Текст книги "Абориген-дайджест"

С Наташей я хотел продолжить общение. Мы отыскали свободную лавочку.

– Я так понимаю, ты не куришь? – спросил я. За то время, что мы уже провели вместе, она не выкурила ни одной сигареты – для курильщика вещь почти невозможная, особенно на концерте, где дымят все и каждый кубический сантиметр пространства заполнен табачным дымом предельной концентрации.

– Не курю, – несколько удивлённо подтвердила она.

– И алкоголем не злоупотребляешь? – продолжал я. Последнее я установил ещё в клубе, как следует пошарив языком во рту у Наташи и не обнаружив никаких следов спиртного.

– Я вообще ничего алкогольного не пью и никогда не пробовала, – сказала Наташа.

– Ты не поверишь, я тоже, – произнёс я, раздумывая о том, какой же наш Андрей Сергеевич всё-таки везучий человек.

Пообщавшись с Наташей ещё немного, я узнал, что она любит блэк-мэтал, чертовщину, чёрный цвет, спорт, походы, горы и вообще, природу. Учится в речном училище на судоводителя, т. е. на капитана. Я рассказал о своей ситуации с вынужденным преподаванием. Расстались, договорившись встретиться через неделю, утром в субботу на том же месте.

История с пропавшими вещами разрешилась благополучно. На следующее утро я позвонил на свой мобильник, и Котяра взял трубку. Признался, что спьяну увёз мою собственность в Дзержинск, очень извинялся.

«Убью мерзавца», – решил я. Пока ехал в Дзержинск на электричке, передумал: за что убивать, когда сам виноват. Нечего совать свои вещи в чужие сумки! В итоге угостил страдавшего похмельем Кота пивом.

Неделю я прожил в ожидании новой встречи с Наташей. Понимал, что она, возможно, эти дни без меня не скучает. И запросто может не прийти на свидание. Всё равно, купил ей цветов. Долго и безуспешно искал чёрные розы, пришлось ограничиться обычными.

Пришла. Светлые волосы на фоне чёрной куртки, рюкзак, наушники в ушах. (Наташа жить не могла без плеера, который слушала по шесть часов подряд.)

– Я тебя хочу попросить, только не обижайся… – произнесла она каким-то странным тихим голосом, будто робея. – Не дари мне больше никогда цветов. Я их не люблю и не знаю, что с ними делать.

Я пообещал. Затем предложил ей прогуляться. Наташа сказала, что сперва нужно зайти к ней в общежитие и что-то не то оставить, не то взять.

Она рассказала, что соседки по комнате её терпеть не могут, называют грязнулей, ненавидят, когда она включает металл, сами слушают, по выражению Наташи, омерзительную попсу. Моей новой подружке настолько тошно общаться с соседками, что временами она уезжает на вокзал и ночует там, лишь бы их не видеть.

Ну и общага! В скольких общежитиях я был, но такого не видел: вход абсолютно свободный! Ни охранника, ни вахтёрши. Сама общага довольно-таки задрипанного вида, особенно изнутри.

Когда пришли в комнату, Наташа спросила, что делать с цветами. Я сказал, что неплохо было бы их в воду поставить.

Наташины соседки, с которыми я немного пообщался, оказались самыми обыкновенными девчонками, напоминавшими ПТУшниц. Их поразил наш с Наташей контраст (в отличие от неё я не носил никакой рок-атрибутики, и волосы у меня тогда были умеренной длины – это потом я их по просьбе Наташи отпустил), а в особенности то, что мы с ней познакомились не где-нибудь, а на концерте тяжёлой музыки. Разумеется, девочки не могли понять, каким образом меня, с виду вполне приличного человека, занесло в подобное место. Я же мысленно посочувствовал Наташе: с соседками ей и впрямь не свезло.

В тот же день мы гуляли по Нижнему. Я вновь встретил Дрэдда, Кота и других металлюг, которые пили возле здания факультета. Конечно, они узнали Наташу и подняли в честь нас пластиковые стаканчики: «За Андрюху и его девушку!»

Через неделю, во время нашего третьего свидания, я привёз Наташу ночевать в родительскую квартиру. Девушка была рада возможности провести ночь отдельно от соседок.

