Текст книги "Избранные произведения. Том 2"

Неужели придётся искать чью-нибудь дочку, типа Алисы, чтобы потом тянуть деньги из богатого тестя? Нет, на такое пойти нельзя: сам себя уважать перестанешь, а другие уж точно не будут. Лучше прозябать в бедности, чем постоянно жить под дамокловым мечом упрёков и каждодневных напоминаний, чей хлеб ты ешь.

Похоже, восхождение на пирамиду надо остановить. Зачем дразнить глупых девчонок? Всяк сверчок знай свой шесток. Шесток, а не пирамиду.

Не меньше заботило и странное физическое состояние. Его мужское орудие словно осталось во всеядной и ненасытной Ольге: во всяком случае, в самом себе он его больше не чувствовал. Достал журнал с возбуждающими фотографиями. Раньше от зрелища аппетитных женских тел он ощущал мгновенное отвердение между ног. Теперь же никакого эффекта. Залез в интернет на сайт хард-порно. Бесполезно! Вчерашнее победоносное копьё продолжало оставаться безжизненно висящей плетью. Он запустил руку в штаны: да, плеть плетью, болтается и только.

Сигнал мобильника заставил его выдернуть ладонь и нажать на кнопку соединения.

– Здравствуй, Петя. Это говорит Алиса.

Её ещё не хватало!

– Здравствуй.

– Как отдыхается?

– Я не отдыхаю, я пишу научную статью.

– Ты молодчага. А вот я расслабляюсь. Дома по-прежнему никого. Знаешь что, приезжай-ка ты ко мне обедать. А то одной очень скучно и непривычно.

– Спасибо, но я уже пообедал.

– Боже, какой ты чудной! Давай назовём это ужином.

Получи он такое приглашение вчера – вприпрыжку бы помчался. Но сегодня все жизненные обстоятельства повернулись к нему невидимой прежде стороной, мрачной и леденящей, поэтому затевать новую игру у него не было никакого желания.

– Ты чего молчишь, Петя?

А о чём говорить? Хоть отключайся и скорее суй мобильник в холодильник.

– Извини, сейчас фразу закончу, – неумело попытался оправдаться юный учёный.

В другом состоянии Алиса бы смутилась и попросила извинения сама, что отрывает человека от работы. Но в неё словно вселился бес:

– Ты что же: разговариваешь с барышней и одновременно набираешь текст? Воспитанные кавалеры так себя не ведут.

– Прости, дурная привычка всё доводить до точки.

– Отчего же, хорошая привычка. Не кажется ли тебе, что мы позавчера не всё до этой самой точки довели?

Вот это заявочка! Если после такого не поехать – все мосты окажутся сожжены. Ну не завтра же отца выгоняют из банка. Наоборот, он привёз какие-то инвестиции из Германии. Значит, ещё побарахтается какое-то время на поверхности. Нет, с пирамиды спускаться пока рановато.

– Да, кажется.

– Так давай поставим её сегодня. Приезжай. Адрес помнишь?

– Конечно.

– Хорошо, я жду.

По дороге Петя продолжал размышлять над навалившимися разом невзгодами и, погрузившись в свой внутренний мир, нарвался ещё на одну неприятность: сделал неправильный разворот и тут же был остановлен автоинспектором. Раньше, чтобы не трепать нервы, он в таких случаях молча совал гаишнику десятидолларовую бумажку. Теперь, помня о возможном скором подтягивании пояса, решил поторговаться:

– Виноват, гражданин начальник, каюсь. Но при мне только стольник.

– Давай! – без всякого возмущения отреагировал взяточник в милицейских погонах. И молодой человек понял: они и малому рады. Сразу сделалось обидно за предыдущие переплаты.

Алиса встретила его в строгом брючном костюме, наглухо закрывающим все соблазнительные уголки её тела, при этом умопомрачительно благоухая дорогим парфюмом. Стол уже ломился от яств. Неужели он её неверно понял? За последнее время Петя настолько привык связывать с процессом еды завершение свидания, а не его начало, что и не представлял себе иной последовательности. Но, вспомнив своё ущербное состояние, решил: наверное, так даже лучше.

