Текст книги "Абориген-дайджест"

Стадо напильников

Самым шумным классом был седьмой. Начнём, по традиции, с девчонок.

Галя Никчёмнова. Невысокая, с противным писклявым голосом.

Задаю какой-нибудь вопрос по домашнему заданию. Галя тут же тянет руку.

– Ну, Галя, кто такой Васко Да Гама?

– А у нас в классе есть бобёр с одной титькой. Это Кладик! – радостно сообщает Галя сквозь собственный смех.

Во как! А вы всё про Макаренко вспоминаете!

Временами на Галю находило.

– В этом году Фернан Магеллан… – диктовал я.

– …Поцеловал медведя в зад, – злым голосом завершает Галя.

Только потом я узнал, откуда в ней столько желчи – когда набирал на компьютере для девятиклассницы Алёны реферат о здоровом питании. Там она приводит пример семьи, которая не имеет возможности ежедневно употреблять витамины – это семья Гали, где трое детей, а мать, единственный работающий член семьи, получает полторы тысячи рублей.

От недоедания ещё и не так озвереешь!

Галя – не отщепенка, не редкое исключение. На уроках географии её мышиный голос примешивается к общему многоголосому хору. Орут, как ни странно, одни девчонки, они же главные гонители Сергея – многострадального Кладика, Кладоёба, Кладомуда.

Он же Защеканец.

«Что, Кладик, часто за щеку берёшь?»

Он же Майонезник.

На зеркале белые разводы. «Смотрите, это майонез Кладика!» (Думаю, лишним будет объяснять, какая из жидкостей человеческого тела подразумевается под словом «майонез».)

Он же Белый Бим Чёрное Ухо, он же Бобёр Недоенный, он же Картавая Лягушка, он же…

Обычно я сочувствую изгоям, но данный случай – исключение.

Сергей – не то второ-, не то третьегодник. Выше ростом и тупее любого в классе. Лицо неприятное, пятнистое, бестолковое. Разговаривает невнятно, откровенно мямлит. Тройки (лучшее, на что способен) получает только в дни особого душевного подъёма. Его постоянно кто-то обзывает, тыкает ручкой в спину, забрасывает комканой бумагой, а Сергею, несмотря на то, что он выше и явно сильнее любого из притеснителей, что-то мешает расколотить пару-тройку головёшек и навсегда прекратить травлю. Максимум, на что он способен – тыкать одноклассника Андрея кулаком в плечо, совершенно не больно, и спрашивать: будешь ещё, будешь?

А вот и остальные его мучительницы.

Саша Вихрова. Невысокая, кудрявая, коротковолосая, со вздёрнутым носиком и хитрющей улыбкой. Говорит хриплым, громким голосом, постоянно чему-то возмущается. Её взрослая сестра – известная на весь посёлок пьяница и гулёна.

Наташа Плеванова. Отдельно от коллектива – тихоня, на уроках – один из голосов девичьего хора. («Не сажайте её позади меня, она меня тут убьет!» – кричал, бывало, Кладомуд, когда я рассаживал орущих девчонок и отправлял Наташу на заднюю парту.)

Оля Кузнецова. Самая высокая, стройная и изящная. Любит вставать в позы. Вернувшись из туалета, распахивает дверь, и восклицает, вздёрнув кнопочный носик и выгнув стан: «А вот и я!» Тайком много курит – по непроверенным сведениям, для того, чтобы больше не расти.

Катя Веробьёва. Тоже высокая, с не по годам развитым телом, которое нравится даже старшеклассникам. Полна сарказма, как и одноклассница Оля, любит задавать каверзные вопросы, не имеющие отношение к теме урока. Например, почему над православными храмами порхают голуби, а над мечетями кружат вороны? И говорила правильный ответ: в мечетях делают обрезание, а ампутированные части выбрасывают во двор – соответственно, воронов привлекает запах падали.

Андрей Вошенко и Алёша Шалов. Этих двух закадычных приятелей мыслю единым целым. Удивительно похожи: одинакового роста, коротко стриженые, светловолосые, бойкие, тощие, но крепко сбитые, с аляповато-несуразными физиономиями. Именно они стали моими настоящими друзьями, хотя педагогу и противопоказано дружить с учениками. (Мысленно я называл их по именам персонажей анекдотов: Гребибля и Гребубля, настолько они были забавно-одинаковыми.)

