Текст книги "Комплект книг: Красная таблетка. Посмотри правде в глаза / Красная таблетка-2. Вся правда об успехе / Троица. Будь больше самого себя"

У каждого человека есть желания, которые он не сообщает другим, и желания, в которых он не сознаётся даже себе самому.

ЗИГМУНД ФРЕЙД

Если уж мы заговорили про обнимашки, не могу не затронуть и ещё один важный аспект… Возможно, вы замечали эту детскую особенность:

• кто-то из детей готов и даже очень заинтересован в деятельном, так скажем, затискивании – с физическим напором, ором, криком, беготнёй и дружным хохотом;

• а кто-то, напротив, хочет тихой ласки, чтобы его нежно гладили, голубили, обнимали, а всякой щекотки и прочих резких действий с его тельцем боится как огня.

Эта психофизиологическая особенность, конечно, только один пазл из большой кар-тины, но и он сыграет существенную роль в характере будущей сексуальности уже взрослого человека – повлияет на то, чего он будет ждать от сексуальных отношений, какую роль он будет в них занимать.

Таким образом, мы с вами вплотную подошли к третьему базовому инстинкту – к инстинкту самосохранения вида или, проще говоря, к сексуальному или половому инстинкту.

Тактильные анализаторы, расположенные в постцентральной извилине[68]68
  «Анализаторы» не следует путать с «рецепторами»: рецепторы – это лишь чувствительные окончания нервных клеток, выходящие как бы на периферию нашего тела, а корковые анализаторы – это массы тел нейронов, находящихся непосредственно в коре головного мозга, где они и производят те ощущения, которые мы испытываем.


[Закрыть], у разных людей имеют, так сказать, разные настройки (то есть разные люди по-разному воспринимают одни и те же тактильные раздражите-ли).

Отчасти эти «настройки», конечно, формируются у нас в процессе жизни, вследствие того тактильного опыта, который мы приобретаем.

Но поскольку уже младенцы, ещё не имеющие никакого жизненного опыта, всё-таки весьма по-разному реагируют на тактильные воздействия, то очевидно, что и генетическая предрасположенность имеет здесь большое значение.

Можно, конечно, думать, что всё дело в каком-нибудь загадочном фрейдовском бессознательном… Но зачем «умножать сущее без необходимости» (как завещал нам Уильям из Оккама)?

В основе любых наших поведенческих паттернов лежит множество нехитрых, незамысловатых, а зачастую почти невидимых глазом, индивидуальных психофизиологических особенностей, которые, сплетаясь вместе, и создают всю эту нашу «неповторимую уникальность», в том числе и в области пола.

Как говорят про большинство катастроф – они являются фатальным стечением не фатальных по существу обстоятельств.

Чтобы самолёт рухнул, в нём вовсе не обязательно должна быть заложена бомба. Как правило, всё куда проще: механик где-то гайку не докрутил, диспетчер что-то на своем мониторе прошляпил, датчик высоты какой-то завис, пилот зевнул – и всё, прилетели.

Ни одно из этих обстоятельств, само по себе, не способно привести к катастрофе – то есть, оно не фатально. Но вот как сложатся они все вместе во времени и пространстве, и всё – здравствуй, Фатум, и поминай как звали. Хотя, вроде бы, и на ровном месте.

Так и с нашей психикой: она порождается работой множества мельчайших нейронных структур, каждая из которых имеет свои особенности. Более того, все они «живые», то есть всё время находятся в каком-то своём «настроении-состоянии», «фазе возбуждения», на каком-то индивидуальном «уровне развития» и т. д.

А есть ведь ещё и их взаимодействие – то есть взаимное потенцирование, или подавление. То есть, это динамический процесс, который, с одной стороны, приводит к формированию каких-то определённых паттернов поведения, но с другой – чрезвычайно чувствителен к воздействию внешних факторов, приводящих к переключению между разными нейронными паттернами.

