Текст книги "Избранные произведения. Том 2"

Михаил Давыдович задумался надолго. Он сделал вид, будто просматривает записи, сделанные по ходу беседы, но было очевидно, что этим напускным жестом маскируется тщательное осмысливание ситуации.

– Допустим, вы правы. Но не затянется ли игра, как первый матч Карпова с Каспаровым?[3]3
  Намёк на матч за звание чемпиона мира в 1984 году, когда регламент не предусматривал лимита партий. Не выявил победителя, так как был прерван после нескольких месяцев игры при счёте 5–3 в пользу Карпова. Впоследствии эти соперники сыграли ещё несколько матчей. (Прим. автора).


[Закрыть]

– Не думаю.

– Почему?

– Сопернику нужны политические очки, а нам – экономические. В таких случаях дело проворачивается очень быстро: делить вроде бы нечего, а в политике скорость решает всё, она камуфлирует любые шероховатости.

– Вы хотите сказать: зелёные заинтересованы быстрее пропиарить свою благотворительность?

– Естественно. Им нужны новые информационные поводы. Пока эсдеки буксуют с проблемой транзита газа, они покажут пример успешного сотрудничества на том же направлении.

– Да, с газом всё непросто, – признался президент банка. – Вчерашние переговоры о консорциуме прошли для нас вхолостую. Похоже, самостийники прочно садятся на трубу.

– Та партия очень сложная, – вернулся к иносказаниям Берестов. – Мне она не по зубам, а вам – в самый раз.

Он и льстил шефу, и одновременно слегка задевал его самолюбие. Михаил Давыдович лоббировал высокозатратный проект строительства обходного газопровода в Европу через лояльную Беларусь. Но, судя по результатам последних переговоров на высшем уровне, хитрый конкурент, не желавший изменения status quo, оказался удачливей.

– Та партия не посложней, а помощней. Рановато нам пока с ней тягаться. (Правильней было сказать: поздновато, но от такой оценки разило бы пессимизмом, а так звучало очень даже оптимистично.)

Господи, он же победил!

Есть люди, которые в минуту неудач вымещают свою злобу на самых беззащитных. Президент банка к ним не относился. Напротив, редкие поражения он легче переживал, сея направо и налево копившиеся месяцами, а то и годами семена доброты и благородства. В этом отношении Александру повезло: он, сам того не ожидая, оказался первым объектом проявления великодушия проигравшего накануне олигарха. Это подчёркивала та неподдельная искренность, с которой он признавался в своей ошибке. Успех берестовской задумки сулил ему хоть маленький, но реванш. Да и громоотвод отличный: доведись той более мощной партии пойти на него в наступление, всегда можно будет отвести удар беспроигрышным аргументом: зачем нам труба в другом месте, если наши инвестиции привязаны к этому. Что ж, там, где узаконена двойная бухгалтерия, неизбежно утверждается и двойная мораль.

Как ни крути, Михаилу Давыдовичу сейчас был как воздух необходим прорывной проект с политической подоплёкой. А уж если к тому же приправленный всякими социально-благотворительными подачками – ещё лучше. Визит в Кишинёв показал: новому богу нужны не поклонения, а жертвоприношения. Можешь усердно не молиться, но ягнёнка положи. Не то сам рискуешь стать агнцом для заклания.

Конечно, пока верховные жрецы – свои люди, его всегда защитят. Но и их дни сочтены. Год, от силы полтора, и та самая партия, которая переиграла его вчера, посадит своих первосвященников. Поэтому важно заранее перекрасить фасад в приятные их глазу цвета. Глядишь, внутрь и не заглянут.

Предложения Берестова становились для него спасательным кругом. Пусть он тут и проиграет в количестве, но зато как много можно выиграть в качестве! Ладно, пусть этот старорежимный чудак копошится со своими пешками, увешанными орденами и прочими регалиями. Пусть они устроят показательную честную сделку и сами же её пропиарят. Ей-то он и прикроется в нужный момент.

