Текст книги "Избранные произведения. Том 2"

– Иностранцы никогда в российскую политику не вмешивались и сейчас вмешиваться не станут. ГКЧП к полудню первого же дня признали. Все, кроме бывалого диссидента Гавела. Но белых ворон в этой стае больше не осталось. Поэтому генофонд нации беречь придётся нам самим.

Доведись в споре двух мужчин участвовать Кате, она бы тут же всё перевела на личности и, поймав озабоченного папочку на слове, поспешила если не сосватать тут же их детей, то сделать первый решительный шаг на пути к породнению обоих семейств. Александр же намёка не понял. Возможно, потому, что пока никого, кроме Виты, рядом с Петей себе не представлял.

Отец Алисы, наверное, Катю бы поддержал. Но отсутствие его жены делало межсемейное общение неполноценным, и он тоже предпочитал в чисто мужском разговоре делать акценты на общефилософские обобщения.

– Вы в последнее время часто бываете в глубинке? – озадачил его неожиданным вопросом Берестов.

– Разумеется. Я же глубинку в палате и представляю. Постоянно езжу в свой регион.

– И встречаетесь там больше с чиновниками и начальниками.

Парламентарий развёл руками:

– Я встречаюсь со своими избирателями. Их у меня ровно двадцать пять. Это, как вам известно, депутаты областного законодательного собрания. Каждому уделяю по часу в месяц. Щупать колоски в поле, гладить коров и судачить с бабками о пенсиях и водопроводах времени не остаётся. Этим пусть популисты балуются.

– А вы сходите как-нибудь в народ. И поймёте, что за генофонд нам беспокоиться нечего: там он сохранится. Это в Москве полное вырождение. Может, нам детей в провинцию лучше отправить? Свежую кровь в старые родовые жилы влить.

– Не знаю, как у вас, а у меня кровь самая обыкновенная. Да и с родом своим знаком мало и совершенно им не интересуюсь. Старше бабок с дедами никого не помню. Меня больше будущее интересует, а не прошлое. В известном смысле, я сам – родоначальник: ведь до меня ни одной значительной фигуры среди предков не водилось. Первым человеком с высшим образованием стал мой отец, вкалывавший всю жизнь прорабом на стройке. Мать институт так и не кончила: работала простой медсестрой. Бабки обе неграмотные. Мужья их вряд ли далеко от жён ушли: я застал их совсем чуть-чуть и судить о них не берусь. Вот и весь род. Чем дальше вглубь веков – тем дремучей. Будем считать, что для моего фамильного древа все они – корни. А комель, как ни крути, я. Поэтому и беспокоюсь о веточках и листочках.

– Деревья черенками не размножаются. Где корни – там и роду быть.

– Я думаю, на хорошей почве и веточка корешки пустит. Так что подумайте, Александр Петрович.

Фразу, нарочито подчёркивающую конец беседы, член Совета Федерации произнёс, завидев приближение самого посла. Тот обменялся с обоими гостями ничего не значащими фразами, пристально косясь лишь в одну сторону – на Александра, давая понять на своём дипломатическом языке, что хотел бы побеседовать с ним конфиденциально. Отец Алисы быстро понял это и, извинившись, откланялся.

– Господин Берестов, мне поступила инструкция от министра снабдить вас кое-какой информацией в связи с вашим визитом в Германию. Вы могли бы немного задержаться сегодня?

– Разумеется, ваше превосходительство.

– В таком случае я жду вас в своём кабинете сразу по окончании приёма. Точнее, мы с супругой ждём вас и фрау Берестову, – поправился посол.

