы казалось незыблемым. Сейчас он никто, практически никто, и неизвестно, когда сможет подняться вновь. Стерва Ларка чувствует это своим собачьим нутром. Может теперь и выкинуть какие-нибудь коленца.

Неожиданно всё вспыхнуло у неё внутри. А вдруг покорность, с которой сын внял её призыву и приехал – предвестие окончательного разрыва с женой? Этого ещё не хватало! На невестку, насколько она знала, записаны все источники их материального благополучия. Пока Вадим занимался делами, она вершила делишки. Отсуживать же имущество Дима побоится и правильно сделает.

Так они и брели: Елизавета лепетала о драмах надуманных и абсолютно нежизненных, а в воспалённой фантазии Веры Николаевны возникали вполне осязаемые сюжеты судьбы её собственной семьи, не менее драматические. И силуэт девицы неспроста. Зная влюбчивость сына и принимая в расчёт его долгое вынужденное воздержание, тут нужно готовиться к худшему. С отчаяния в любую местную девицу может втюриться. Случилось же такое однажды – еле спасла. Но тогда он ещё комсомольский значок носил, в аспирантуре учился, полностью от родителей зависел, с авторитетным словом отца считался. Нынче на него вообще никакой управы нет. Даже не скажет ничего, если в лоб спросить.

Вот вам и наши русские страсти! Погорячее латиноамериканских. Писать о них только некому.

Сына она застала у телевизора, смотрящим выпуск последних известий. Нудно, как в программе «Время» лапинских времён, какой-то шепелявый корреспондент рассказывал о новом слове в животноводстве, основанном на замене кур страусами.

– Да-а, – покачал головой Вадим, завидев мать, – если ещё вместо осетров разводить акул, то будет больше рыбы. А взамен огурцов для веса и вкуса нужно сажать арбузы.

– Ты давно вернулся? – ласково, насколько сумела, спросила Вера Николаевна.

– Минут двадцать назад.

Врёт. Не прошло и десяти. Значит, тоже заметил её и хитрит, чтобы избегнуть дальнейших вопросов.

Показывают беспорядки в Москве. Народ протестует против нового Трудового кодекса с квазилиберальной начинкой и призывает думских депутатов его не принимать. Перекрыв Охотный Ряд, люди скандируют: «Банду Путина – под суд!» Впервые президента открыто поносит тысячная толпа. На витрине шикарного бутика транспарант: «Победили гитлеризм, победим и путинизм». Милиция теснит демонстрантов на обочину.

– Перед прогулкой я заварила кофе на двоих. Теперь уж, верно, он простыл.

– Ничего, выпью после ужина, – ответил сын, давая понять, что основная кормёжка впереди.

Что ж, придётся опять ломать свой режим и в ущерб не то вязанию, не то чтению готовить еду, мыть посуду и, самое главное, удерживаться от соблазна ещё одной чашки любимого напитка. Нет, в этот раз можно уступить. Завтра нагрянет муж, обстановка изменится, для доверительных бесед не выкроить и минутки. А сейчас за внеплановой трапезой можно что-то разведать. Если вести беседу с умом. Боже, как мало они успели поговорить за целых четыре дня! Раньше она и мечтать не могла о таком подарке судьбы: почти неделю наедине с собственным взрослым ребёнком. Как ни внушай себе, что он отрезанный ломоть – не ломоть он, а плоть, собственная отрезанная плоть, кровоточащая каждую минуту. Вот сын дома. И что же? Словом толком не перемолвились.

Умерла жена бывшего канцлера Германии. Минуты полторы рассказывают трогательную историю знакомства юных Гельмута и Ханнелоре, показывают фотографии фрау Коль в молодости. Мартиролог дня продолжает леденящий душу рассказ об известном хоккеисте, которого насмерть забила московская шпана. На экране архивные кадры победной для него Олимпиады. Скончался вице-президент одной из африканских стран. Об этом народу сообщает сам президент. Люди плачут. Наиболее лаконичное сообщение посвящено памяти академика Басова. Нобелевскому лауреату повезло уйти из жизни вместе с такими знаменитостями.

Когда Вера Николаевна принесла ужин, длинноногая фотомодель без запинки перечисляла города и завтрашнюю температуру воздуха в каждом из них. Перед упоминанием Москвы она выдержала кокетливую паузу, погрозила кому-то пальчиком, прорекламировала не то шило не то мыло и безапелляционным тоном пообещала жителям столицы, что ни завтра ни в последующие выходные дни их не оставит запредельная жара, при которой метеочувствительным гражданам нужно остерегаться и не выходить на открытое солнце, как Снегурочке. Впрочем, возможны и дожди.