Эта девушка стоит того, чтобы написать о ней отдельный роман. Всех перипетий наших с ней отношений касаться не буду, ибо в этом случае и впрямь придётся остаток книги посвятить Наташе. Могу сказать только одно: многие девушки так или иначе пострадали, встречаясь со мной, и только одна из них – Наташа – понесла наказание, не совершив никакого преступления.

В ней не было ничего женского, кроме половых признаков. Она не пользовалась косметикой, ненавидела уборку, обожала многочасовой спорт. Чувственность в ней пробудить мне не удалось, ибо любая нежность была ей органически противна. Зато очень любила, чтобы её били кулаками (для тренировки лица и остального тела), и постоянно провоцировала меня, чтобы я ей хорошенько врезал. Ваш слуга покорный, не приемлющий насилия, не поддавался, в итоге она сама себя лупила нунчаками. Обожала совершать многокилометровые пешие прогулки, валяться в снегу. Ненавидела все человеческие существа, особенно маленьких детей. Рассказала даже о таком случае: едет на малюсеньком трёхколёсном велосипедике малюсенький ребёночек лет трёх. А Наташа – здоровенная бабища – подходит, наклоняется да как только зарычит! (Она умела и любила издавать рыки и другие жуткие звуки. У металлистов это называется гроулинг.) Долго потом отбивалась от разъярённых родителей. Бедное дитё! Поди, до сих пор заикается.

Зато Наташа очень любила животных и ни одной бродячей собаки не пропускала, непременно норовила погладить. (Позднее, когда эта странная девушка устроилась работать дворником в спортивный центр, она подкармливала обитавших в подсобке мышей, специально для них оставляя на полу крупу.)

Работу она признавала только физическую, одно время рыскала по кладбищам в поисках вакансии могильщика. Мечта всей её жизни – жить в горах, где вообще нет людей.

«Я знаю, что не люблю тебя, но почему-то мне хочется всегда быть с тобой вместе. Это похоже на приворот», – говорила Наташа. Из-за этого она забросила учёбу, постоянно ездила ко мне в посёлок, в результате не сдала сессию и была отчислена. А потом мы с ней расстались, ибо Наташа была даже по моим стандартам чересчур не от мира сего. Точнее, мы с ней оба примерно одинакового уровня ненормальности – но каждый ненормален по-своему. Потому и общего будущего у нас быть не могло.

Последним местом, где Наташа нашла себе жильё и работу, была животноводческая база где-то в глуши. Потом странная девочка ушла и оттуда и пустилась в дальнейшие странствия.

Пусть у неё всё будет хорошо.

Пытливые умишки

Шестой класс стал моим любимым. Если бы все классы были такими, я остался бы в школе навсегда. Есть и ещё одна причина моей любви: у шестиклассников я вёл не только дурацкую географию, но и русский язык, предмет, который я неплохо знаю и по-настоящему люблю. Здесь-то и развернулись мои скудные педагогические способности.

Мне доставляло искреннее удовольствие объяснять этим ребятам новый материал, благо большинство из них схватывало правила на лету, шлифовать их знания, на каждом уроке проводя небольшие проверочные работы, читать их сочинения. Заодно и сам повторял некоторые подзабытые моменты.

По меньшей мере пятеро из семерых были незаурядными учениками.

Женя Мухалёва и Ксюша Чубикова – лучшие в классе. Отличницы и просто красавицы. Умные и очень живые. При объяснении нового материала или проверке домашнего задания я всегда мог рассчитывать на них, если остальной класс подкачает. Любят участвовать в разных танцевальных номерах, причём серьёзная Женя (внешние данные которой ясно дают понять, что лет через пять она станет роковой красавицей) чаще всего изображает фоновую подтанцовку, а забавная Ксюша (она очень любит строить разные рожицы, рассказывать смешные истории, да и сама по себе весьма комична), обожает солировать. На стенде в коридоре школы имеются фотографии с Дня Учителя: Ксюша в облике Верки Сердючки, в беретике, тёмных очках и огромным, больше чем она сама, бутафорским бюстом. (Женя и Тома, ещё одна шестиклассница, танцуют справа и слева от Ксюши.) В конце композиции девочка отхлебнула воды из длинного бокала, пошатнулась и очень натурально произнесла: «Ой, штой-то я наклюкалась…» Консервативные учителя остались, прямо скажем, не в восторге от этого номера.