Всё это я к тому, что «половой вопрос» – это отдельная и большая тема. Пазлов тут очень много, так что у меня нет возможности осветить даже самую малую часть этой «злободневной темы». Впрочем, главную, на мой взгляд, вещь мы должны уяснить…

Особенность полового чувства в его двойственности, оно как бы сплетено из двух разнонаправленных интенций, которые я называю «обладанием» и «принадлежанием» (звучит, может быть, и не слишком изящно, зато очень по существу)[69]69
  Более-менее подробно я рассказывал об этом в своей книге «Красавица и чудовище. Психология отношений мужчины и женщины».


[Закрыть].

• «Обладание» – это преимущественно «мужская» интенция. Она характеризуется желанием завладеть объектом страсти.

«Пришёл, увидел, победил!» – вот подходящий слоган для этого переживания, то есть в нём заключено желание схватывания, удержания, подчинения, повелевания.

• «Принадлежание» – это, напротив, преимущественно «женская» интенция. В ней есть желание отдаться силе другого существа, ощущать увлечённость собой со стороны другого человека, его чувственную силу, страсть.

«Отдаться, забыться, раствориться в чём-то большем и значительном, чтобы потерять себя» – вот как звучала бы эта интенция, если бы её можно было высказать.

Определяя эти интенции, я говорю о «мужской» и «женской», но принципиальным здесь является другое слово – «преимущественно».

В каком-то смысле и мужчина покоряется, отдаётся своей страсти, теряет себя в момент переживания оргазма. Да и женщины, в свою очередь, стремятся к обладанию своим мужчиной, испытывая ужас от осознания, что он может бросить её и уйти к другой.

Так что знаменитый символ Дао, в котором мужское «Ян» содержит капельку женского «Инь», а женское «Инь» содержит толику мужского «Ян», очень точно отражает единство и взаимодополнительность этих противоположных, казалось бы, психологических интенций.

Впрочем, «принципы» и «интенции» – это не какие-то действительные метафизические сущности (ничего такого, на самом деле, в природе не существует). Нет, это лишь понятийные концепты, которые помогают нам свести воедино тот самый огромный комплекс нейронных активностей, гормональных факторов, психофизиологических состояний и прочий «сор», «рождающий стихи».

Очевидно, что ребёнок, стремящийся к ласковой неге, и ребёнок, жаждущий напора и телесной схватки, в последующем сформируют в себе соответствующее сексуальное ожидание: кто-то будет искать чувства «принадлежания», кто-то будет движим желанием «обладания».

Впрочем, должен сказать, здесь много путаницы – весьма досадной и сбивающей с толку. Например, попробуйте ответить на такой вопрос – почему в природе самцы, как правило, обладают более яркой внешностью (и активно ею пользуются именно во время реализации своей половой потребности), нежели самки?

Разумнее, казалось бы, предположить, что тот, кто хочет принадлежать, отдаваться, как раз и должен привлекать внимание партнёра своей яркой внешностью.

Это, кстати, согласуется и с культурно-обусловленным половым поведением у людей: женщины стараются продемонстрировать себя во всей красе и яркости нарядов, а мужчины, напротив, должны, вроде как, быть более сдержаны при подборе гардероба и уж точно не пользоваться румянами, помадой и тушью для ресниц.

Но давайте обратимся к так называемому половому деморфизму в нормальной природе, не искажённой культурой, традициями, модой и прочей противоестественной ерундой…

Возьмём в качестве примера каких-нибудь павлинов и рыбок-гуппи, львов и бабуинов, а затем добавим сюда бороды, бивни, рога, общие размеры тела и тому подобные отличия именно мужского пола. Почему эта публика, прощу прощения, одевается столь неподобающе?

Не нормальные мужики, а какие-то прямо кокетки размалёванные!

Но теперь давайте посмотрим на это дело с другой стороны…

Во-первых, в природе, как правило, не самец выбирает самку, а самка – самца.

Эволюционные предпосылки этого очевидны – последствием выбора брачного партнёра будет потомство, а тут у самки риски очевидно выше, чем у самца. Так что право выбора природа оставила «слабому полу», самцам же ничего больше не остаётся, кроме как соревноваться за его внимание.

