Текст книги "Судьба нерезидента"

Но в то время, в 1985 году, в Багдаде, мне было не до того, чтобы додумывать до конца, что означают на практике перемены, происходящие в моем мировоззрении. Надо было заботиться о другом – как уцелеть.

В Ирак я все-таки вернулся, так ничего и не придумав, и уже в аэропорту и по дороге домой оглядывался, ждал неприятностей. Приехал в корпункт, и там меня осенило. У меня было несколько подчиненных, дежуривших по очереди в аппаратной, в том числе одна очень милая, остроумная, ироничная женщина – нам с женой она чрезвычайно нравилась. До сих пор у нас в ходу некоторые ее забавные выражения. Например: «Пришел с работы и говорит слова…» Муж, тот самый «слова говорящий», у нее был мудрый, опытный, много про всё в советской системе знающий. И вовсе не злой и уж точно не самый оголтелый карьерист, да и не ортодокс тупой. В отчаянии я решил ему довериться. И он отреагировал точно так, как я и надеялся. Одобрил мое решение ни в коем случае не информировать посольство, признав, что это чревато. И дал единственно верный совет – я даже удивился, как это мне самому в голову не пришло. Правда, взял с меня слово, что я никому и никогда не раскрою, от кого я такой совет получил. Ведь по всем правилам и инструкциям он должен был бы сообщить о таком моем серьезном проступке «куда следует». Но не стал делать этого, тем самым совершив серьезный должностной проступок. В общем, понимаете, почему я решил и сегодня не называть его имени. Но остаюсь ему благодарен. Совет тот, видимо, отсрочил час расплаты, а значит, и дал шанс уцелеть.

На следующее же утро я помчался в министерство информации и попросился на прием к министру – важному баасисту Латифу Насифу аль-Джасему. Обычно встречи надо было ждать очень долго – неделями, а то и месяцами. На этот же раз я был принят буквально через пару дней, правда, в последний момент место министра занял его заместитель, о котором говорили, что он на самом деле генерал иракской разведки. И заместитель этот производил впечатление куда более лощеного деятеля, чем его босс – чрезвычайно надутый от сознания собственной важности, но, в общем-то, простоватый, неотесанный тип. Настоящий баасист, одним словом… К тому же заместитель министра очень неплохо говорил по-английски, что меня тоже устраивало, поскольку, волнуясь, я делал по-арабски многовато ошибок, иногда мучительно подыскивал слова. А при разговоре на столь деликатную тему мог, чего доброго, и не уловить каких-нибудь важных нюансов в речи министра, никакими иностранными языками, естественно, не владевшего.

Предполагаемый генерал принял меня радушно, с улыбкой, усадил в кресло напротив своего стола, угостил, как принято, чаем. После обмена дежурными приветствиями я взял быка за рога. Знаком ли господин заместитель министра с неким открытым письмом, направленным в мой адрес американской журналисткой Ритой Фрирен? Наверно, мой собеседник и на самом деле был опытным и талантливым разведчиком, по крайней мере он так натурально изобразил удивление и недоумение, так естественно переспрашивал, хмыкал, так убедительно хмурился, прося повторить имя журналистки, – ну просто артист да и только. Это было так здорово сыграно, что я почти готов был ему поверить, допустить, что он не в курсе. Хотя понятно было, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Нет, он впервые слышит о чем-либо подобном, заверял он меня. А в чем дело?

Я протянул ему злополучное письмо – это было очень странное ощущение, точно я себя сам отдаю на заклание.

Он читал, а я произносил заранее заготовленную с помощью мудрого советчика речь. О враждебных происках американского империализма. О том, что враги мечтают поссорить Ирак с Советским Союзом. Ну и, само собой, гневно опроверг все «инсинуации» Фрирен, решительно утверждал, что ничего подобного про дружественный Ирак не говорил и говорить не мог, какая наглая, вопиющая ложь! А сам будто слушал себя со стороны, как это я ловко закручиваю. Вот ведь, думал, прекрасно, оказывается, могу врать, когда по-настоящему приспичит. Когда жареный петух клюнет со всей силы в дурную голову. Когда речь о жизни и смерти идет. Вру и не краснею, очень вдохновенно излагаю.

А генерал все кивал головой и поддакивал. Ни тени сомнения не мелькало в его широко открытых, доверчивых глазах. В нужных местах он то хмурился, разделяя мое праведное возмущение враждебными происками, то поощрял улыбкой, излучая дружественность и доверие.