Информацией, как нетрудно было догадаться, оказался подробный план встречи с вице-канцлером. Его посол мог бы передать и в письменном виде. В этой аудиенции важным стало другое: у гостя с хозяином установились неформальные и на редкость тёплые для представителя такой страны и такой профессии отношения. То же, даже в большей степени, возникло и у их жён, тут же наметивших следующую встречу. Всё вместе это сулило Александру радужные перспективы: ведь его план требовал особого участия, сочувствия и даже сострадания. Его превосходительство, не пробывший в Москве и ста дней после вручения верительных грамот, оказался как раз таким человеком. Потомственный аристократ и кадровый дипломат, сам в детстве переживший последнюю мировую войну и страх оккупации, он близко к сердцу воспринял историю шестидесятилетней давности и не преминул выразить свою классовую солидарность:

– Наши страны разными способами доказали, как непрочна идея империи без императора. Нам же с вами приходится нести двойную ношу: служить и республиканскому государству с его культом рационального, и этой иррациональной идее, которая может материализоваться лишь в далёком будущем.

Самым неожиданным для визитёра стал весьма прозрачный намёк посла по адресу Михаила Давыдовича. Дипломат недвусмысленно давал понять: люди подобного типа для цивилизованных государств персоны явно несимпатичные и как деловые партнёры неприемлемые. Их удел – вести совместный бизнес с себе подобными, коих несть числа на просторах мирового рынка. Но не с официальными структурами.

Домой Берестовы вернулись далеко за полночь, полные самых положительных эмоций. Катя получила их от знакомства с женой посла и от общения с Алисой. Александр – от серьёзной поддержки как своих начинаний, так и своей персоны. О неприятных предчувствиях пессимистически настроенного либерала с Большой Дмитровки он тут же забыл.

Петин возраст оказался самым востребованным в службе знакомств интернета, поэтому он решил свои данные в сеть не давать, а изучить желающих познакомиться с молодым человеком двадцати лет, высокого роста и приятной наружности, без вредных привычек, имеющим жилплощадь и не испытывающим материальных затруднений. Впрочем, один изъян у него всё же имелся: он едва ли мог выступать в роли спонсора, потому что деньги от родителей получал в ограниченном количестве: на карманные расходы, бензин, обеды в университетской столовой, откуп от дорожных вымогателей в милицейской форме, книги, сотовую связь, диски и билеты в кино. Любая крупная сумма требовала унизительного объяснения с отцом и матерью, как у министра культуры – с министрами экономического развития и финансов.

На поход в ресторан с девушкой – будь то Виктория или Алиса – у него ещё бы повернулся язык попросить, но о содержании незнакомой девицы не могло идти и речи. Поэтому завуалированную проституцию, коей кишели сайты знакомств, он отметал сразу.

Больше всего ему понравился портал с обязательной фотографией и подробной анкетой. От искательниц приключений требовались не только антропометрические данные (как их проверишь), но и небольшие сочинения на вольную тему наподобие школьных. Полёт фантазии зачастую отправлял некоторых экстравагантных особ в заоблачную высь, где и не разглядеть что к чему. Более искушённые писали литературно, но понятно: мечтаю провести ночь в сильных объятиях чувственного парня, начитанного, остроумного, любящего, как и я, музыку, кино, дым ночного костра и быструю езду, а что будет дальше – покажет время, которого у нас впереди вагон и маленькая тележка.

Трёх потенциальных партнёрш Петя определил сразу. Помимо неплебейских мордашек – его главного условия – они привлекали своей откровенностью. Первая очень конкретно формулировала цель будущих встреч: для проведения совместного досуга. При этом ни о любви, ни о женитьбе ни слова. Ей было восемнадцать, она училась в техническом вузе и обладала, судя по разнице между двумя последними цифрами роста и показателем веса, неплохой фигурой. Вторая демонстрировала полное пренебрежение браком: мне двадцать, до замужества ещё минимум пять лет и хочется провести их в разнообразных и запоминающихся развлечениях, а не в изматывающих душу поисках идеала. Третья эпатировала так:

«Закон запрещает английской королеве наносить официальный визит в одну страну дважды. Мой внутренний закон запрещает мне встречаться дважды с одним и тем же мужчиной. Но во время нашего единственного свидания я покажу всё, на что способна».

