Текст книги "Последняя любовь президента"

65

Киев. 13 мая 2004 года.

Без пяти два я заглянул в зал торжественных церемоний и увидел за массивным дубовым столом даму в бордовом бархатном платье. По ее лицу было видно, что в последнее время она увлеклась диетой. Бледность немного обвисших щек была закрашена пудрой, в глазах – усталость.

Я быстренько подошел, перегнулся через дубовый стол. Протянул ей конвертик с сотней долларов.

– Пожалуйста, без официоза! – прошептал я убедительно. – Только теплые человеческие слова!

Она поначалу растерялась, но тут ее взгляд упал на раскрытый ежедневник, где напротив времени «14.00» стояла моя фамилия. За фамилией виднелись какие-то значки, может быть, сокращения. Во всяком случае взгляд ее наполнился после этого решительностью и приветливостью.

– Еще какие-нибудь пожелания? – спросила она.

– Шампанское должно быть сладким или полусладким.

– Наверно, вы хотели бы красное шампанское?

Я обрадовался. Она читала не просто мою душу. Она проникла своим проницательным взглядом в мои самые потаенные желания.

Я одобрительно улыбнулся.

– Артемовское полусладкое. – Она едва заметно кивнула.

– Отлично!

– А молодая?

– На подходе!

Я вышел на улицу. И, к своему удивлению, увидел Светлану метрах в двадцати от ЗАГСа. Она стояла возле своего ВМW и пыталась что-то доказать немолодому гаишнику.

– В чем дело? – спросил я, приблизившись.

– Девушка нарушила правила, – сухо произнес он, обернувшись. – Не пропустила автомобиль, ехавший по главной дороге.

– Девушка спешила на свое бракосочетание, – медленно, нараспев произнес я и уставился в красноватое несвежее лицо этого немолодого капитана ГАИ.

Гаишник обернулся в сторону ЗАГСа. В глазах обозначилась мысль.

– Вы же не хотите испортить ей такой день! – добавил я. – Кстати, где-то я вас видел…

Моя рука полезла в нагрудный карман пиджака, достала серебряную визитницу. Я протянул ему красивую визитку с золотым тризубом в правом верхнем углу.

– В будущем будьте внимательнее! – Капитан ГАИ принял положительное решение, и спина его вытянулась в струнку. Сейчас он отдаст нам честь и пожелает счастья.

– От имени ГАИ и милиции я поздравляю вас! – сказал он торжественно.

Было заметно, как в его правой руке уже «зачесался» полосатый жезл, а взгляд переместился с нас на проезжую часть улицы.

«Удачной охоты!» – хотел сказать я. Но сказал:

– Удачи!

Дама в бархатном платье уже подготовила все положенное. Но тут выражение ее лица стало вопросительным.

– А свидетели?

– Мы без, – ответил я.

– Так нельзя, могут возникнуть проблемы.

– Тогда вы будьте нашим свидетелем.

После секундной паузы дама согласилась. Но нужен был еще один свидетель. И я вспомнил о гаишнике.

Послушно зайдя за мной «на секундочку» в ЗАГС, он оторопел, когда дама в бархатном платье попросила его показать паспорт. Но какой же милиционер без паспорта! В графу «свидетель» округлым напыщенным почерком дама вписала его фамилию и имя – отчество. К этому времени он все понял, хотя лицо его еще долго выражало удивление. Подпись у гаишника оказалась министерской, с длинными завитушками.

– Вы никогда не работали в РОВД на Нивках? – тихонько спросил я, снова приглядываясь к лицу, казавшемуся мне слегка знакомым.

– Служил, – кивнул он.

– Сейчас идем праздновать, – твердым голосом, словно пытаясь загипнотизировать милиционера, произнес я.

– Я не могу, я на службе, – пробормотал он, но обычная милицейская самоуверенность в его голосе больше не присутствовала. – Я сейчас.

Он достал из кармана рацию и отошел в другой конец комнаты.

– У меня сейчас три пары на очереди, – бархатная дама просяще посмотрела мне в глаза.

– Уходим-уходим, – зашептал я, а сам уцепился взглядом за ополовиненную бутылку шампанского. – Вот только еще по бокальчику!

