Текст книги "Паническая атака. Избавиться раз и навсегда!"

Короче говоря, вне положительного подкрепления происходит постепенное угасание условного рефлекса, сформированного в процессе предшествующего научного опыта.

Привычки – вещь серьёзная, но, к счастью, не приговор.

Если у нас сформировалась та или иная привычка, значит, что-то её подкрепляло. Проще говоря, вам почему-то было приятно это делать.

В случае страха приятно спастись от опасности. Поскольку же никакой действительной угрозы при вегетативном приступе у человека нет, то, соответственно, он всегда «умудряется спастись». Зачастую само это (фиктивное, на самом-то деле) спасение и является безусловным стимулом, подкрепляющим его страх, – бегство приятно страшащемуся. Его хлебом не корми – дай сбежать от «опасности».

Впрочем, любую привычку можно изменить, любой условный рефлекс может угаснуть. Для этого необходимо:

• во-первых, устранить то, что является привычкой для данного условного рефлекса, его подкреплением (т. е. перестать, например, получать удовольствие от избегания «опасности»);

• во-вторых, сформировать новую модель поведения в данной конкретной ситуации, ведь свято место, как известно, пусто не бывает.

Так же точно работает наш мозг, когда нам надо добиться угасания вегетативного условного рефлекса, приводящего к возникновению панических атак у конкретного человека.

Если вегетативный приступ – это просто условный рефлекс, то надо его, так сказать, «гасить», а не будоражить страхами и не подкреплять избеганием ситуаций, в которых эти страхи возникают.

Впрочем, в каждом конкретном случае подкрепление этого патологического условного рефлекса своё, и надо разобраться, в чём это «подкрепление» состоит. Ведь не угас же он пока!

Если сразу успеха не добились… вы просто нормальный человек!

Альфред Ньюмен

Панические атаки иногда пугают тем, что трудно понять, с чего, собственно, всё это началось. Даже в процессе психотерапии нам не всегда удаётся сразу выяснить пусковой момент, понять, как нейтральный раздражитель стал в данном случае тем условным стимулом, который привёл к формированию нежелательного условного рефлекса, именуемого вегетативным приступом. Почему так?

Ответ на этот вопрос кроется в феномене, который получил название «генерализация». Не вдаваясь в ненужные подробности, вспомним научный эксперимент, который впервые продемонстрировал этот феномен в области человеческого поведения.

Эксперименты, лишенные всякой гуманности, психологи проводили не только на животных, но и на людях, даже на детях! Например, основатель одной из наиболее значительных американских психологических школ – бихевиоризма – Джон Уотсон провёл ставший классическим эксперимент с 11-месячным мальчиком по имени Альберт.

Немного занимательной научной теории
«Крыса – белая и пушистая»

В этом эксперименте Уотсон пытался доказать, что нейтральный стимул всегда (при тех или иных обстоятельствах, конечно) может стать для нас или положительным, или отрицательным. На Альберте тренировали «отрицательную» версию…

Альберт очень любил играть с белой крысой, которая за всё время его ни разу его не укусила и даже не поцарапала. Конечно, он не знал – по причине своей дремучей детскости – и того, что крысы могут быть переносчиками болезней и др. Короче говоря, Альберт воспринимал эту крысу как милое, белое и пушистое существо. Но тут появился господин Уотсон и, памятуя о том, что дети испытывают страх от сильных и резких звуков, начал учить Альберта уму-разуму.

Однажды, когда Альберт потянулся рукой к своей красноглазой подружке, Уотсон ударил в гонг. От этого звука мальчик вздрогнул, испугался, отдёрнул руку и заплакал. Но Альберту дали кубики, он успокоился и стал в них играть. Однако же Уотсон опять подсунул мальчику крысу. Тот помедлил какое-то время, а потом снова потянулся к животному. Бум! – раздался очередной звук гонга. Мальчик заревел, крысу забрали, мальчик успокоился и снова стал играть в кубики. Когда же через какое-то время Уотсон в третий раз принёс мальчику крысу, стучать в гонг больше не потребовалось: едва завидев животное, ребёнок тут же куксился и был готов орать от ужаса. Устойчивый динамический стереотип реакции тревоги образовался в нём окончательно и бесповоротно.