Следующими по успеваемости были двое пареньков. Миша Леонов, смешливый, незлобивый, толстенький, кудрявый, разговаривающий писклявым голосом, был почти отличником. Самый лютый его враг – почерк: буквы крупные, неопрятные, слова постоянно залезают за поля. Проверяя Мишину тетрадь, я меньше всего обращал внимание на почерк. Меня волновала только грамотность, с которой, как правило, был полный порядок – что касается каллиграфии, то у меня самого с ней проблемы. Именно при мне Миша едва ли не впервые в жизни стал получать по русскому языку практически одни пятёрки.

Женёк Хвостик – тоже хороший паренёк. Смугленький, с оттопыренными ушами. Внешне очень похож на своего брата, отличника Сашу из восьмого класса, но куда более живой и весёлый.

Их одноклассница Тамара Вертова, или просто Тома, ещё одна участница танцевальной группы (вечная напарница Жени Мухалёвой), обладала обезоруживающей, какой-то жалобной, но искренней улыбкой и была очень скромной и тихонькой. Перебивалась с четвёрки на тройку, с трудом запоминала правила, но старалась, по крайней мере. Пожалуй, здесь налицо был тот случай, когда не очень хорошие отметки объясняются отнюдь не нерадивостью, а элементарным отсутствием неких врождённых способностей. (Если человеку просто не дано любить и понимать какой-либо школьный предмет, он и не будет иметь по нему хороших баллов, хоть тресни.)

Намного хуже училась Таня Шерстякова, толстая и непроходимо бестолковая. Одни и те же ошибки она могла повторять до бесконечности, никакие проверочные работы, из урока в урок пережёвывающие одно и то же, не способны были повлиять на Таню. А то спросите у неё про какое-нибудь слово: что это часть речи? И она начнёт перебирать всё подряд: существительное! Прилагательное! Причастие! Мол-де, как дойду до правильного ответа – кивните головой!

Зато вела себя очень шумно. Кричит, бывало, на уроке в полный голос: «Миша, отвали, козёл!» Затем вспоминает о присутствии учителя, смотрит на меня так, будто впервые увидела, и, смеясь, говорит: «Здрасьте!» Это она делала каждый раз, как заорёт что-нибудь на весь класс. Но её шалости были весьма безобидны по сравнению с деятельностью последней из тех, о ком я рассказываю в этой главе.

Даже в этом замечательном классе была своя раковая опухоль, омрачившая мою работу.

Наталья Изрыкалова. Самая высокая и самая громкая. Такого типа людей я называю «враги всего живого». О ней подробно, ибо Наташа – один из интереснейших феноменов школы, где я пытался преподавать.

То, что Изрыкалова демонстративно не делала домашних заданий, на уроках рисовала картинки в тетрадях, пускала самолётики, издавала странные звуки с помощью фантиков от конфет, залезала под парту минут на двадцать-тридцать, орала – лишь половина беды. Добро бы кричала она нечто вразумительное – так нет, она несла полный бред. Бывает, выглянет в окно и восторженно орёт: «О, бабай!» Бабаем в той местности называли чёрта. Чаще всего слова её были совершенно бессвязны, временами она разражалась безумным демоническим хохотом. Разговаривала о чём-то сама с собой, разыгрывала сценки, как она звонит кому-то по калькулятору, и творила прочий беспредел. Я совсем не удивился, когда это ходячее оружие массового поражения намазало себе зубы белой корректирующей жидкостью, известной как «штрих». И не отравилось – таких, как она, даже химия не берёт.

Даже другие учителя признавали, что Изрыкалова частенько заговаривается. Был бы я экзорцистом – решил бы, что девочка одержима.