«Конечно, мы вам верим», – сказал, подводя итог беседы, генерал. – Работайте спокойно».

А я его душевно благодарил.

Кто кого обманул: он меня или я его? А никто никого. Все остались при своих. Но необходимая церемония была соблюдена.

Так в чем же был смысл этой сцены? Его можно выразить одной очень простой детсадовской фразой: «Я бо-льше не бу-ду!» Вот что фактически мной было сказано. Вопрос был: поверят ли мне? И если даже поверят, то не посчитают ли, что, несмотря на заверения, преступление не должно остаться без наказания?

Преисполненный надежды, я распрощался с любезным генералом и почти уже покинул его кабинет, уже и дверь приоткрыл, когда он остановил меня на пороге. «Мой вам совет, господин Остальский, если позволите… Будьте осторожнее с американскими журналистками».

«Ну конечно же, я сделаю выводы!» – ответил я и попрощался уже окончательно. А потом шел по министерству и думал: кого генерал имел в виду? Риту Фрирен? Или Илэйн Шиолино?

Однозначный ответ на этот вопрос я получу через несколько недель, когда после тяжелейшей автокатастрофы буду валяться в гипсе дома, лихорадочно пытаясь организовать свой срочный и окончательный отъезд из Ирака. И вдруг во всех газетах, на первой полосе, сообщение о прибытии в Багдад выдающейся американской журналистки Риты Фрирен, удостоенной личной аудиенции самим Саддамом Хусейном. Видно было, что ее деятельность чрезвычайно высоко оценена. Но в таком случае, думал я, борясь с болезненным полубредом, в таком случае… Получается, что она не на ЦРУ работала? Или и на тех, и на других, а может, и на третьих? До сих пор не могу дать однозначного ответа на этот вопрос.

Автокатастрофа произошла так. Рано утром в выходной день в корпункте раздался телефонный звонок. Звонил неизвестный мне человек якобы из министерства информации. Сообщил, что буквально через полчаса с военного аэродрома под Багдадом вылетит самолет, который доставит журналистов на фронт, где произошли чрезвычайные, сенсационные события. Но только надо поторопиться, потому что ждать никого не будут. Я позвонил проживавшему в одной минуте езды от меня корреспонденту ТАНЮГ, тот предложил захватить меня по дороге. За рулем, правда, оказался его приятель, кажется, тот у него ночевал. Но примчались они действительно мгновенно, и мы тут же двинулись дальше. Выскочили на пустую, по случаю выходного, набережную. Река Тигр была слева от нас, дома – справа. Развили бешеную скорость – 130 км в час или больше. И вдруг из-за какого-то строения, из незаметного переулочка, выкатилась задом, перегородив нам дорогу, машина – такси. Вот как, оказывается, это делается, успел подумать я прежде чем отключиться.

Водитель такси, кажется, успел выскочить из машины. Или же там его вообще не было.

Впрочем, я мало что понимал: столкновение было такой силы, что переднее сиденье – то, что рядом с шофером, и за которым я сидел, – вырвало из пола с корнем и прижало вместе со мной к потолку. Но это, возможно, и спасло меня. Сломав плечо, сиденье, тем не менее, не дало мне вылететь через переднее стекло и даже закрыло, как щитом, от других предметов и осколков. Я потерял сознание, а когда пришел в себя, то оказался почти между небом и землей, плотно прижатым все к тому же потолку автомобиля.

То есть чудо практически.

Чьи-то сильные руки пытались вытащить меня из автомобиля, но на это ушло довольно много времени. Сколько – я не знаю, так как несколько раз отключался. Сломанное плечо и ушибленная грудная клетка болели невыносимо. Мир плыл вокруг. Наконец, разломав сиденье, спасатели смогли меня вызволить. Занимались этим два угрюмых молодых человека в штатском, но с военной выправкой.

Полиции почему-то не было. Обычная толпа зевак тоже не собралась – так, три-четыре человека, не знаю, случайных ли.

