Текст книги "Отпуск"

Разумеется, был общий ужин. Евгения извлекла из своей сумки маленький тортик и настояла на приобщении его к прочим яствам. Хозяева особо не сопротивлялись, поскольку такой продукт долго не хранится и ещё одного путешествия в Москву и обратно не выдержит, даже если переночует в холодильнике. Ограниченная в возможности задавать любимые вопросы, Екатерина Петровна всё же исхитрилась за короткое время трапезы выведать у девушки состав её семьи (мать и младший брат, отец бросил, живёт с другой женой), возраст (двадцать два года), адрес (городок в стороне от железнодорожной магистрали, где производится известный на всю страну фарфор) и социальное происхождение (стопроцентно пролетарское, но если мама – ткачиха на местной прядильной фабрике, то папа работает на тамошнем автобусном заводе). В душе Леонид был благодарен назойливой старухе, избавившей его от необходимости более сложным и деликатным путём проводить устное анкетирование.

Сразу после ужина постоялицу определили в комнату кузины Маши и оставили наедине с журналом. Помимо чистого полотенца и нераспакованной зубной щётки ей выдали будильник и объяснили, где утром взять посуду и снедь. Но это, как приговаривали в один голос и бабушка и внук, «на всякий случай», поскольку оба собирались присоединиться к завтраку.

К девяти вечера дом затих. Екатерина Петровна уставилась в телевизор, подсев к нему поближе и уменьшив звук, Леонид устроился перед стареньким ламповым приёмником, выпущенным ещё к московскому фестивалю молодёжи и студентов в пятьдесят седьмом, а Евгения, сидя на высокой кровати с панцирной сеткой и шишечками у изголовья, погрузилась в мир айтматовских героев. Лечь постеснялась, то ли из уважения к хозяевам, то ли из почтения к автору. Незадолго до полуночи она, закончив чтение, бесшумно выскользнула из комнаты, но громко урчавший при включении горячий кран её выдал. Крутилин услышал звук, однако выходить не стал. Он так и замышлял: на первый раз не делать никаких провокационных движений. Девушка должна оценить его целомудрие и джентльменство в полной мере.

Утром осуществилась вторая часть его плана. Евгения встала раньше всех, умылась, оделась. В этот момент появилась хозяйка дома, взявшая на себя заботы о завтраке. Сам же Лёня уселся за стол последним, ещё небритый и в домашнем виде. Имея в запасе целый час, он проводил гостью почти до станции, вернулся, собрался и уехал на работу минут на двадцать раньше, избегая лишних разговоров с бабушкой.

Старушка же после этого визита призадумалась: правильно ли она поступила, освободив от своего присутствия московскую комнату. Может, лучше было бы держать свободной дачу.

Но вскоре пригодилась и городская квартира.

Очередное свидание состоялось, как и два предыдущих, в электричке. На сей раз каждый сел на своей остановке: Леонид – на Курском вокзале, Евгения – на следующей станции. Он даже предусмотрительно поставил портфель не на пол, а на лавку рядом с собой, чтобы никто не занял соседнее место.

По дороге обсуждали прочитанный роман. Сошлись во мнении, что автор – безусловно, первый русский прозаик, хотя и начинал на родном языке, а его новая книга – лучшее произведение завершившегося десятилетия во всей отечественной литературе. Впрочем, Крутилин сделал маленькую оговорку, заинтриговавшую собеседницу. Он несколько раз подчёркнуто добавил слово официальный и к присвоенному ими титулу писателя и к эпитету, оценивающему его творение.

– Что значит официальный прозаик и официальное произведение? – поинтересовалась она. – Разве бывают неофициальные?

– У нас бывают, – ответил Леонид. – Но не будем обсуждать тему в людном месте. Заезжайте как-нибудь ко мне домой.

«Домой» на языке москвичей означало одно: на постоянную квартиру.