Так Уотсон лишил Альберта милого, белого и пушистого друга. Впрочем, беды несчастного дитяти на этом не закончились, поскольку, как выяснилось, реакция страха стала возникать у него в отношении всех более-менее схожих предметов. Альберт стал бояться собак, кошек, мог испугаться кролика, морской свинки, мехового пальто и даже бороды Санта Клауса. Вот, собственно, этот феномен и носит название «генерализации отрицательной эмоции».

Но вернёмся к паническим атакам. Сердцебиение, как известно, стимул нейтральный. Если у собаки усиливается сердцебиение, она в панику не впадает. Равно как и человек без психологических проблем переносит это явление без каких бы то ни было негативных переживаний – стучит себе и стучит, слава богу!

Однако же, если вы находитесь в ситуации хронического стресса, значение этого нейтрального стимула может восприниматься иначе. Вы начинаете тревожиться, и сам этот страх, как пища в экспериментах на слюнной железе собаки И. П. Павлова, подкрепляет ощущение вашего физического дискомфорта.

Ну, а дальше в дело вступает механизм генерализации. Сначала человека пугает только сердцебиение, потом какие-то другие симптомы телесного недомогания. В ряде случаев страх распространяется на те места и обстоятельства, в которых этот физический дискомфорт возник.

• Если дело происходило, например, в общественном транспорте, то этот общественный транспорт и становится условным стимулом, провоцирующим вегетативный приступ. А потом он может перекинуться с метро на автобусы, трамваи или маршрутное такси.

• Если дело происходило в закрытом помещении, то впоследствии любые помещения, напоминающие что-то «закрытое» – от лифта до просто комнаты с закрытой дверью, – начинают оказывать аналогичный эффект. А что поделаешь – генерализация!

Здесь важно то, как человек оценит эти «обстоятельства». Он может зафиксироваться просто на понятии «транспорт», и тогда любое транспортное средство может стать для него «гиблым местом», побуждающим нежелательный условный рефлекс.

Если же, находясь, например, в том же транспорте, он подумает не про транспорт, а про то, что находится в «закрытом пространстве», то, соответственно, везде ему станут мерещиться «закрытые пространства» и всякий раз при подобных обстоятельствах эффект будет соответствующим.

Если же он, находясь всё в том же транспорте, начнёт думать о «нехватке воздуха», то в последующем все места, где, как ему кажется, «воздуха недостаточно», будут рефлекторно вызывать у него аналогичный приступ.

Если же, наконец, он, переживая свой первый приступ все в том же транспорте, думает не о транспорте, не о «закрытом пространстве» и даже не о нехватке воздуха, а об инфаркте или инсульте, то дальше всё, что, по его мнению, так или иначе связано с ними – инфарктом или инсультом (например, врачебный халат или больничная обстановка), – будет производить всё то же действие: страх, вегетативный приступ, временное помешательство.

Я не собака, я только учусь!

Что же является в нашем случае, когда мы говорим о панической атаке, условным стимулом? Что является её подкреплением и о какой безусловной реакции идёт речь?

Давайте переложим опыт со слюнной железой собаки И. П. Павлова на собственное сердце и свою невротическую жизнь.

Первое: в нашей жизни есть то, что провоцирует нас на появление симптомов вегетативного недомогания.

Этими провокаторами могут быть любые факторы:

• сами по себе признаки вегетативного возбуждения (сердцебиения, повышения артериального давления, головокружение и т. п.);

• вид открытого или замкнутого пространства, общественный транспорт, толпа (скопление народа), конфликтные ситуации и т. п.

Как ни странно, но условным стимулом, побуждающим вегетативный приступ, может быть даже время!