Единственной работой, которую она всё же соизволила выполнить, было сочинение на тему «Моя комната». Наталья написала, что в комнате её паутина, летучие мыши и её телохранители – демоны, чёртики и т. д. Для них она устраивает вечеринки с музыкой. Есть ещё тараканы, которые танцуют под группу «Ленинград», и скелеты, которые двигают костями под «Сектор газа».

За такое сочинение я, разумеется, поставил пять. И двойку за грамотность, каковой не было вообще. Изрыкалова потом нарисовала сама себе огромную пятёрку.

Я не имел над этой девочкой никакой власти. Для того, чтобы выжать из неё хоть какой-то ответ у доски, пришлось пригласить в класс Дарью Ивановну. Вызванная отвечать в присутствии директрисы, от напряжения Изрыкалова прокусила себе губу. Появилась огромная капля тёмной крови.

И вместе с тем у Натальи была светлая душа. Она любила рисовать, её работы появлялись на школьных выставках. «Какие краски, какое чувство цвета, как хорошо передана природа!» – говорила её классный руководитель, суровая Валентина Александровна, добиться от которой лишнего комплимента невозможно.

Впрочем, страсть к рисованию проявлялась у Изрыкаловой во всём.

Физрук, исполнявший обязанности трудовика, писал с детьми проверочную работу о назначении сельхозинвентаря – граблей, штыковых и совковых лопат, мотыг, а также инструмента, называемого «кошка».

«Кошка нужна чтобы рыхлить землю, – написала Наталья. – Берёш кошку за хвост и пахаеш».

Здесь же имелся рисунок: некое животное, скорее похожее на собаку, чем на кошку, волокут за хвост по грядке, в которую оно вцепилось длинными когтями.

Каким-то образом сохранился у меня один шедеврик этой беспокойной ученицы, сделанный синим фломастером на листе в клеточку. Это демон с короткими рогами и огромными слоновьими ушами. Огромная голова составляет половину всего исчадия ада. Лоб наморщен, брови нахмурены, рот искривлен: монстр на кого-то сердит, автор отлично это передаёт. Из-под пятачка высовываются два клыка. Руки и ноги – четыре плети. Туловище малюсенькое, похожее на огурчик, без каких-либо анатомических деталей, кроме одной: между ног виднеется нечто, вроде трёхпалой лапы – видимо, недоразвитые гениталии.

Могу предположить, что на рисунке изображён тот самый демон, что поселился в Изрыкаловой. Но это лишь догадка, ибо техникой экзорцизма всё-таки не владею.

Клуб любителей антиквариата

– Я сру! Сру!!! – отчаянно кричит семиклассник Алёша Шалов.

Возможно, он болен дизентерией? Ничего подобного – Алёша занят компьютерной игрой. Очень старая штучка, как и всё, что есть в памяти моего древнего компьютера: человечек-подрывник бегает по лабиринту, ставит бомбы, взрывает врагов и препятствия. Иногда на месте взорванного куска стены появляется небольшой приз – дополнительная бомбочка или удлинитель пламени от взрыва, но можно нечаянно подобрать «антиприз» в виде черепа и захворать. Самая страшная хворь – когда герой начинает откладывать бомбы сам по себе, не дожидаясь нажатия клавиши. Это выглядит так, словно человечек гадит бомбами. В таких случаях нужно постоянно бегать, дабы не подорваться на собственной взрывчатке.

Этим и были вызваны истошные крики Шалова.

В школе я слыл компьютерным гением. У меня, учителя информатики, всегда при себе был ключ от компьютерного класса – малюсенькой каморки, где стояло несколько стульев, стол и 1 (один) компьютер, с которым я быстро подружился (дружить с компами проще, чем с людьми) и возле которого стал проводить свободные часы во время «окон». (Всего же в посёлке было что-то около трёх компов.)

Частенько просили меня набрать разные школьные документы. Печатаю я очень быстро, и мало того, умею красиво оформлять текст – искусство нехитрое, но почему-то недоступное селянам. По просьбе директрисы я перепечатывал документы, ученицам набирал рефераты (за что они мне таскали молоко, шоколадки и прочие подношения), для кабинетов химии и биологии рисовал кроссворды, печатал подборки интересных фактов. Из желания пошалить я в уголке каждого отпечатанного для оформления кабинетов листа делал надпись очень мелким шрифтом:

Типография МОУ ***ская Средняя Общеобразовательная школа.