На втором бокале к нам присоединился и капитан ГАИ. Видимо, переговоры по рации дали положительный результат.

– Только я в публичных местах не могу, – сказал он.

– Ничего, мы найдем какое-нибудь непубличное место! – пообещал я ему.

66

Киев. Октябрь 2015 года. Ночь.

Странный сон беспокоит меня уже часа два. Словно я сижу в тюремной камере, в одиночке. Наглухо закрытой с двух сторон, и изнутри, и снаружи. При этом ключи от внутренних замков висят тут же, на гвоздике, вбитом в стенку. И кто-то ко мне стучит. Железную дверь с наружной стороны уже отперли. Но я никого не впускаю. Не реагирую на настойчивый стук. Только поглядываю на два ключа, висящих на гвоздике. Это ключи от моей внутренней свободы. Наружу они меня не выведут, но зато в мой внутренний мир я сам решаю, кого пускать.

– Сергей Павлович! – слышен мне из-за двери женский голос. – Вам посылка!

«Какая посылка? – думаю я недоверчиво. – В тюрьму – и посылка? Нет, не верю! Вам что-то другое от меня надо!»

На самом деле я теряюсь в догадках. Осматриваю невыразительный интерьер моей камеры, прицениваясь к бедноватой обстановке: мол, что они хотят у меня забрать? Библию, лежащую на тумбочке возле кровати? Вряд ли! К тому же эта Библия на украинском языке, а женщина за дверью говорит по-русски. Может, телевизор? Я озираюсь на маленький «Самсунг» в дальнем углу камеры. И тут же отрицательно качаю головой. Зачем им такой маленький телевизор? Что же еще? Холодильничек, на котором стоит этот «Самсунг»? Тоже старый и маленький. Ну не знаю! Я мысленно развожу руками. Может, действительно посылка?

Нехотя поднимаюсь с кровати, снимаю с гвоздя ключи. Отпираю двери.

Передо мной женщина, а в руках у нее – картонный ящик. Сбоку стоит капитан внутренней службы.

– Что ж вы так, Сергей Павлович? – с укором произносит он. – У нас уже ноги болят ждать, пока вы дверь откроете.

Я расписываюсь в получении посылки и снова закрываюсь изнутри. На оба замка.

В посылке лежит подарочный новогодний набор от министра внутренних дел Филина, тут же открыточка с нарисованным Дедом Морозом в милицейской форме, а к открыточке прикреплена анкета заключенного. Просьба написать администрации управления по исполнению наказаний об условиях содержания, о качестве питания. Просьба написать также и предложения, как сделать срок пребывания под стражей более полезным, более наполненным для заключенных.

Шариковая ручка лежит тут же, в картонке. Я первым делом пишу: «Следует провести интернет в каждую камеру и произвести полный «апгрейд» тюремных компьютеров». Пишу, что на моем камерном компьютере установлен «Word» еще 1992 года! Пишу, что если об этом факте узнают в Брюсселе, то Украину просто засмеют!

А в камеру опять кто-то настойчиво стучит. Мне хочется открыть новогодний подарок, но этот стук отвлекает, раздражает. И я снова опускаю ноги на пол, открываю глаза. Вокруг темно. Понимаю, что проснулся. Понимаю, что не в тюрьме, а у себя дома, на Десятинной. И понимаю, что кто-то действительно стучит в стенку моей спальни. Это уже слишком!

– Эй! – кричу я.

Двойная высокая дверь приоткрывается. Через нее на паркетный пол падает сабля неяркого света. В проеме – сонное, напуганное лицо помощника. Он всегда на посту. Надо бы его наградить какой-нибудь мелочью. Может, тостером или электрочайником. Только, конечно, не лично от меня.

– Ты слышишь? – спрашиваю я, показывая рукой на стенку, за которой слышен стук.

Он кивает.

– Разберись! А то мне этот шум весь сон испортил! А сон был очень интересный. Можно сказать, государственного значения. Вещий сон!

Я подхожу к окну. Стук еще слышится. Стучит явно человеческая рука, уже уставшая. Ритм неровный, как у больного сердца. Может, кто-то просит о помощи?