Тут же была выбрана ближайшая пятница. В этот день Евгения не занималась в институте и могла приехать прямо с работы, приблизительно к трём. Время устраивало: оно позволяло провести наедине часа три до возвращения родителей. Улизнуть из своего учреждения Крутилин мог в любой момент, даже не отпрашиваясь заранее у начальства. Просто встать и сказать, что ему нужно по одному очень важному делу. Зная прилежание молодого специалиста и ценя его деловые качества, никто никогда дополнительных вопросов не задавал, а сам Леонид прибегал к таким уловкам крайне редко, в случае особой необходимости.

В пятницу он не пошёл со всеми на обед, а когда сослуживцы вернулись, произнёс сакраментальную фразу и начал собирать вещи. Лёня практически ничем не рисковал, поскольку в канун выходных во второй половине дня никаких совещаний и прочих обязательных для присутствия мероприятий не проводилось.

В половине третьего он был уже дома и до вожделенного визита смахивал последние пылинки со шкафов, столов и прочих предметов мебели и внутреннего убранства. Наконец звонок прозвенел.

От обеда Евгения категорически отказалась, объяснив, что досыта наелась на работе. Чай попить согласилась и снова достала из сумочки гостинец. На этот раз пачку сдобного печенья.

Пока суетливый хозяин кипятил чайник, гостья изучала содержимое книжных полок, издавая завистливые вздохи (журналы, слава Богу, хранились в родительской комнате, и обнаружить его недавний обман она не могла). За столом вернулись к последнему разговору. И тут прозвучали имена, одни из которых вызвали недоумение, другие – едва скрываемый ужас.

– Солженицын? Вы считаете лучшим его? Но это же враг! Его выдворили из страны.

– Враг, – не стал спорить Леонид. – Но враг чего? Враг тоталитаризма, бездуховности, унижения человеческой личности, искажения истории, замалчивания позорных страниц прошлого, беспробудной лжи и лицемерия. Самая сильная книга семидесятых годов, конечно же, «Архипелаг ГУЛАГ».

Евгения быстро обмякла. Почувствовав в словах своего нового приятеля уверенность, убеждённость, отсутствие театральности и элементов эпатажа, она сменила тон:

– Вам так кажется? Я только «Один день Ивана Денисовича» читала. И ещё «Матрёнин двор». Мне понравилось.

– Я дам вам сначала «Раковый корпус», потом «В круге первом» и лишь на заедку «ГУЛАГ». И вы поймёте, что такое неподцензурная литература. Разумеется, никому ни полслова. Читать будете на даче, по вторникам. Для бабушки назовём другие книги. Полная конспирация!

В те годы пообещать такое значило больше, чем объясниться в любви или даже сделать предложение. Это говорило о полном доверии, о вручении в чужие руки собственной судьбы и судьбы своих родственников.

Евгения опешила настолько, что долго не могла вымолвить ни одной связной фразы. Изъяснялась междометиями и отдельными словами.

Уже на третий вторник молодёжь не застала Екатерину Петровну на даче. На столе лежала записка: «Уехала показаться глазному. Останусь в Москве. Вернусь завтра после перерыва».

4

Солнце уже миновало свою высшую точку на небесном своде, но накал его не ослабевал. Наносить визиты в такую жару – сплошное наказание. Ходить можно только с одних плавках. И всё-таки Крутилин приоделся: в белую безрукавную сорочку и лёгкие брюки. Даже туфли надел, хотя и на босу ногу. И в таком виде зашёл за Ланским.

Тот встретил его усмешкой:

– Где же ваш галстук, сэр?

И после небольшой паузы:

– Ну куда ты так вырядился? Мы же всё-таки на даче.

Сам он собирался идти в одних шортах и шлёпанцах, не прикрывая порядком закоптившийся от загара торс.

– Неудобно как-то. Давно не виделись. И Вера Николаевна дома.

– Вера Николаевна на нас и не в таком виде насмотрелась, – напомнил Александр.

Переодеваться Леонид, разумеется, не стал, и они отправились, одетые каждый по своему разумению.