Ужин прошёл на удивление скованно. Говорили меньше обычного, в основном работали челюстями. Из животрепещущих последних тем обсудили ночное нападение на мэра Парижа и предстоящий юбилей российского президента. Что касается градоначальника французской столицы, то оба согласились с досужей версией светских репортёров: Бертрана Деланоэ вполне мог порезать ножичком какой-нибудь отвергнутый любовник. Ведь гомосексуалистам тоже свойственно чувство ревности, и при измене мужчиной мужчине такая разборка вполне вероятна. А вот по поводу празднования пятидесятилетия кремлёвского обитателя вышел небольшой спор. Алиса утверждала, будто бы ему вручат точную копию шапки Мономаха с намёком на желательность в скором времени и официальной коронации. Петя считал, что до такого подхалимажа дело всё-таки не дойдёт, хотя глупость современных придворных не знает границ.

– Вот увидишь, сделают. Вчера об этом даже в газете писали, – уверяла его девушка. – Ордена дать не имеют права, потому что награждает всех лишь он сам, а такой экзотический подарок вполне могут преподнести. У нас так издавна заведено: одним шапку, а кто поумней – тому по шапке.

– Едва ли. Он тоже не дурак принимать данайские дары.

После кофе с «Baileys» языки заметно развязались.

– Что делаем дальше? – поинтересовался гость.

– Я хочу принять душ, – ответила хозяйка.

– Я тоже, – решил подыграть он.

– Давай вместе, – предложила она.

Отказываться было нельзя, хотя дурные предчувствия не покидали.

В квартире оказалась специально оборудованная душевая, как на даче, правда, не очень большая. Чтобы одновременно оказаться под разбрызгивающейся струёй, новоявленным Адаму и Еве невольно пришлось прижаться друг к другу. Но, о ужас, даже такое прикосновение не воспламенило Петину плоть. Алиса тоже почувствовала неладное.

– А где наш стойкий оловянный солдатик? – спросила она и не дожидаясь ответа присела на корточки. – Он такой хороший, он такой красивый.

С этого момента сам Петя словно перестал существовать. Всё внимание девушки переключилось только на красивого солдатика. Она обильно полила его гелем для душа, потом взбила пену, в которой тот утонул, затем начала вертеть его во все стороны, гладить и целовать. В одном смысле «солдатик» действительно оставался стойким, в другом – никак нет.

Для Пети такой конфуз представлялся полной катастрофой, головокружительным падением с пирамиды, причём лицом в грязь. Алиса, напротив, ощутила небывалое блаженство, манипулируя с мужским естеством, сохранявшим свой первозданный вид. Не с карикатурно вздыбленным, как в непристойных комиксах, а с полным античной красоты, столь памятной ей по музейным скульптурам. С эстетической точки зрения, такое состояние ей нравилось куда больше. Что касается практической стороны, то она сама довела себя украдкой до нужной кондиции, что невольно выдал громко вырвавшийся вздох удовлетворения.

Разумеется, никаких постельных продолжений сцены в душе не последовало. Укутавшись в банные халаты, они оба возвратились за стол.

– Ты не будешь сердиться, если я теперь оденусь? – спросила Алиса, разливая очередную порцию кофе.

Молодой человек оценил тактичный способ сгладить возникшую ситуацию и утвердительно замотал головой:

– Конечно, конечно.

Но на этом дело не кончилось. Когда гость собрался облачиться назад в свои одежды, заметно захмелевшая хозяйка заканючила:

– Разреши мне ещё немножечко поиграть с солдатиком.

Не успел Петя открыт рот для категорического возражения, как Алиса уже завладела любимой игрушкой, которую тут же принялась терзать своими тонкими музыкальными пальчиками с изящно накрашенными голубым лаком острыми ноготками. Это бы продолжалось целую вечность, если бы молодой человек не догадался отрезвить её своим предложением:

– Может быть, мне уйти, а его оставить здесь?

– Нет-нет, он мне не нужен без тебя, – ответила она, поднимаясь в полный рост.