Я тупо пялюсь на эту стенку, и тут меня молнией пронзает догадка: это же Майя Владимировна Войцеховская, которая спит рядом, чтобы находиться поблизости от моего сердца! Это она стучит! Что это с ней?

Странно, раздражение мое проходит, и я даже начинаю нервничать. Не стряслось ли что-нибудь с этой странной дамой? Она-то там одна, бедненькая. Обслуги ей не положено. По крайней мере, по тому контракту, который я читал.

Стук вдруг обрывается. Тишина. За окном – темно, только где-то там, в нижней части ночного пейзажа, дрожат далекие огоньки Троещины или Радужного, районов, где я ни разу в своей жизни не был.

За спиной слышу негромкое покашливание. В дверь опять заглядывает помощник.

– У нее проводка задымилась. Она испугалась, – безучастно произносит он ровным, окаменевшим голосом. – Там действительно пахнет паленой резиной.

– Так ты вызвал кого-нибудь?

– Но пожара ведь нет, – пожимает он плечами.

– Ты что, сдурел? – я разворачиваюсь к нему. – Это же моя резиденция!

– Но, по правилам, надо отключить электричество во всем доме, – лепечет он. – Тогда я должен будить Николая Львовича, сообщать ему, переводить всю аппаратуру видеонаблюдения и связи на автономное питание.

– Ты мне что, лекцию будешь ночью читать?

Нет, я не сержусь, я просто так, рычу на него, притворяясь полностью проснувшимся. На самом деле внутри меня еще теплится сон, теплится надежда этот сон досмотреть до конца, не потеряв при этом ни одного кадра.

– Пошел вон!

Дверь аккуратно закрывается. И я снова забираюсь под пуховое одеяло. Голова опускается на подушку, созданную в соответствии с принципами фэн-шуй. Подушка пропитана каким-то эфирным маслом. Сон набирает силу, раздвигает экран моего утопающего в нем сознания. И я снова поднимаюсь с кровати, чтобы снять с гвоздика ключи и отпереть замки на двери своей камеры.

67

Киев. Март 1985 года.

Под ногами хрустит ледяная корка, оставленная нерадивыми дворниками на память пешеходам. На долгую память. Каждый день я как минимум один раз падаю, поскользнувшись на подтаявшем льду. К вечеру лед на тротуарах опять подмерзает, а по подмерзшему уже легче балансировать. Но перед сном, когда греюсь в горячей ванне, я считаю на ногах новые синяки.

Я понимаю, что скоро весна, что скоро все и так растает. Но все-таки даже в январские снегопады наши дворники своими широкими лопатами прорывали дорожки к каждому подъезду. А теперь их всех словно в отпуск отправили. В Трускавец.

Мама, кстати, так и не поехала. Не взяла профсоюзную бесплатную путевку. Квартира наша отогревалась после замены разбитых Димой окон больше недели. Но теперь внутри снова плюс двадцать, и только из-под балконной двери дует. Остальные щели в рамах я сам законопатил ватином и тряпками.

Дима уже третий день с нами не разговаривает. Оно и понятно. Приходивший накануне врач сказал маме, что как минимум на три месяца его надо отдать в психлечебницу. Врачу кажется, что болезнь Димы обостряется и что лучше бы ему находиться под ежедневным наблюдением специалистов.

Я этой новости обрадовался. Пускай теперь там своих «Неуловимых мстителей» смотрит! Для меня все это похоже на месть. Жизнь сама отомстила Диме за несостоявшийся лечебный отпуск матери. Теперь, по крайней мере на три месяца, у меня будет собственная комната.

Я подхожу к «Академкниге» на улице Ленина. Именно здесь мы договорились встретиться с Мирой. Она позвонила утром и сказала, что нас пригласили в гости. Время для гостей странноватое. Пятнадцать ноль-ноль. Друзей Миры я не знаю, но, возможно, они тоже какие-нибудь странные, с «оперным» или другим уклоном.

Мира появляется вовремя. В руках – картонная коробочка. Наверное, подарок.

– Это здесь рядом, на Чкалова, – говорит она.

