Текст книги "Абориген-дайджест"

Интимное

Предвижу вопрос, уже семнадцать глав мучающий любознательных читателей:

– Добрался ли ты до учениц, дорогой Андрей Сергеевич? Совращал ли малолетних?

Этот вопрос не раз задавали мои друзья и знакомые – мне приходилось их разочаровывать. За всё время моей работы учителем произошло лишь два эпизода, которые с большой натяжкой можно отнести к амурным приключениям. С натяжкой – потому, что в первом случае это был безобидный поцелуйчик (я уже рассказал об этом), а главной героиней второго эпизода была одиннадцатиклассница совсем другой школы.

Я увидел её однажды в коридоре школы, когда отпирал кабинет русского языка. По причине собственной криворукости уронил подвесной замок. Пока поднимал, смотрел на неё – больше из любопытства, чем по какой-то иной причине. Ничего особенного: худенькая девушка восточного типа, чуток смугленькая, с хулиганской улыбкой.

Девушка зашла в кабинет, где я проверял тетрадки. Ей интересно было узнать, кто я такой. Мы разговорились. Я узнал, что её зовут Аня.

В целом она была вопиюще обыкновенной. Один мой друг таких дамочек называет гопихами. Аня рассказала, что сперва жила здесь, в посёлке, потом перебралась в райцентр, затем – в Нижний Новгород, где и живёт сейчас, в самом бандитском и наркоманском районе, называемом Автозавод. Поведала о каких-то знакомых «пацанах», которые ей как друзья: всегда следуют за ней, куда бы она ни пошла, и очень ревнуют к каждому столбу. Больше ничего о нашем разговоре вспомнить не могу: очевидно, мы просто трепались о всякой чепухе.

Вечером Аня зашла к нам с физруком в гости, сопровождаемая Наташей Харькиной. Видимо, не терпелось продолжить знакомство, чем я и воспользовался, едва мы остались наедине.

В качестве предисловия к атаке я сказал:

– Не смотри на меня так.

– Почему?

– Когда ты на меня так смотришь, мне хочется сделать вот это.

Я полез к ней целоваться. Случилось то, о чём я, вспоминая, обычно говорю: «Как выяснилось, она только этого и ждала».

В промежутках между поцелуйчиками Аня спросила, случайно ли я уронил тогда замок или нарочно, чтобы привлечь её внимание.

– Конечно, нарочно! – не моргнув глазом, соврал я.

– У вас тут любовь, что ли, была? – обыденным голосом спросила Харькина, вернувшись в комнату.

Мы уже нацеловались и сидели чинно, сложив ручки, но Наташу, поднаторевшую в амурных делах, не проведёшь.

С тех пор мы стали часто видеться с Аней – у нас начались отношения, которые нельзя было назвать даже глаголом «гуляли». Так, болтали да изредка целовались. Как-то раз, когда мы с ней ночью шли за руку по главной улице посёлка, неофициально называвшейся «асфальт» (это была единственная заасфальтированная дорога в посёлке), нам повстречался десятиклассник Саня Благородский и был изумлён.

– Как это у вас ней началось? – спросил он, отозвав меня в сторонку.

Я пожал плечами.

– Хочу тебя предупредить: зря ты с ней пошёл. Я серьёзно! – сказал Саня с искренним сочувствием в голосе.

Я не придал этому особого значения: будь что будет! И вообще, никогда не относился к общению с Аней слишком серьёзно. Не особенно огорчался, увидев Аню на коленях у кого-то из знакомых парней. Она была всего лишь обычной компанейской девушкой без комплексов. Свои заскоки, правда, имелись и у неё: Аня любила причинять боль и во время поцелуев частенько кусала меня. В ответ я подкидывал её под потолок, ловил и обещал, что в следующий раз не поймаю. Либо брал на руки, переворачивал вверх ногами и тряс над полом. Иногда она отказывалась со мной целоваться, требовала побриться – а после того, как я брился, всё равно отказывалась.