По тому, как Вадим жадно рассматривал теледиву-синоптика вместо содержимого тарелки и не спешил взять в руки вилку, мать окончательно убедилась в правомерности своих догадок. Пока только в их правомерности. Теперь предстояло проверить и правоту.

2

– Страданиями, одними страданиями, – снова повторил Ланской, усаживая гостя в кресло.

– И из-за чего же ты так страдаешь, если не секрет? – поинтересовался Крутилин.

– «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвленна стала…» Да, недопонимали мы Радищева. Идиоты восторгались: всё у него есть, а он за мужиков душой болеет, голову за них на плаху готов положить. Циники возмущались: сидел бы себе спокойно и не совал бы нос куда не просят. На самом деле всё гораздо сложнее: не может разумный человек, особенно писатель, спокойно взирать на любую дисгармонию. Думаешь, крепостных ему жалко было? Не их одних: себя он не меньше жалел, детей своих, потомков. Ведь каждый перекос боком потом выходит. Всего полтора десятка лет после Емельки Пугачёва миновало, и всё начисто забыто. Урок не впрок. А тут французы со своей революцией. Пока ещё топорами головы сносят, но чуткой душе не может гильотина не мерещиться. К нам ведь из Парижа не только куплеты и фасоны текут. Понимал чертяка в свои сорок с небольшим, что надо уметь упреждать всякие катаклизмы, а не только преодолевать их.

Радищев неспроста в последнее время всплывал в памяти Александра. Он был современником Екатерины Великой и её фаворита Ланского. Уж не под влиянием ли молодого любовника смягчила императрица участь автора «Путешествия из Петербурга в Москву»? Поначалу, возмущенная крамольным сочинением, она чуть не отправила писателя на эшафот, однако потом передумала и заменила казнь ссылкой. А, может, наоборот: неприятности на амурном поприще разгневали государыню, но альковные дела вскоре устроились лучшим образом, и она проявила милость?

Нет, так уж искажать историю не годится: ведь молодой Ланской умер за шесть лет до скандала вокруг Радищева. С другой стороны, почему бы не соединить их, людей практически одного поколения, но столь разной судьбы?

Не решив для себя окончательно этот мучительный вопрос, Александр не выпускал из головы знаменитого тёзку, думая, как лучше использовать его образ и его мысли в будущей книге. Он находил их вполне созвучными своим. Не здесь ли истоки такого русского и такого непонятного самим русским понятия интеллигент? Каждый трактует его на свой лад или на злобу дня. Стыдиться того, в чём сам не виноват. Переживать за тех, кого все забыли и забросили. Портить всем настроение на весёлой пирушке напоминанием об алчущих и жаждущих. Конечно, подобное поведение смешно и нелепо. Но есть же на Руси такие, кто не может по-иному. Ещё несколько лет назад, когда политическая оппозиция была близка если не к смещению бездумного старца, то к сильному влиянию на него (подумать только: кандидатуру в премьеры поменять заставила), Ланской, полагаясь на предначертанность исторических событий, гораздо меньше переживал за малых сих. Но опытные кукловоды, манипулируя массовым сознанием (если дремучесть можно назвать сознанием) и бросаясь направо и налево огромными деньгами, разгромили трусливую на поверку оппозицию в пух и прах. Только мокрое место осталось! Александру не были близки эти суетливые и своекорыстные политиканы. Но их поражение, их позор он принял близко к сердцу. Рухнула последняя надежда смягчить тяготы большинства простых людей. Таких, как кристально чистый идеалист Лёня и его трудяга жена. Что касается левых, то на них он никогда не рассчитывал, никогда не принимал красную риторику всерьёз. Дураками были – дураками и остались. Держат как шутов при дворе. Раньше потешали Балакирев с Голицыным, сейчас – бритоголовый и косноязычный рабочий из Брянских лесов.

И кому теперь защищать обиженных и обездоленных? Кому – грудью на амбразуру?

Испокон веков на Руси это считалось заботой писателя. Не просто слагателя умных слов в красивые фразы, не беллетриста в европейском понимании этого замысловатого термина, а труженика и мыслителя, олицетворявшего совесть нации.

Есть ли у нас такие сейчас? Есть. Один даже на века. Но они стареют, умирают, многим уже физически непосильно тянуть тяжеленный воз. Что поделаешь, если самому молодому уже за шестьдесят перевалило! С кем мы скоро останемся? Из юнцов в одночасье народным заступником не станешь. Значит, среднему поколению пора на вахту заступать, принимать на плечи небесный свод и стоять, подобно Атлантам, не смея и думать о собственных удовольствиях. Если же никто на себя жертвенную миссию не возложит – порвётся цепь: потом её не сомкнуть.