Калитка у Никольских открывалась с помощью дистанционного управления. За подходящими к ней наблюдала видеокамера. Посетитель нажимал на кнопку звонка и ждал, пока сезам откроется. Такая конструкция отличалась от привычного домофона, предполагавшего диалог между звонящим и открывающим. Станислав Игнатьевич, во всём любивший таинственность, настоял на бессловесной модификации: так легче маскировать своё присутствие от нежеланных гостей. Незнакомый хозяевам человек, например, пожарный инспектор или контролёр электросети, вообще не имел шансов попасть на их участок. Для таких визитёров висела табличка: «Приёмные дни – суббота и воскресенье, с 12.00 до 16.00». В эти часы калитка открывалась всем.

Ланской, не считавший издевательское объявление, повешенное для различных проверяющих бездельников, относящимся к себе, решительно надавил на чёрную пуговку. Вера Николаевна, увидев на мониторе обоих друзей, тут же щёлкнула запором: вход открыт.

Как хорошо, что они появились именно сейчас! Она давно ждала их. На Леонида не обижалась, зная о его нечастых приездах на дачу. Но почему так долго не показывается Алик? Неужели вечное соперничество за лидерство, то есть за право принимать, а не посещать первым, не прошло? Александр появился на свет чуточку раньше Димы, всего на несколько месяцев, когда тот уже шевелился у неё в утробе. В школу пошли вместе, учились одинаково хорошо, в институт поступили одновременно. До этого момента злосчастные полгода (между Ланским и Крутилиным разница составляла всего три недели) имели решающее значение для претензий на регалии вожака. Но потом Вадим стал обходить товарища на всех поворотах судьбы: раньше женился, раньше защитился, раньше развёлся, раньше стал отцом. Впрочем, последнее не столь важно: здесь всех опередил Лёня, никогда не претендовавший на первую роль.

Теперь даже трудно сказать, кто кого важнее. В энциклопедический словарь попали оба, но один на сходе, другой на подъёме. Газеты его хвалят, по телевидению показывают. Учит людей жить. Что ж, их поколение скоро уйдёт, мужчин уже почти не осталось: нужно же кому-то брать на себя эту нелёгкую миссию. Страшно подумать: вчерашние дети достигли возраста свергнутого Наполеона. Конечно, им и карты в руки, тем более что жизнь так чудодейственно изменилась.

Хорошо, что зашли вместе. Алик, безусловно, способней, но Лёня душевней, а Диме так сегодня нелегко, и нужно ему простое человеческое тепло и участие. Глядишь, и прольётся сейчас целительный бальзам на его душевные раны.

– Димочка, к тебе гости! – крикнула Вера Николаевна от подножия лестницы на второй этаж, где находился сын, и удалилась в дальние покои. Зачем мешать молодёжи!

Никольский просматривал утренние газеты, выписанные отчимом на дачный адрес. Статья о грядущей приватизации крупнейшей страховой компании его повеселила: журналист, как всегда, всё переврал. Явно кто-то заказывал заведомую ложь, маскируя свои корыстные намерения. Надо бы разобраться и подготовить записку шефу, пока этого не сделали другие. Материалы о разборках (так теперь и пишут эти постсоветские бездари на воровском арго) в маленьком южноуральском городке насторожили: там могли ущемиться и его интересы. Но особенно увлёк прогноз предстоящего обновления Совета Федерации. Новая редакция подконтрольного его знакомому издания дала утечку информации о торговле мандатами. Цена, оказывается, весьма сходная: от полумиллиона рублей. Всего каких-то двадцать тысяч долларов, даже меньше! Есть над чем призадуматься. И крепко призадуматься. Даже если и этот источник врёт.

Голос матери заставил Вадима вздрогнуть. Неужели она? Такая может выкинуть любой номер.

Входная дверь с террасы, по давней традиции, в жару не закрывалась. Поэтому гостей он встретил не на пороге, а в холле, у лестницы.

– Привет, Арамис, – услышал он от полуголого человека, в котором не сразу узнал Алика Ланского. – Говорят, заехал погостить? Значит, начинаются наши «двадцать лет спустя»?