И мы идем вместе под руку. Тротуар уже очищен и от снега, и ото льда. Идти – одно удовольствие.

Вскоре мы поднимаемся на второй этаж старенького дореволюционного дома. Звоним в обшарпанные двери.

В коридоре праздником и не пахнет. Скорее наоборот. Пахнет нафталином, и под стенкой стоят большущие чемоданы. Некоторые перетянуты ремнями, чтобы не лопнули. Я вопросительно оборачиваюсь к Мире. Она показывает вперед, мол, проходи дальше.

А дальше – огромная комната. Из мебели – только стол и стулья. На обоях видны квадраты и прямоугольники от недавно снятых с гвоздей картин или фотографий. Стол накрыт, но в комнате никого. Зато откуда-то доносится приглушенный многоголосый разговор.

– А, они на кухне, – говорит Мира.

И уводит меня следующим коридором на просторную кухню. Тут меня ждет сюрприз в виде Мириной мамы, которая со мной так тепло здоровается, будто я уже ее зять. И стоящие у окна три женщины и двое стариков осматривают меня, словно проверяют: нет ли во мне какого-нибудь дефекта.

– Это Сережа, – представляет меня Мира.

Вскоре собравшиеся перестают мусолить меня взглядами и возвращаются к прерванному разговору. Потом появляются еще гости и среди них парень лет пятнадцати. Зовут Леня.

– Они меня из комсомола на собрании исключили! – возмущается он вслух. – Да я там в такой комсомол вступлю, в который никого из них и не пустят.

– Где там? – спрашиваю я его.

– В Израиле, – шепчет мне Мира. – Они в Израиль уезжают.

– Так при чем здесь праздник? – Я опять осматриваюсь по сторонам.

– Ну как же? Проводы, – поясняет мне Мира.

Наевшись курицы с чесноком и фаршированной селедки, мы с Мирой уходим. Надо все-таки провести ее домой, думаю я.

– А ты хочешь отсюда уехать? – спрашивает вдруг Мира.

– А кто меня выпустит? Я же не еврей.

– А если на еврейке женишься, то выпустят, – полушутливо говорит она и на ходу заглядывает мне в глаза.

И тут же поскальзывается, и я едва успеваю ее поймать за руку.

– Спасибо, – выдыхает она, выровнявшись. – Можем у меня посидеть. Мама там, у Лихтеров, еще часа три пробудет. Она с ними двадцать лет дружит.

Ладно, думаю я, почему бы и не посидеть? Или полежать? Жизнь идет, и надо ею правильно пользоваться. Так, чтобы и самому было хорошо, и другим приятно.

68

Киев. Май 2004 года. Воскресенье.

На застекленной лоджии тепло. В руках чашечка кофе из итальянской кофеварки.

Светлана поехала на гимнастику для беременных. Могла бы делать эту гимнастику дома, но ей приятнее заниматься ею среди таких же будущих мам, как и она. Там у них целый ритуал: сначала медленная гимнастика, потом массаж, потом бассейн, потом идут в кафе и разговаривают об интоксикациях. Слава богу, у Светланы никаких проблем.

У Вали, ее сестры, тоже все протекает нормально. Правда, они ожидают не двойняшек, а девочку. Димка один раз дозвонился и чуть ли не на визг срывался от счастья. А в конце попросил денег. Мало ему того, что их «особые условия» я за год вперед оплатил. Сорок тысяч швейцарских франков!

Вы верите в чудеса? Я особенно не верю, но верю в самые неожиданные пересечения судеб. Когда-то я получил десять суток за хулиганство и все десять дней подметал территорию РОВД на Нивках. Потом сдружился с охранявшими меня там молоденькими ментами. И вот оказалось, что капитан ГАИ Мурко – это тогдашний сержант Ваня, приятель Гусейнова. Капитан Мурко становится моим свидетелем на свадьбе! Учитывая, что я хотел обойтись совсем без свидетелей, свидетель-милиционер дорогого стоит! Тогда он мне казался лет на двадцать старше меня, а на самом деле всего-то на семь-восемь, при этом он косит мелочовку у водителей, а я смазываю шестеренки государственного масштаба.