Зав. типографией – Кузечкин А.С.

Хоть какая-то память обо мне останется.

Моя типография, состоявшая из компа и принтера, также производила памятные грамоты выпускникам, расписания работы летнего лагеря, приглашения на выпускной и мало ли ещё что.

«Какая же, всё-таки, компьютер… – здесь математичка Валентина Александровна (на языке учеников – Тигрентьиха) сделала паузу, подбирая слово, наиболее отражающее её восхищение, – …клёвая штука!» Она рассматривала наляпанную мной печатную продукцию.

Мне даже посчастливилось «откосить» от работы в пришкольном летнем трудовом лагерем. Пока несчастные дети под руководством физрука растаскивали старые заборы, выдирали из досок гвозди, рыли ямы и т. д., хитрый Андрей Сергеевич расслаблялся в компьютерном кабинете. Сергей Евгеньевич негодовал. Впрочем, понимал, что, посади его за компьютер, а вашему покорному слуге дай в руки топор, выйдет катастрофа. У каждого своя работа. Да и развлечения тоже.

Как-то раз одна деревенская девка, из окончивших школу, принесла мне диск с играми: так и так, ни одна игра с него не идёт. Я заглянул: ну ещё бы не идёт, все игры заархивированы! По-быстрому перекидал их в школьный комп, разархивировал – теперь стало во что резаться. Мало того, навтыкал кучу любимой музыки, приобрёл колонки для её прослушивания, а на рабочий стол поместил собственную фотографию, чтобы все видели, кто здесь главный. Хорошая такая фотка: я стою перед крыльцом родного факультета, гордый собой и счастливый. Мой тогдашний имидж я назвал «Последний герой боевика»: тёмно-синяя джинсовая куртка со стоячим воротником, того же цвета брюки, тёмные очки, пятнистая бело-фиолетовая футболка. Улыбаюсь еле заметно, но с явным удовольствием.

Недалёкие ученики, видя меня на экране компьютера, изумлённо спрашивали: «Как это вы так сделали?!»

Да! В компьютерной каморке я был королём. Правда, уроки информатики здесь проходили лишь изредка. Большую часть учебных часов мы писали глупейшие лекции о таких программах, как «Ворд», «Эксель», «Блокнот», о назначении клавиш, о месте Интернета в современной жизни и т. д. Причём, я никогда не скрывал от детей простого факта: если бы у каждого из вас был компьютер, вы бы сами за час освоили всё, о чём я буду рассказывать целый год.

Второй компьютер, древней модификации (с соответствующими играми – «Пакманами», «Мегаменами» и т. д.), стоял у меня в домике. Дети валили играть косяками. У меня составился свой клуб любителей антикварных игрушек (или, как сказал бы Хлестаков, «свой вист»): двое семиклассников, кое-кто из шестого и пятого и целая куча малышни. Одни мальчишки.

Не вижу ничего плохого в том, что принимал посетителей каждый день. Можно даже зачесть мне это как внешкольную работу: торчать за компьютером лучше, чем маяться бездельем, слоняться без присмотра туда-сюда и всё в этом роде. А что касается графического насилия, то в старых играх его не так уж и много.

Никогда не забуду одной сценки, которую я видел в компьютерном салоне, где, будучи студентом, подрабатывал администратором. Отец с сыном-дошколёнком вдвоём резались в одну известную, очень жестокую игру – управляли автомобилем-убийцей, с увлечением размазывая по асфальту крошечных человечков. Только одно я и смог подумать: бедный ребёнок, каким чудовищем он сможет вырасти по вине папаши! Ведь кровь и кишки, даже не настоящие, а правдоподобно нарисованные на компьютере, всё равно остаются кровью и кишками, и негоже шестилетнему мальчугану наблюдать такие жестокости.

Там, в компьютерном салоне я смог сделать множество интересных выводов.