Но если не я, то кто же?

Да, тяжела не только шапка Мономаха. Посох странника тоже бывает неподъёмным. Не в весе дело – в ответственности.

Конечно, развлекать проще. Ещё одна вещичка о царях, фаворитах, придворных интригах. Гонорары, тиражи, встречи с читателями, телеинтервью, радиопостановки, киноэкранизации. А дальше? Премия, орден к семидесятилетию, венок от правительства, три строчки в энциклопедии. И полное забвение после столетнего юбилея в малом зале ЦДЛ, куда придут дети, внуки, последние из живых знакомых да два-три завсегдатая Пёстрого зала. А уже сто пятьдесят отмечают лишь тем, кто не просто водил пёрышком по бумаге – миссию выполнял.

Впрочем, времена такие настали, что и великих не вспоминают. Двухсотлетие того же Радищева вообще не отпраздновали. Где уж там: власть делили. Как раз в эти дни всё и решалось. И решилось самым подлым образом.

Куда ни кинь – всюду «первый русский революционер» на перепутье…

Леонид знал: если приятеля вовремя не остановить – в такие дебри его занесёт, что и к утру назад не вернёшь. Улучив небольшую паузу, он попытался перевести беседу в актуальное русло:

– Как сердце чуяло: возьму, думаю, отгул, прихвачу ещё один денёк к выходным.

– Правильно, – отозвался Алик, думавший о своём. – Жарища-то какая! Недельку постоит, а потом мёрзни целый год. Такая уж у нас, у русских, планида. Махнём-ка завтра вместе на пляж!

– Втроём? – поинтересовался Леонид.

Ланской не понял вопроса:

– Хочешь, втроём, хочешь, вчетвером, с отпрыском твоим. А можем и впятером, если Наташа стряпню свою бессмысленную бросит: все равно в рот ничего не лезет.

Крутилин недоумённо развёл руками:

– Ты же самого главного не посчитал.

– Кого? – удивлённо спросил Александр. – Неужто и твоя половина здесь?

Евгения, жена Крутилина, давно могла бы перебраться на дачу: как учитель она уже вторую неделю пребывала в заслуженном отпуске. Но решила немного подработать репетиторством и осталась в Москве.

– Женя приедет только в субботу. Но наш «Арамис» здесь. Ты же сам мне сказал.

Ланской, отягощённый мыслями о персонажах века осьмнадцатого, о героях века двадцать первого, действительно, умудрился подзабыть. Лёня, знавший друга как свои пять пальцев, нисколько в том не усомнился.

– Ах, ты о Вадьке! Да, он тут, но мне на глаза ещё не попадался. Я не уверен, захочет ли он с нами встречаться.

Леонид так и ахнул:

– Ну ты даёшь! Разве мы ему что-нибудь плохое сделали?

Александр усмехнулся:

– Мы и не могли. При всём большом желании, которое, не знаю, как тебя, но меня частенько посещало.

Вот тут он явно сфальшивил, и чуткий Лёня сразу почувствовал нотку неискренности.

– Зачем ты наговариваешь на себя? Никогда не поверю. Наша дружба – это святое.

– И кто же попрал святыню первым?

Диалог друзей, как частенько бывало, стал превращаться в подобие шахматной партии – их любимой с юных лет забавы. Выигрывал обычно тот, кто тратил меньше времени на обдумывание. Вот и сейчас ответный ход Алика оказался молниеносным. По опыту каиссовой битвы, сопернику надлежало провести быструю внутреннюю перегруппировку и заставить оппонента размышлять над продолжением в счёт собственного времени.

– Поясни, пожалуйста. Я тебя не очень понимаю.

Расчёт оказался точным. Претензий к выпавшему из гнезда другу накопилось столько, что Ланской несколько раз запнулся, пытаясь начать их перечислять:

– Ну, во-первых… да нет, чего тут объяснять… в общем, и так всё ясно…

– Кому как, – возразил Леонид.

На чёрно-белых клетках такая атака означала вечный шах. Выпутаться Алик из неё не мог. Сколько уж раз он, считавший себя мудрецом, пасовал перед простой логикой старого друга: прощать людей во всех случаях, когда их поступки предопределены неисповедимым ходом независящих от них события, когда всевидящая судьба ведёт то на Голгофу, то на Олимп, то в пропасть, то на пьедестал.

3

Ужин подходил к концу. Шансов начать доверительный разговор на этой неделе оставалось всё меньше. А как сложится следующая, лишь Ты, Господи, веди!