Как это происходит, например, у тех самых павлинов, ставших в нашей культуре символом болезненного самолюбования?

У каждого самца-павлина своя небольшая территория, на которой он и токует – раскрывает свой пышный хвост и крутится во все стороны. Его конкуренты делают то же самое, но уже на своих квадратных метрах.

Дальше появляется невзрачная как моль самка и наблюдает за происходящей демонстрацией мужской прекрасности. Какая прекрасность произведёт на неё наибольший психологический эффект, нате квадратные метры она и отправится.

Хвост сделал своё дело – обаял, запал в душу, покорил, сбил практически с ног, произвёл, так сказать, эффект… Ну и пошла любовь-морковь.

То есть, самец здесь не является пассивной жертвой женской похоти. Нет, он выступает в активной роли: его хвост завоёвывает сердце дамы, производит на неё неизгладимый сексуальный эффект, завладевает, так сказать, самкой. А самка – что? Теряет голову, отдаётся страсти.

Отсюда, во-вторых – что должна испытывать и переживать самка, чтобы решиться на спаривание?

Вот именно, она, очевидно, должна войти в то самое состояние «утраты себя», впасть, так сказать, в «прелесть» – прельститься самцом, решиться ему отдаться.

Самцу же много не надо, чтобы кем-то прельститься: в конце концов, его дело – маленькое, поёрзал и отвалил, а с последствиями этого ёрзанья разбираться уже женскому полу. Разберётся – и хорошо, а нет – так он таких ёрзаний может целую кучу наделать – главное, чтобы самки соглашались.

Так что, вот она – эволюционная логика полового отбора: самец должен быть ярким, чтобы привлечь максимальное количество самок – демонстрировать им такую красотищу, чтобы они головы теряли.

По сути, самой своей внешностью самец проявляет обладание, а самки, попадая под её очарование, поддаваясь зову, так сказать, этой красоты, проявляют готовность отдаться страсти. Вот вам и биологическая «мода».

В нашей же культуре, казалось бы, всё перепуталось и встало с ног на голову. Но на самом деле эволюционным принципам мы не изменяем.

Хороший жених – это тот, кто способен обеспечить потомство, а не тот, кто просто красив «как бог». Какая разница, как он одевается, если для выживания потомства важны его средства и профессиональные навыки? Да никакой.

Если же девушки всё ещё переживают, что где-то ходит их «красавец», то это лишь доставшийся им от биологических предков атавизм.

«Красавец» – это, конечно, хорошо. Но биология требует от женщины терять голову от мужчин, которые способны дать её потомству лучшее. Так что мужская красота по-прежнему в цене, но, если речь идёт не о минутной слабости, то в мужчину нужно влюбляться состоятельного и успешного.

Но таких, как известно, днём с огнём – и чтобы разумен, и чтобы при средствах. Так что теперь женщинам приходится покорять таких «видных» (и дефицитных) мужчин, а для этого они и стараются изо всех сил – превращая себя в то, от чего мужчины начнут терять голову, увлекаться и отдаваться.

Отсюда и все эти мечты: попу накачать, грудь с губами надуть, в облегающее облачиться и… занять место самца-павлина, ожидая, что достойный самец (исполняя, впрочем, поведенческую роль самки) увидит её эстетическое токование, придёт в восторг, потеряет голову и сам подсядет за её столик.

Да, вот что значат культурные предрассудки.

РОЛИ И ОРИЕНТАЦИИ

Здесь следует, наверное, оговориться, что речь идёт именно о «сексуальной роли», а вовсе не о «сексуальной ориентации».

С сексуальной ориентацией всё ещё сложнее, в её формировании принимает участие, как мы теперь знаем, целый ряд факторов (впрочем, существенность вклада каждого из них в конечный результат пока остаётся предметом научных дискуссий):

• специфические гены, влияющие, например, на морфологию и работу супрахиазматического ядра гипоталамуса;.

• так называемые пренатальные факторы, связанные с колебанием гормонального фона матери во время беременности;

• обстоятельства формирования так называемой сексуальной фиксации.