Всём трём Петя послал одинаковые письма:

«Ваша откровенность возбуждает гораздо сильнее того телесного совершенства, которое угадывается за строками анкеты. Я одинокий пессимист, живущий в загородном замке и укрощающий быстрого молодого «Ягуара». Мне не хватает воображения поверить в любовь, но я ещё не утратил надежды на радости наслаждения. Уверен: мы встретимся не напрасно!»

От первой корреспондентки ответ пришёл через несколько минут. От разочарования получатель чуть не завыл. Желавшая исключительно совместного досуга писала открытым текстом:

«За красивый слог скидка 10 %. Итого $90 в час. Ночь – $270. Торг возможен, но заранее».

Вторая тоже откликнулась быстро. Цены не назвала, но сообщила, что из-за обилия обращений и возникших временных материальных трудностей отдаст предпочтение предлагающим не только ласки, но и материальную поддержку, а с остальными обещает встретиться позже.

Третья не прислала ничего.

Наутро он полез в компьютер проверить почту. Среди всякого спама пришло два сообщение по делу. Одно от букиниста, торговавшего по сходной цене литературой по гуманитарным наукам, а второе от некой Ольги с темой «Посещение замка». Спросонья Петя не сразу вспомнил о ночном эксперименте. Но текст письма выдавал авторство той самой «английской королевы»:

«Готова внести в график своих визитов посещение Вашего замка. Разумеется, если за мной пришлют карету или быстроногого ягуара. Однако меня устраивают не все размеры. Поэтому сообщите, пожалуйста, длину и диаметр. Обязательно в сантиметрах, поскольку некоторые вводят в заблуждение и трепет, указывая в миллиметрах».

Петя почувствовал полное омерзение, но не растерялся, тут же кликнул в опцию «Ответ адресату» и выдал такой экспромт:

«Запрошенные параметры будут высланы незамедлительно по получению от Вас данных о глубине и ширине. Желательно в миллиметрах: здесь всегда требуется особая точность».

Поостыв, он пожалел, что проигнорировал самые простенькие объявления (типа: ищу доброго парня для продолжительных отношений). Может, за ним скорее прячется та, которая нужна ему сегодня?

Перед встречей в театре Алиса сама позвонила Пете поинтересоваться, отвезёт ли он её потом домой, или ей тоже ехать на машине.

– Странный вопрос. Разве я давал когда-нибудь повод усомниться в своём джентльменстве?

Очень скоро молодой человек пожалел о наспех брошенной фразе.

Парковаться из-за большого наплыва важных персон пришлось с противоположной стороны зловещего дома на набережной, за кинотеатром «Ударник», ближе к другому рукаву Москвы-реки. Поэтому после спектакля им с Алисой предстояла небольшая прогулка с одного конца Балчуга на другой.

По дороге Петя инстинктивным движением, словно он шёл с Викторией, обхватил девушку за талию и слегка притянул её к себе.

Та не сопротивлялась, даже не попыталась отстраниться, только громко и отчётливо произнесла:

– Вот тебе первый повод усомниться в собственном джентльменстве. Воспитанные кавалеры так себя не ведут.

Адресат замечания хотел было отшутиться, мол, я не себя, а тебя так веду, но ледяной тон, которым оно было произнесено, остудил его шутливый пыл, и он молча разжал пальцы, отпустил руку:

– Извини, я машинально.

Слова с языка опять сорвались глупые, необдуманные, дающие повод для придирчивого допроса. Однако Алиса промолчала.

– Как тебе Киркоров? – попытался разговорить её провожатый.

– Самовлюблённый красавчик! Голоса никакого. И манеры наигранные, фальшивые. Терпеть не могу неестественных мужчин!

– Положим, естественные тебе тоже не очень нравятся, – заметил осмелевший Петя, подразумевая себя и свой смелый порыв.

– Те, кого имеешь в виду ты, вообще не мужчины, а мужики. Таких я просто на дух не перевариваю. Поэтому никогда со мной не уподобляйся им.

С одной стороны, дверь закрывалась наглухо. С другой – оставлялась лазейка: если «никогда со мной», значит, что-то ещё брезжит впереди.