Перед тем, как уехать из посёлка навсегда, Аня заночевала у меня. На прощание попросила, чтобы у меня в холодильнике всегда лежал бы вафельный торт – на случай, если она вернётся. Я пообещал и, разумеется, соврал.

Мы вышли из домика. На ней был кожаный плащ и смешная вязаная шапочка с двумя верхушками, похожими на рожки.

«Целуйтесь уже быстрее и поехали!» – крикнул наш сосед, обещавший довезти Аню до Нижнего Новгорода. «Слышишь, что говорят? – заметил я. – Ты это, ты давай!»

Аня, которая не любила афишировать свои многочисленные отношения с парнями, выполнила указание водителя. И уехала.

Вскоре в школе появились сотрудники милиции, которые у всех спрашивали, где сейчас Анна. Выяснилось, что она в розыске – слямзила в раздевалке райцентровской школы два мобильных телефона и куртку.

Больше я не встречал этой «мафиозной принцессы». Совершенно по ней не скучаю. Как сказал бы физрук, «фигли мне в ёй?»

Почти взрослые

Одиннадцатый класс входил в тройку моих любимых. На уроках информатики он вёл себя тише воды, ниже травы. Эти люди достигли того возраста, когда уроки уже настолько неинтересны, что лень даже шуметь и кривляться. Да и взрослые они для того, чтобы уроки срывать. Несолидно. Женская половина класса старательно записывала мои лекции о программах «Ворд» и «Эксель», мужская же дремала, либо очень тихо занималась своими делами.

Главное, чем были знамениты девочки этого класса – своим умением танцевать. У них была своя слаженная труппа из пяти человек, участвовавшая во всех школьных праздниках.

Именно одиннадцатиклассницы уговорили меня участвовать в одной из музыкальных сценок не то для Двадцать Третьего февраля, не то для Первого апреля. Суть в чём: стоит молодой человек с цветами (ваш слуга покорный), а четверо девушек танцуют вокруг него, стараясь привлечь внимание. Тот не реагирует – смотрит себе то по сторонам, то на часы, явно ожидая кого-то. И в конце песни этот кто-то появляется: второй молодой человек. Андрей Сергеевич со счастливым видом вручает ему цветы, и оба уходят за ручку. Девушки же дотанцовывают номер с потрясённым видом.

Я согласился участвовать, высказал только сомнение, оценят ли этот провокационный номер учителя. Вы не поверите: оценили. Хлопали, смеялись.

Однажды, когда моя тогдашняя девушка, металлистка Наташа, приехала ко мне в посёлок, я вытащил её на праздник, посвящённый здоровому образу жизни. Выступали две команды старшеклассников. После праздника Наташа сказала мне, что больше всего ей понравилась одна девочка в сером свитере. И я вновь удивился, как это Вике удаётся проявить столько обаяния, даже играя роль второго плана.

Вика Колбасникова – гордость школы. Круглая отличница, при этом очень красива и не спесива, в меру скромна. Красота её не ослепительна, с первого взгляда даже не сразу заметна. Вика берёт обаянием, природным, а не выработанным.

Бедная Вика во всех школьных мероприятиях играет роль ездовой лошадки. Вечная Снегурочка, вечный конферансье, вечный массовик-затейник. Не было ни одного школьного праздника, где несчастная, замордованная девочка не выступала бы в роли ведущей. Видно было, насколько же её всё это достало: на Новом году она постоянно забывала реплики (мне, Деду Морозу, приходилось пропущенные Снегурочкой фразы говорить самому), а то, что помнила, произносила измученным голосом.

Вика писала работу для районного исторического конкурса – про дедушку-партизана (ваш покорный слуга набирал этот реферат на компьютере под Викину диктовку). Работа была выполнена под зорким контролем исторички Веры Николаевны, в соответствии с требованиями, которые предъявлялись проверочной комиссией. К биографическим сведениям о дедушке, составлявшим основу реферата, Вике пришлось присобачить вступление о зверствах «немецко-фашистских захватчиков» – оно было написано в стиле доперестроечных учебников, казённым языком, было переполнено пафосом.