– Хорошо, Александр Петрович, – нарочито пролистав ещё раз свои записи, сказал шеф, – эту партию мы полностью поручаем вам. Даже не партию – сеанс одновременной игры, поскольку и землячество, и фонд, и наш банк реально представлять придётся одному вам. Справитесь?

– Постараюсь.

– Очень уклончивый ответ. От вас требуется полная гарантия. И не процесса, а результата.

Не кончать же разговор на таком высоком градусе. Нет, надо срочно сбить этот ложный пафос.

– Вы мне напомнили хороший анекдот, Михаил Давыдович. Покупатель спрашивает антиквара, гарантирует ли тот подлинность продаваемой картины старинного мастера. Конечно, мгновенно отвечает продавец, срок гарантии – три года.

И тут происходит невероятное: явно расстроенный и усталый олигарх начинает смеяться, как ребёнок. А перед этим за весь разговор ни разу не улыбнулся.

– Между прочим, всё время забываю передать вам привет от своего дяди Миши. Вы когда-то работали у него в театре, – загадочно произнёс президент банка на прощание.

Дядя Миша? Неужели тот самый директор, который принимал его на работу сразу после окончания училища? Претендентов на штатное место художника было тогда четверо. Вместо казавшегося логичным импровизированного творческого конкурса им устроили собеседование, причём не у главного режиссёра, руководившего творческим процессом, а фактически у администратора. Запомнилась одна любопытная деталь: после нескольких пустяковых вопросов анкетного характера Михаил Моисеевич, имевший строгое указание райкома партии принять только русского, всех спрашивал в лоб: «Как вы относитесь к евреям?» Один ответил, что очень любит, другой – сильно уважает, третий вообще понёс какой-то панегирик. Настала очередь Берестова. «Да никак», – просто сказал он. – «Что значит никак?» – возмутился директор. На это он услышал такое объяснение:

– Я воспитывался в интеллигентной семье, где людей не принято делить по не зависящим от них признакам. Поэтому у меня не может быть единого отношения ни к евреям, ни к арабам, ни к рыжим, ни к блондинам, ни к кухаркиным сыновьям, ни к профессорским. О каждом нужно судить по его собственным поступкам и достоинствам, а не по фактам, полученным им при рождении или от природы.

– А вот ваши конкуренты сказали мне, что очень любят и уважают евреев, – попытался сбить с дерзкого претендента с панталыку директор.

– Гоните их в шею, – спокойно отреагировал тогда ещё совсем молодой Александр. – Не кажется ли вам, что любить евреев – это то же самое, что их не любить? Человек, выделяющий других по национальности, одним этим показывает полное пренебрежение ко всем сразу. И неважно, что он при этом говорит.

Конечно, неспроста привет от дяди Миши настиг его именно сейчас. Михаил Давыдович никогда ничего не забывает. Каждое слово он произносит к месту и вовремя. Нужно только уметь расшифровывать эти сигналы.

Общение влюблённых в тот день утренним свиданием не ограничилось: вечером им предстояло вместе идти в театр.

Спектаклем восторгалась вся Москва. Его мелодии звучали из любого уличного киоска, арии пародировались каждым вторым безголосым певцом. Со времён «“Юноны” и “Авось”» ни одно музыкальное представление не знало такого безоговорочного успеха.

Но не красивая музыка, не богатая сценография и не актёрское мастерство больше всего поразили Берестова-младшего. В известном с юных лет сюжете он открыл для себя совершенно новый смысл. Оказывается, любовь сильнее всего там, где совершенно непредсказуема, и не роман герцога с графиней, а сумасшедшая страсть столичного архиепископа к пастушке-цыганке, ставящая его вровень с бродягой и уродом, способна потрясать людей уже почти два века.

Да, не в умненьких, начитанных пай-девочек наподобие Алисы вдохнула природа особую женскую привлекательность. Чаще всего проявляется она в таких, как Эсмеральда, таких, как Виктория.