Сели в машину. Девушка жила на Ленинском проспекте, и путь предстоял совсем недолгий. Она по-прежнему молчала.

– Ну, а в целом тебе понравилось? – снова попытался завести разговор Петя.

– Если честно – не очень. На порядок хуже «Собора Парижской Богоматери». Да и до «Норд-Оста» не дотягивает.

– С «Нотр-Дам» вообще ничего не может сравниться, – безапелляционным тоном искушённого ценителя произнёс юный Берестов. – Это вообще шедевр. Особенно в канадской постановке.

– Ты тоже видел его в Монреале? – удивлённо спросила Алиса.

– Нет, просто у меня есть кассета.

– А я специально летала на спектакль. Грандиозное зрелище! Все ладоши отбила.

– Ты, я смотрю, настоящая меломанка.

– Да. Я и на концерты иногда езжу. Если другим на футбол можно, то почему мне нельзя послушать Пласидо Доминго в театре, а не на Красной площади?

– Логично, – согласился Петя.

– А как тебе «Норд-Ост»?

– Я его пока ещё не смотрел.

– Обязательно сходи, – оживилась Алиса. – Знаешь что: давай теперь я тебя свожу. В порядке ответного приглашения. Возьму билеты и позвоню.

Идти на заурядное представление Пете не очень хотелось. Но, похоже, по-другому операцию «Пирамида» ему не продолжить. Да и мюзикл ничем не хуже какой-нибудь занудной оперы.

– Спасибо. С удовольствием принимаю приглашение. Хоть завтра.

– Завтра точно не получится. Да и на послезавтра у меня уже есть планы. А на следующей неделе сходим.

После такого заявления наивно назначать свидание до очередного культпохода. Выходит, инициатива новой встречи в её руках, а не в его.

– Вот и приехали, – прервала невесёлые раздумья Алиса. – Милости просим на чашечку кофе.

К удивлению гостя, родителей дома не оказалось. Недоумённый вопрос упредила сама хозяйка:

– Папа укатил в свой регион. Мама не вернулась из командировки. Бабушка на даче. Домработница отпущена на выходные. Полное раздолье!

При отсутствии большинства обитателей шестикомнатная квартира казалась царскими палатами, хотя на каждого из них приходилось всего лишь по комнате, не считая ещё одной общей. Никакой роскоши – обычный западный стандарт. Даже скромнее, поскольку туалета оказалось всего два, а ванная и вообще единственная на всех.

Петя чувствовал себя полным идиотом. Не воспользоваться шансом для покорителя пирамиды было равносильно сходу с маршрута. Но, с другой стороны, жёлтую карточку он уже имел, и ему не хотелось в первый же день получить и красную.

Допустим, мужицкие приёмчики она не признаёт. Но есть же и рыцарские способы обольщения.

Когда девушка ввезла на антикварном столике на колёсах кофейник, чашки из того же сервиза, такие же сахарницу с молочником и разную снедь, красиво уложенную на специальных тарелочках и прочей утвари, Петя рухнул перед ней на одно колено:

– Алиса, ты прекрасна. Я люблю тебя. Разреши поцеловать твою ножку.

– Разрешаю, – игриво ответила польщённая барышня и вытянула остававшуюся в парадной обуви ногу. Рыцарь слегка растерялся: снимать туфельку или нет. И к какому месту припасть губами? Но времени на размышления не оставалось: не стоять же ей, как цапле. Он приложился к голени.

– Очень приятно, – шутливо поблагодарила Алиса. – А теперь мыть руки и за стол.

За чашкой кофе они подробно обсудили спектакль, похвалив Лолиту Милявскую, посудачили об университетской жизни и рассказали друг другу о своих родителях. Тут только Петя узнал о том впечатлении, которое произвела на собеседницу его мать.

– У тебя замечательная мама. Мы с ней так мило провели время в немецком посольстве. Если бы у нас на факультете была хотя бы одна такая преподавательница!