Сексуальная же роль (в отличии от сексуальной ориентации) – это скорее ожидание определённого ощущения, не связанного напрямую с полом партнёра.

• Так, например, есть гетеросексуальные, но при этом нежные и чувственные мужчины, которым нравится, когда женщина в сексе более активна, деятельна и проявляет инициативу (хотя это и не согласуется с образом «мужика»).

• Есть, в свою очередь, гетеросексуальные женщины, которые действуют, так сказать, напролом, беря мужчину в оборот настолько лихо и агрессивно, что тот даже не успевает сообразить, как оказался в роли объекта страсти (подобное поведение тоже может восприниматься в обществе как неподобающее, поскольку оно не соответствует типичной «сексуальной роли» женщины).

• С другой стороны, есть гомосексуальные мужчины, которые предпочитают активную роль в сексе, а не наоборот. Есть гомосексуальные мужчины, которые предпочитаю пассивную роль в сексе, но при этом выглядят брутально и мужественно (хотя в обществе продолжает бытовать представление о том, что гей должен быть обязательно женственным).

• Дай гомосексуальные женщины могут быть как очень женственными, так и, напротив, мужественными, и даже, как говорят в таких случаях, «мужеподобными».

Короче говоря, дело здесь не в биологическом поле как таковом – мужчина это или женщина, XY или XX, а в том, какие именно чувства хочет испытывать человек в сексуальных отношениях со своим партнёром – «обладание» или «принадлежание».

Эта потребность проявляет себя ещё в очень юные годы (о чём я уже сказал выше) и весьма специфическим образом сказывается на формирующемся психотипе молодого человека любого пола.

• Если психофизиология ребёнка устроена таким образом, что ему важна нежность и чувственность, то желание «принадлежать» будет у него более выраженным, нежели желание «обладания».

Это определит его мировосприятие, отношение к множеству вещей и явлений в окружающем мире. Ему будет важно, что о нём думают, как к нему относятся, насколько его понимают и чувствуют.

• Если психофизиология ребёнка, напротив, будет соответствовать желанию «обладания» (со всей его, так скажем, бурей и натиском), то ему важно чувствовать свою безальтернативность, значимость, силу.

Да, он тоже будет хотеть ощущать себя в центре внимания, но уже по-другому – не потому, что он кажется кому-то милым и сладким, а потому что он сам в принципе неотразим и они, по его ощущению, это чувствуют (должны чувствовать).

Понятно, что такого рода чувства и желания трудно выразить в языке, слишком в них много диалектики. Да и сам наш язык весьма консервативен в этом смысле и, честно признаемся, не создавался для того, чтобы мы без умолку болтали о сексе и соответствующих чувственных наслаждениях.

С другой стороны, это тоже критерий:

• желание «принадлежания» сопряжено со словами нежности, любовными признаниями, уменьшительно-ласкательными определениями и т. д.:

• а вот страсть к «обладанию» вполне может быть выражена в соответствующей, всем хорошо известной и запрещённой к печати «ненормативной лексике».

Таким образом, само устройство полового инстинкта (у каждого из нас в отдельности) определяет круг наших культурных интересов и предпочтений, а те, в свою очередь, накладывают ещё больший отпечаток на формирующийся у нас психотип.

Не надо думать, что инстинкты – это какая-то химера. Да, в каком-то смысле, речь идёт об абстракции, но за этой абстракцией стоит реальная, предельно материалистическая (позитивистская, если хотите) психофизиология. А то, что мы не можем что-то формально определить, ещё не означает, что этого нет.

При этом, сейчас мы говорили об особенностях организации лишь одного-единственного коркового анализатора, отвечающего за создание тактильных, телесных ощущений. А им, как вы понимаете, наша нейрофизиология, мягко говоря, не исчерпывается.

Но, даже несмотря на кажущуюся несущественность вопроса – мол, подумаешь там, какие-то механорецепторы? – даже он важен, как выясняется, до чрезвычайности.

Один из моих великих учителей, выдающийся советско-американский психолог Лев Маркович Веккер говорил: «Сейчас я занимаюсь мышлением, – затем поднимал указательный палец вверх и добавлял: – А оно всё находится вот тут», и показывал на кончик пальца.