Работа Вики, разумеется, заняла первое место. Провинция!

Оксана Коржина. Худая отличница. Лицо славяно-монгольского типа, конопатое, не слишком приятное. С ней я почти не общался, если не считать тех нескольких дней, когда я набирал для неё грандиознейшую экзаменационную работу о различных инфекциях. Узнал очень много о сифилисе, энцефалитных клещах и т. д.

Катя Обходова и Лена Кострец. Две подружки – не разлей вода. Первая – полненькая, с застенчивой улыбкой на круглом лице, вторая – стройная и смугленькая, когда улыбается, глаза превращаются в две круглые скобки.

Брат Кати, будучи в пьяном виде, долго допрашивал меня, что я могу сказать о его сестре, хорошо ли она учится, способная ли Катя и не тупая ли. Долго не мог от него отделаться. Сказать мне было нечего: вряд ли я смог бы составить о девочке какое-то мнение, видя её один час в неделю, а вне уроков я с ней почти не общался, как и с Леной. Мало что могу рассказать о них. У Кати есть компьютер, у Лены – шесть сестёр разного возраста. Катя неровно дышит к физруку, периодически пытается вытащить его на прогулку. (Вернувшись с одного из таких гуляний, Сергей Евгеньевич жаловался, что с Катей вообще не о чем поговорить.) Как-то раз Лена с Катей сыграли с физруком злую шутку: позвонили ему и сообщили, что он случайно запер их в спортзале. Сергей Евгеньевич, хоть он и понимал, что, скорее всего, это нездоровый юмор, для очистки совести был вынужден тащиться к спортзалу через весь посёлок и проверять.

А в предыдущем учебном году с пухленькой добродушной Катей случилась неприятная история. Её бывший парень заявился в школу пьяный и вызвал её с урока на крыльцо. Девочка вернулась вся в крови: парень молча ударил её кулаком в лицо и как ни в чём не бывало удалился.

Ещё две очень красивые девушки почти модельной внешности – Лариса и Надя. О них сказать могу совсем мало. Надя очень любит, а главное, умеет рисовать, участвует в оформительской группе. Однажды на уроке я указал ей на ошибку в слове FOREVER, которое она старательно выводила в тетради. «Я английского языка никогда не изучала», – холодно отвечала Надя. «Я вот, например, никогда не изучал японского языка. Но я и не пишу ничего по-японски!» – эту фразу я произнёс мысленно, понимая, что доказывать что-либо высокомерной красавице не имеет смысла.

С этим я не раз сталкивался: дети мало кого считают умнее себя, тем более, красивые старшеклассницы. Тем более, вряд ли я, которого большинство учеников считало чем-то, вроде ошибки природы, жуткого недоразумения, мог претендовать на уважение. В особенности, это касалось девятиклассниц, упорно не желавших признать превосходство моего интеллекта. «Что же, диплом о высшем образовании для вас – пустая бумажка?» – кротко интересовался я. «Подумаешь! Мы тоже когда-нибудь выучимся», – с величайшим презрением в голосе отвечали девчонки.

– Признайтесь честно: вы никогда не хотели работать учителем? – ни с того, ни с сего серьёзно спросила меня Надя во время одного урока.

– Даже никогда об этом не думал, – спокойно ответил я и продолжил лекцию.

В одиннадцатом очень серьёзные девушки. Рассмешить их довольно трудно, как показывает следующий эпизод.

На уроке информатики я вытирал доску сухой, пропитанной мелом тряпкой. Поднялась белая пыль. (Ненавижу пыль! Как-то раз один день проработал грузчиком цемента, потом целый месяц кашлял!)