Для современного ребёнка компьютерные игры – это не средство для убийства свободного времени (как для взрослого человека – офисного сотрудника, которому нечем заняться в течение рабочего дня), а фетиш, предмет вожделения, наркотик, а если нет возможности играть самому – то завораживающее зрелище. (Читатель уже смеётся: тоже мне, открыл Америку! А я отвечу: ну да, а что? Каждый открывает Америку сам.) Когда играет кто-то один, за его спиной стоит целая толпа ребятни, которая неотрывно пялится в монитор, галдит, даёт советы. Так было и в школьном компьютерном классе, когда я в виде особого благоволения сажал кого-то поиграть, и у меня дома. Я даже хотел повесить в обоих местах таблички: «Не лезь, советчик, к игрокам, не то получишь по зубам!»

Чем же привлекательны компьютерные игры для ребёнка? Только не надо рассказывать, дорогие педагоги и лжепсихологи, про то, что дети любят вживаться в образы борцов со злом, супергероев и т. д. Всё намного проще. Мальчиков распирает агрессия, им хочется убивать, убивать! Потому и режутся в разные стрелялки, истребляют демонов, инопланетян и бродячих покойников. (По мне так лучше пусть они компьютерных существ убивают, чем живых зверюшек или, упаси Боже, людей.) Девочкам же хочется созидать: специально для них созданы игры посложнее, где нужно выращивать человека, придумывать ему внешность, создавать семью. Это игра в куклы, но на более сложном уровне. Любят девочки и «бродилки» – те, что повеселее и без крови. Десятиклассник Саня Ифигов как-то раз приволок к нам с физруком в домик старую восьмибитную игровую приставку, какие до сих пор популярны в провинции. Мы с гостями рубились по очереди, даже девушки, которые с увлечением играли в незабвенного «Марио».

И главное: сколько бы ни играл маленький компьютерный маньяк – хоть целую ночь – чтобы наиграться, ему всегда нужно «ещё пять минут». А через пять минут – ещё пять. Процесс может затянуться до тех пор, пока не наступит летальный исход от переутомления. В мировой практике прецеденты имеются. Так что, дорогие родители, не забывайте: компьютер – игрушка опасная. Если ваш ребёнок, что называется, «подсел», установите ему время: играть от сих до сих и ни минутой позже. И сами вырубайте компьютер, не обращая внимания на протестующие вопли дитяти. Иначе однажды заимеете в семье отличного маленького зомби – самого обычного наркомана, только без отверстий в венах.

В школе «подсевшая» малышня бегала за мной и хором требовала:

– Андрей Сергеевич, пойдёмте в компьютерскую!

Тщетно объяснял я им, что «компьютерская» – это тоже самое, что «ваннская комната» (вместо «ванная»). Столь же бесплодны были мои попытки избавиться от назойливых детишек. Время от времени всё-таки усаживал кое-кого и за школьный комп – как правило, если у класса было «окно». Но такое случалось крайне редко: всё же могли и другие учителя заглянуть (и остаться не в восторге от увиденного). Сам же резался, как одержимый, в любую свободную минуту – как правило, старался играть в одиночестве. Это был отличный способ исцеления больных нервов. Кровавая рубиловка с толпой зомби и прочих монстров или безобидный пасьянс – не суть важно. Главное – процесс, а если ещё и музыка играет, так и вообще курорт. Особенно любил играть под забойные песенки одной пафосной финской павер-мэтал группы. Детишки тоже были без ума от этих песен, постоянно просили: «А включите ТУ группу!», подпевали, как умели. Особенно хорошо получилось, когда за мной носился по лабиринтам огромный паукодемон, я в ужасе удирал, а колонки пели: run away, run away, run away! (То есть: убегай, убегай!)

В «компьютерскую» заходили и девчонки (как правило, восьмиклассницы) – просили включить что-нибудь из музыки, не на мой вкус, а на их. Кое-что из современного у меня имелось, я с удовольствием выполнял все заявки. Чаще всего заказывали жизненную и очень печальную песенку «Шалава» одной популярной в народе команды.

– Вам бы ди-джеем в клубе работать, – сказала одна ученица, и тут же добавила: – Только если вы там будете работать, там будет анархия.