Александр с писательской скрупулёзностью продумывал сценарий встречи. Может быть, потому и не спешил с ней. Прежде всего, начать должен был, разумеется, он сам, как самый старший. И во-вторых, начать незаурядным образом, сразу переводя беседу в нужную тональность. Кажется, получилось неплохо.

Ланской распахнул объятия, и «Арамису» ничего не оставалось, как прижаться к заметно поседевшему другу детства и трижды чмокнуть его поочерёдно в разные щёки. Тот от избытка чувств постоянно промахивался и попадал почему-то в шею. Затем такой же ритуал повторился и с Крутилиным, который при этом произнёс:

– Вот и прожили мы больше половины.

– Ну это, Леон, бабушка надвое сказала. Вдруг мы девяносто с лишним протянем, – последовало оптимистическое возражение. – Так куда пойдём? – хозяин дома обвёл рукой свои владения. – На солнце, в тенёк или в кабинетную тишь?

– Конечно, в тенёк. Там всегда приятней, – мигом отозвался Алик, но быстро понял, что допустил бестактность, и поспешил её исправить: – Наш Портос вырядился как на бал и в другом месте просто сопреет от пота.

Последнее говорилось не в осуждение Крутилина, а, скорее, в оправдание самого себя, оказавшегося белой вороной рядом с одетыми по летнему этикету друзьями.

– Да, ты прав, – ответил Вадим и добавил несколько двусмысленную фразу: – В наши годы самое время сидеть в тени.

Приятели двинулись на западную веранду, куда ещё не добрались лучи разгневавшегося на всю среднерусскую полосу светила, казавшегося платиновым от чрезмерного накала.

Пока гости располагались в плетёных креслах, Никольский открыл холодильник и спросил:

– Воду? Пиво?

Он хотел было предложить и кое-что другое, но вспомнил, что у «трёх мушкетёров» крепкие напитки всегда были не в чести. Так проявлялась одна из форм нонконформизма в эпоху всеобщей любви к пьянкам (знал бы он, как хлестали спиртное в первое лето его исчезновения, когда это вдруг стало порицаться).

– Воду, – ответили в один голос «Атос» и «Портос».

Наблюдая, как Вадим наполняет высокие стаканы жидкостью из псевдоминерального источника, Ланской сделал следующий из задуманных заранее ходов:

– Зашли напомнить тебе, что сегодня – ночь на Ивана Купалу. Наш самый любимый праздник. Пока ты отсутствовал, мы традиции сберегли. Сегодня собираемся, как обычно, в одиннадцать и едем.

Ход был гениальным. Сразу устранялась всякая стена, если она была. К тому же блудному сыну давалась возможность безболезненно вернуться к исходной точке и оценить благородство и достоинства блюстителей старых обычаев. При этом не задавалось никаких вопросов, не спрашивалось согласия, никто никого не приглашал и не уговаривал. Просто один напоминал другому само собой разумеющееся. Как будто и не было этих семнадцати лет разлуки, или она произошла только вчера.

– Ты, Алекс, молодец, – услышал он в ответ. – Я ведь совсем об этом забыл. На чьей кобыле поскачем?

В прежние годы автомобилем владело лишь благополучное в материальном отношении семейство Никольских. В ночь на Ивана друзья обычно приглашали девиц, и когда тех оказывалось больше, чем кавалеров, возникала маленькая трудность: упихнуться всем в одну «Волгу». Ещё неприятней было наткнуться на ГАИ. Кому-то из-за возможных встреч с автоинспекцией приходилось ехать почти лёжа на коленях других, пряча голову на каждом повороте: служители порядка предпочитали действовать из-за угла яко тати в нощи. Задавая вопрос, прежде звучавший риторически, Вадим выяснял заодно изменение благосостояния приятелей.

– Хорошо бы опять на твоей, – первым отозвался Крутилин. – Традиция так традиция.