Сперва Андрей и Алёша просто ходили ко мне в гости резаться в компьютерные игры. Потом наше общение перестало ограничиваться компьютером: мы стали выбираться на прогулку в лес, окружавший посёлок со всех сторон, ближе к лету ходили купаться. Учились они неплохо, куда лучше своих невоспитанных одноклассниц. Ни разу не пробовали курить, что для их возраста неплохое достижение (в следующем классе, восьмом, курят многие). Надеюсь, что после общения со мной они и вовсе не будут этого делать.

Правда, в самом начале моей работы именно эти двое значительно усложнили мне жизнь. В школьной столовой передразнивали, как я ем. На улице любили подбрасывать мне под ноги петарды. А своего двоюродного брата-первоклассника Андрей научил бегать за мной и слюняво кричать, тыкая в меня пальцем: «Дрисня! Дрисня!» (За это родители, по виду типичные алканавты, потом отчесали малыша-несмышлёныша ремнём.)

А как-то раз они пришли ко мне в гости и постучали. Я долго не открывал. «Любовницу под диван прячет», – решили ребята и почти угадали: мы с металлисткой Наташей очень быстро одевались, ибо я не знал, кто там пожаловал, и решил всё же открыть.

Долго потом Андрей и Алёша, встречая меня, глумливо улыбались и грозили пальцами: «Ой, Андрей Сергеевич…»

Третьим в их компании был последний из одноклассников, Юра Вертов, очень тихий троечник, полноватый, изрядно тормозной, из тех, кто, ничего из себя не представляя, норовит прилепиться к сильному покровителю.

Такой вот класс. Каждый урок в нём превращался в побоище – фигурально выражаясь, разумеется. Девки орут на пять глоток, отпускают шуточки либо перелаиваются с мальчишками, заглушая их голоса. Очень сильно достаётся Кладику, который отстреливается, как может. Один лишь Юра сидит тихохонько, не открывая ни учебника, которого всё равно не читал, ни тетради, в которой всё равно ничего не записано, и изо всех сил надеется, что его не спросят.

Ещё один штришок, неплохо характеризующий это шумное, непрерывно лязгающее стадо напильников. Слово «фантазёр» в седьмом классе является ругательством. Никогда и нигде такого больше не встречал. По мне так, отсутствие фантазии – один из явных признаков тупости.

Поклубимся?

– Андрей Сергеевич, почему вы в клуб не ходите? – за учебный год я слышал этот вопрос раз триста.

Неправда! Ходил. Целых два раза, или даже три.

Первый раз – в конце октября, сразу после Осеннего Бала.

Осенний Бал – традиционное школьное мероприятие с конкурсами, лотереей и дискотекой. С той дискотеки (где я отплясывал сразу со всеми девчонками, какие попадались под руку) меня вызвали местные парни – точнее, один из них, которого я раньше не встречал. Представившись местным авторитетом и повозмущавшись, чего это он ничего не знает ни о каком новом учителе, стал ненавязчиво требовать, чтобы я выпил с ним (подразумевалось, что за мой же счёт). На мои попытки возразить, что не пью спиртное, он приводил безупречный аргумент: «Но мы-то пьём!» Я был, в принципе, не против угостить его, лишь бы отвязался поскорее. Но получив требуемое, авторитет не отстал от Андрея Сергеевича, а потащил его в местный клуб.

Я пожал плечами: без разницы. В клуб – так в клуб.

В одноэтажном домике, за стенами которого скрывался небольшой зал со сценой, было не очень много народа – кое-кто из старшеклассников и несколько человек постарше. Многих я уже знал: некоторых встречал на улице, а кое с кем познакомился в военкомате на медосмотре. В небольшом «предбаннике» пили самогон.

Одна из учениц, восьмиклассница Лена, очень обрадовалась, встретив в клубе меня. Была она старше на два года, чем положено восьмикласснице. Как я позже узнал, из-за того, что однажды Лену сбил грузовик, после чего она долго не ходила в школу – лечилась. Что касается внешности Лены, тот в отношении форм у неё был полный порядок, а что касается лица с рябинками и крупным носом, то с известной долей условности его можно было назвать симпатичным. Девочка щебетала о всякой ерунде, я же отдыхал после тяжёлого дня, полного стрессов: сперва был Осенний Бал, где я исполнял роль ведущего, потом дискотека, затем неприятный разговор с тем, кого я принял за местную мафию (потом мне объяснили, что ничего особенного этот юноша из себя не представляет), поход в клуб… Короче, я изрядно вымотался.

Тот вечер я провёл с Леной. Мы покинули клуб вшестером – с нами было две пары. Одним из парней был одиннадцатиклассник Алексей, второго и обеих девчонок видел впервые. «А, тоже с девкой!» – понимающе засмеялся нетрезвый Алексей, потыкав меня пальцем в живот. «Да, только не с девкой, а с девушкой», – поправил я.