Вот почему рациональная часть его существа стремится на «пирамиду», а эмоциональная тянется к Вике. Вот почему перед красавицей Алисой не каждый солдат вытягивается во фрунт, а с иными даже в театре сидеть рядом невозможно: уже всё ломит.

Нет, не прав был древний автор, выбирая высшим критерием оценки красоты Елены реакцию стариков. В стыдливых и целомудренных современных изданиях говорится, что при её появлении все они встают. Да не они – у них, иначе что это за метафора! Впрочем, ладно, речь не о том: здесь важна не физиология, а философия. Античному человеку внешняя красота казалась достаточным поводом для проявления высшего чувства. Возможно, на том уровне развития человеческого интеллекта это соответствовало действительности. Но сегодня мы поднялись на несколько ступенек вверх по лестнице познания, хотя и наверняка многое потеряли при этом в чувственности. Для её пробуждения одной красоты теперь мало. Необходимо то, что англичане называют sex appeal, а у нас калькируют дурацким неологизмом сексапильность. Из чего она складывается, каждый индивидуум определяет для себя сам, абсолютного признака быть не может, эталоны тут совершенно неуместны. Обязательно найдётся и вожделеющий фригидную Алису, и сходящий с ума по нимфоманке Ольге, и по уши влюблённый в бесчувственную Нину.

Так как же планировать своё будущее? Отталкиваясь от рационального или эмоциального посыла? Если выбрать первое, то логично продолжать ухаживать за Алисой. Если остановиться на втором, то можно хоть сейчас делать предложение Вике. Есть и третий вариант: выбросить всё из головы и продолжать жить, как жил раньше. В конце концов, смысл затеи сводился к проверке своих возможностей и приобретению необходимого опыта. И то и другое успешно выполнено. Возможности, как выяснилось, не безграничны, а опыт уже вполне достаточный.

Однако выпущенного из бутылки джинна назад никто ещё никогда не загонял. Влачить существование бесполого существа он больше не сможет. Значит, трусливый третий путь отпадает.

Петя внимательно присмотрелся к своей спутнице. Все перипетии спектакля живейшим образом отражались на её лице. Было заметно, как она искренне сопереживает происходящему на сцене. Вымышленные события по-детски воспринимает как подлинные, а в талантливом актёрском притворстве видит только реальность. В моменты высшего накала страстей инстинктивно прижимается к нему, а один раз даже схватила за руку. Если она так близко к сердцу принимает трагедию чужой любви, то что будет, когда беспощадное пламя измены и лжи лизнёт её собственные подошвы? И представить себе невозможно! Получается, что судьбы их уже соединены, и разрыв повлечёт неминуемое страдание ничем не заслужившего такого испытания трепетного и любящего существа. Да и будет ли он сам после этого спокоен и счастлив, сумеет ли вытравить из своей памяти тяжкий грех нанесения глубокой сердечной раны близкому человеку?

Выход один: если и кончать эту связь, то развенчав самого себя в глазах Виктории, заставив её убить живущее в ней чувство.

Отвозя домой пребывавшую в полном восторге от увиденного и услышанного девушку, он спросил как бы невзначай:

– Скажи, при каком условии ты бы меня разлюбила?

– Только при одном, – услышал он мгновенный ответ, – если бы полюбила кого-нибудь другого.

Приехав на необжитую, пропахшую затхлостью дачу, Алиса чуть не разрыдалась. Во всех углах ей стали мерещиться признаки полной неустроенности: то снующие со скоростью падающего метеорита крохотные мыши, если смотреть вниз; то прозрачные паутины пыли, если поднять голову вверх. Для готического замка эпохи Анны Радклиф может быть и сошло, но подмосковный коттедж начала двадцать первого века, по её глубокому убеждению, должен выглядеть не так. Осень никак не вязалась у неё с обликом этой дедовской постройки брежневских времён, неказистой и некомфортной. Летом тут ещё куда ни шло: от тоски отвлекают благоухающие клумбы, порхающие бабочки, говорливые кузнечики, сладкая малина, а за ней и кисловатая слива. Но в пору всеобщего увядания бежать надо от живой природы, а не стремиться в её холодеющие объятия.