Класс посоветовал мне надеть респиратор. «А может, противогаз?» – поинтересовался я. «Нет, это уж слишком…» Но я уже достал из шкафа противогаз, использовавшийся в качестве пособия на уроках ОБЖ, и надел его на голову. Стерев с доски, я с невозмутимейшим видом продолжил урок в противогазе. Девочки не менее бесстрастно попросили меня его снять, ибо ничего не слышно.

Что касается парней одиннадцатого класса, то добавить что-либо к сказанному в предыдущих главах трудно. Женя, Андрей, Алексей, Саша – отчаянные бездельники в школе и безотказные трудяги дома. Отъявленные хулиганы и любители «огненной воды» – но прилежно посещают в райцентре подготовительные курсы для поступления в профессиональные училища и временами совершают такие поступки, что впору растроганно заплакать. Когда эти парни насобирали по округе металлолома на десять тысяч и на полученные деньги купили для школы новейший музыкальный центр, я подумал, что многого не понимаю в этой жизни.

Металлолом… В окрестностях посёлка полно его месторождений. Остовы автомобилей в обочинах, сваи, торчащие из земли, оборванные провода. Много в посёлке и развалин, заколоченных домов, куда дети пролезают тайком, чтобы покурить без свидетелей. Наглухо забито и двухэтажное здание старого клуба. Подобное наблюдал я в любой деревне, куда меня заносило. Упадок и запустение властвуют надо всем…

С ребятами из одиннадцатого класса я иногда выбирался в лес за грибами и за клюквой. Леса вокруг посёлка, как ни крути, великолепные. Тем приятнее, что мне самому довелось участвовать в их посадке.

Старшие классы в качестве обязательной трудовой практики вывозили «на сосенки». Мы с физруком сопровождали их.

Посадка производится парами. Кто-то один делает в мягкой земле дыры с помощью меча – тяжеленной металлической дуры, состоящей из толстого прута и огромного наконечника, другой же втыкает в ямки саженцы и ногами заравнивает землю вокруг ствола крохотной сосенки.

В лесу у меня наступило то, что называется кислородным опьянением. В висках застучало, голова закружилось, весь организм был пропитан лесным воздухом, пропахшим хвоей. Физрук потом рассказывал мне, что один его друг, который долго жил в городе, а затем вернулся в сельскую местность, в первые дни вынужден был прибегать к такому методу: заводил мотор машины, вставал возле выхлопной трубы и вдыхал ядовитый дым. Иначе ему было не совладать с избытком кислорода…

Отдельно следует рассказать о грозе всей школы Алексее Коршунове, рослом, мускулистом, остроухом. Умевшем играть в шахматы, посещавшем атлетический кружок. Как-то раз во время какой-то школьной дискотеки он в нетрезвом виде забрёл в учительскую, дабы по-сыновьи погуторить с педагогами и ненавязчиво поучить их уму-разуму. (Бедные учительницы долго потом приходили в себя от шока.) А то разок пытался набить морду физруку (напоминаю: отлично подготовленному дзюдоисту), находясь у нас в гостях – и мигом скатился по ступенькам крыльца.

Тем удивительнее, что ни Алексей, ни кто-то другой из обитателей посёлка так ни разу и не попытался набить морду мне. То ли не за что было, то ли мараться никому не хотелось. А может, работал принцип: не пьёт – значит, не существует. Интересно, не считали ли меня, вдобавок ко всему, голубым? Действительно, не человек, а чёрт-те что: не пьёт, девок не домогается…

Принимали меня за гея, бывало дело. Могу вспомнить по меньшей мере один случай, случившийся со мной на пятом курсе.

В тот вечер пошли мы в мой любимый ночной клуб втроём: Андрей Сергеевич, его друг Крематор (парень своеобразной внешности, невысокий, лохматый, прыщавый до сплошной красноты) и подруга Алёна (несчастная красавица, много лет живущая с идеей самоубийства). Отправились пьянствовать и развратничать. Я поставил себе задачу: в целях мести за поруганную жизнь изменить моей тогдашней девушке Зое с первой встречной.