Капитан ГАИ Ваня очень легко расслабился в тот день. Мы нашли действительно «непубличное» место – кафе-бильярдную на углу Нижнего Вала и Глыбочицкой. Внутри было сумрачно и тихо. Светлана не уставала вслух удивляться моему выбору для начала праздника. Но ведь действительно, это было только начало. Там мы пили шампанское и закусывали салатом. Потом мы со Светланой сыграли партию в бильярд.

– Если я выиграю, ты исполнишь три моих желания! – сказала она.

Я согласился и стал играть «в поддавки». Уж очень хотелось узнать о ее желаниях.

– Первое, – сказала она, загнав в лузу последний шар, – ты можешь разлюбить меня, но не имеешь права разлюбить наших детей! Второе – мы не вмешиваемся в профессиональные дела друг друга и не докучаем друг другу полезными советами. И третье – никогда больше не покупай мне белье яркого цвета!

Она улыбнулась и приблизила свое лицо к моему, даже на цыпочки встала. Мы поцеловались и услышали хриплый кашель. Наш свидетель-милиционер чем-то подавился, и мне пришлось на мгновение забыть о жене, чтобы ударить его основательно по спине. Удар помог. Капитан Ваня пришел в себя и попросил заказать ему водки и отбивную.

– Скажи, а ты Гусейнова встречал после того, как его поперли из милиции? – спросил я.

– Я – нет, но ребята встречали…

– Возьми, – протянул я ему свою визитку. – Во-первых, покажешь жене, чтобы не ругала, что напился. Скажешь, что был свидетелем. А во-вторых, если что о Гусейнове узнаешь – позвони!

– Спасибо, – кивнул капитан. – У меня, вы понимаете, визитки нет. Не положено нам…

– Ничего-ничего, – успокоил я его и сам налил ему стопочку водки. Девушка в белом фартуке уже несла на китайском подносе его отбивную. Про желания жены я уже знал, желания свидетеля были исполнены. Оставалось только подумать о своих желаниях. Я задумался и, к своему ужасу, понял, что никаких желаний на данный счастливый момент у меня нет. Вспомнилось, как когда-то знакомый врач объяснял, что отсутствие желаний само по себе является психическим заболеванием. Он даже называл эту болезнь. Она начиналась на букву «А». Может, у меня такое же заболевание, как и у брата Димы? Ведь, в конце концов, нам нравятся почти одни и те же женщины!..

– Сережа, мне здесь надоело! – уткнулся в ухо теплый шепот Светланы. – И он мне надоел!

Я положил перед капитаном Ваней двести гривень.

– Допразднуешь за нас до конца! – приказал я. – А нам пора готовиться к брачной ночи!

– Извините. – Капитан с заметным усилием поднял голову и уставился на меня уставшим взглядом. Поманил пальцем, прося наклониться поближе. – Она на каком месяце?

– На третьем.

– Так это вы из-за беременности женитесь?

Я расхохотался так, что из кухни выглянули повар и две официантки.

– Ваня, по беременности я уже женился в позднем детстве. Сейчас я женюсь по любви!

69

Киев. Октябрь 2015 года.

Поутру капает дождик. Я уже прошел через руки массажистки и парикмахера. Я уже прилизан и аккуратен, хотя никаких появлений на публике сегодняшней программой не предусмотрено. Несколько встреч «на мелком уровне», как говорит Коля Львович. Сам он куда-то выбежал, и я в замечательном одиночестве пролистываю свои свежие указы. Надо ведь хоть иногда ознакомляться с собственной законотворческой инициативой. А то взбредет Коле Львовичу от моего имени какой-нибудь неприкосновенный заводик перевести в разряд приватизируемых! И что тогда?

Десять утра, а глаза у меня еще сонные. Резкость наводится с трудом. Включаю настольную лампу. Текст указов становится понятнее, но лампа вдруг начинает мигать. Ее желтый свет дрожит и раздражает. Я зову помощника, тот разыскивает Колю Львовича. Коля Львович забегает и смотрит на меня тупым, но сосредоточенным взглядом.

– Что это за херня? – спрашиваю я, кивая на дрожащую лампу.