Лёня, ездивший на ветхом «Москвиче», не решался предложить вельможному другу сесть в такую рухлядь. К тому же ему хотелось хотя бы раз прокатиться на шикарной иномарке, с баром и прочими излишествами. Именно так он представлял себе лимузин Никольского.

– Не получится. Мой мерин остался в московском стойле. Здесь только жеребец Стэна.

В гараже действительно стоял лишь джип отчима, которого привозила и увозила служебная машина. Она же доставила на дачу и Вадима в понедельник утром.

– Тогда поплетёмся на моей лошадке, – без всякого энтузиазма изрёк инициатор затеи. Он так и знал, что этим всё кончится. Выкатывать автомобиль ему явно не хотелось: он редко пользовался им и уже забыл, какой подвох нужно непременно ожидать в очередном рейсе от своей «девятки».

– Вы меня неправильно поняли, ребята, – успокоил его Никольский, убедившийся в отсутствии четырёхколёсных предметов гордости у своих товарищей. – Я хотел только сказать, что поедем не на моей машине, а на джипе Станислава. Он его купил специально для загородных пикников. Но самого хозяина брать, конечно, не будем. Зачем нам старый чёрт!

Почувствовав наметившейся лёгкий контур стены, Ланской поспешил с третьей домашней заготовкой:

– Ты прав: самыми старшими должны оставаться мы. Но нужно прихватить и кого-нибудь помоложе. А для этого полагается устроить селекцию на корте.

В прежние годы подруг для ночных развлечений, если не приезжали заранее приглашённые девицы, подбирали прямо на спортивной площадке, почти не встречая отказов.

– Кстати, кто уже приглашён? – полюбопытствовал «Арамис».

Вопрос поставил Алика в тупик. Неделю назад он, правда, напомнил Крутилину о надвигавшемся празднике. Но речь шла лишь об участии двух семейных пар. Однако находчивость не подвела и тут.

– Приходи на корт – будем выбирать. Претенденток слишком много, чтобы звать кого-нибудь загодя. Посмотрим, кто в какой форме.

На языке былого «проверить форму» значило завести разговор на фривольную тему и по реакции определить пригодность для ночной компании. Однажды Вадим даже спросил у одной понравившейся ему девицы открытым текстом, нет ли у той случайно месячных, ибо хочет взять её с собой на озеро. Девица не смутилась, ответила отрицательно и умчалась вместе со всеми купаться.

– Ладно, договорились, – согласился Никольский. – Нужно только какую-нибудь ракетку поискать. Слава Богу, кроссовки, шорты и футболку я захватить догадался: старые на меня явно не налезут.

– Зря на себя не наговаривай, – потешил его самолюбие Ланской. – Ты ничуть не изменился.

– Могу предложить ракетку сына, – посулил Крутилин. – Он у меня сегодня в Москву уезжает. Вступительные экзамены сдавать.

– Да, летит время, – сокрушённо покачал головой Вадим. – Неужели уже школу окончил?

– Ещё в прошлом году. Но недобрал одного балла. Ему уже восемнадцать.

– Так ты скоро и дедом станешь, – улыбнулся Никольский.

– Твоей-то сколько? – спросил Александр, действительно запамятовавший о возрасте дочери друга.

– Тринадцать.

– Да, возраст Джульетты, – глубокомысленно вздохнул Ланской. – Ты тоже можешь скоро ждать любых сюрпризов.

– А твоя насколько моложе? – поинтересовался из вежливости Вадим, слышавший когда-то от матери о рождении дочки Алика, но, естественно, не запомнивший года.

– Ей только десять исполнится. В августе, – уточнил «Атос».

– Ты, Леон, чем занимаешься? – это был последний существенный пробел в познаниях друг о друге.

– Служу. Как и ты. В одном из департаментов.

– Он у нас Акакий Акакиевич, – пояснил любивший литературные сравнения Александр.

– Да, теперь мы почти уравнялись, – снисходительно подтвердил Вадим, решивший, что наиболее уместный стиль его поведения в кругу старых товарищей – прибедняться и подчёркивать приверженность прежней дружбе. Он долго не мог решить этот простой вопрос: как вести себя с остальными «мушкетёрами». Оказалось, очень просто: окунуться в мир воспоминаний.