Раньше она завела бы беседу издалека и по реакции сына, чаще всего раздражительной, пыталась подойти кружными тропами к главному, сущему, выясняя постепенно детали, иногда немаловажные. Теперь тактику надо было менять: он бы сразу разгадал манёвр и уклонился от продолжения не только темы, но и всего диалога. Встанет и уйдёт – что с ним нынче поделаешь!

Идти нужно напролом, ва-банк, но всё же не слишком грубо, с хитринкой.

– И с кем же, Димочка, останется после всего этого Сашенька?

Вопрос касался дочери Вадима и Ларисы, единственной и любимой внучки.

– Чего этого, мама?

Вера Николаевна выставила вперёд руку и театральным жестом помахала несколько раз кистью направо и налево, чётко выговаривая в такт:

– Это меня не касается. Меня волнует судьба ребёнка.

Вадим пожал плечами:

– Даже в твоих любимых сериалах изъясняются определённей. Этого, это… Ты что, слова русские забывать стала?

Ах, хочешь услышать слова? Русские. Будут тебе слова! И не два и не три.

– С памятью у меня пока всё в порядке. Твоё самолюбие щажу. И со зрением тоже. Прекрасно вижу финты некоторых экзальтированных особ, пренебрегающих семейным долгом. Где полагается находиться жене в трудную для мужа минуту? Рядом. Жена – это не партнёр по развлечениям, по красивой жизни, по проматыванию легко доставшихся денег. Это первый диагностик и врачеватель любой хвори. Муж ещё толком не почувствовал, как сердечко покалывать начало, а жена уже должна догадаться, где у него болит. Ты же всё прекрасно понимаешь и, конечно же, переходить с ней рука об руку через опасную черту старости побоишься. А черта не за горами.

Вера Николаевна почувствовала себя в ударе. Двух зайцев сразу убила: невестку облыжно обвинила и сыну руки развязала.

Конечно, Вадим ждал такого разговора. Конечно, он хотел его либо избежать, либо смягчить. Материнский напор застал врасплох. Но многолетний политический опыт выручил и здесь: прежде всего, спокойствие и уверенность.

– Ты волнуешься за Сашу. Вполне естественно. Но ей уже тринадцать. Она обеспечена по гроб жизни. Учиться может в любой стране. Да, будут проблемы с замужеством. Но только лет через пять, не раньше.

– Какие ещё проблемы? Откуда им взяться?

Никольский перевёл дух. Первая волна отражена, а вторую он к себе не подпустит.

– Фигурка подкачала. В мамашину породу пошла. Да и мордашка отнюдь не высшего сорта. Тут уж мои гены сказались.

Девочка ничем не отличалась от своих сверстниц. В устах отца звучала явная провокация, рассчитанная отвести удар от собственной персоны.

– Фигурка подкачала? Ещё чего скажешь! Да она, как статуэтка.

– Это сейчас. С возрастом потеряет талию, как её родительница, а потом вообще в свиноматку превратится, как бабка.

Речь шла о тёще, которую равно ненавидели оба собеседника.

– Но это когда будет. Лет через двадцать.

– Гораздо раньше. А где гарантия, что при её запросах и капризах она не просидит в девках годочков до тридцати?

Продолжать спор на подобную тему Вера Николаевна совершенно не собиралась и попыталась пресечь его самым простым способом:

– Нечего было такую мать для своего ребёнка подбирать, – резюмировала она.

– Во-первых, мог бы родиться мальчик, которому на талию плевать. Во-вторых, существовала точно такая же вероятность преобладания твоей крови. Тогда бы получилась писаная красавица.

Кому из дочерей Евы не приятна подобная лесть? Госпожа Никольская исключения не составляла. Похоже, сын припечатал родительницу на обе лопатки. Во всяком случае, возражения не последовало, что позволило Вадиму перехватить инициативу:

– Да ты вообще-то права: мать для дочери я подобрал неудачно.

А если так, то что горевать о возможном разводе! И о чём дальше говорить.

Но Вера Николаевна не сдавалась. Её интересовала подноготная. Ей хотелось заглянуть за кулисы начинавшейся драмы. Её тянуло увидеть подводную часть семейного айсберга. Поэтому новый ход также оказался атакующим:

– Я так и знала, что она тебя бросит. После того, как выудит последнюю монету.

И снова несколько ударов сразу. Во-первых, не вопрос, а утверждение. Не опровергая его, собеседник невольно соглашается с говорящим. Во-вторых, очередная попытка возложить всю вину на невестку. В-третьих, обвинение не только в измене, но и в грабеже.

