Текст книги "Тропа снов"

***

Когда космобиолог не вернулся на корабль через час, капитан начал бить тревогу. Он попытался связаться с челноком, но ответа не получил. Тогда к астероиду отправились техник Шивер и экспедиционный физик Радж. Они, разумеется, воспользовались запасным челноком. Пока Волгин напряженно следил за их отлетом сквозь выпуклый круг иллюминатора, он явственно ощущал на своей спине обвиняющий взгляд Лины. «Зачем, зачем ты отпустил его одного, если видел, что Мортимер не в себе?» Волгин и сам уже пожалел о своем приказе, но ведь не могли же они ослушаться Кодекса?!

Через некоторое время вернулась спасательная экспедиция. По их лицам Волгин сразу понял, что хороших новостей можно не ждать. Действительно, они нашли Мортимера, однако тот был мертв. Шивер рассказал, что от челнока цепочка следов уводила к неглубокой расселине, в конце которой виднелся вход в подземелье. Они прошли по темному тоннелю и вышли в пещеру, где и обнаружили труп космобиолога. Относительно того, чем была вызвана смерть, вопросов у спасателей не возникло – по какой-то неведомой причине Мортимер стащил с себя шлем. Пещера, в которой его обнаружили, была совершенно пуста, и спасатели не знали, зачем он вообще туда забрался.

Стиснув зубы, Волгин смотрел на тело погибшего товарища, в какой-то степени ощущая себя виновным в его смерти. Впрочем, главная вина лежала на зловещей книге, к коей так привязался Мортимер. Должно быть, мрачные древние образы погрузили ученого в депрессию, которая со временем вылилась в этот бессмысленный акт суицида…

Картина происшествия казалась капитану очевидной лишь до того момента, когда они разжали правую руку Мортимера и обнаружили на его ладони маленький зеленоватый плод диковинного вида, излучающий еле заметное сияние. Откуда он появился, так никто и не узнал.

Могильные гоблины

Состояние, в котором я пребывал в те дни, никак нельзя было назвать нормальным, но причиной затяжной депрессии явилась отнюдь не смерть сестры. Все началось намного раньше, с долгой череды творческих неудач. Построить музыкальную карьеру оказалось сложнее, чем я предполагал, так как, несмотря на все усилия, вкладываемые мною в процесс сочинительства, фанфары не спешили вострубить о моем успехе. Слава, о которой я безостановочно грезил на протяжении двух долгих лет, оставалась столь же далекой, как и в самом начале пути, словно тающий мираж на горизонте. Мне никак не удавалось ухватить переменчивые интересы массового слушателя. Стало ясно, что незамысловатая популярная музыка – явление далеко не столь примитивное, каковым его многие почитают, и это открытие для меня самого явилось подлинным откровением. Раздавленный неудачами, я предавался невеселым размышлениям о будущем, периодически уходя в запой. А потом погибла моя Клара. Трагическую новость донес до меня дядя, ныне единственный родственник, оставшийся у меня в этом мире. Дядя всегда и обо всем узнавал самым первым, несмотря на то, что на тот момент находился вовсе не в Починске, где проживала Клара. Поэтому опознавать тело пришлось мне.

Признаюсь, я до последнего момента не мог поверить, что моя сестра мертва. До того самого момента, как рука в белой перчатке отдернула в сторону белоснежное покрывало, и я увидел под ним знакомое лицо.

Сложно описать чувства, овладевшие мною в тот миг. Должно быть, на свете нет ничего ужаснее, чем стоять рядом со столом, на котором распростерто мертвое тело близкого человека. Смерть Клары была вдвойне чудовищна из-за своей нелепости – случайная смерть под колесами поезда. Ее тело оказалось перерезано пополам, правую руку оторвало, а большая часть мозга вытекла из трещины в расколотом черепе… Никто не знал, как это произошло, и почему она вообще оказалась на рельсах. Люди в форме всерьез обсуждали возможность самоубийства, ведь они просто не знали, насколько жизнерадостным человеком была моя сестра. Долгое время оставалось неясным и то, какой именно поезд отправил ее в лучший мир. Машинист ничего не заметил, и тело на рельсах обнаружили лишь случайные прохожие несколько часов спустя.