А, может, и действительно не было этих семнадцати лет разлуки?

Глава девятая

1

Неожиданный отъезд бабушки невольно изменил прежнюю обстановку. Оставшись наедине, Леонид и Евгения почувствовали непреодолимую скованность. С ними стали твориться разные неприятности. Он чуть не выронил чайник с заваркой, сильно забрызгав брюки и туфли. Она поранила ножом палец, пытаясь нарезать хлеба к ужину. В тот вечер ей предстояло начать «В круге первом» («Раковый корпус» оказался проглоченным в два присеста). Испытывая благоговение перед книгой вообще, перед чужой особенно, а перед таким необычным раритетом, окутанным ореолом опасности, – умноженное многократно, она не решалась даже взять её в руки, боясь оставить пятно: кровь из-под бинта нет-нет да проступала. Конспирация также требовала принять меры предосторожности. Леонид достал из аптечки прозрачный резиновый напальчник, чем вогнал девушку в краску: по неопытности она решила, что это презерватив.

Книги и на самом деле были чужими. Они принадлежали отцу Вадима, не решавшемуся держать столь опасные свидетельства нелояльности в своём доме. Некоторое время назад он попросил сына найти им надёжное пристанище, куда никогда и ни под каким предлогом не полезут ищейки из органов. За свою дачу Никольский-старший поручиться не мог, ибо случалось ему доверять тайны не самым порядочным, как оказывалось впоследствии, людям, а недругов у него хватало. Сергей Данилович был скорее осторожным, чем трусливым. Нелегальную литературу он привозил из-за границы сам, возвращаясь с международных симпозиумов, почти открыто, слегка маскируя под сборники научных трудов, рискуя, при его положении и репутации, крупными неприятностями (все помнили случай со знаменитым гроссмейстером, ставшим в результате невыездным). И ни разу пограничный шмон не лишал его удовольствия перечитать неторопливо в домашней тишине то, что приходилось залпом заглатывать в зарубежных отелях, коротая свободные вечера. Против устоявшегося мнения о развращённости советских учёных, не вылезающих из западных борделей и стрип-баров, Никольский никогда не посещал злачных мест, за что, видимо, и был многократно вознаграждён небрежным досмотром багажа на шереметьевской таможне.

Но даже он, обладая годами закалявшимся характером и хладнокровием, протащить через границу «Архипелаг ГУЛАГ» не решился. Эти книги были воистину сродни бомбе. Их ему пришлось покупать на валюту у шофёра-дальнобойщика, работавшего на международных рейсах и подобной контрабандой улучшавшего своё и так не малое благосостояние. И хотя молодому водителю трейлера было чем рисковать, он, причисляя себя к рабочему классу, уверовал в расхожую идеологическую глупость, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, и ничего не боялся. Впрочем, такие ловкачи всегда делились с пограничниками, закрывавшими глаза и на запрещённую литературу и на одежду с обувью, провозившуюся в огромных грузовиках явно в товарных количествах.

Крутилин прятал книги в специальном тайнике, о котором знали только он сам да Вадим. Несгораемый плоский ящик (боялись не столько огня, сколько мышей) покоился в обшивке между крышей и чердаком, рядом с газовой вытяжкой, в сухости и тепле, укутанный со всех сторон толстым слоем стекловаты. Ворошить этот колючий утеплитель, вызывающий долго не проходящий зуд, вряд ли отважился бы даже самый прилежный обыскивающий. Во всяком случае, так казалось двум друзьям, принимавшим столь важное решение совместно.

Евгения стала первой, ради кого, не спросив согласия Никольских, Леонид разворошил потайное место.

История шарашки сразу захватила её. С одной стороны, хотелось читать не останавливаясь. С другой стороны, какая-то неведомая сила властно толкала на нехоженую тропу. Быстро одолев страниц тридцать, она почувствовала непреодолимую тягу к неизведанному, мешавшую сосредоточиться над текстом. И всё же заставила себя перенестись из мира реального, где сегодня могла решиться её судьба, в мир вымышленный.