Последнее Никольская считала главным. В способности сына устроить заново личную жизнь она не сомневалась и за будущее его не переживала. А вот львиная доля средств, неосмотрительно отданных под контроль неверной жены, могла уплыть безвозвратно.

– Тебе не стоит беспокоиться, – хладнокровно ответил Вадим с нарочитым ударением на первом слове. – Твоё благополучие обеспечит Станислав Игнатьевич, которому я помог стать миллионером. Если со мной что-нибудь случится, имей в виду: половина его активов – твоя. Имущество, нажитое в браке, принадлежит супругам поровну, даже заводы и банки. Никуда не денешься – пережиток социализма. Но для тебя – очень полезный.

Тоже тройной удар, но куда более сильный! Напомнил о своей протекции – раз. Высказал серьёзные подозрения в честности и порядочности мужа – два. Наконец, намекнул на гипотетическую опасность. Какая же мать не забудет обо всём, если её ребёнку угрожает гибель!

– А что может с тобой случиться, сынок?

Тон гораздо мягче. С неподдельной тревогой в голосе. Стрела попала в цель.

– Всё что угодно, – тяжело вздохнув, выдавил из себя Никольский. – И не будем больше об этом.

Сказал как отрезал. Значит, продолжать бесполезно. В таких случаях, Вера Николаевна хорошо знала характер сына, слова из него не вытащишь. Встанет, поцелует в щёку, повернётся и отчалит к себе в комнату.

Да, поздно ей, видать, тягаться со своим Димой на поприще словесных баталий. Поднаторел за годы хождения во власть.

– Хорошо, – сдалась мать. – Об этом не будем.

О другом она уже просто не могла. Ничто не лезло больше в голову. Чёрт с ними с деньгами, с жёнами и прочей преходящей ерундой, если дело настолько серьёзно.

Выдержав приличествующую паузу, Вадим отправился на второй этаж. Вера Николаевна достала вязание, машинально набрала несколько рядов, но желанное успокоение не приходило. Пришлось принять на ночь валерьянки и отложить до лучших времён томик Шеллер-Михайлова.

4

Разговор друзей затянулся за полночь. Пытались разложить по полочкам все события последних лет двадцати. Но концы с концами явно не сходились.

Вспомнили и последнее лето Никольского на даче. Страной тогда управлял невежественный старик со странной биографией. В тридцать лет его, не имевшего никакого образования, избрали секретарём обезлюдевшего в годы большого террора крупного сибирского крайкома. Началась война. Новоиспечённого функционера два года не трогали, а потом послали не на фронт, а на учёбу – в школу парторганизаторов. После неё определили на ту же должность, но только в заурядную область срединной России, выпускавшую велосипеды и пианино. Через три года бездарный секретарь скатывается и того ниже – заведующим отделом в самую захудалую республику европейской части, где, без отрыва от производства входящих и исходящих номеров на чужих письмах, получает в сорок два года высшее педагогическое образование. И гнить бы ему там до пенсии, но бывший шеф оказывается в столице и, карабкаясь к вершинам власти, тянет за собой личного канцеляриста. Наконец пик взят, и король обряжает блоху в золото и бархат. Под началом насекомого теперь главная из канцелярий. После смерти благодетеля он даже претендует на освободившиеся за тем посты, но нельзя же смешить весь мир. Тем более, что блоха дышит на ладан.

Вскоре новый венценосец тоже отправляется в небесную обитель. И тут происходит несусветное: оказывается, смешить мир уже можно. В знаковом, фантасмагорическом восемьдесят четвёртом случается событие, смешнее описанного Джорджем Оруэллом и страшнее предсказанного Андреем Амальриком. На кремлёвский трон впервые вползает семидесятидвухлетняя немощь, абсолютный бездарь и невежа, едва ли сознающий случившуюся с ним метаморфозу. Это вызывает гомерический хохот даже у конформистов. Жутко другое: все принимают как должное насмешку судьбы, всегда жестокой к народу, давшему миру Пушкина и Толстого, Достоевского и Чайковского, Лобачевского и Менделеева. Но в золотой и серебряный век управляли три Александра и два Николая, люди молодые, энергичные и образованные, а не их письмоводители. Господи, за что же сейчас такая немилость?

В первый раз после зимы друзья съехались в канун Первомая. Старик царствовал уже третий месяц. Начал с совещания по сельскому хозяйству. Пока аграрных начальников уговаривали накормить народ мясом, молоком, плодами и овощами, американский президент уведомил Конгресс, что начинает программу «звёздных войн», плюя на главного стратегического противника и даже не желая заключать с ним какого-либо договора.