В клубе мы скоро остались вдвоём: Алёна познакомилась с интересным мужчиной, петербургским программистом Виктором, и куда-то отправилась вместе с ним. Я и Крематор продолжили веселье – обнявшись, скакали возле сцены и подпевали рок-группе, исполнявшей нашу любимую песенку «Теряю мою веру» из репертуара одной хорошей иностранной рок-группы. На мне были фиолетовая футболка с белыми пятнами и глупенькие пластмассовые очки от солнца.

Сцена в клубе низенькая – я постоянно ударялся коленями о её край, а когда подпрыгивал, то моя голова оказывалась на одном уровне с головой вокалиста, тридцатилетнего интеллигентного толстяка с аристократической бородкой.

Потом Крематор куда-то запропастился, я же долго танцевал один. Возле меня оказалась какая-то изящная дамочка, которую я принял в полумраке за студентку.

Довольно быстро мы стали танцевать вместе, а потом и целоваться. Её губы были мягкими, но жадными. Когда мы оказались за её столиком, я обнаружил, что Людмила (так она представилась), по меньшей мере лет на пять старше студенческого возраста. Ну и ладно, решил я.

«У меня есть много знакомых геев, – сказала она, хитро смеясь. – Ты, кажется, один из них?»

Я заверил, что нет. Она не поверила.

Дамочка была пьяна. Прыгала мне на шею, крича: «Андрюша, я тебя уже люблю!» Швыряла содержимым кошелька в не понравившегося ей таксиста (судя по дорогой одежде, кидаться деньгами – её обычное занятие). Мне пришлось одновременно собирать разбросанную наличность, извиняться перед водителем и унимать разошедшуюся женщину.

Спустя несколько часов Людмила вновь меня спросила: «Ну признайся, что тебе всё-таки больше нравятся мужчины?»

Учитывая, что в том момент мы лежали на кровати полностью раздетыми, эта фраза звучала довольно-таки абсурдно.

Оказалось, что Людмиле что-то в районе сорока, она сохранила отличную форму благодаря тому, что в юности занималась гимнастикой. В настоящее время она жила в квартире своего дедушки и судилась с мужем-американцем, который не давал ей развод и собирался оставить за собой права на их одиннадцатилетнюю дочь.

Пока Людмила спала, стилибонил у неё сто рублей мелочью. Вечером того же дня купил на эти деньги розу для Зои.

Мы с моей подружкой отправились на концерт, проходивший на открытом воздухе. Зоя вела себя как обычно: несла чушь, придиралась к каждому моему слову, говорила гадости – мне же было так хорошо, что я ничего этого просто не слышал. Только ухмылялся.

Провал во времени

А вот бросить бы всю эту педагогику и вернуться назад в какой-нибудь из тех счастливых дней, в те времена, когда я и думать не думал ни про какую сельскую школу.

Пожалуй, первым делом я отправился бы в январь 99-го года. Вот я опять стою в просторном коридоре Центра Работы С Одарёнными Детьми, или как он там назывался. Здесь сейчас начнётся олимпиада по русскому языку. На мне чёрная водолазка, того же цвета брюки и серый джемпер. Я отлично вписываюсь в толпу готовящихся к соревнованию ботанов – точнее, ботанок. Парней смог бы сосчитать по пальцам даже тот, у кого всего одна рука. Но независимо от пола участники олимпиады – люди, крепко изуродованные учёбой. Впрочем, далеко не все. Сейчас рядом со мной симпатичная девушка, её зовут Аня. Она сама подошла ко мне, стала задавать вопросы: нас обоих не оказалось в списке участников, и мы, товарищи по несчастью, разговорились. Девчонка была худенькой, стриженой и одетой под мальчика, лицо чуть розовое, голос чуть хриплый.