Так мы и гуляли – тремя парами. Моему уходу из клуба никто не препятствовал: тот «авторитет», успев перепить, валялся недалеко от клуба физиономией в песке.

Навстречу в ночной темноте нам попадались другие праздношатающиеся юноши и девушки. Мимо нас с Леной, которую я обнимал за талию, прошли две ученицы из девятого класса. Через некоторое время они вернулись и поглядели на нас опять: не обман ли зрения?

Утром я сообщил Сергею Евгеньичу, что целовался с Леной.

– Ты дурак, что ли? – невозмутимо спросил физрук. – У неё же зубов нет!

– Точно!!! – радостно заорал я с видом человека, осенённого внезапным, гениальным и вместе с тем очень простым открытием. – Вот оно что!!! Я-то думаю, чего это у неё губы такие мягкие?

Сергей Евгеньевич не особенно удивился. Он привык к моим закидонам.

С Леной у нас больше ничего не было. Перед тем, как поцеловать её, в тот вечер я сказал: «Пойми меня правильно». «Для чего вы это делаете?» – спросила она, внезапно посерьёзнев и погрустнев, как и я. Нам обоим почему-то стало очень печально. Вокруг было темно и тихо. Деревня по ночам – это нечто готическое. Фонарей мало, и те – только на одной улице, прочие улочки и переулки, которых множество, утопают во тьме. Зимой, когда темнота наступает рано, все жители носят при себе карманные электрические фонарики.

Мы сидели на длинной лавочке в палисаднике школы, умершей на ночь. Все три пары рассредоточились на скамейке так, чтобы образовать вокруг себя пустое пространство, достаточное для создания интимной обстановки.

Лена всё поняла. На следующий день вела себя так, словно ничего не случилось.

Клуб был местным злачным местом, завсегдатаями которого была вся молодёжь, начиная класса с восьмого. Думаю, объяснять значение сельского клуба не нужно: это заведение, куда ходят, чтобы общаться (то есть, бухать), а уж во вторую, третью очередь – ради музыки и танцев. Главная интрига: угадать, кого из старых друзей встретишь сегодня. Вдруг появится в клубе кто-то, кого не видно было несколько лет?

И конечно, клуб – место для, гм, свиданий. Один из наших с физруком знакомых – из числа взрослой молодёжи – поучал меня: «Почаще ходи в клуб. Там же почти все – твои же ученики. А ученицы из старших классов, они все через одну шалавы. А вам же хорошо, у вас свой дом. Приводите – и действуйте. Ты – в своей комнате, Серёга – в своей». Разумеется, я не стал объяснять этому парню (так как он был пьян), что педагогу противопоказано иметь половые сношения с ученицами. И не только из-за того, что это преступление: я вот, после того, как отработал год в школе, ко всем ученикам и ученицам по одиннадцатый класс включительно не могу относиться иначе, как к детям, к смешным маленьким людям.

Есть и ещё одна причина, почему мысль о ночи любви с деревенской девушкой не вызывает у меня ни малейшего энтузиазма. Тот единственный случай, который всё-таки свёл меня с одной селянкой, продемонстрировал мне то, что я и раньше знал: обычная деревенская девчонка думает, что если она легла, зажмурилась и раздвинула ноги, то уже доставила партнёру удовольствие. Никто не научил этих несчастных существ получать наслаждение от секса и доставлять его другому. А я, признаться, меньше всего люблю кого-то учить (даром, что педагог).

И ещё кое-что: редкая девушка из деревни пойдёт на секс иначе, как по пьяни. Да и редкий деревенский парень – тоже. При этом, как правило, ни о каком предохранении речи не идёт. Потому в деревне столько ранних браков. Меня другие учителя всё пугали, что кто-то из тех девчонок, кто пытался со мной заигрывать, может забеременеть от другого, а в отцовстве обвинить меня. Бедным пожилым женщинам так никто и не сообщил, что в нашем двадцать первом веке существует достаточно дорогая, но тем не менее надёжная процедура – генетическая экспертиза.

Разумеется, учителям очень не нравится, что школьники ходят в клуб сами по себе, без взрослых. Потому и решено было однажды провести в клубе дискотеку только для школьников, в присутствии учителей-надсмотрщиков.

Перед началом той дискотеки, пока ученики только-только подтягивались к клубу, я решил немножко попеть, благо в клубе имелось кое-какое караоке (телевизор с DVD-плеером и микрофоны). Когда я стоял на сцене с микрофоном и распевал «Если б я был султан», в зал зашла девятиклассница Лариса Мухова. Посмотрела на меня, как на чудище полосатое, и вышла из зала, сохраняя на лице застывшую гримасу ужаса и изумления. Больше в тот вечер я её не видел.