– Учти, он у меня особенный: реагирует только на любовь, а не на разные шалости. Признак породы. Формировался веками. Это лишь у простолюдинов член встаёт по любому случаю, – многозначительно изрёк Петя. – Если ты меня полюбишь, то и солдатик вытянется во фрунт. А пока о н тебе нужнее, чем я.

Такого поворота девушка никак не ожидала. Она стала быстро вспоминать, не описана ли подобная ситуация в известных ей романах. Однако великая русская литература, как известно, столь щекотливые вопросы всегда внимательно обходила стороной и лексемы эрекция вообще не употребляла, а современная зарубежная в силу своей толерантности перестала заострять внимание на сословном происхождении героев, аристократов больше не выделяла и особым вниманием, как во времена Бальзака, не жаловала. Спросить тоже не у кого: никто из её знакомых с породистыми мужчинами дел не имел. Впервые в жизни она оказалась в абсолютно незнакомой ситуации, где выглядела полным профаном. Единственное, что ей удалось вспомнить – сильно взволновавшее её воображение посещение пляжа натуристов в Испании. И действительно, никаких физиологических процессов у его посетителей она не наблюдала, хотя очень внимательно рассматривала сквозь зеркальные солнечные очки именно ту самую часть мужских тел. А ведь возбудителей вокруг было и не счесть. Неужели туда ходят одни гранды? Неужели человеческая порода так же шлифуется годами, как и собачья? Ведь породистый кобель тоже не лезет на каждую встречную сучку, и спаривать некоторых особей удаётся с большим трудом.

Да, не всё можно узнать из книг.

Александр не сразу понял, что переступил одну очень важную для себя грань: раньше он никогда не признавался даже самому себе, что может с нынешней своей орбиты, почти космической, перейти на высоту пусть и орлиного, но всё же птичьего полёта. Конечно, жить на оклад университетского преподавателя, даже профессора, ему совсем не улыбается. А как быть? Никакими предприятиями он не владеет, ценных бумаг, кроме небольшого пакета акций родного банка, не имеет. Следовательно, стать рантье ему не удастся.

Вспомнилось время безудержной приватизации всего подряд. Ему, депутату Государственной Думы, ничего не стоило прихватить себе какой-нибудь свечной заводик. Однако внутренний сдерживающий центр сработал и тут: политический капитал гораздо ценнее финансового, а ещё при его жизни с расхитителей народного имущества наверняка спросится по полной программе за их тёмные делишки.

Но политические события конца века надолго отодвинули этот судный час. Казавшийся неизбежным приход к власти на смену отпетым мошенникам честных людей не состоялся из-за разнузданной заказной травли их лидеров медиа-сообществом и появлением нового чёртика из старой табакерки. Сам табачник уже отчалил к другим берегам и в душе наверняка проклинает день и час, когда выпустил джинна из своей бутылки. Но дело сделано, и загнать злого духа назад будет теперь очень сложно. Уйдут годы и годы.

Это не значит, что Берестов тогда ошибался. Напротив: ценность порядочных людей многократно возрастёт. В этом смысле он свой «капитал» вложил абсолютно верно. Но когда удастся состричь купоны? Да и хватит ли для ожидания его активной жизни? И жизни вообще. Шестидесятники дождались своего часа, лишь став дважды шестидесятниками, то есть разменяв седьмой десяток (а кто и восьмой).

Конечно, служить у обведшей всех вокруг пальца шпаны противно. Но теперь, чувствуя особую ответственность за судьбу своего рода, он должен терпеть стиснув зубы. Вон как приуныл Петя, едва услышав о перспективе жить на легальные доходы. И он прав: разве можно достойно вырастить внуков без нынешних материальных возможностей Александра Петровича. Утрачивая их, он утратит и надежду на продление рода, поскольку его собственный сын не захочет плодить нищету. Значит, выживание всех Берестовых теперь в его руках и зависит от умения приспособиться. А ради будущего своих наследников даже самые храбрые и отчаянные князья шли на компромиссы с Золотой Ордой и ездили в Сарай на поклон. Теперь над Россией распростёрлось очередное иго, только не татаро-монгольское, а куда страшней. И выть с этими волками надо на их же волчьем языке.