Петю её восторг привёл в полное уныние. Ему стало мерещиться, будто всевидящее родительское око внедрилось в эту хорошенькую и очень соблазнительную деваху и не даёт ему осуществить задуманное. Весь страстный пыл мигом улетучился. Просить разрешения поцеловать ручку, потом щёчку, а затем и губки ему уже не хотелось.

Когда кофейник исчерпался до дна, гость встал и откланялся. Прощание обошлось без всякой тактильности, даже самой обычной и невинной.

Вернулся домой Петя не очень поздно. Решил посидеть немного в интернете в поисках данных о членах последнего ЦК КПСС. Начал, по давней привычке, с получения почты. И тут же наткнулся на очередное послание от Ольги:

«Поскольку существуют разные методики замеров, Вам предлагается провести их самостоятельно перед началом встречи. При этом прибор должен быть не длиннее 20 см и не шире 5 см».

Вчерашняя бестактность сразу получала вполне понятное объяснение: девушка просто опасалась нарваться на природную аномалию. Что ж, подобную осмотрительность понять можно: узнавать о таких вещах в последний момент очень неприятно. Простив её, Петя, недолго раздумывая, послал новое письмо:

«Прибор готов. Во сколько и куда присылать завтра ягуара?»

Завтра суббота. Но отец улетал в Германию, а мать собиралась к кому-то в гости и поездку на дачу не планировала.

Разобравшись с биографиями нескольких деятелей прошлого, а может быть, и будущего, молодой человек снова заглянул в «Outlook Express». Там его уже ждал ответ:

«В 18.00 напротив входа в Музей изобразительных искусств на Волхонке.

P.S. В какой одежде пускают в замок?»

«В любой. Только не забудьте захватить костюм Евы», – набрал Петя очередной message, отправил его и пошёл спать.

Ночью ему приснилось, как из Музея Александра Третьего выходят Алиса и Нина и обе направляются к его машине. Никакой третьей девушки рядом нет. Он включает мотор, а тот не заводится.

Заблаговременно подъехав к условленному месту, Петя вспомнил вчерашний сон и на всякий случай вышел из машины. Это разумно со всех точек зрения: вдруг подойдёт какая-нибудь старуха или страхолюдина, а вовсе не та, чья фотография висит на сайте.

Но не успел он отойти шагов на двадцать-тридцать, как к «Ягуару» приблизилась стройная блондинка с длинными распущенными волосами в обтягивающих джинсах, заправленных в высокие остроносые сапоги. Лица сбоку он не рассмотрел, но общий имидж показался ему вполне подходящим для очного знакомства.

Он вернулся к автомобилю как раз в тот момент, когда с ним поравнялась блонда из интернета.

– Простите, молодой человек, случайно не вы шофёр хозяина замка? – прямо в глаза ему смотрела заметно потрёпанная особа лет тридцати с ярко накрашенными лошадиными губами.

– Вы угадали. Значит, меня прислали за вами? – решил он поддержать игру.

– Видимо, да, – со странной интонацией незавершённости высказывания отреагировала девица.

– Тогда садитесь, – предложил водитель и распахнул заднюю дверь.

Разговор начинать он умышленно не стал. Мучительно вспоминал возраст, указанный в анкете, и так его и не вспомнил. Одновременно обдумывал разные варианты. Самый крайний: заявить в последний момент от имени своего «хозяина», что тот завёл правило встречаться с дамами на один раз меньше, чем того хотелось бы им. Но на такой шаг он пойдёт лишь при полном отвращении к гостье.

Молчала и она. Неужели действительно принимала его за шофёра?

Петя украдкой разглядывал свою пассажирку в зеркальце. Жизнь, видимо, ведёт бурную, но на проститутку не похожа: та выглядела бы гораздо ухоженнее. Лицо не очень привлекательное (была в сети фотография или не была?), но привыкнуть к нему можно. Зато фигура очень сексуальная. Его такие стати заводят в одно мгновение.

Так для чего же они едут? Если за новым эротическим опытом, то почему бы его не получить?