План, что и говорить, был превосходный: простой и ясный, лучше не придумать. Недостаток у него был только один: было совершенно неизвестно, как привести его в исполнение.

ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ

Итак, мы выяснили несколько важных вещей.

• Во-первых, что наш мозг был создан эволюцией как инструмент реализации базовых потребностей индивида, члена группы и представителя соответствующего биологического вида – индивидуальный, групповой и видовой вектора инстинкта самосохранения.

• Во-вторых, мы также поняли, что эти «инстинкты» не являются какой-то метафизической сущностью, которая волшебным образом нами руководит. Нет, это всего лишь множество нейронных центров и нейрофизиологических феноменов, которые и дают соответствующий результат – выживание (индивида, группы и вида).

• В-третьих, стало очевидным, что указанные нейронные центры и нейрофизиологические феномены, будучи соматическими (то есть телесными – такими же как, например, наши глаза, уши, пальцы и т. д.), имеют ряд индивидуальных особенностей, что обеспечивает разнообразие нашего с вами поведения.

Таким образом, мы представляем собой как бы разные типы людей, в зависимости от того, что лично для нас представляет наибольшую ценность:

• личная, физическая безопасность (другая крайность – полное отсутствие адекватного страха и неизбежное, в связи с этим, хождение по лезвию-краю и без страховки);

• социальная поддержка, уважение и лидерство (другая крайность – социальная пассивность, аутизм, полное отсутствие амбиций и желания кому-либо что-либо доказывать);

• наконец, чувственная сфера – желание получить как можно больше вздохов и охов по поводу своей невозможной прекрасности (причём тут возможны два варианта: или всех повалить с ног, завладеть вниманием и хищно наслаждаться произведённым эффектом, или жертвенно принять власть чужого обаяния и безропотно ему отдаться), впрочем, очевидно, есть и противоположный полюс – асексуальный, когда вообще на всё это чувственное безобразие глубоко и бесчувственно наплевать.

Мы разные, потому что, сами того не понимая, преследуем разные цели. Поскольку же эта наша ориентация (специфическая нацеленность) пронизывает все уровни нашей психики, то и проявляется данная специфичность во всём: и в нашем восприятии, и в поведении, она же определяет нашу эмоциональную сферу и способ мышления.

С другой стороны, мы разные ещё и внутри самих себя. Разные области нашего мозга, как мы уже выяснили, отвечают за разные аспекты целостного инстинкта самосохранения – за безопасность, за социальность, за сексуальное поведение. И у каждого из нас все они есть.

Да, какой-то из инстинктов у конкретного человека может быть выражен в большей степени, соответствующие области его мозга реагируют первыми и сильнее, обеспечивая упомянутый бег впереди остального паровоза. Но другие мозговые структуры тоже не дремлют и также влияют на конечный результат.

Значит, когда вы сталкиваетесь с какой-то ситуацией, она имеет для вас сразу несколько измерений, и на каждое из них ваш мозг соответствующей своей частью откликается. То есть вы несколько раз и по-разному реагируете на одно и то же, в один и тот же момент времени, но не осознаёте этого.

Вполне возможна ситуация, когда вы ощущаете угрозу, но при этом что-то щекочет ваши социальные амбиции, активируя желание доминировать, плюс к этому вы испытываете сильное сексуальное желание – попали, так сказать, под очарование «прелести».

И то, и другое, и третье – одновременно!

Возникает целая палитра чувств и интенций: бежать прочь и тут же провоцировать бой, чтобы помериться силами, желая, во что бы то ни стало, победить. А ещё – другой частью мозга – вам хочется отдаться страсти этого человека и испытать в этой страсти счастье «потери себя». Каково?.. Ужас!

Нам только кажется, что мы действуем разумно, рассудочно и целенаправленно. Нет, мы действуем всем мозгом сразу – разными его частями, преследуя, соответственно, сразу несколько целей, зачастую совершенно несовместимых друг с другом.