Анархия! Волшебное, священное слово для панков, к каковым с известной долей условности причисляю себя (всё же, непьющий панк – это нонсенс). Для прочих же людей этот политический термин – ругательство, означающее полный хаос.

Есть и другое слово, священное для меня.

Это слово СВОБОДА.

Каждый человек бьётся за свою независимость сам. Общество навязывает ему свои устои. В школе его пичкают ненужными знаниями, хотя в жизни нужно знать только одну вещь: как заработать денег, всё остальное сугубо вторично и только по желанию. Впрочем, школа – это лишь во вторую очередь храм науки, в первую – миниатюрная модель человеческого общества. Здесь человек приучается каждый день видеть одни и те же лица, общаться с одними и теми же друзьями, отбиваться от одних и тех же врагов – всё это пригодится в дальнейшем, когда он, став взрослым, найдёт постоянную работу, заведёт дом и семью. И человек верит, что иначе и быть не может, что у каждого успешного гражданина той страны, где он живёт, должно быть своё место, своя территория, свой неизменный круг близких. Как у заключённого в камере. Разница в том, что образцовый гражданин заключает себя в тюрьму добровольно.

Он не помышляет о бегстве, обработанный десятью школьными годами.

Школьные враги отличаются от врагов уличных. Если не сумеешь одолеть уличного врага, то, по крайней мере, сможешь удрать домой. А от школьного врага не удерёшь, ведь школу нужно посещать каждый рабочий день. Приходится искать другие пути. Не умеешь побеждать – учись вызывать сочувствие, подлизываться, обрастать ненужными друзьями, врать, воровать, давать взятки. Умей распознавать в человеке опасность. Уважай командующих тобой старых маразматиков: таким же маразматиком будет твой будущий начальник. Занимайся общественно полезными делами: в школе рвение награждается отличными отметками, а на работе – денежными премиями. И не забывай быть как все, это всегда полезно.

Сколько раз пытался я проявлять в сочинениях по литературе собственное мнение. Как вам такая тема: «Народная нравственность в романе Шолохова «Тихий Дон»? Само словосочетание «народная нравственность» ничего, кроме здорового смеха, у меня не вызывает. «Тихий Дон» я прочёл тщательно. Никакой нравственности я там не обнаружил. Да, казаки и их жёны много говорят о девичьей чести и всяком таком, но молодёжь, несмотря на это, сношается до брака направо и налево. А одна из героинь, изменяя ушедшему на войну мужу со всеми, кто носит штаны, заболевает сифилисом. Или может быть, нравственность в традиционных русских забавах, таких, как драки на льду, сопровождающиеся вышибанием зубов и проламыванием черепов? Мало того, жители казачьего хутора постоянно пытаются кого-то линчевать. Не нравится человек, живёт не по заведённым правилам – забить до смерти! (С подобной сцены, кстати, и начинается роман. Помню, что линчуемый всё-таки успел кого-то «развалить» шашкой.) На войне казаки тоже являют собой пример истинно народной нравственности: после боя они с удовольствием грабят покойников. (Разве мародёрство традиционно не карается смертной казнью?)

Обо всём этом я и написал в сочинении. Отметку не помню, но, разумеется, не пять. С тех пор я и взял себе в правило: писать в сочинениях лишь то, что говорит на уроках учительница – только своими словами. Ведь никто не требует от меня именно моего мнения, а если и требует, то только для того, чтобы убедиться, что моё мнение совпадает с мнением учителя. (Хотя советские казарменные времена давно прошли, и навязывать человеку некие чуждые ему взгляды считается неправильным.) И я, в конечном итоге, стал отличником по литературе.

Это ли не пример того, с каким цинизмом школа оболванивает человека – при любой власти, любом строе, любом режиме?

Завуч моей родной школы, пытавшаяся сделать из меня человека, пока я был учеником, часто говорила моей матери, что, закончив школу, я очень изменился, стал работать над поведением. Ничего подобного. Избавившись от школьной каторги, я всего лишь стал самим собой. Некому больше было диктовать мне, каким быть и как жить.

Не говорите, что мне делать, и я не скажу, куда вам идти.