Дежурный свет на втором этаже, регулируемый с помощью электрореле и призванный отпугивать воров, выручил и здесь:

– Видите горящее окно? Хозяин ждёт вас наверху. Он только просил переодеться на первом этаже.

– Во что?

– В костюм, согласованный по электронной почте. Надеюсь, он у вас с собой?

– Разумеется. В какой комнате мне это сделать?

– Вот здесь, – и Петя провёл даму в гостевую раздевалку при бассейне, а сам сел ждать в холле.

Через несколько минут появилась совершенно голая женщина с вырезанным из зелёной бумаги муляжом фигового листка между ног. Без одежды она выглядела значительно моложе.

– Мне поручено сделать кое-какие замеры, – сообщил ей «шофёр». – Пройдёмте сюда, – и он указал на каминную.

– Да-да, такая договорённость была, – с той же странной интонацией отреагировала «английская королева».

В это самое время, у похожего камина, Берестов-старший беседовал с человеком, оказавшимся в большой политике почти случайно, поэтому не случайно слывущим самым непредсказуемым дипломатом старушки-Европы.

Ещё при знакомстве хозяин виллы предложил обращаться друг к другу по имени, но соблюдал это правило лишь он сам, причём на западный манер, употребляя усечённую форму:

– Скажите, Алекс, ваши крестьяне очень злы на Германию за насилие во время оккупации?

– Не скрою, господин министр, очень. К сожалению, у нас до сих пор ребятишкам с детства прививается мысль, что немцы – это враги.

– Как ужасно! Разве нельзя втолковать им простую истину: врагами были только нацисты? Они и собственный народ терроризировали не меньше. И в конце концов навлекли на него все армии мира, задержавшиеся здесь гораздо больше тех полутора лет, которые довелось выносить тяготы гитлеровского вторжения им.

– Увы, нельзя. Не в русской традиции холодным рассудком анализировать народное горе. Виновник всегда должен быть собирательным: в тяжёлой жизни до революции – помещики, в оккупации – немцы, в сегодняшних неурядицах – демократы. В каждой из групп допустимо существование отдельных добрых особей, но в порядке исключения: хороший помещик Толстой, хороший немец Тельман, хороший демократ Сахаров. И в любом случае проклятье предков лежит на потомках. На мне – за далёкое прошлое, на вас – за войну, даже если никто из вашей семьи не состоял в партии национал-социалистов и не был на Восточном фронте. Поэтому спасибо нам не скажут. Примут за попытку с их помощью спасти собственную душу.

– Да, я это читал. Кажется, у Достоевского. Русский человек в доброте всегда видит корысть. – Вице-канцлер на мгновенье замолк и приложил руку ко лбу: – Нет, не у Достоевского – у Льва Толстого. Про Катарину Маслову. Она просто издевалась над бедным Нехлюдовым.

Александру хотелось возразить, но ситуация требовала обратного: сильнее сгущать краски, чтобы министр не передумал:

– Вы, оказывается, блестящий знаток русской литературы. Да, Катюша Маслова – хрестоматийный пример национального менталитета: мне хочешь помочь здесь, на земле, и ненадолго, а себе этим надумал стяжать царствие небесное, причём навечно.

– Алекс, я готов согласиться с вами, но объясните мне одно непонятное явление: почему же они тогда не ищут виновников изъятия урожая, коллективизации скота, ссылок, расстрелов, разрухи, бесправия, порчи экологии? Ведь здесь ни мы, ни наши предки не виноваты.