Вот она – естественная, органическая, данная нам самой природой – сложность восприятия мира.

Человек, чьи «инстинкты» проявлены специфическим образом, а не так, как у большинства других людей, да ещё мощно выступают единым фронтом, несмотря на разность их целей, как раз и способен создать нечто такое, от чего публика придёт в восторг.

Впрочем, с тем же успехом он может произвести и нечто совершенно непотребное. Но это уже другой вопрос: у человека может не оказаться профессиональных навыков, необходимых для выражения своей уникальности, или культура может находиться в состоянии, когда она неспособна воспринять продукт его деятельности как ценность.

Хрестоматийные примеры такой несвоевременности: Иоганн Себастьян Бах, который стал культовым композитором, лишь вернувшись из столетнего забвения, или Ван Гог, который за всю жизнь не продал ни одной картины.

Но это только верхушка айсберга. Если бы художники, чьи картины оцениваются сейчас в десятки, а то и сотни миллионов долларов, узнали бы, сколько будут стоить их работы, они бы, скорее всего, нам не поверили, а если бы и поверили, то тронулись бы рассудком.

Впрочем, в науке то же самое. Демокрит, например, ещё в пятом веке до нашей эры смог создать интеллектуальную концепцию неделимых атомов. Но всё это были лишь словеса, красивая идея, не более того. Где доказательства?

Как можно было относиться к этим пассажам Демокрита серьёзно и считать автора этой завиральной идеи безусловным гением?

То, что атомы существуют, впервые было научно доказано Альбертом Эйнштейном, а результаты своего знаменитого исследования о движении броуновского тела он опубликовал лишь в 1905 году уже нашей, как вы понимаете, эры[70]70
  Правда, в другой статье этого же «года чудес», как называют его физики, сместил феномен неделимости с уровня атомов на уровень фотонов, частиц света.


[Закрыть].

Способность строить сложные модели реальности: видеть то, что другим пока недоступно, создавать то, что другие не способны были даже вообразить, – это ещё не гарантия, что мы получим «гения».

«Гений» – это эффект общественного признания, а также тысячи часов, затраченные талантливым человеком на формирование профессиональных навыков, которые позволят ему выразить своё уникальное видение в форме, достойной всеобщего восхищения.

То есть для достижения успеха «девяносто девять» процентов пота, о чём предупреждал нас ещё Томас Эдисон, всё-таки необходимы и даже обязательны.

С другой стороны, если у нас нет того самого одного, главного «процента» таланта, наш труд будет лишь воспроизводством чего-то уже существующего.

Чем же является этот «единственный процент гениальности»? Это не что-то мистическое, не «вдохновение», сходящее на нас с небес, а лишь нейрофизиологическая особенность мозга, нетривиально настроенного сразу по всем трём векторам инстинкта самосохранения.

Действительная пирамида гениальности образована тремя инстинктами – индивидуальным, социальным и инстинктом продолжения рода. Чем сложнее конструкция этой «пирамиды», тем нетривиальнее будет и результат её взаимодействия с окружающей действительностью.

Впрочем, у всякой медали, сколь бы прекрасна она ни была, есть и вторая сторона. В случае того самого «процента гениальности» – это трудности, которые испытывает одарённый человек, будучи обречённым на самого себя.

Его сложное и противоречивое «внутреннее устройство» даёт ему особое ви́дение, но оно же делает его, в определённом смысле, и дисфункциональным.

Чтобы управлять столь хитро сконструированным судном, каковым он является благодаря своему «гениальному проценту», и здоровой-то (нормальной) психики может оказаться недостаточно, а здесь она и вовсе, в каком-то смысле, ущербна.

Представляете, сколько обстоятельств должно совпасть, чтобы из «процента» получился «гений»:

• сложность самого внутреннего устройства человека;

• пройденный им долгий путь формирования профессиональных навыков;

• готовность аудитории воспринять то, что он создаёт – понять это и оценить;

• наконец, сама внутренняя организация этого человека должна как-то умудриться посодействовать ему в том, чтобы он:

– во-первых, довёл-таки своё прозрение до физического продукта (научного исследования, художественного произведения и т. п.),

– и, во-вторых, чтобы он выдержал долгий и весьма неприятный путь выхода своего продукта на «рынок».