Конечно, доктора постарались сделать все возможное, чтобы возвратить телу Клары ее былую красоту. Увы, эта задача оказалась невыполнимой – все равно что пытаться собрать внятную картинку из деталей совершенно разных пазлов. Когда я увидел на столе эту невесту Франкенштейна с лицом любимой сестренки, то едва не слетел с катушек. Вернее, слетел, но не надолго. Три дня меня продержали в местной клинике, пичкая успокоительным, хоть эти три дня и показались мне вечностью. Это событие, понимаете ли, стало той кульминацией, к которой все шло на протяжении долгих месяцев.

Тело сестренки предали земле на старом починском кладбище, рядом с телами наших родителей – вовремя подоспевший дядя обустроил обряд последнего прощания по высшему классу, и я искренне сокрушался, что не смог присутствовать на похоронах. Поэтому, как только покинул стены больницы, первым делом решил наведаться на могилу Клары. Правда, врачи не советовали этого делать – они требовали подождать немного, пока последствия депрессии сойдут на нет. Разумеется, на их советы я наплевал. Наверное, у этих врачей никогда не было сестер, или, по крайней мере, их сестры никогда не погибали под колесами скорого поезда.

Починск я не посещал уже года два, а то и больше. Пока сутки напролет терзал клавиши старого синтезатора в своей импровизированной студии, на тоску по дому просто не оставалось времени. Да, по правде сказать, в родном городе за прошедшие годы ничего и не изменилось. Если уж быть совсем откровенным, то следует признать, что Починск крайне слабо отзывается на веяния времени. Город по-прежнему дышал атмосферой старины, и, казалось, почти не изменился с тех самых пор, как был основан поляками в отдаленные времена их владычества на смоленской земле.

Старое католическое кладбище пару столетий назад располагалось на самом краю города, вытянувшись вдоль заболоченной низины. С тех пор Починск здорово разросся и поглотил старинный некрополь, после чего болото осушили. Тут до сих пор можно было обнаружить могилы самых первых польских поселенцев, в том числе роскошные, хоть и здорово обветшавшие склепы аристократических семей. Они, как правило, строились на холмистых взгорках, вечерами зловеще вырисовываясь на фоне закатного неба, в то время как людей менее знатных хоронили в низинах, частенько заливаемых водой. Сейчас могилы уже заполонили местность, когда-то занятую смрадной труднопроходимой топью.

Я вступил на территорию некрополя в полдень, миновав распахнутые кованые ворота, покрытые толстым слоем ржавчины. День был солнечный и ясный, так что унылые ряды могил не могли вызвать во мне никаких эмоций, кроме скуки. Я был спокоен, несмотря на тяжкий груз тоски.

На кладбище было безлюдно, лишь пару раз навстречу мне попадались рыдающие старушки, скорбящие вдовы и им подобный контингент. В руках я нервно мял букетик цветов. Это были белые лилии – при жизни Клара их просто обожала. «Запах из детства», – всякий раз говорила она, вдыхая аромат этих цветов. Никогда не понимал, что она имеет в виду.

Хаотическое расположение могил поначалу заставило меня поплутать. Все надгробия казались на одно лицо – серые крошащиеся плиты, покрытые прихотливыми узорами трещин, безвкусные статуи, изображающие скорбящих дев. Свернув за очередной склеп, я едва не столкнулся с женщиной в черном. На ней был надет изящный короткий плащ и шляпка с вуалью. На мгновение глубокие черные глаза незнакомки полыхнули яростью, так что я решил, что с губ ее вот-вот сорвется богохульное проклятье – однако она совладала с собой. И все же у меня возникло ощущение, что есть в этой даме нечто порочное, недоброе, какая-то внутренняя затаенная угроза.

– Прошу прощения, – буркнул я и зашагал своей дорогой. Пока не свернул за очередной склеп, явственно ощущал на себе ее тяжелый взгляд. «Чертова ведьма», – подумалось мне тогда. Я и не представлял, насколько пророческой была эта мысль!

В конце концов, я совсем отчаялся отыскать путь в бесконечной круговерти ветхих надгробий – да уж, никогда раньше не баловал я мертвых своим вниманием! На часах была уже половина второго, когда я задумчиво застыл на одном из перекрестков, старательно пытаясь напрячь память. Это кладбище я в последний раз посещал лет десять назад, когда похоронили родителей, и я совершенно ничего не помнил о том, где находятся их могилы.

– Ищите кого-нибудь, господин? – раздалось вдруг за спиной. Я буквально подскочил на месте и едва не выронил букет. Позади меня, локтем опершись на надгробие, стоял простоватого вида малый в испачканной землею одежде. На вид ему было около сорока, угловатое рябое лицо обрамляли клочья рыжих бакенбард. На голове красовалось бесформенное кепи с надломленным козырьком. Очевидно, это был смотритель кладбища.