– Потому что это они сделали с собой сами. А своих в России принято не судить, а выгораживать. Врагом может быть только чужой. Вот почему у нас и не состоялась декоммунизация аналогичная вашей денацификации. Вот почему у нас не было люстрации, и высшие государственные посты заняли партийные функционеры и лубянские стукачи. Вот почему вы снесли памятники Гитлеру и запретили свастику, а у нас простёртые вперёд бронзовые и мраморные руки Ильича указывают на все улицы, и то там, то тут мелькает серп и молот. Вот почему мы до сих пор отмечаем праздник Седьмое ноября и сменили величественную мелодию Глинки на примитивную музыку сталинского гимна. У нас до сих пор не реабилитирован расстрелянный без суда и следствия глава одной из частей государства в гражданскую войну – адмирал Колчак. Детям со школьной скамьи внушают, будто правительство было единое, ленинское, в Москве, а бо́льшую территорию страны занимали какие-то бандиты, хотя настоящие преступники и уголовники как раз восседали в Кремле.

– Да, тяжёлый у вас народ, – посочувствовал министр. – Наверное, поэтому поэт Тютчев писал:

 
Умом Россию не понять.
 

– Он имел в виду ваш, европейский склад ума. Мы своим умом всё прекрасно понимаем. Зачем копаться в давней истории – возьмём самую свежую. Знаете, кто, по всеобщему мнению, виноват в распаде Советского Союза?

– Наверное, Борис Ельцин.

– Нет, Михаил Горбачёв.

– Это же нонсенс! Я прекрасно помню: он до последнего цеплялся за федерацию. Даже на конфедерацию в последнее время соглашался. А Ельцин хотел самостоятельности и всё разрушил.

– Совершенно верно. Но народ рассуждает по-иному: не начал бы Горбачёв перестройку – всё бы оставалось по-старому. Значит, кругом виноват он.

– По такой логике в изнасиловании женщины нужно обвинять её саму, а не мужчину, если она хотя бы немного привлекательна.

– Правильно. У нас так и считают: нечего было на улицу выходить. А если изнасиловали дома: нечего было дверь открывать. И вообще, нечего ухаживать за собой, провоцируя насильника: надо оставаться неряшливой, непричёсанной, неумытой – тогда на твою честь никто не посягнёт.

– Вы, Алекс, рассказываете мне много интересного, но уводите от ответа на главный вопрос: как помирить русских с немцами. Жить с сознанием, что кто-то видит в тебе постоянного врага – ужасно. У французов с нами не меньше взаимных обид, но они все уже давно забыты. Неужели невозможно разрушить разделяющую нас стену непонимания, как мы разрушили берлинскую стену?

– Можно, но постепенно. Ведь ещё живы вдовы погибших солдат. Живы те, кого война осиротила. Живы фронтовики и партизаны, четыре года игравшие в прятки со смертью.

– И у нас много жертв, и у нас полно ветеранов. Но мы же все христиане, хоть и разных деноминаций. Мы должны прощать врагов. Мы должны молиться за них.

Берестов мысленно представил ольгинского батюшку, возглашающего во время литургии: «Ище молимся за спасение душ воинов германских, наших отцов убивавших, наши города разрушавших, за отпущение им грехов вольных и невольных», и чуть не рассмеялся.

– Господин министр, вы рассуждаете, как человек, живущий в тепле и уюте и размышляющий в свободное время о возвышенном. Нам же предстоит иметь дело с людьми, таскающими из речки воду, собирающими в лесу хворост для растопки дедовской печи и думающими каждую минуту о добывании хлеба насущного, потому что чёрствую буханку привозят через день, а машина может сломаться, мост рухнуть, дороги занести снегом, и придётся размачивать заплесневелые прошлогодние сухари. А если от такой пищи случится диарея, то бегать предстоит на конец двора, в холодную постройку с прорезью в полу. Это только в комфортных условиях забываешь о врагах. При пещерном быте враждебным начинает казаться весь мир. Поэтому нам нужно не к разуму взывать, а существование плоти облегчать. Когда окажемся в равном положении, тогда и станем призывать друг друга всё простить и забыть. Пока же у нас слишком разные условия бытия, чтобы обиду свою на удачливого соседа не обрушивать. А уж если он и в самом деле когда-то нам жизнь испортил, то помниться это зло будет очень долго, пока мы во всём с ним не сравняемся.