Однако решения старших, особенно по рекомендации врача, в семье не оспариваются. Вот и сидеть ей теперь, как царевне Софье в Новодевичьем монастыре, целых две недели.

Легко сказать: быть на свежем воздухе! А что на нём делать? Читать в беседке? Так недолго и пневмонию подцепить на ледяном ветру. Бродить по лесу? Тогда нужен сопровождающий, телохранитель: одна она ходить туда боится. Значит, прогулку смело можно отменить до приезда папы, а пока забраться под одеяло и уткнуться в книгу.

Но даже любимый Исигуро (любила она его ещё и потому, что других зарубежных писателей моложе пятидесяти не знала) не пошёл, не захватил с первых страниц, как прежде. Алиса отложила толстенный роман и предалась раздумьям.

То, что в её сознании угнездился Петя – очевидная истина, и обманывать себя, будто это случайно, не надо.

Сразу возникают два вопроса: можно ли его оттуда прогнать и нужно ли? Варианта четыре. Если можно и нужно, то двухнедельное отсутствие в Москве – самый удобный случай. Остальные три комбинации (можно, но не нужно; нельзя, но нужно; и нельзя и не нужно) тянут за собой целый воз неясностей, разбираться с которыми тоже лучше вдали от цивилизации, на пленэре.

Можно, но не нужно – эвфемизм легкомысленной интрижки. Квинтэссенция её – игра в солдатика. Повторение пройденного устраивать не стоит: тут и думать нечего.

Нельзя, но нужно – такое подходит лишь к неразделённой любви. Страдать в двадцать лет из-за сопливого парня – полный нонсенс.

Нельзя и не нужно. Это сочетание возможно в одном случае: сильного взаимного чувства.

Значит, докапываться до истины надо в обратном порядке. Сперва установить: любит ли она его сама. Потом – любит ли её он. И только после этого принимать какие-то решения.

Как ни странно, разобраться в самой себе сложнее всего. Во-первых, не с чем сравнивать: ведь прежде она никого не любила. Тот «одноразовый шприц» ей, конечно же, нравился. Но не больше. Да и прошло всё в одно мгновение, как корова языком слизала. А почему? Оказался не личностью. Облик вроде бы мужской, и одна штука торчит где надо и как надо, но характер бабий. Таких любить невозможно по определению. Петя же, судя по всему, натура сильная и самостоятельная, в объекты её любви вполне годится.

Нравится ли он ей? Безусловно. Та глупая сцена лишний раз это подтвердила. Особенно хорош у него…

Тут мысли Алисы прервались, а сама она словно провалилась в тартар. Руки сразу же потянулись в привычном направлении.

Управляться со своими желаниями в одиночку она научилась ещё давно, будучи школьницей. Собственно говоря, единственный в её жизни мужчина понадобился лишь для проверки: добавляет ли к известным ощущениям что-нибудь новое второй человек. В первый раз показалось, что да. Однако уже во второй иллюзия исчезла: не только не добавляет, но даже даёт иногда меньше обычного.

А вот с Петей можно было бы попробовать снова. Если бы не его noblesse.

Получается замкнутый круг: он реагирует лишь на тех, кто его полюбил, а она не может пробудить в себе это чувство, пока не испытает с человеком невдомое прежде удовольствие. И в самом деле, как можно любить того, исподтишка от кого приходится доводить себя до конца самой! До чего же странны эти клерикальные рассуждения, будто тактильность допустима лишь при возникновении высокого чувства! Ну как мне знать, люблю ли я, к примеру, плоды манго, если никогда не брала их в рот? Да и после первой дегустации не всегда ответишь на такой вопрос. Взять те же киви. Поначалу очень не нравились, а теперь кажутся самыми вкусными фруктами.