Сейчас мне вспоминается одна пациентка, у которой приступы – усиленное сердцебиение, повышение артериального давления, головокружение и прочее вегетативное безобразие – случались всякий раз с наступлением шести часов вечера.

Поначалу она искала помощи у врачей, но времена были советские, психотерапевты в стране еще не водились, а потому помощи ей было ждать неоткуда. Она совершенно отчаялась вылечиться, смирилась со своей участью и просто каждый вечер ровно в шесть часов, безропотно «проживала» свой приступ.

В условленный час она ложилась на диван, её начинало трясти, появлялись все симптомы вегетативного возбуждения и «куролесили» 20–30 минут. Потом всё благополучно заканчивалось.

Интересным, кроме прочего, был повод, заставивший эту женщину обратиться ко мне за помощью. Сами приступы по большому счёту её уже почти не беспокоили – ну есть и есть, что делать?.. Се ля ви, как говорят французы. Такова жизнь. Но тут случилась оказия.

Последние несколько лет эта моя пациентка работала продавцом мороженого в утреннюю смену. Ситуация её вполне устраивала, поскольку к шести часам вечера она могла быть дома и спокойно, без суеты пережить свой очередной приступ на своём диване.

Упомянутая же оказия состояла в том, что начальник моей пациентки настоял на её переход в вечернюю смену. Но работать в состоянии «вегетативной бури» достаточно трудно, несподручно, да и глупо как-то. И моей пациентке пришлось уволиться.

Помыкавшись, она решила вернуться на свою работу, но сначала нужно было что-то сделать с этими «приступами на шесть часов». Вот мы и встретились, а после нескольких занятий эта замечательная женщина вернулась на свой «мороженый» пост в полном здравии.

Конечно, у шести часов были свои причины – история тянулась ещё из детства, а за приступами скрывался давний конфликт с отцом. Но здесь нас интересует не вся история, а только то, что условным стимулом, побуждающим у человека вегетативный приступ, в принципе может быть что угодно – даже такой странный «сигнал», как время на часах.

Теперь же, наверное, следует сказать о том, что является самым частым и самым сильным подобным условным стимулом. Впрочем, может быть, вы и сами знаете?.. Я знаю – это наши мысли.

Действительно, если и есть у нас какой-то враг во всей этой истории, то это наши мысли. Они, как это ни покажется странным, могут выступать в роли условных стимулов, провоцирующих наше же физическое недомогание.

Часто на роль таких стимулов претендуют фразы: «Сейчас мне станет плохо! Ч то-то я себя неважно чувствую… А не случится ли сейчас со мной приступ? А я тут не задохнусь?! Моё сердце это выдержит?!»

Короче говоря, все эти милые формулировки действуют как классические «Сим-сим, откройся!» и «Трах-тибедох!», запуская вегетативный приступ, как академик Королёв ракету с Юрием Гагариным: «От винта!» и «Поехали!».

Разумеется, эти мысли – вещь наивреднейшая! Поскольку если прочих условных стимулов можно избегать, то эти мы постоянно имеем при себе по принципу «всё своё ношу с собой». То есть они позволяют нам «вой ти в вегетативный штопор» при любых обстоятельствах – и метро не нужно, и «пространство» не важно, хоть «открытое», хоть «закрытое». Подумал – и получил!

В случае вегетативных приступов, характерных для панических атак, мы имеем дело с банальной привычкой (или «условным рефлексом», как кому будет угодно).

Когда мы заходим в собственную квартиру, нам не надо думать, где располагается выключатель, мы автоматически по нему щёлкаем – не задумываясь, абсолютно автоматически (читай – рефлекторно). И именно такая привычка лежит в основе вегетативных приступов.

Часто условным сигналом к возникновению вегетативного приступа оказывается та или иная обстановка (например, вид общественного транспорта или толпы), а в большинстве случаев таким сигналом оказывается просто наша мысль: «Сейчас мне станет плохо!»

Второе: есть в нашем неврозе то, что является плотью и кровью вегетативного приступа, – сама условная реакция.