Я назвал имена своих родителей и пояснил, что рядом с ними несколько дней назад предали земле мою сестру Клару.

– Там, – грязный заскорузлый палец указал в сторону дорожки, уводящей на запад, – спуститесь по вырубленным в грунте ступенькам, а оттуда, значит, направо.

Я поблагодарил смотрителя и устремился в указанном направлении, действительно вспомнив, что путь к могилам родителей ведет вниз по лестнице, прорезанной в крутом склоне холма. Вскоре я достиг ее, и увидел сбегающие вниз ступени, укрепленные вкопанными досками. Теперь заблудиться было уже невозможно.

Не стану описывать, что я пережил и как вел себя у могилы сестры – не желаю вспоминать об этом, потому что у меня снова случился небольшой срыв. По дороге к кладбищу я пребывал в твердой уверенности, что сумею совладать с нервами – так хотелось верить в силу собственной воли! – но увы, в нашем мире не бывает чудес. События последних дней слишком сильно ранили мою душу.

В обратный путь я отправился, когда солнце уже начинало клониться к горизонту. В красном закатном свете некрополь мигом приобрел зловещий и таинственный вид, как будто затаившееся зло продемонстрировало свой оскал. К тому времени глаза мои распухли от слез, а колени были испачканы в грязи. Вообще-то, после посещения кладбища я рассчитывал в тот же вечер сесть на автобус и укатить из города, однако теперь планы мои кардинальным образом изменились. Я решил задержаться в Починске еще на пару дней. Остановиться в гостинице или даже напроситься в гости к дяде. Нет, вариант с гостиницей все же был предпочтительнее – не стоило дяде видеть меня в таком состоянии.

Так я и поступил – снял комнатенку в клоповнике на окраине города, и начал каждый день наведываться на могилу Клары. Чувствовал, что вместе с ней словно умерла какая-то часть меня. Важная часть. Теперь я понимаю, что если бы в тот день просто сел в автобус и возвратился в свою квартирку, к старым пластинкам и хрипящему синтезатору, то мне удалось бы избежать всего этого гротескного кошмара – но я не уехал. Нет, не уехал.

Собственно, первым вестником грядущего ужаса оказался обычный сон. Или не совсем обычный, тут уж как посмотреть. Я никогда не придавал большого значения снам, но этот заставил меня пробудиться в холодном липком поту. После него я долго сидел на кровати, вытаращив глаза в темноту, и слушал, как надрывно тикают старые часы на стене. Попробую внятно пересказать вам его, хотя всякий знает, что пересказывать сны – задача заведомо неблагодарная. Есть в них что-то такое, что невозможно облечь в слова.

Так вот, видение посетило меня в первую же ночь в гостинице – то был настоящий кошмар, пропитанный первозданным ужасом. Таким ужасом, какой испытываешь только в детстве, когда искренне веришь в страшные сказки про упырей, оборотней, и сморщенных ведьм, пожирающих младенцев на завтрак. Я совершенно точно могу сказать, чем был вызван этот кошмар – та женщина в черном, с которой я столкнулся на кладбище, все дело было в ее глазах. В них я увидел отражение бездны, неукротимую стихию и торжества злой воли… Это было все равно что смотреть с берега в глубокий омут, и видеть под собой лишь густую черноту, при этом понимая, насколько далеко от поверхности находится илистое дно – или даже сознавать, что никакого дна вообще не существует.

С этого сон и начался – с ее глаз. Они сияли во тьме, огромные и немигающие, как глаза змеи. Затем они растаяли, развеялись призрачным туманом, и тьму прорезало кровавое сияние. В некоторых местах сгустки тьмы росли, набухая и постепенно обретая четкость. Вскоре стало ясно, что я вижу перед собой поляну, окруженную тесным кольцом корявых деревьев. В центре пылал огромный костер, вокруг которого тут и там виднелись костерки поменьше. Тревожные удары бубна взлетали к ночному небу, затянутому тучами. Я видел под собой ведьминский шабаш во всей его богохульной красе. Обнаженные женские силуэты метались по поляне – это был танец, призванный имитировать предсмертную агонию, и я знал это наверняка, как мы знаем некоторые вещи во сне. Большинство женщин были молоды, их тела блестели, покрытые толстым слоем жирной мази. Но были тут и старухи, чья кожа больше напоминала кору засохшего дерева. Одна из таких сидела возле костра, размешивая сучковатой дубиной какое-то варево в дымящемся черном котле. Ее седые волосы походили на клочья свалявшегося сухого мха. Периодически к старухе подбегали ее юные соратницы, и с задорным смехом мочились прямо в котел. Варево бурлило, извергая клубы обжигающего пара. Потом я увидел, как старая ведьма извлекает из мешка маленькое бледное тельце новорожденного, и начинает потрошить его кривым ножом, отправляя внутренности в котел. Голова младенца дергается, по сухим старушечьим рукам стекают тонкие струйки крови. Я хочу закричать, но во сне у меня нет рта. У меня вообще нет тела, я – дух, витающий над лесом, чей покой потревожили удары бубна и похотливые девичьи вопли.