Вот единственное, чем запомнилась мне эта вылазка в клуб. А сама дискотека… Танцевали, как всегда, одни девчонки, сбившись в кучки, а я свободно перемещался туда-сюда, пытаясь приткнуться то к одной, то к другой компании. Наиболее охотно принимали меня в свой кружок восьмиклассницы, с ними-то я и отрывался как следует. Видели ли вы, как пляшут пьяные панки? Я делал то же самое, только трезвым, за что и получил ещё одно прозвище – «Диско Суперстар».

К вопросу о пьяных панках. Есть в моём фотоальбоме такой снимок со времён моего студенчества: поздно вечером я стою на главной улице Нижнего Новгорода. Под ногами – брусчатка, что кажется разноцветной – красной, жёлтой, коричневой, оранжевой – от света множества фонарей. Позади – огромное, отлично подсвеченное здание новейшего кинотеатра. Между ним и мной – пустое пространство. Скамейки, ёлочки. Кроме меня в кадре нет ни одного человека. Отличный снимок.

На мне рваная кожаная куртка, чёрная футболка с панковской символикой, короткая цепь, чёрные джинсы, беспалые перчатки. Лицо – в багровых кровоподтёках. На голове короткий, почти незаметный «ирокез».

Эта фотография запечатлела тот единственный за всю мою жизнь раз, когда я оделся панком.

Признаться, очень не люблю те узкие рамки, в которые загоняет себя любой фанат. Я имею в виду прежде всего внешний облик, униформу, которая имеется и у рэпперов, и у панков, и у металлистов, и у футбольных маньяков, и у скинхедов, и у так называемых «гопников». Вот фотография моей бывшей девушки Наташи: стоит в сенях нашего с физруком домика, скрестив в руках серпы, накинув на голову островерхий капюшон, сделав страшное лицо. Очень похожа на инквизитора. Это именно тот случай, когда внешний облик отлично передаёт сущность: Наташа очень любит сатанинскую музыку, ненавидит людей.

В общем-то, любая униформа нацелена на то, чтобы передать содержание личности, но при этом упростить её, уподобить множеству других личностей. Видя перед собой человека с «ирокезом» на голове, знаком «анархия» на груди и продранной курткой на теле, мы с первого же взгляда можем определить и музыкальные пристрастия этого человека, и его отношение к жизни, и то, как он проводит досуг. Беда в том, что человеческая личность, как правило, слишком сложна, чтобы передавать её подобным образом. Потому я и не ношу подобного прикида, хотя и считаю себя панком. В моём понимании, панк – это просто очень свободный человек, а вовсе не тот, кто слушает грязную гитарную музыку и выбривает на черепе «ирокез».

Что же заставило меня надеть панковскую униформу? День Факультета.

В честь этого праздника намечался дискотечный бал-маскарад в одном ночном клубе, с непременным призом за лучший костюм. На приз мне было плевать, я лишь хотел отмочить какой-нибудь незабываемый фокус. Выбрал из своего гардеробчика самые рваные манатки, сделал из волос твёрдый гребень с помощью воды с сахаром, одолжил у знакомых неформалов футболку с надписью «Панкс нот дэд» и цепь… Но и нарядившись панком, я остался лишь придурком, который нарядился панком. Не хватало детали, завершающей облик так, чтобы все сказали: да, это панк.

Раздобыв театрального грима, я стал экспериментировать и вскоре обнаружил, что коричневый грим, будучи втёртым в кожу, даёт натуральный иссиня-багровый оттенок. О лучшем я и мечтать не мог. Намазав себе три очень правдоподобных синяка в разных частях лица, а также натерев синим внутренние стороны рук, от запястий до сгиба локтя, чтобы стать похожим на исколотого до посинения наркомана, я отправился на бал-маскарад, а перед тем долго бродил по улицам Нижнего. Входя в образ, смотрел на прохожих злобным человеконенавистническим взглядом.

Когда Андрей Сергеевич ввязывается в очередную авантюру, непременно возникают непредвиденные обстоятельства. В данном случае целых два. Во-первых, я был единственным, кто пришёл в маскарадном костюме. Во-вторых, вообще никто не понял, что это именно маскарадный костюм. Большинство, как я узнал впоследствии, решило, что на студенческую дискотеку приплёлся настоящий отброс общества, вконец отмороженный и пьяный вдугарину. Никто даже не удивился: многие из студентов пришли в сопровождении друзей, имевших весьма отдалённое отношение к наукам вообще и к филологии в частности.