Вроде бы сейчас и не время для таких раздумий: визит в Германию прошёл успешно, никакой Михаил Давыдович не станет игнорировать возможность освоения инвестиций в таком размере, даже на цивилизованных, а не на пиратских условиях. Но Александру всегда были свойственны сомнения в моменты наивысшего триумфа. Вспомнился август девяносто первого, когда все в их лагере ликовали, а он уехал на дачу к сыну и пошёл с ним в лес за грибами. По дороге Петя спросил, почему папа такой грустный, если все вокруг веселятся. Тогда он не смог объяснить своё состояние девятилетнему ребёнку, хотя уже рассмотрел в беснующейся от счастья победы толпе симптомы той болезни, которая через два года окончательно погубила наивную и доверчивую российскую демократию.

Да, что бы там ни было, докторскую защищать нужно. Не откладывая в долгий ящик. Часы, предназначенные Маше, надо посвятит другому своему увлечению – науке, хотя и с прежним расстаться будет ой как нелегко.

В плане на новую неделю он написал диссертация и поставил большую букву М, а затем перечеркнул её крест-накрест красным карандашом. Это означало: пора устроить прощальную встречу и расставить все точки над i.

Глава тринадцатая

Весь понедельник Алиса была сама не своя. Сбежала с занятий после первой пары, сославшись на головную боль. Голова действительно гудела. Но не от мигрени или простуды, а совсем по другой причине.

Вернувшаяся из командировки мать застала дочку в постели, заметно побледневшую, с потухшим взором и следами обильного слёзоизвержения.

– Что случилось? – с тревогой спросила она.

– Не знаю, но мне плохо, – ответила девушка.

Через час примчался семейный врач Лев Семёнович. Заехал вроде бы невзначай, узнать, как хозяйка дома перенесла тяжёлый перелёт из другого климатического и часового пояса. Однако Алиса сразу разгадала истинную причину приезда немолодого доктора. От волнения у неё даже немного повысилась температура.

Проницательный Лев Семёнович внимательно осмотрел больную и шёпотом спросил на ухо:

– Небось, ранение в область сердца? Стрелою шаловливого Амура.

– Нет-нет, – запротестовала Алиса, словно её уличили в гадком поступке. Но с детства она твёрдо усвоила: врачу и адвокату нужно говорить всё, даже неприятное. – Тут гораздо сложнее. Мне стало стыдно за своё поведение. Я плохо вела себя с одним человеком.

– Хорошо, будем считать: ущемление нерва совести. То есть редкое нервное заболевание, – подытожил диагноз доктор.

– Вот-вот, – согласилась пациентка.

– Показываться специалистам не нужно? – прозрачно намекнул Лев Семёнович на возможные осложнения от «плохого поведения».

Лицо Алисы из бледного мгновенно сделалось пунцовым:

– Что вы, что вы!

– У девочки просто сильное переутомление, – успокоил мать опытный старый медик, потягивая горячий чай из стакана в массивном серебряном подстаканнике. – Ей хорошо бы немного пожить за городом.

– Как долго?

– Недельки две, не меньше. Гулять, кататься на велосипеде, сгребать опавшую листву. В общем, быть на свежем воздухе. Голову стараться не напрягать. Читать можно, но не больше двух часов в день.

– И какие принимать лекарства?

– А это совсем ни к чему. Fresh air – вот главный исцеляющий препарат.

Вечером, когда домой вернулся отец, было решено отправить Алису с домработницей на дачу, куда родители тоже будут всё это время ездить после работы. Отъезд наметили на середину следующего дня.

– Можешь взять с собой книги, кассеты и всякую музыку, но основное время будешь проводить на улице, – напутствовала её мать.