Но как ни гнала Алиса эту мысль, присутствие здесь Пети было бы ей приятно и желанно. Безотносительно его замечательного солдатика, с игрой в которого она может и потерпеть.

Когда они в прошлый раз вместе ходили в театр, у Берестова обнаружились очень любопытные суждения о языке. Он весьма нетривиально объяснил исчезновение из обихода некоторых слов, в частности, наречия льзя, широко употреблявшегося наряду с антонимом нельзя ещё в начале восемнадцатого века. Оказывается, усиление абсолютизма в России настолько изменило ментальность, что в слове льзя отпала всякая надобность, и его заменило подобострастное можно, омоним модального глагола, аналогичного английскому may. Но у них помимо may есть ещё и can, а у нас на всё про всё – можно. И до сих пор язык не испытывает неудобства от этой ампутации, поскольку произошла она не только на лингвистическом уровне, но и в народном сознании. Как понимают у нас вопрос: «Можно мне съесть десять мороженых?» Девяносто девять из ста подумают об испрашивании разрешения. А вдруг человека интересует потенциальная способность его организма выдержать такое количество холодного продукта? Триста лет назад сомневающийся спросил бы можно мне, а просящий льзя мне. И ответ в первом случае: неможно. Вспомним:

 
В одну телегу впрячь неможно
Осла и трепетную лань.
 

Речь ведь в стихах идёт не о запрете, а о практической невозможности соединить двух столь разных животных. А теперь и слово неможно исчезло. От первой пары осталось можно, а от второй – нельзя.

Интересный он парень, этот Петя. С ним и про солдатиков забудешь. Наверное, поэтому и не выходит он из головы.

Тут Алису молнией пронзила новая мысль: в свете Петиной гипотезы надо рассматривать не четыре варианта ответа на её главный вопрос, а гораздо больше. Можно выбросить человека из своего сознания – это одно. Льзя ли его выбросить – совсем другое. Проще говоря, имею я право на подобный поступок, и в состоянии ли я сделать это.

Вот с чего придётся начинать! Ох уж эта ущербная русская модальность!

И с нужно такая же история. Здесь тебе и императив, и синоним целесообразности.

Размышления прервал приезд родителей.

Мать с ходу отчитала дочь за небрежительное отношение к совету многоопытного и искренне любящего её Льва Семёновича. Отец слегка пожурил и согласился с доводами, что гулять одной небезопасно даже белым днём.

– Мы это успеем исправить, мама, – утешил он жену. – Доктор рекомендовал проводить на воздухе два-три часа, а у нас в запасе ещё целых четыре.

После ужина они оделись потеплее и отправились на прогулку.

Обоим вспомнились давние годы, когда старший научный сотрудник одного из научно-исследовательских институтов Сергей Митькин в выходные, а иногда и по вечерам уводил маленькую Алису в парк, или они просто бродили по московским улочкам и переулкам, рассматривая и изучая мемориальные доски и таблички, разъясняющие значения топонимов. С тех пор девочка безошибочно ориентировалась в витиеватом лабиринте внутри Садового кольца, знала даже все проходные дворы и безымянные проулки, что не раз помогало ей при объезде безнадёжных столичных пробок.

– Что, Алька, приуныла? – неуклюже попытался вызвать дочь на откровенность явно забывший о педагогических ухищрениях родитель. – Небось, нахамил тебе кто-нибудь.

– Нет, это я нахамила.

– Врёшь, такого не может быть.

– Я тоже так считала. Считала, считала, но не рассчитала.

– Вечно ты со своими филологическими шарадами. Объясни толком, что произошло.