Это был первый случай моей жизни, когда я беседовал с девушкой не для того, чтобы попросить ручку или узнать, что задали на дом. Я в те времена и не думал, что симпатичная девчонка может вот так запросто подойти ко мне и заговорить – прямо как с нормальным.

Когда всё-таки принесли полные списки участников, мы с ней вовсю обсуждали поэзию.

– Есенин такой пошляк! – доказывала Аня.

– Еще какой. Читала поэму «Страна негодяев»? Зря, неплохая вещь. Но у него там такие перлы…

 
А я, если б был мандарин,
То повесил бы тебя, Литза Хун,
За… такое место,
Которое вслух не называется!
 

Нас загнали в зал для торжественной церемонии открытия.

– Можешь сесть со мной… – начала было Аня, но я уже сел, не дожидаясь разрешения.

На сцену вышли какие-то важные личности, сели за длинный стол и завели вступительные речи. Я не слушал.

– Я русский рок терпеть не могу, – говорил я таким громким шепотом, что сидящие вокруг оглядывались. – Вообще, русскоязычную музыку не перевариваю. Знаешь, какая у меня любимая русская группа? «Парк Горького»! У них все песни на английском!

И тут краем уха уловил в словах важных личностей нечто, заслуживающее внимания.

– Ты слышала? Он сказал, что первые три места – это поступление в университет!

– А ты что, не знал?

– Серьезно: не знал. Даже представить не мог. Слушай, занять бы хоть третье место!

Меня бы в тот день! Аня не ушла бы живой. Как минимум, содрал бы с неё номер телефона и договорился о новой встрече. И вёл бы себя по-другому. Хотя действовал я, в целом, правильно: весь день забалтывал Аню разной ерундой, после олимпиады составил ей компанию в буфете (всем участникам олимпиады был положен обед для подкрепления истощённых сил), проехался с девушкой на автобусе – и всё на этом.

Когда прощались, я хотел взять у неё телефон. Спрашивать в лоб было, как показалось мне, неудобно, и я задал такой вопрос:

– Что, Ань, неужели мы больше никогда не встретимся?

– Ну, кто знает. Может и встретимся когда-нибудь…

– Понятно, – кивнул я. – Пока.

Я повернулся и зашагал, не оглядываясь.

– Пока-пока, – ответила она.

Больше я её никогда не видел.

Почему же я так и не спросил номера телефона? Понятия не имею. Скорее всего, потому, что я был доволен и тем немногим, что случилось – хотя ничего особенного и не было. Так мало надо было мне для счастья.

Я бы вернулся в тот день. А что олимпиада? Написал с полпинка, как говорят невоспитанные люди. Одно из одиннадцати заданий было творческим: написать текст о матрёшке в трёх стилях: художественном, публицистическом и официально-деловом. Развернулся от души – я бы даже сказал, оторвался по полной. Мне-то, конечно, плевать было на все олимпиады. Заранее посмеиваясь над теми, кто будет читать мою работу, сочинил я рассказик:

Художественный стиль

По ночному Нью-Йорку бежал человек. Он несся так, словно его преследовала стая волков. Кто знает, возможно для беглеца такая ситуация была бы гораздо предпочтительнее, ведь за ним ехал на малой скорости лимузин Гуго Фрателли, гангстера, наводившего ужас на весь город. Из окна лимузина высовывался сам Фрателли и короткими очередями стрелял из автомата системы «томпсон», целясь по ногам бегущего.

– Босс, а что нам собственно нужно от этого малого? – шофера Сэнди никогда не посвящали в дела банды.

– Этот мошенник стащил мою любимую вещь. – процедил сквозь зубы Фрателли, перезаряжая оружие. – Матрешку. Это такая русская кукла.

– Вы играете в куклы, босс? – расхохотался Сэнди и тут же умолк под свирепым взглядом хозяина.

«Кажется, сегодня придется избавиться от двоих», – подумал Фрателли.