Послушная дочь тут же начала собираться. Упаковала в дорожную сумку несколько компакт-дисков со старинными романсами, «Пиковой дамой» и Бахом. Положила туда же видеокопию последнего фильма Романа Полански, получившего «Золотую пальмовую ветвь». Надолго задумалась возле книжной полки. В конце концов выбрала толстый роман Кадзуо Исигуро в чёрно-красной суперобложке и «Каменный плот» Жозе Сарамаго. На две недели, конечно же, маловато. Но больше непрочитанных новых книг у неё нет. Добавила к ним томик Дэвида Лоуренса на английском: пора разобраться и в этом кумире недавней эпохи.

Засыпая, вспомнила об обещании сводить Петю в театр на мюзикл. Вот и хороший повод позвонить самой. Всю ночь старалась не забыть об этом. Её и во сне не покидало видение их совместного визита в театр. Но почему-то спектакль в последний момент отменяют, и они быстро расстаются.

Из всех Петиных воскресных неприятностей в понедельник чаще всего вспоминался его позор в гостях у Алисы. Хорошо, что ещё удалось так виртуозно выкрутиться. Но состояние оставалось прежним: даже безотказно действующие детские шалости не помогали вывести из летаргического сна малую часть плоти, продолжавшую жить самостоятельной жизнью, как Чечня при Масхадове.

Возможное в скором времени безденежье сразу отошло на второй план. Когда ещё оно настанет! А утрата жизненно важной функции беспокоила уже сейчас.

Идти к врачу? Какому? Даже если «английская королева» его и заразила, то не могли же симптомы болезни проявиться мгновенно.

Спросить у друзей? Да вряд ли кто-нибудь когда-нибудь предавался такому безумству, как они с этой шалавой Ольгой.

Выход один: вспомнив завет графа Монте-Кристо, ждать и надеяться.

Вечером позвонила Виктория:

– Я уже еду. Только что помахала рукой вашему Троицкому. Ужасно скучаю. Может быть, встретишь? У меня с собой целый воз яблок.

Поезд, как выяснилось, приходил ни свет ни заря. Но Петя усмотрел в таком предложении шанс начать новый день с положительных эмоций.

– Какой у тебя вагон?

– Шестой.

– Хорошо, я приеду. Если не увидишь меня на платформе – тут же звони. Значит, застрял в пробке…

– Какие пробки в семь утра!

– …или слегка проспал.

– Я разбужу тебя из Подольска. Нас всё равно поднимут за час до Москвы.

Следующий звонок Вики застал Петю уже за завтраком. Родители ещё не вставали. Им он не сказал ни слова, но отец тут же открыл глаза, мгновенно догадался о причине столь раннего пробуждения сына и в душе порадовался такому развитию событий.

К поезду Петя всё же опоздал. Виктория уже нажала кнопку повторного соединения, когда он выскочил из подземного тоннеля и оказался прямо перед ней.

– Извини, слегка не рассчитал.

– Пустяки.

Они не смогли удержаться и потянулись друг к другу. Перрон к тому времени совсем опустел, и никто не мешал им вдоволь нацеловаться.

И тут произошло чудо: спящий проснулся.

То ли хорошенько отдохнул после субботней оргии, то ли…

Неужели он сам себе накаркал? Ведь Вика его действительно любит.

Сразу возникло жгучее желание провести испытания до конца: вдруг в последний момент что-нибудь опять откажет.

– Я хочу тебя, – отчётливо произнёс Петя.

– Прямо здесь?

Вопрос звучал явно провокационно. По интонации чувствовалось: дай он положительный ответ, она готова лечь хоть на рельсы.

– Во сколько уходит твоя тётка?

– В половине девятого.

– Давай припаркуемся поодаль и проследим, когда она отчалит.

– Я так опоздаю на работу, – взмолилась Виктория.

– Ну один только разик.

Ей и самой хотелось того же. А при обоюдном желании одним разиком не отделаешься.

– Хорошо. Но с условием.

– Каким?

– Потом отвезёшь меня сам.

Петя интуитивно чувствовал, в какое дурацкое положение он может поставить отца, если их заметят вместе рано утром возле офиса банка. Но ничего другого не оставалось.