– Дешевое электричество. – Он пожимает плечами.

– Какое дешевое?

– Ну, помните, указ о производстве дешевого электричества? Ночное заседание парламента. Когда Казимир хотел цены поднять.

– Меня интересует, почему это «дешевое» электричество дрожит у меня на столе? Позвони этому мудаку Казимиру и скажи, чтобы сейчас же.

– А он с нами не разговаривает, – перебивает меня Коля Львович. – Его секретарша сразу же кладет трубку, как только слышит, что звонят из правительства или из администрации президента.

– Он что, охренел? – Меня начинает колотить. – Он думает, что здесь может делать все, что хочет?

– Он не думает, он делает все, что хочет. – Коля Львович сокрушенно качает головой.

– Светлова мне сегодня же! – приказываю я.

– Вы же хотели генерала Филина видеть! – Глава администрации не скрывает своего удивления.

– А что, Светлов и Филин – это соль и сахар? Одновременно в стакане не размешиваются?

– Хорошо, на четыре часа прибудет. – Коля Львович шелковеет на глазах. К чему бы это?

– Да. – Он вдруг делает вид, что вспомнил что-то важное. – Посол России очень просит его принять. Он уже выехал. Минут через десять будет.

– Он просит принять или он уже выехал?

– И то и другое. Какое-то срочное дело. С Россией всегда так, – разводит он руками.

– Ладно.

Коля Львович выходит и тут же входит снова, но уже с послом России. Вот тебе и десять минут! Послом нынче служит Поярковский, «разжалованный» олигарх. Раньше он греб все под себя, пока российский президент не выгреб из-под него все, что тот набрал, и не предоставил ему выбора: эмиграция или служба на благо Отечества. Теперь Поярковский гребет все не под себя, а под Россию. Влазит постоянно в нашу экономику, но тут уж действительно ничего не поделаешь. Экономика-то только формально наша, в том смысле, что обслуживают ее украинцы, а принадлежит все России, Германии, Литве и Кипру.

– Господин президент, – Поярковский слегка склонил голову и тут же снова гордо ее поднял. Приветствовать меня он научился весьма элегантно.

Потом обернулся на Львовича. Тот сразу вышел.

Я взглядом указал послу на знаменитый диван. Послы этого дивана не боятся.

И вот мы сидим. Я за столом, на котором разложены указы. Он на диване майора Мельниченко. Забросил ногу за ногу. Поправил узенький галстук изумрудного цвета. Выдерживает паузу, как актер.

– У нас какие-то проблемы? – интересуюсь я.

– Весьма, весьма серьезные, – кивает он. – Я просто хотел вас в них посвятить. Ведь от вас опять скрывают реальную обстановку в стране.

– Кто скрывает? – удивляюсь я.

– Ваше окружение, – спокойно отвечает он. – Мы больше знаем о происходящем в Западной Украине, чем пишут ваши газеты. И ситуация нас очень беспокоит.

– А что там происходит?

– Новая вспышка католицизма.

– Ну, греко-католиков у нас не так много, чтобы ожидать от них неприятностей.

– Это уже не греко-католики. Во Львове были замечены сотрудники спецслужб Ватикана. Кроме того, нам удалось выяснить интересные детали. Сейчас в Ватикане обсуждается вопрос о признании и официальной регистрации божественного чуда на территории Западной Украины.

– Чудо? – усмехаюсь я. – Вы полагаете, что чудо может оказаться опасным? Это что-то вроде плачущей иконы?

– Господин президент, – голос у Поярковского твердый и самоуверенный, звучит ровно, непоколебимо, на одной ноте, – чудес без последствий не бывает! Дайте указание вашим спецслужбам взять под контроль и визиты этих ватиканцев, и вообще деятельность католической церкви. Украина – родина российского православия! Нельзя отступать с этих позиций. Народ не простит.

Мысленно мне очень хочется послать этого бывшего олигарха на хер, но президент не может послать посла. Особенно посла России. Я поднимаюсь из-за стола: самый легкий и дешевый способ показать, что разговор окончен. Тем более, что часы показывают одиннадцать и за дверью наверняка ждет генерал Филин.