Отец и дочь неспешно шагали по устланным палой листвой шуршащим просекам, углубляясь в небольшой лесок, обнимавший с севера их дачный посёлок. В отдалении от людского скопища невольно почувствуешь себя одинокой. У Алисы появилось именно такое ощущение, когда они отгородились хвойной толщей от посторонних ушей и глаз. Но если раньше ей было не с кем поделиться сокровенными раздумьями, то сейчас рядом оказался самый верный в её жизни друг, с которым они так близко не общались лет десять. И её неожиданно потянуло исповедаться. Неожиданно для самой себя, словно кто-то в последний момент подкрался сзади и подтолкнул.

– Я, папа, очень грубо обидела Петю Берестова.

– Чем же?

– Это трудно объяснить. Он начал за мной ухаживать. Я поманила его к себе и в последний момент оттолкнула.

Застигнутый врасплох отец никак не думал, что выслушивать интимные признания дочери придётся не жене, а ему, и оказался совершенно к этому не готов. Но нутром чувствовал: разговор сворачивать нельзя, Алиса ещё не выплеснула главного, не выдавила весь гной из своей душевной раны.

– Нашего брата таким обидеть трудно. Мы отходчивы. Никуда он не денется.

– Нет, Петя не похож на других. У него слишком сильно развита генетическая память о тех временах, когда его предки никому ничего не прощали.

Митькин мгновенно вспомнил недавний спор со старшим Берестовым. Неужели они оба крезанулись на своей голубой крови?

– Если так, то не связывайся с ним. У некоторых отпрысков действительно проснулись дремлющие гены крепостников и самодуров. И разбудили их не внутренние силы, а внешние обстоятельства: пересмотр нашей истории, возня с царскими костями, заигрывание со всякими эмигрантами. Не ровён час, начнут требовать назад свои графские развалины. Такой тип людей опасен и даже бывает агрессивен. Советую тебе держаться от него подальше.

В плебее-парламентарии заговорила не только родительская обеспокоенность, но и классовая неприязнь. Новоявленные демократы этим ничуть не отличались от коммунистов и искренне считали, что пересматривать итоги ленинской экспроприации так же недопустимо, как и ельцинской приватизации. И были по своему правы: ведь значительная часть приватизированного была когда-то экспроприирована, а возобновившиеся воспоминания о дворянском прошлом отдельных недобитых соотечественников могут спровоцировать только реституцию и реставрацию, что одно не лучше другого. Первая приведёт к небезболезненной перетряске собственности, всегда чреватой в России кровью и красным петухом. Вторая изменит психологический климат, поставив происхождение человека выше его способностей. И то и другое явно невыгодно нуворишам, к каковым Сергей Митькин не относился, но чьи интересы по-холопски обслуживал.

– Нет, ты ошибаешься, папа: благородство и агрессивность несовместимы. Такие люди наоборот – очень гуманны. Но и требовательны. Угодить им не так-то просто.

– Не хватало ещё угождать! – не сдержался отец. – Тогда вообще невесть что о себе возомнят.

Из русла интимного беседа незаметно перетекла в русло социальное. Частное забылось, и всплыло общее. Уставшего на работе законодателя такая перемена лишь обрадовала: он не чувствовал себя в силах лечить душевную травму дочери. Алиса же в этом импровизированном споре поспешила взять сторону Пети, то ли от непроходящего чувства вины перед ним, то ли от возникшей с детства потребности всегда защищать тех, на кого нападают. Разумеется, словесно.

– Человеческую породу надо ценить. Она выкристаллизовывалась веками. Её не выведешь, как собачью, за тридцать – сорок лет.

– И что толку? Кому нужны эти носы и подбородки правильной формы? А порядочность от прадедушек и прабабушек не зависит.

– Зависит. Ещё как зависит, – не уступала упрямая дочь. – Как раз поведение безошибочно выдаёт благородство, а внешность может и подкачать.

– Это тебе внушил он?

– Нет, сама допёрла, потому что книжек много читаю.

– Книга книге рознь. Давно известно, что эти недобитки марать бумагу горазды. Размажут свои нюни на сотни страниц, а ты и принимаешь всё за чистую монету.