Тётку пришлось предупредить по телефону о небольшой задержке в пути: она всегда успевала повидать вернувшуюся племянницу до выхода из дома. Слава Богу, Таисия Павловна не только не опоздала, но и вынырнула из подъезда минут на пять раньше обычного. В восемь тридцать юные влюблённые уже стояли под душем. Пете на мгновенье показалось, будто он на машине времени вернулся на полтора дня назад. Но от ощущения дежа вю его спас тот, кто ещё недавно так терзал душу, упорно проявляя полный сепаратизм. Сейчас он вернулся под начало центральной власти и следовал всем её установкам.

Из-за обоюдного цейтнота общением в ванной свидание и ограничилось. Ему этого оказалось вполне достаточно для проверки своих восстановленных мужских качеств. Она же, боясь опоздать, едва ли получила бы новую порцию удовольствия.

К банку подъехали без пятнадцати десять. Время позволяло сделать маленький манёвр. Для пущего камуфляжа они свернули в соседний переулок, откуда Виктория благополучно добралась пешком к урочному часу.

Только они расстались, предусмотрительно отказавшись от прощального поцелуя, как Петин мобильник завибрировал в кармане куртки:

– Доброе утро. Это Алиса. Звоню извиниться. Я немного приболела, и обещанный поход на «Норд-Ост» переносится.

– Что с тобой? – участливо поинтересовался молодой человек.

– Говорят, переутомление. (Второй префикс тут явно лишний, мелькнуло в этот момент в её филологически устроенной голове.) Поэтому меня высылают на дачу. На целых две недели. Как вернусь, пойдём на первый же спектакль.

– Ничего не поделаешь. Желаю скорейшего выздоровления.

Вот всё и устроилось как нельзя лучше. На целых две недели можно забыть о всякой пирамиде. И разобраться наконец в самом себе.

Тяжёлый разговор предстоял сегодня Берестову. Причём второй за неполные сутки: вчера вечером не легче было и за прощальным ужином с Машей.

Встретились они в ресторане, где впервые поужинали вместе в первый раз перед тем, как отправиться к нему на дачу с вполне понятной обоим, но так и не высказанной вслух целью. Теперь же колесо судьбы возвращало их, заметно постаревших, на прежнее место, откуда подхватило три года назад.

– Мадемуазель, мы, кажется, встречались здесь ещё в прошлом веке.

– Изволите шутить, месье: всего-навсего в прошлом тысячелетии.

– Как быстро летит время!

– Да, оно улетает, а мы остаёмся. И неизменно у разбитого корыта. Эх, старик, почему твоя золотая рыбка не предупредила меня сразу, что делает счастливой лишь на тысячу и одну ночь?

– Я не хочу мешать вам, мадемуазель, стать ей навсегда. Чем быстрее мы расстанемся, тем быстрее опустевшее место займёт кто-нибудь более достойный.

– Месье, вы напомнили мне смешную историю. Со мной учился один иностранец. Однажды на экзамене он пересказывал содержание известной сказки про двух старичков, этаких Филемона и Бавкиду. Хотел сказать: «Они жили душа в душу и скончались одновременно», но был не в ладах с возвратными частицами, и получилось: «Они жили душа в душу и кончали одновременно».

– Вот такого Филемона я вам, мадемуазель, и желаю встретить в ближайшее время.

– Не врите самому себе, месье. Небось, уже приглядели очередную юную дурёху. Или даже продегустировали. Но не обольщайтесь: любое молодое вино всегда ударяет в голову.

– На сей раз вы ошиблись. И ошиблись весьма основательно: вам принадлежит высокая честь стать последней женщиной Дон Жуана.

– Донной Анной?

– Нет, Лаурой. Со вдовой Альвара де Сольва у него так ничего и не вышло.

– Месье, не кажется ли вам, что тот, кто может определить свою последнюю женщину, не имеет право называться Дон Жуаном? Последних за самих Дон Жуанов выбирают командоры.

– Вы правы, мадемуазель, куда мне до знаменитого испанца! Вот почему пора бросать эти забавы. Правда, не известно, как бы повёл себя всеобщий любимец женщин всех времён и народов, доживи он до моих лет.