Очередная глава кончалась не очень понятным ей умозаключением: «Для математика в истории 17 года нет ничего неожиданного. Ведь тангенс при девяноста градусах, взмыв к бесконечности, тут же и рушится в пропасть минус бесконечности. Так и Россия, впервые взлетев к невиданной свободе, сейчас же и тут же оборвалась в худшую из тираний». На этом месте Евгения невольно запнулась. Она плохо помнила тригонометрию, а продолжать чтение, не разобравшись в важном, судя по всему, выводе автора, может быть, ключевом для всего романа, противоречило её жизненному принципу во всём дойти до самой сути.

Оторвавшись от книги, она быстро сообразила, что математику должен хорошо знать хозяин дома. Вот и невинный предлог постучаться к нему.

Лёня сидел в кресле посреди гостиной, тупо уставившись на дверь в её комнату, безуспешно силясь придумать повод, чтобы туда вломиться. Стоило этой двери распахнуться, как ноги сами устремили его навстречу девушке.

– Я люблю вас, Женя, – произнёс он осипшим от волнения голосом. – Будьте моей женой.

И почему-то картинно рухнул на колени.

Евгения не сразу оценила театральный жест и приняла его за обморок.

– Вам плохо? Принести воды? – шептала она дрожащими от страха губами.

– Это зависит только от вас. Откажете – будет очень плохо. Согласитесь – станет очень хорошо, – бесхитростно ответил Леонид.

– Я не могу… сразу… – с трудом подбирая слова, пыталась увернуться растерявшаяся девушка.

– Скажите честно, я вам нравлюсь? – всё так же, на коленях, продолжал Крутилин.

– Да.

– Вы любите меня?

Конечно, она его любила. Но не была ещё готова признаться в этом. Однако мольба в его глазах, заискивающе смотревших не сверху, как обычно, а непривычно снизу, требовала высшей откровенности.

– Наверное, да…

– Вы разрешите вас поцеловать?

На этот вопрос у неё хватило сил ответствовать лишь едва заметным кивком головы.

Леонид мгновенно вскочил на ноги, потянулся к ней губами.

И всё сразу встало на свои места. Даже интеллектуальные люди, хорошо знакомые с богатством мировой литературы, умеющие умно и красиво говорить, в некоторых случаях лучше изъясняются невербальными способами.

Спустя примерно полчаса, когда к ним вернулся дар речи, Крутилин снова сделал предложение. Реакция теперь оказалась совсем иной:

– Я соглашусь, если не против ваши родители. Я же для них из другого теста.

– Они не будут против. Они у меня замечательные. Скоро сами увидите.

В это же самое время на московской квартире Екатерина Петровна рассказывала дочери и зятю о «Лёнечкиной барышне», превознося Евгению до небес. Если бы Леонид слышал реакцию отца и матери, он бы умерил свой оптимизм.

Битый час молодые обсуждали детали визитов за родительскими благословениями. Женя настаивала начинать с Москвы, ибо её мама согласиться с любым выбором дочери. После долгих споров, перемежавшихся поцелуями, решили в ближайшую пятницу нагрянуть вместе на дачу и попросить принять участие в церемонии представления бабушку, явно проникшуюся симпатией к избраннице внука. При этом – ни слова ни о какой свадьбе.

Так они и поступили. Эффект внезапности сделал своё дело: ни Юрий Анатольевич, ни Надежда Кузьминична ни единым жестом не выразили недовольства необъявленным заранее явлением и приняли будущую невестку как долгожданную гостью (в душе, конечно, всё кипело). Биографическими данными, уже известными от Екатерины Петровны, они не интересовались. Ритуал знакомства происходил в присутствии дяди Гриши с женой и дочерью. За большим столом, где каждый имел собственное место, Евгения оказалась с торца, напротив хозяйки, рядом с сидевшими по краям представителями младшего поколения (одесную главы клана располагался её наследник, ошуюю – наследница). Маша, вечно скучавшая в тенётах родового гнезда, первой ощутила преимущества появления нового персонажа на своём фланге. Они постоянно шептались, вызывая укоризненные взгляды старших в сторону главной виновницы (гостью, разумеется, никто не осуждал), а потом удалились в «детскую», где прилипчивая кузина невольно оказалась сам-третей. Так с первого же дня наметился тройственный союз, не распавшийся и летом.