Алисе невольно вспомнился любимый Исигуро и его главный шедевр – «Остаток дня»:

– Между прочим, лучшая современная иллюстрация моих слов написана абсолютным аутсайдером, натурализовавшимся в Англии японцем, твоим ровесником. Обязательно прочти.

– Вот ещё время своё тратить! Лучше перескажи-ка мне сама.

Политик в Митькине победил отца. Он окончательно увёл дочь от важного для неё разговора, который та была готова вести лишь с ним и лишь сегодня. Уже завтра она снова замкнётся и продолжит сжигать себя изнутри тем огнём, что мог бы сейчас вырваться наружу и погаснуть, прояви до конца государственный муж обычную родительскую чуткость.

Александр, помня о походе юной пары в театр, отпустил Виту пораньше и сам отправился следом домой.

Впервые за последние три недели он испытывал умиротворяющее спокойствие. После удачных переговоров с шефом истощавшее его душевные силы напряжение спало, и ему стало казаться, будто прошло не двадцать дней, а двадцать лет.

Да, жизнь перевернулась. Всего месяц назад он чувствовал себя моложавым бонвиваном, имеющим полный джентльменский набор удовольствий: любимую жену, взрослого сына, юную подругу, пропуск в высшее общество, спокойную интересную работу, приносящую солидные доходы. Всё это давало ощущение полной гармонии с миром и самим собой, выражавшееся незатейливой формулой: я не должен никому, и никто не должен мне.

Теперь же из героя-любовника он превратился в примерного семьянина, обеспокоенного добычей пропитания, озабоченного будущим своего рода, обременённого грузом моральной ответственности за сотен людей, которых обнадёжил, а работа из выдумывания красивых и смелых идей сделалась нудным, рутинным продвижением сомнительного для большинства окружающих проекта, ставящего под удар его материальное благополучие.

Но все эти новые тяготы и лишения не удручали, а наоборот: позволяли познать настоящее счастье, неведомое в безбедной и успешной жизни.

Отчего такая метафорфоза? Неужели беззаботное светское времяпрепровождение менее радостно, чем куча нелёгких забот и нерешённых проблем?

Размышляя над этим, Берестов пришёл к выводу, что истинное блаженство можно обрести, лишь вписавшись в контекст Вечности, когда ты уже не шаловливый мальчонка, едущий на подножке машины Времени, а степенный её пассажир первого класса.

Что ж, все кажущиеся невзгоды – это его билет, где точно указаны вагон и номер кресла. Он больше не заяц, не случайный попутчик, не подобранный из жалости проводником бесправный путешественник, а обладатель законного, только ему принадлежащего места в ведомом локомотивом Истории вагоне.

Даже будучи депутатом, олицетворяя государственную власть, он не испытывал такого чувства сопричастности судьбе своей страны во всей её полноте: прошлое, настоящее, будущее. То была короткая и конкретная служба, а сейчас ему выпадала долгая миссия, длиной во всю оставшуюся жизнь.

Это и радовало, и озадачивало, потому что силы нужны немереные, потому что одних собственных стараний мало: требуется надёжный тыл, верное окружение, понимание и помощь родных и близких.

Мама, конечно, поймёт. Мамы всегда понимают сыновей, сворачивающих с извилистых тропок, где легко заблудиться, на большак. Но как отнесутся жена, сын? Петя уже намекнул, что не в восторге от перспективы лишиться отцовских сверхдоходов. А вдруг такая жертва окажется необходимой?

Прав мальчик в одном: ответственность за продление рода лежит на его главе. Пусть не биологическая, но моральная и материальная. Родить сына – это ещё не всё. Надо создать условия, чтобы на свет появилось и следующее поколение. И успеть зажечь в нём искру того огня, который проносится из века в век от старших к младшим.

А только так и можно укрепить Россию. Построить крепость, где удастся переждать очередное Смутное время, новое дикарское нашествие, ещё одно иго. Ведь рано или поздно спадут с тела великана и нынешние оковы. Но случиться это может и не очень скоро.