– Месье, не прибедняйтесь: вам нет и пятидесяти. В ваши годы настоящие мачо ещё сильнее стонут от любви.

– Поверьте мне: они смешны. Каждому овощу своё время. Любовный век мужчины незамедлительно прекращается, как только его эстафету подхватывает сын. Негоже отцу дублировать собственного ребёнка.

– Ах, вон в чём дело! Я предупреждала вас, месье: не подглядывайте в замочную скважину – добром не кончится.

– Не упрощайте, мадемуазель. Вопрос вполне философский. Достойный Канта и Гегеля. Не может воспроизводство одного рода осуществляться двумя поколениями сразу. А любовная страсть суть производное от инстинкта продления рода.

– Что-то я не понимаю вашей мудрости.

– Вам не легко будет это понять. Женщиной тоже движет инстинкт продления рода. Но не конкретного, а всего человеческого. У неё этот инстинкт биологический, а у мужчины – социальный. Женщина ответственна за сохранение homo sapiens как вида, а мужчина – за сохранение фамильной преемственности.

– О, месье, опять вы сели на любимого конька! Запомните: нашему третьему сословию проблемы вашего первого всегда были чужды. Что женщинам, что мужчинам. Добропорядочному буржуа плевать на прадедушкины портреты. Чаще всего он стыдится своих пращуров. И всегда готов сменить гордую фамилию Пупкин на боярскую Пушкин, что и делает при первом же удобном случае с не меньшим усердием, чем какой-нибудь Юдкинд, переправляющий бумаги на Уткина.

– Это проблема не сословная, поверьте мне, мадемуазель. Если хотите, она ключевая для России. Там, где государство не делает ровным счётом ничего для сохранения исторической памяти, культуры, традиций, обычаев и даже родного языка, его функции вынужденно принимает на себя семья, если рассматривать в синхроническом разрезе, или род, если брать в диахроническом, да простится мне столь вольное применение лингвистических понятий. Дома мы всегда в России, а на работе – то в эсэсэсэре, то в эрэсэфэсэре, то просто в эрэфе. В общем, под чьим-то игом. Но на каждую глупость, услышанную в школе или по телевидению, есть рассказ мамы, разъяснение папы, урок бабушки или дедушки. Только так мы и сохраняемся как нация. Советская власть закрывала церкви, но не могла закрыть все домашние печи и духовки, в которых пеклись куличи, объявляла День Светлого Христова Воскресения рабочим, но не могла воспрепятствовать массовому посещению кладбищ. Ведь именно от этого стихийного протеста и пошла такая традиция на Пасху. Православию она не свойственна и духовенством не благословляется. Однако народ сам придумал своеобразную альтернативу: не пускаете в храм – пойдём на погост. И укоренялась она именно в семьях. Вот почему я утверждаю: из родов и кланов, а не из краёв и областей состоит в действительности наша Россия.

– Что же делать тем, у кого нет семьи? Например, мне. Пока вы думаете о России, я постоянно думаю о вас. Больше у меня никого нет.

– Это выстрел прямо в сердце, мадемуазель. Не надо обвинять меня в жестокости. Родитель не собирается топить собственного ребёнка, когда, уча плавать, отпускает его в воде.

– Вы тоже целите не в толстокожую пятку, а в самое нежное место.

– Неужели вы не верите в мою искренность?

– Вся беда как раз в том, что верю. У любой сопливой девчонки я бы вас отбила в два счёта, как Ростов в начале войны. Но с Россией соперничать не в силах.

– Мы не расстанемся совсем, мадемуазель. Мы будем продолжать видеться, вместе ужинать.

– Я бы предпочла вместе завтракать.

На прощанье они обнялись в её подъезде, потянулись устами друг к другу, но поцелуй оказался недолгим и очень солёным. Каждый думал, что по его вине. На самом деле в последнюю ночь слились воедино не их тела, а их слёзы.

Александр возвращался домой в подавленном настроении. Он не предполагал такой метаморфозы: сильная и ироничная Маша, из числа тех, кто не дрогнет и на эшафоте, оказалась несчастной влюблённой девчонкой, которую подло бросает коварный соблазнитель, этакой бедной Лизой. Боже, какая же это опасная игра – любовь!