О марьяжных планах в присутствии взрослых заговорили поздней, летом, когда визиты Евгении в один из выходных стали привычными. Лёд родительской сдержанности растопила забавная деталь: жених и невеста иногда продолжали обращаться друг к другу на вы. Свадьбу поначалу решили отложить на год, чтобы возможная быстрая беременность не помешала Жене окончить институт. Разумный Леонид спорить не стал, но потом самолично перенёс желанный день на три месяца вперёд, справедливо рассудив, что это обстоятельство на ранней стадии ещё никому не мешало сдавать экзамены. Так он впервые в жизни проявил мужской характер, дремавший до поры до времени втуне.

Бракосочетание состоялось в канун мартовских школьных каникул, после чего молодые отбыли на дачу, где целую неделю в полном уединении разжималась пружина их страсти, искусственно сдерживаемая в сжатом положении в течение всего времени знакомства.

Через год Маше пришлось потесниться: детскую занял законный хозяин – маленький Толик. Теперь под одной крышей оказалось четыре поколения, что стало предметом особой гордости Екатерины Петровны.

2

Проснулась Мирра в холодном поту и с сильной головной болью. Жить больше не хотелось.

Зачем, зачем она наделала столько глупостей?! Это могло бы оставаться в будущем, манить, завлекать, будоражить фантазию, наполнять серые будни предвкушением радости, таинства познания, а теперь всё позади, решительно всё.

И так противно на душе! Словно ты выиграл миллион в лото, распланировал покупки, пошёл за деньгами, а билет оказался фальшивый.

Осторожные ласки Толика в лесу таили больше чувственности. Они будто поднимались вместе на вершину горы, делая привалы, когда от высоты начинало захватывать дух. А тут – как в пропасть провалилась, в яму с нечистотами.

Срочно надо под душ. Но сил подняться нет. Ноги тоже тяжёлые. Небось, от той кислятины, которой он напоил.

Нет, он ни в чём не виноват. Мог бы проучить и по-другому. Выставить за дверь или заставить лезть назад в окно. Но тогда бы осталась непроходящая обида, а так – только злость на саму себя.

Ну и идиотка! Вредно всё-таки смотреть дурацкие фильмы и читать пошлые книги. В тех, что проходят в школе, такому не учат. Там даже не поймёшь, что, когда и как случается.

Низ живота ноет по-прежнему. Только боль теперь другая.

Если бы, откинув одеяло, она застала другую картину, может быть, повела бы себя по-иному. А так всё было настолько готово к её появлению, что не оставалась ничего, кроме как исполнить свою миссию.

Да, получилось, что миссионерка – она. Он же – просто неофит.

Впрочем, чего ждать от спящего человека. Мог даже принять всё за обычный сон. Напомни – не поверит. Разве, скажет, бывает такое наяву?

К сожалению, бывает.

И никаких новых приятных ощущений. От собственных пальцев больше удовольствия получаешь. Они хотя бы знают твои желания, знают каждую твою клеточку. И не лезут сразу в дверь, не позвонив в колокольчик и не дождавшись приглашения войти. Да, человек как личность – это одно, а как груда мяса – совсем другое. Это, пожалуй, главный вывод из произошедшего.

Таблетку надо какую-нибудь принять. Есть у матери в тумбочке такая, от всех болей сразу помогает.

Господи, уже третий час! И бак, конечно же, нагрелся. Можно сразу в душ.

Таблетка приносит облегчение минут через десять. Мирра натягивает футболку и бредёт в дальний угол участка.