Как мы помним из опыта И. П. Павлова, условной реакцией его собаки было выделение слюны, а ещё собачья радость – виляние хвоста, облизывание, топтание на месте в нетерпении предвкушения. Звоночек звенит, а собака в ответ на это слюной истекает, облизывается и хвостом машет.

Если бы мы не знали, что тут действует условный рефлекс, то мы решили бы, что перед нами классический пример собачьего сумасшествия. Ей звенят, а она облизывается! Точно псина «не в себе»!

В случае же вегетативного приступа у человека подобным условным рефлексом, условной реакцией также являются две вещи – одна больше, другая меньше, но всегда обе вместе:

• первая – собственно реакция вегетативной нервной системы, которая весь наш слабосильный организм и начинает баламутить;

• вторая – наш страх собственной персоной, чувство тревоги, паника: «Господи, спасите, помогите, помираю!»

Здесь важно осознать следующее: после того как условный рефлекс включился, т. е. соответствующая реакция (и вегетативный приступ, и сам страх) запустилась под действием условного раздражителя, делать что-либо уже поздно – остаётся пожинать плоды собственной непредусмотрительности.

Пока она – эта реакция – не прокрутится от начала и до конца, суетиться нечего: процесс пошёл, жди следующей остановки, а там уже думай, как не проколоться в следующий раз.

Иными словами, если мы хотим предупредить возникновение этой нежелательной для нас условной реакции, необходимо:

• во-первых, предусмотрительно снизить свои тревогу и напряжение прежде появления условного стимула (собственно, для этого мы и обучаемся с вами расслаблению, дыханию, переключению внимания во внешнее);

• во-вторых, при угрозе появления стимула, ставшим для нас условным сигналом к панической атаке, проделать ряд психотерапевтических мероприятий, которые будут способствовать устранению данной конкретной условной реакции в данной конкретной ситуации (об этом нам разговор ещё предстоит).

Третье: есть в нашем поведении – мыслях и действиях – то, что закрепляет возникающие у нас вегетативные приступы, страх и тревогу, т. е. «положительные подкрепления» нашего отнюдь не положительного поведения.

Что это за «положительные подкрепления»? Прежде всего, это наше потакание собственным страхам.

• Говорит нам страх: «Не пользуйся общественным транспортом, а то плохо будет!» И мы не пользуемся!

• Говорит: «Иди к врачу, обследуйся по полной и добейся от него серьёзного диагноза, а то пропустишь собственную смерть от тяжёлой болезни!» И мы послушно отправляемся мучить человека в белом халате.

• Говорит: «Скушай горсть таблеток, выпей бутылёк корвалола, возьми с собой феназепам, а то узнаешь, где раки зимуют!» И мы послушно едим, пьём, берём.

• Начался у нас приступ, а страх тут как тут и сообщает: «Вот, говорил я тебе! Помрёшь сейчас, как собака! Вызывай скорую помощь! Бей в колокола, а то они по тебе будут поминки справлять!» И мы пугаемся, вызываем и бьём.

• Наконец, говорит нам страх: «Не слушайся психотерапевта, он тебе голову морочит, твоя болезнь развивается и погубит тебя в расцвете лет!» И мы не слушаемся себе же на голову.

Итак, всякий наш поступок, продиктованный страхом, – есть послушное, раболепное служение собственному страху. От этого он только усиливается, автоматически усиливая и все симптомы нашего вегетативного недомогания.

Всё это, разумеется, помогает нашему страху разрастись до невиданных размеров. Он ведёт себя как лесной пожар, перекидываясь с одного дерева на другое, с одной жизненной ситуации на другую, с одного «леса» на другой. Чем не подкрепление, чем не закрепление!

А ещё если повторять это регулярно, то тогда и вовсе от этой зависимости никогда не отвязаться. Ведь повторение, как известно, мать учения, т. е. «закрепление» ранее пройденного материала.