История художественной литературы, например, буквально соткана из бесконечных конфликтов писателей с издателями, страданий авторов от отсутствия признания у публики, от тенденциозности критики и т. д., и т. п.

Поверьте, свои знаменитые остроты Оскар Уайльд выдумал не просто так – в них море страдания, скрытого, впрочем, от глаз непосвящённых. Вот все три указанных пункта, обличённые им в изящные афоризмы:

«Писатель не может не ненавидеть своего издателя».

«Публика на удивление терпима. Она простит вам всё, кроме гения».

«Судя по их виду, большинство критиков продаются за недорогую цену».

Тоже самое, впрочем, касается музыки, театра, кино, живописи, науки…

Талант неизбежно сталкивается с «продюсером» (человеком, принимающим решения) – кем бы он ни был: директором театра, галеристом, начальником лаборатории или редактором научного журнала.

Что уж говорить об общей ситуации, если после окончания Политехникума в Цюрихе ни один профессор не захотел поддержать научные исследования молодого выпускника – Альберта Эйнштейна.

Они «закрыли мне путь в науку», – вспоминал он потом. Путь для будущего гения был открыт лишь – и тот не без труда, благодаря связям, – в Патентное бюро.

Про реакцию общественности на нечто новое и выдающееся – и вовсе говорить неловко. Она невероятно консервативна, а её восприятие и отношение к чему-то новому очень зависит от «лидеров мнений»: как они скажут, так она и будет реагировать.

Каждый же «лидер мнений», не будем испытывать иллюзий, любит только «себя в искусстве» и «искусство в себе». Поскольку они не бесталанны, раз добились своего статуса, то и с иерархическим, и половым инстинктом у них «выше среднего».

Как следствие, каждый такой «лидер» считает свой вкус эталонным, свой профессиональный опыт – исключительным, свою способность к пониманию «настоящего» – запредельной. Ну и куда «новичку» с его неоперившимся рылом лезть в этот калашный ряд?

Счастье, если вообще заметят, если хотя бы как-то поддержат: как Белинский – Достоевского, как Рассел – Витгенштейна, как Планк – Эйнштейна.

Но приглядитесь внимательно – эта поддержка не бывает долгой. Сложным людям непросто ужиться друг с другом – инстинкты бьют у них через край, а страдают, в результате, их взаимоотношения.

Вот она – полоса препятствий, которую предстоит пройти одарённому человеку, прежде чем его признают «гением» (после чего он только и сможет творить всё, что ему заблагорассудится):

• он должен умудриться удержать своё особое ви́дение, чтобы оно не растаяло, как дымка в лучах восходящего солнца (это и правда непросто, когда это лишь ви́дение, а ещё вовсе не готовый, отработанный в деталях продукт);

• он должен самозабвенно работать над самим продуктом, чтобы он из дымки превратился в «бурю и натиск»;

• он должен, наконец, постоянно доказывать свою состоятельность, уникальность, талант, договороспособность, умение следовать графикам, прислушиваться к требованиям заказчика и т. д., и т. п.

Как я уже говорил, даже от «здорового» человека требовать подобных подвигов – ещё та затея. Каково же в таком случае субъекту, который и сам изнутри разрываем собственными противоречиями?..

Если вас внутри раздирает, как в басне Крылова «лебедь, рак и щука», то быть по-настоящему эффективным, продуктивным и, скажем помягче, адекватным – это непросто.

Да, нетипичность даёт вам уникальное ви́дение, но мир-то, если вы собрались его своим ви́дением покорять (или просто его провозглашать, не интересуясь общественным признанием), существует по своим законам, и «нестандартные особи» неизбежно будут испытывать проблемы.

Двигаться вперёд, несмотря на эти сложности, несмотря на «инаковость» своего устройства и всё-таки достигать результата – вот испытание, которое или проходит, или не проходит тот самый «процент».

И 99 % пота будут очень к месту.