Один из таких малоинтеллектуальных ребят обнял меня за плечи и пьяным голосом выдавил в ухо:

– А слышь, пацан…

После такого вступления обычно следует вопрос «Курить чё есть?», а в случае отрицательного ответа – удар в лицо.

– Чего? – спросил я.

– Кто тебя так разукрасил?

– Чего-чего?

– Ну, кто тебе навешал?

– Это грим.

– Всё нормально, пацан, – сказал незнакомец и исчез в толпе студентов, пляшущих, весёлых и пьяных, пьяных, бесконечно пьяных.

Приз за лучший костюм мне всё-таки вручили. Аж целый чупа-чупс.

Вернёмся к сельскому клубу.

Третий раз я был там днём. Вёл церемонию вручения медалей ветеранам. Зал был заставлен скамьями с откидными сидениями, на которых сидели пожилые зрители.

Это происходило во время весенних каникул. Мне, к величайшему моему неудовольствию, пришлось возвращаться в посёлок в нерабочие дни, да ещё и костюм везти. Не люблю строгие костюмы, да и вообще, терпеть не могу официоза. Тем не менее, вышел на сцену в белой рубашке (слегка закапанной кровью – оцарапался во время бритья), в пиджаке, при галстуке. Прочёл наизусть под трагическую музыку длинное стихотворение о югославском учителе, повторившем подвиг Яноша Корчака и погибшем вместе со своими учениками от рук фашистов. Стоя с микрофоном на сцене и исполняя свою мелодекламацию, вновь горько подумал о том, как же сильно мне этого не хватает. Сцены, музыки, выступлений. Это такая штука, вкусив которой однажды, можно на всю жизнь заразиться.

Где мои музыканты, где ударник, гитарист, басист? Природа не дала мне голоса, но это никогда не было для меня преградой. Несколько лет я числился вокалистом одной провинциальной рок-группы, несколько раз бывал на сцене.

Наш первый настоящий концерт случился на местном конкурсе «Талант».

Мы тогда репетировали на борском стадионе, в грязной каморке, находившейся под трибунами. Директор стадиона, пожилой грузин Семён Николаевич, предоставлявший нам аппаратуру и помещение, невесть на каком основании считал себя нашим худруком. Он-то и вытащил нас на конкурс, предварительно прослушав скудный репертуар.

Мы планировали сыграть три песенки. Первая – наша, вторая – из репертуара американской панк-группы, чьё название переводится как «Отпрыск».

Эти две песни не вызвали у Семёна Николаевича никаких придирок, чего нельзя сказать о третьей. Она также принадлежала американской панк-группе – носившей название «Свора гончих» – и рассказывала о любви вокалиста этой группы к порнозвезде Чейси Лейн. Директор стадиона, хоть и не знал английского, но различил в тексте песни понятное в любой стране ругательство.

– Сочинить русский текст! – приказал он.

Я таки сочинил, шо ж вы думаете?

В моём переводе песня называлась «Баллада о Саре Клейн» и звучала примерно так:

 
Вижу Сару Клейн,
Она звезда полей,
И я иду за ней.
Она, забыв про лень,
На ферме целый день,
Её отец – еврей.
Ты знаешь, что к чему,
Не делаю я тайн.
Моя любовь сильна, Сара,
Как стальной комбайн.
 

Семён Николаевич велел выкинуть еврея, остальное одобрил.

Нужно ли говорить о том, что на концерте мы пели по-английски? В конце песни я подошёл к самому краю высокой сцены, поставил ногу на рампу и заорал прямо в зал:

– Would you FUCK me for blow?!

Как мне потом сказали, Семён Николаевич сидел в самом первом ряду и оказался прямо подо мной, когда я крикнул свою коронную фразу. Со стороны всё выглядело так, будто Андрей Сергеевич поставил злосчастному директору ногу на гениталии и рявкнул прямо в лицо непристойное предложение.

А уж когда выбежала ведущая и представила Семёна Николаевича нашим руководителем, тот и вовсе чуть сквозь землю не провалился.

После концерта он пообещал сделать из меня Фредди Меркьюри (и вовсе не в смысле позаниматься со мной вокалом). Не сделал, ибо в целом остался доволен и выступлением, и нашим вторым местом на конкурсе. Так и говорил: выступили на пять, за то, что выругались со сцены – два. Итого – три с плюсом.

Как это было давно! Вспоминаю о тех днях на всех рок-концертах, где бываю. И жалею, что не я на сцене.