– Алекс, вы говорите страшные вещи. Мне даже стыдно, что я слушаю их без слёз, потому что нормальный человек уже давно бы зарыдал во время вашего рассказа. Но я не частное лицо, я обязан сдерживать эмоции и пытаться всё охватить своим разумом, вопреки известному афоризму великого поэта. Да, мы объективно принесли русскому народу зло. Однако в сегодняшних бытовых неурядицах немцы ни при чём. Германия подверглась большему разрушению, чем Россия. У нас практически все города лежали в руинах. Но мы восстановили их, вместе с водопроводами, канализацией и тепловыми сетями. Чем виноваты мы, что вы за шестьдесят лет не можете подвести к каждому дому по три-четыре трубы? Вашему селу мы, конечно же, поможем, потому что его жители больше других пострадали от патологической жадности Гитлера. Но вокруг останутся сотни, тысячи населённых пунктов без коммуникаций и удобств. Вряд ли они возрадуются за соседей. Скорее всего, озлобятся ещё больше на наследников третьего рейха, приветивших лишь одну деревеньку. Значит, вражда ещё сильнее укоренится в людских сердцах. А я хочу с ней покончить. Не лучше ли нам поступить так, как мы сделали с теми, кого насильно угнали в Германию: создали Фонд принудительных работников и выплачиваем из него немалые суммы? Пусть каждый сам решает: провести на них воду или купить дорогой автомобиль.

Такого поворота дискуссии Александр боялся больше всего:

– У нас нельзя ни за какие деньги провести воду, если этого не захотят все жители скопом. У нас от одной трубы до другой – десятки километров. И дорогому автомобилю на селе не выбраться из грязи, потому что дорогу ради одного чудака никто строить не будет. Деньги в России либо пропиваются, либо разворовываются начальниками. Поэтому фонд ваш выполняет одну лишь задачу: успокаивает ваши собственные нервы и создаёт иллюзию собственного благородства.

Вице-канцлер всплеснул руками:

– Вот теперь и вы заговорили, как Катарина Маслова.

Берестов понял, что пора ходить с козырной карты:

– Простите, господин министр, для меня это вопрос чести.

– Чести или жизни?

– Чести. Из этих двух понятий первое у нас стоит неизмеримо выше.

– У кого у нас?

– У людей чести.

– Нет, вы уж договаривайте. Сказавши «а», извольте продолжить. Мне необходимо до конца понять, с кем предстоит иметь дело.

Перед Александром сидел выходец из низов, убеждённый республиканец. Какими словами объяснит ему своё отличие от Михаила Давыдовича и ему подобных:

– Я имел в виду тех, кто находится в генетической зависимости от высоких нравственных принципов предыдущих поколений.

– То есть аристократов крови.

– Скорее, аристократов духа. Аристократия в России сложилась довольно поздно, в восемнадцатом веке, и охватывала не всегда лучшие образчики национального генофонда. Чтобы понять это, достаточно вспомнить строки Пушкина из «Моей родословной»:

 
У нас нова рожденьем знатность,
И чем новее, тем знатней.
 

Кстати, традиция привлекать в переломное время для решения судьбы страны не самых нравственных, а самых безнравственных сохранилась и поныне.

– Я давно заметил: чуть что, вы, русские, всегда цитируете Пушкина. Похоже, он для вас важнее Достоевского, Толстого и Чехова. А у меня, увы, по части этого автора – большой пробел.

– Пушкин, как было сказано вскоре после его гибели, наше всё. Без знания Пушкина Россию точно не понять: он действительно сумел объяснить практически все особенности национального самосознания. Но перевести на другие языки гениального поэта гораздо сложнее, чем любого прозаика. Правда, он успел в конце жизни закончить один– единственный роман – «Капитанская дочка», который во многом отвечает на ваш вопрос.

– «Капитанская дочка»? Хорошо, я запомню и постараюсь обязательно прочитать. Тогда и продолжим наш спор. А пока вынужден признать вашу правоту: с русским народом надо разговаривать на его языке, а не по-английски, не по-немецки и не по-латыни.