Послушное следование нашему страху сопровождается чувством облегчения – нам начинает казаться, что мы спасаемся и потому спасёмся. Разумеется, это иллюзия, поскольку тут сама опасность иллюзорна, а потому и это «спасение» – чистой воды профанация.

Тут в дело вступает иллюзия счастья, которая, как это всегда бывает, манит и обманывает: нам действительно становится легче, когда мы умудряемся избежать грозившей нам, как в момент ужаса казалось, «катастрофы». Но именно это «легче», это облегчение и выполняет роль положительного подкрепления страха – не зря боялись, так сказать, выжили! Но разве бы мы умерли, если бы не сбежали? Нет, конечно! Но кто будет об этом думать, если так хорошо, спокойно стало на душе?

Да, так наш страх продолжает свою жизнь, а мы свою превращаем в хроническую муку и нескончаемое страдание. За что мы с собой так? Верно, потому что не слишком беспокоимся о собственном душевном состоянии – готовы разменять его на медяки мнимого благополучия и «чудесного спасения».

В сущности, подобная тактика мало чем отличается от поведения американских аборигенов, которые выменяли свои сокровища на бессмысленные зеркальца и «огненную воду».

Последствия, мне представляется, здесь очевидны…

Возможно, кому-то теория условного рефлекса покажется слишком простым объяснением беды под названием «паническая атака». Но это только на первый взгляд всё так просто.

В действительности, если мы начинаем разбираться, оказывается, что всё достаточно сложно:

• стимулом, вызывающим у нас приступ, может оказаться практически всё, что угодно, включая и наши собственные мысли;

• сама реакция – это не один только вегетативный приступ, но и страх, а они всегда усиливают друг друга;

• наконец, то, что закрепляет наш страх – то самое избегание пугающих ситуаций, – воспринимается нами, как средство избавления от него.

Поэтому простота тут только кажущаяся, но непросто – это не значит невозможно. Эта проблема решается, только нужно смотреть на неё во всей её сложности и понимать, что условные рефлексы – это серьёзная штука.

Настоящие же условные рефлексы, самые злокозненные условные рефлексы не у собак И. П. Павлова, кошек или птичек, а у нас – хомо сапиенсов или хомо не-сапиенсов (это кому как будет угодно).

Что ж, теперь, мы разобрались во всей механике возникновения наших приступов. Нам теперь известно, что является пусковым звеном (условным стимулом) нашего вегетативного приступа и паники (условная реакция), а также то, что эту «патологию» закрепляет (положительное подкрепление).

Кажется, что остаётся лишь избавиться от соответствующего условного рефлекса, и, право, это не составляет большой трудности.

Впрочем, есть ещё один вопрос, который на сей раз может быть адресован лишь психотерапевту, и в правильном ответе на этот вопрос заключается весь его профессионализм. Что за вопрос? Об этом поговорим в следующей главе.

Случай из психотерапевтической практики
«Тогда зачем я буду им нужна?»

В свои 54 года Лариса панически боится оставаться дома одна. Впрочем, всё это началось не вчера, а 27 лет назад.

Лариса перенесла тяжёлые роды: отёк мозга, клиническая смерть. Она выжила буквально чудом, но ребёнка спасти не удалось.

И первый же тяжёлый вегетативный приступ, сопровождавшийся панической атакой, случился у неё именно после выписки. С тех пор Лариса боится оставаться одна, ей страшно ходить на улицу в одиночестве, страшно куда-то ездить. Она может выйти из дома, только если с ней рядом муж или сыновья.

Приступы случаются регулярно: как правило, холодеют ноги, сердце колотится, поднимается артериальное давление, может начать сводить челюсти, могут быть судороги. В какой-то момент ей пришлось даже лечь в психиатрическую больницу, причём почти на полгода.

Лариса лечилась гипнозом, но эффекта это не дало. Муж всё это время ухаживал за супругой, возил её по больницам и даже по разным знахарям. Те «обнаруживали» то сглаз, то порчу, «лечили», но всё без толку. Говорили, что всё будет хорошо, а хорошо так и не становилось, страхи оставались.