Я все же успел разглядеть, что осталось от машины, в которой мы ехали. Вся передняя часть, где капот и мотор, была разбита, не совсем в лепешку, но почти. Превратилась в плотно сжатую гармошку. Самое поразительное, что оба моих спутника тоже уцелели, отделавшись какими-то ушибами и порезами, чего я никак не ожидал и до сих пор не понимаю, как это могло так получиться. Два вытащивших меня молодца засунули мое не совсем бездыханное, но не способное к самостоятельным движениям тело в свой автомобиль и куда-то повезли. Ну все, сейчас добьют и в Тигр выбросят, думал я, но в странном своем положении даже испугаться как следует был не в состоянии. И тут вдруг увидел в той же машине, рядом с собой, корреспондента ТАНЮГ – раненого, всего в крови, но вполне живого. «Нас везут в больницу», – сообщил мне он. Это давало надежду: может, не решатся все же сразу двоих кончать?

И действительно, привезли в больницу, оказали первую помощь, перебинтовали, сделали рентгеновские снимки. Обслуживали нас вне очереди, как ВИПов. Оба наших спасителя скромно сидели, ждали в сторонке. А по завершении процедур молча развезли по домам.

Что это было? Попытка убийства? В пользу этой версии говорил тот факт, что полет на фронт с военного аэродрома отменили. Не было никакого полета! Якобы потому, что почти никто из журналистов вовремя туда не добрался. Кого – то вроде обзванивали, другие же говорили потом, что никакого звонка не получали.

Но если это было покушение, то в таком случае почему не довели затеянное до конца? Или засомневались, увидев, что, кроме меня, неожиданно в эту историю попали еще и два югослава? Или вообще, хотели попугать, а не убить? Этакое совсем уж последнее предупреждение?

До сих пор у меня нет ответов на эти вопросы, а есть одни лишь гипотезы. В любом случае из прослушки они должны были знать, что после катастрофы я начал принимать все меры для того, чтобы как можно скорее, под предлогом необходимости долечиться на родине, исчезнуть из Ирака навсегда. Возможно, такой поворот событий их устроил. Но кого именно – их?

В Ираке в то время действовали восемь (некоторые считали, что гораздо больше) специальных служб. Они соперничали между собой. Боролись за ухо и благосклонность Саддама и множество других фракций и центров власти. У них могли быть разные мнения относительно того, как со мной следует поступить. В условиях диктатуры у вождя не до всего доходят руки. Ну а без его окончательной отмашки спецслужбы часто не решаются действовать, особенно если речь идет о заметном действующем лице, корреспонденте официального агентства из дружественного вроде как государства. (Не забывайте, это не московская и не лондонская ситуация была, постоянных корреспондентов в Багдаде можно было пересчитать по пальцам одной руки – мы были «штучным товаром».) Можно предположить и вариант в стиле уже цитировавшегося в этой книге английского короля. Тот сказал: «Кто избавит меня от этого беспокойного попа?» И слишком усердные придворные поняли это как указание убить Томаса Бекета. И Саддам мог произнести что-нибудь в этом же духе: «Кто наконец поставит на место этого щенка?» Руководитель одной спецслужбы мог понять это как приказ на ликвидацию, другой – так, что достаточно напугать или провести другие «профилактические» меры.

Я вот почти уверен: спасавшие и отвозившие меня в больницу, так трогательно обо мне позаботившиеся молодцы были из обыкновенной наружки, которая не должна была быть в курсе планов какого-нибудь отдела «мокрых дел». Коллеги этих филеров несколько раз и раньше вступали со мной в контакт. Один раз пришли на помощь, когда я заблудился по дороге на строительство электростанции в городе Хадита, расположенного в 240 км к северо-западу от Багдада. Надоело им ездить за мной кругами, наверно. Решили вмешаться и показать дорогу.

Но это все гадание на кофейной гуще, конечно. Действия таких совершенно непрозрачных, выстроенных в жесткую вертикаль государственных машин часто кажутся находящимся снаружи совершенно необъяснимыми. Это их свойство. Впрочем, и для тех, кто внутри, тоже далеко не все ясно и понятно. Говорили, что всемогущий глава Мухабарата Барзан ат-Тикрити, близкий родственник Саддама и его доверенное лицо на протяжении многих лет, был примерно в то же самое время, когда происходили описываемые события, вдруг уволен в одночасье и отправлен на дипломатическую работу, в почетную ссылку, и якобы сам не понял за что. Говорили, что он тоже терялся в догадках, хотя и предполагал, что за этим стоят интриги старшего сына Саддама по имени Удэй. Тот еще был тип, убийца с бешеным норовом и бешеными в ярости глазами, а в ярость он легко впадал по малейшему поводу. Слуг своих, чем-то не угодивших, мог запросто пристрелить на месте. А что такого? Принц же… Но парадоксальным образом его возвышение, возможно, спасло Субхи, ведь какими-то неисповедимыми путями, через родственников каких-то, что ли, друг мой сумел к нему пристроиться, заручиться его покровительством. Оно вовсе не было абсолютным, капризный «принц» мог в любой момент сменить милость на гнев, отношения с ним означали дополнительный и постоянный стресс. Субхи нас познакомил, Удэй, точно стремясь опровергнуть свою зловещую репутацию, был со мной сама любезность, тряс руку, шутил, расспрашивал про советские спортивные достижения – он же возглавлял Иракский олимпийский комитет. А у меня при разговоре с ним мороз по коже бежал.