Такая вот историйка. В другом тексте я спародировал стиль оппозиционных газет:

Публицистический стиль

Знаете ли вы, товарищи, какие игрушки предпочитает наше подрастающее поколение? Жестоких роботов? Уродливых ниндзя-черепах? Прочих ущербных созданий?

Нет! Малыши по-прежнему без ума от русской красавицы матрешки.

Так почему же витрины наших игрушечных магазинов ощериваются сотнями клыков? Почему вместо матрешек, которых с любовью выточили из дерева наши мастера, мы видим чудовищ, отштампованных за рубежом из отходов производства? Товарищи, разве вы не видите, что это Запад с помощью пластмассовых уродцев пытается духовно закабалить наших детей, чтобы превратить нашу Родину в свой сырьевой придаток? Опомнитесь, товарищи!

Н. Медведева, пенсионерка.

Для любопытствующих приведу и последний из трёх текстов, хотя он далеко не такой смешной. Да и не знаю я точно, в каком году в Россию привезли японский прообраз матрёшки. Написал от балды.

Официально-деловой стиль

Так называемая «матрешка», будучи завезенной из Японии в 1893 году, быстро приобрела популярность, что способствовало ее распространению на территории страны. Сохранились имена первых мастеров-матрешечников: Ф.И. Карусельников (1874–1916), Е.В. Головатый (1856–1902), О.П. Кривозуб (1869–1937). В то время матрешки изготовлялись кустарным способом и в крайне ограниченном количестве. Современная же игрушечная промышленность за год изготовляет до 2000000 матрешек, предназначенных как для продажи внутри страны, так и для экспорта. Не вызывает сомнения тот факт, что матрешка является одной из самых любимых детских игрушек во всем мире.

Как ни странно, прокатило. (Третье место, всё-таки.) Теперь я знаю, что отсутствие знаний можно компенсировать избытком фантазии – как раз её-то и недостаёт всем этим зубрилам.

Тот день стал историческим: ведь благодаря нему я поступил на филфак и через пять лет заимел себе синюю бумажку, где была указана моя специальность: филолог, преподаватель.

Куда же отправиться после олимпиады? Пусть будет март 2002-го. Первый концерт нашей рок-группы, первая настоящая любовь.

Как знакомятся филологи? Перебирайте все возможные способы – всё равно не догадаетесь. А теперь внимание, правильный ответ: через переписку на партах. Студенты горазды на вандализм, филологи же – особенно. Я так и вовсе строчил разную похабщину – и получал возмущённые отзывы, на которые отвечал с сарказмом. Так слово за слово и исписали мы с Асей (она подписывалась псевдонимом Крапива) несколько столов, потом стали оставлять друг другу письма на доске объявлений, затем стали перезваниваться и наконец, встретились. Нет, я бы не вернулся в день второй встречи, которая как-то сама собой перетекла в первое свидание – пожалуй, только испортил бы всё на фиг. Слишком уж спонтанно и искренне произошёл тот нечаянный первый поцелуй, такого не повторишь. Мы стояли на остановке, ждали автобуса. Было холодно. Ася начала мяукать, дабы развлечь нас обоих. Я стал мяукать в ответ.

– Хороший киска, – сказала она и почесала меня за ухом. Я, повинуясь какому-то непонятному рефлексу, ткнулся губами в её лицо. Как выяснилось, она только этого и ждала.

Ладно, хватит об этом. Все первые свидания похожи.

Почему же я выбираю именно тот день, когда состоялся концерт нашей группы? А вот почему: Ася, которая жила в том же городе, что и я, очень захотела прийти. Я же отговорил: оставил для неё на доске объявлений факультета (девушка училась на вечернем отделении) сообщение: на «Талант» не приходи, там будет позорище.

И ошибся. Как я ошибся! На концерт сбрелось много местных панков, и когда мы засандалили первую песенку, в зале начали прыгать зрители и летать скамьи. Публика прониклась нашей музыкой и пошла в отрыв.