В любую минуту Лариса готова к новому приступу. Когда именно он случится, она не знает, поэтому просто сидит и ждёт – у неё целый ритуал ожидания «скорой и неминуемой смерти».

Но главное, чтобы рядом кто-то был: муж, сыновья или, на худой конец, соседка, благо с ней хорошие отношения. Особенно страшна для Ларисы мысль, что она будет умирать в одиночестве. Близкие об этом знают и звонят ей по 10 раз на дню, справляются о состоянии жены и мамы.

Приступы могут случаться и раз в месяц, и два раза в неделю. Ни от погоды, ни от переживаний состояние не зависит. На случай приступа у Ларисы всегда заготовлены лекарства, целая аптечка – от давления, транквилизаторы и всего по мелочи. Когда Лариса чувствует, что приступ вот-вот начнётся, она начинает сразу «заправляться» таблетками, не обращая внимания ни на названия, ни на дозировки.

Скорая тоже частый гость… И хотя от врачей Лариса готова принять любые препараты, её любимые лекарства – валерьянка и валокордин, по 100 капель каждого (т. е., прямо скажем, успокоительные).

Так что же на самом деле происходит с Ларисой? Если это какое-то серьезноё заболевание, то его бы уже и обнаружили, и вылечили. А то, что помогают успокоительные, лишний раз доказывает, что волноваться не о чём, точнее – запрещается как раз волноваться!

В общем, я попытался понять, когда, в каких обстоятельствах случился её первый приступ. Выяснилось, что первый приступ произошёл, когда Лариса впервые после той страшной госпитализации оказалась там, где её состояние резко ухудшилось из-за осложнений перед родами.

Лариса – человек впечатлительный, и когда она увидела стены дома, в котором незадолго до этого теряла сознание из-за нарастающего отёка мозга, все эти физические ощущения словно бы поднялись в ней вновь – все, от головокружения до судорог. Лариса снова пережила эту боль – и чувство потери, и физическое страдание – и, конечно, испугалась.

Психика устроена так, что, когда мы действительно сильно испуганы, память до мелочей фиксирует наше состояние на этот момент. А дальше нам остаётся только начать тревожиться, и ощущение прежнего физического дискомфорта возвращается, хотя никаких объективных причин для этого нет.

Если же это происходит несколько раз, то в нашем мозгу формируется соответствующий стереотип, «условная связь». И то, что теперь Лариса постоянно ждёт нового приступа, по сути, и становится главным триггером. То есть сам страх этого ожидания и провоцирует его повторение.

Лечить это состояние какими-то специальными техниками, гипнозом или лекарствами бессмысленно. Если человек своим страхом, своим ожиданием трагедии эту трагедию вызывает, то кто ему поможет, если не он сам?

Но для того, чтобы это стало возможно, Ларисе нужно было осознать, что сначала – тогда, почти 30 лет назад – она и в самом деле оказалась в критическом состоянии.

Однако её вины в этом, как и в гибели новорождённого, нет. Да, такие трагедии случаются. Нечасто, но случаются. Если же женщина начинает думать, что это её вина, то ситуация становится буквально патовой: она винит себя и затем подсознательно наказывает себя за то, что потеряла ребёнка при родах.

Плюс к этому Ларисе, с одной стороны, повезло с её мужчинами, потому что они всячески её поддерживали; с другой стороны, они дают ей ощущение безопасности, когда ей плохо, а это положительное подкрепление панической атаки. И теперь Лариса подсознательно боится, что если ей не будет плохо, то она «перестанет быть им нужна».

Да, Лариса буквально так и сказала, когда я высказал это предположение: «Тогда зачем я буду нужна?..» Но в том-то всё и дело, что им – мужу и сыновьям – нужна мама и жена – здоровая, жизнерадостная, оптимистичная, – а вовсе не её приступы! И с осознания этой, в сущности, такой простой, но такой значимой для Ларисы мысли и началось её выздоровление!