Так что не исключаю я и такого поворота событий: Субхи, который был невероятно встревожен произошедшим со мной, мог кинуться к Удэю и попросить о заступничестве. Сказать: «Помнишь, я знакомил тебя с русским корреспондентом, он тебе еще понравился? Та к вот, у него какие-то мутные неприятности, в автокатастрофу странную попал… С рукой что-то не то, гипс плохо наложили, температура, лихорадка, чуть ли не гангрена начинается…»

Дикое довольно предположение, но оно могло бы объяснить следующее развитие событий: как с неба свалился иракский хирург, который согласился меня лечить. Субхи шепнул на ухо: «Это личный врач Саддама, пользует всю его семью». Когда я напрямую спросил потом у врача, так ли это, тот ушел от ответа. Но в другой раз я увидел у него на столе громоздкий радиотелефон, редкое и чрезвычайно дорогое по тем временам устройство. Врач заметил мой взгляд и сказал: «Извините, я не имею права выключить этот аппарат ни на секунду, ни днем, ни ночью. Иначе меня посадят в тюрьму». Так что похоже было на правду. И главное: врач оказался просто великолепный, спас мне руку, которую чуть не загубили советские эскулапы, неудачно наложившие гипс, – ведь всем было известно: за границу в СССР посылали далеко не лучших, но обязательно блатных врачей.

Вспоминая сегодня то странное время и страну, которые так много определили в моей жизни, я точно опять заново все это переживаю – острое и крайне неприятное ощущение. Меня тяготит, что я не могу ответить на оставшиеся без ответов вопросы. И чего только не приходит в голову! Иногда, в бессонную ночь, является вдруг откуда-то из тьмы адвокат дьявола и говорит: «А может, ты всё неправильно понял? Вообще, совсем неправильно? Что, если всё обстоит ровным счетом наоборот? Что, если не подстраивал тебе никто автокатастрофы, ты в нее угодил по глупой случайности. И это Саддам (ну не напрямую, положим, через помощника какого-нибудь) милостиво прислал тебе своего врача? Или тот генерал разведки обаятельный, который из себя заместителя министра информации изображал, о тебе позаботился? Что, если вся история с Ритой Фрирен тоже тобой неправильно понята и иракцы использовали ее, чтобы так тебя образумить, дать по рукам, попугать слегка и, убедившись, что ты усвоил урок, никаких претензий к тебе не имели?» И наконец самый обескураживающий, сбивающий с ног, чудовищный вопрос, который адвокат дьявола бережет напоследок: «А что, если твой любимейший Субхи был всего лишь марионеткой в руках Мухабарата, что, если в этой игре был только один нелепый, наивный игрок, которым манипулировали, вертели как хотели, – и это был ты? И не было никаких ужасов, в которые ты так легко верил. И жену Субхи никто не собирался насиловать. А просто пугнули слегка человека, ну, может съездили пару раз по физиономии, денег предложили – и он на все согласился. Стал опаснейшим провокатором. И правильно тебя посольство предупреждало, чтобы держался от него подальше, а ты, дурак, не послушался и из-за этого чуть не сгинул».

Но приходит утро, и трезвым умом понимаю, что вероятность правоты адвоката дьявола крайне невелика. Крайне. Концы с концами в его теории не сходятся. Но ужас в том, что полностью я и эту омерзительную теорию исключить не могу. Какие-то маленькие, подленькие проценты вероятности остаются.