– Эй, фанаты! – крикнул наш так называемый худрук Семён Николаевич (его обращение очень порадовало нас, выступавших впервые). – Успокоились быстро, а то сейчас прекратим концерт!

Текст той песни я сочинил на лекциях по языкознанию. В нём рассказывалось о футуристических гонках на выживание, какие обычно бывают в японских мультиках.

Эльф, он же Виктор пел:

 
В темноте несутся мощные болиды,
Словно стая полоумных светляков,
Растекается горелая резина
Чёрной лентой позади моих врагов.
 

Здесь подключался я:

 
А мои пулемёты жаждут какой-нибудь цели,
И ракеты уже готовы сорваться с турели.
 

Припев – на два голоса:

 
Растекается по телу
Вязкое тепло.
Я всё ближе, ближе к цели –
Выживу назло.
Голова моя цела:
Больше не болит.
Вдоль по трассе, как стрела,
Мчится мой болид.
 

Я тянул:

 
Вахэ-э-э-э-э-э-э-эй…
 

И на две глотки:

 
Вау!!!
 

И в том же духе дальше. Такая вот смешная и ни на что не претендующая песенка. Но непритязательному провинциальному народцу когда-то нравилось.

На сцене я был в чёрных рваных джинсах и серой футболке, на правом запястье – кожаный браслет, сплетённый и подаренный Асей.

– Не стой, как идиот, – шепнул мне Эльф в промежутке между куплетами. Балбес Андрей Сергеевич послушно принялся скакать по сцене и немедленно вышиб у гитариста Длинного, он же Стас, шнур из инструмента, но Длинный быстро отыскал шнур, воткнул на место и вновь принялся играть, мгновенно сориентировавшись. Со стороны могло показаться, что это сделано нарочно.

Петь я и тогда не умел, и сейчас не научился – потому, попади я в тот день, смог бы исполнить свою партию с тем же результатом, что и в первый раз. Главное – иметь рядом ещё одного вокалиста и подстраиваться под его пение, а также непрерывно перемещаться по сцене, махать руками-ногами и вилять задницей.

Сыграв две песни, в том числе и ту самую «Чейси Лейн», мы отправились за город, в луга отмечать событие и поздравлять друг друга. Гитарист был единственным, кто привёл с собой девушку – и обнимался с ней весь вечер. Я же скучал по Асе и, за неимением лучшего, тискал Ваню, он же Франкенштейн – басиста с наклонностями трансвестита. Пьянка происходила на берегу озера, в пятнадцати минутах ходьбы от нашего городка. Тающий снег весело поблёскивал на весеннем солнце. Барабанщик Борис, он же Хром, орал: я самый великий ударник в мире! И не его одного, а всех нас переполняло самое настоящее счастье. Жизнь вдруг стала приторно сладкой, как гора мороженого. Ничего сложного: сиди рядом да жри ложкой, пока не лопнешь.

По очереди выпили за всех участников группы, а я, как единственный трезвый, ближе к ночи отправился в город за добавкой. По дороге слышал разборку непримиримых врагов, которые столкнулись после концерта – малолетних панков и малолетних рэпперов: встав друг против друга двумя толпами, салаги перекрикивались обидными речёвками. Вот бы все разборки протекали в такой форме!

Пришла бы моя первая любовь на тот концерт – глядишь, второй и не случилось бы. Всё возможно.

Куда же отправиться дальше, в какой момент? Особенно и некуда. Беда в том, что дни моей жизни до начала работы в школе удивительно однообразны. Не событиями, а общим настроением. Общался ли я с друзьями (набор которых менялся каждый год), проводил ли время с девушкой (они тоже, как правило, не задерживались возле меня надолго), слонялся ли в одиночестве (что бывало чаще всего) – мне было грустно. Но не до боли, а так, слегка. Обстоятельства меняются, люди приходят и уходят – печаль остаётся. А счастье – не в каких-то сладостных моментах, которые мелькают и пропадают, оно – в непрерывном движении навстречу неизвестному.