А уже утром ему предстоял отчёт о командировке, отложенный на вторник из-за срочного отлёта президента банка в Кишинёв.

Михаил Давыдович, вернувшийся из Молдавии ночью, выглядел не очень свежим. Но старался не подавать вида, что сильно устал и смертельно хочет спать. Он был, как всегда, любезен и старался шутить.

– Замечательный народ эти бессарабы. Отсоединились от нас, чтобы сравняться с Европой. Но получилось лишь наполовину: раньше разница во времени составляла два часа, теперь – только один.

Берестова он выслушал внимательно, ни разу не прервал. Лишь чаще обычного водил по бумаге тем самым карандашом, который имел обыкновение вертеть в руках на всех переговорах.

– Выходит, мы с вами отныне не коллеги, а партнёры, – прозвучало после долгой паузы короткое резюме шефа.

Александр внутренне сжался. Такой вывод сильно смахивал на прелюдию к увольнению.

– Правильнее сказать – соисполнители, – уточнил он.

– Поздравляю, – серьёзным тоном продолжил президент банка. – Наконец-то и вы становитесь самостоятельной фигурой в бизнесе.

Какой замечательный эвфемизм любимому народному пошёл ты на…, подумалось Берестову. Всё-таки удивительно талантливый в области словесных выкрутасов человек!

Вряд ли тут могла исправить ситуацию ответная ирония. Но разговаривать на другом языке с этим собеседником просто нелепо.

– Совершенно верно: такой же самостоятельной, как любая пешка.

– Извините за банальность, но иные пешки оборачиваются ферзями.

– Увы, очень редко.

– Редко, но случается. А вот чтоб было наоборот: ферзь превратился в пешку, я что-то никак не припоминаю.

Реплика убийственная, но отвечать надо мгновенно и достойно.

– Конечно, ферзь всегда остаётся ферзём. Даже если и делает ход вперёд на одну клетку, что иногда гораздо эффективней залихватского перемещения с а-один на аш-восемь.

Сказав, Александр поймал себя на мысли: они не просто используют на сей раз шахматную терминологию, а разыгрывают настоящую партию, блиц с сильно укороченным контролем времени, где быстрота реакции подчас важней точности высказывания.

В этот момент собеседник замешкался, задумался. Значит, можно у него и выиграть.

– Если ферзь застревает среди пешек, значит, пора их разменивать.

Да, недооценил он соперника! Похоже, тот с ним не в шахматы играет, а в кошки-мышки. Но сдаваться нельзя.

– Оперативный простор не может становиться самоцелью: ведь у другого ферзя он окажется точно таким же. Важна тщательно продуманная комбинация. Глядишь, пешку можно будет обменять на более сильную фигуру.

– Это для меня слишком мудрёно. Я привык действовать по-простецки: махнуться всем чем можно, перейти в эндшпиль и там всё просчитать. Поверьте, когда дело доходит до математики, у меня не так уж и много конкурентов.

– А я такие партии не люблю. Эндшпили на пустой доске чаще всего ничейные. Сидишь, напрягаешь мозги, но всё безрезультатно, – возразила осмелевшая «мышка».

– Вот видите, мы игроки разного стиля.

– Поэтому нам и надо быть в одной команде. Тогда можно смело соперничать с любым конкурентом. Неудобный для вас наверняка окажется по зубам мне, и наоборот.

– А мы и так в одной команде.

Неужели выкрутился?

– Вот и замечательно. Вдвоём мы непобедимы.

– Значит, вы считаете, что на этой доске сподручней сражаться вам? Сказано с интонацией сомнения. Выходит, действительно есть шанс.

– Конечно. Тут нужна сложная комбинация с большим числом фигур, а не ферзевое окончание с проходной пешкой.

– Какая же, если не секрет, комбинация?

– Политическо-экологическо-социально-гуманитарная. Здесь не обойтись без слонов, а также множества пешек. Уверен, мне играть такую партию легче, чем вам.