Под конец существования саддамовского режима влияние Удэя пошло вниз: отец уже не вполне доверял ему, и этим немедленно начали пользоваться враги «кронпринца». Не доверял, кстати, зря – тот один из немногих остался ему не только верен до самого конца, но и погиб в бою, бился с американцами до последнего патрона, в то время как сам Саддам прятался в какой-то вонючей норе. Но Субхи уже некому было защитить, его арестовали, бросили в тюрьму Абу-Грейб, где пытали, в раже проломили череп. От чего с ним случился обширный инфаркт. Но Субхи каким-то чудом выжил, ему сделали трепанацию и сердце кое-как подлатали. Уже после падения баасистов он приезжал в гости в Англию, ночевал у меня дома. Я был рад его видеть живым, но передо мной стоял совсем уже другой человек. Овощ не овощ, но длительный и сколь-либо сложный разговор поддерживать он уже был не в состоянии. Предупредил, что спать может только при очень ярком электрическом освещении. Пожаловался, что новые власти считают его баасистским агентом, но не арестовывают и в суд не тащат, потому что никаких доказательств у них нет. Но попал под неофициальную люстрацию – не дают никуда на работу устроиться. Если бы не поддержка детей, то хоть умирай с голоду.

Он пытался переехать в Иорданию, но жить там было тоже не на что, вернулся в Ирак, и там я его след потерял. Знакомые – правда, не близкие – утверждают, что Субх и умер от второго инфаркта. Не знаю, насколько этой информации можно доверять. Если все так, то это не самая плохая смерть. Для иракца в нулевые годы – тем более. Можно сказать, повезло человеку. Но грустно, грустно, грустно.

И вообще вот мы говорим: какой жуткий исторический жребий достался России и ее народу. А какой же ужас выпал на долю Междуречья, какие миллионы гектолитров крови пропитали эту легендарную землю со времен древности. А во второй половине XX века – все прелести режима Саддама, травившего химией собственных граждан и иранцев во время восьмилетней войны, уничтожавший то тех, то других, то шиитов, то курдов, то коммунистов, то собственных «неправильных» баасистов. Потом – неудавшаяся аннексия Кувейта и «Буря в пустыне». Затем американское вторжение, новая война, а вслед за тем – многолетняя суннитско-шиитская, тоже невероятно кровавая, междоусобица. Хоть один день выдавался в последние годы – да что там годы – за десятилетия – без взрывов и выстрелов и убийств? Не уверен.

Загадкой без отгадки остался и еще один важный персонаж моей иракской драмы. Я долго колебался – писать ли здесь о нем? Вернее, о ней. Потому что это была женщина, причем красивая, моя femme fatale, роковой соблазн. Решил: напишу, но по имени называть не буду – такой вот компромисс. Те м более что она, кажется, жива и здорова и обитает где-то в Северной Америке.

В романе «Боги Багдада», в основу которого легли те же реальные события, всё, как и полагается, приукрашено и преувеличено, всё еще более драматично преподнесено. В нем женщина та выведена под именем Катаржина, и там она совсем уж ослепительна, невыносимо прекрасна и привлекательна. Мужики всех возрастов и национальностей штабелями валятся ей под ноги. Но и прототип ее в реальной жизни был хорош. Может, и не ослепительна, но мила и чрезвычайно сексапильна. Поэтому продолжу называть ее Катей, я уж и привык. В романе она полька, а в жизни… Ну, не важно, из Восточной Европы – это точно, из так называемых стран «победившего», а теперь уже и проигравшего, социализма. (Помните анекдот про брежневские «сосиски»?)

В «Богах Багдада» я для большего драматизма объединил, слил в один образ двух совершенно разных женщин: подлую Риту Фрирен и эту самую условную Катю, что, конечно, некрасиво с моей стороны, но автор – господь бог для персонажей, что хочет, то и воротит. В романе Катаржина мстит главному герою (моему альтер эго), отправляя известный вам уже текст письма-доноса в иракское министерство информации, порождая цепочку роковых событий. Страшная, жестокая, но, по крайней мере, психологически понятная акция – ведь, по пословице, сам дьявол не знает такой ярости, как отвергнутая женщина. В реальности Рита Фрирен руководствовалась, подозреваю, куда более низкими и примитивными мотивами. И за что ей было мне мстить? Мы едва знакомы были. А вот реальная «Катя» имела, возможно, некоторые основания на меня обижаться (а может быть, наоборот, я на нее), но все же никакой подлости мне не сделала. Хотя…

Эх, вот это «хотя». Эта паранойя. Но как можно было в Ираке 80-х не стать параноиком?