Затем в центр поляны выводят черного козла. Ведьмы прекращают свою исступленную пляску, окружают животное. По очереди становятся на колени и жадно облизывают козлиный зад, задрав животному хвост. Слышится смех, стоны, бурлит адское варево в котле… Когда завершается обряд осквернения, одна из ведьм берет в руки топор и отрубает козлу голову. Алый фонтан крови взмывает в воздух, кровавые капли сбегают по гримасничающим лицам и грудям с набухшими сосками. Та, что держала в руках топор, отбрасывает орудие убийства в сторону, и воздевает голову козла над собой.

Черный силуэт козлиной головы контрастно выделяется на фоне языков пламени. Мертвые глаза животного вспыхивают демоническим огнем, пасть раскрывается, вываливая наружу распухший синий язык…

Как я уже говорил, после пробуждения проклятый сон еще долго не шел у меня из памяти. Осталось какое-то мерзкое послевкусие, ощущение сопричастности к чему-то невообразимо отвратительному – словно грязь, налипшая изнутри на стенки черепа. Я не мог сомкнуть глаз до самого утра, и лишь когда первые лучи солнца проникли в комнату сквозь занавешенное окно, удалось забыться сном еще на несколько часов.

На следующий день я вновь отправился на могилу Клары. Дневной свет сдернул с некрополя покров таинственности, разогнал густые зловещие тени. Блуждать на этот раз не пришлось, ноги сами несли меня вперед. Могила сестры за ночь никак не изменилась, и я положил еще один букет лилий рядом с первым.

Так продолжалось на протяжении пяти дней. Единственным событием, омрачившим мои каждодневные прогулки, послужила новая встреча с женщиной в черном. Это произошло в воскресенье, во время третьего посещения кладбища. На этот раз она меня не заметила. Я спрятался за старым замшелым склепом и следил, как она неспешно уходит прочь по гравийной дорожке между плотными рядами могил. Сердце мое превратилось в кусок льда, волны дрожи вольно гуляли по телу. Я боялся этой женщины, кем бы она ни была, боялся, сам не понимая, в чем кроется причина страха. Глядя на нее, я испытывал такие чувства, будто смотрю на огромного ядовитого паука. Я был счастлив, когда она исчезла вдали.

Пять дней пролетели незаметно, словно чувство времени меня покинуло. Был конец августа, стояли светлые солнечные деньки, хотя налетающие порывы ветра уже несли с собой непривычную прохладу. Осень в этом году обещала быть ранней. Я понимал, что веду себя неадекватно. Понимал, что Клара ушла навсегда, и я должен просто отпустить ее. Возможно, причина психологической зависимости от прогулок по кладбищу крылась в моей затяжной депрессии. Скорее всего, именно так все и было. Не важно. В чем бы ни заключалась причина, я продолжал, подобно лунатику, каждый день наведываться на могилу в одно и то же время. Я ощущал приливы спокойствия и умиротворения, когда бродил среди осыпающихся склепов и кованых решеток, покрытых пушистым слоем мха. И Клара всегда была рядом… Предаваясь меланхолии, я мог часами стоять над ее могилой, пока ноги не наливались тупой болью. Несколько раз случались кратковременные срывы, и о таких моментах я почти ничего не помню – судя по грязи на лице и одежде, я падал на колени и целовал землю, под слоем которой наверняка уже начал гнить и разлагаться изувеченный труп моей сестры…

То утро ничем не отличалось от предыдущих. Была среда (я почти уверен в этом, хоть и не пытался считать дни). В этот раз, приближаясь к могиле Клары, я заметил бредущего впереди смотрителя кладбища. Одет он был так же, как и в прошлый раз, мятое кепи было залихватски сдвинуто набок. Меня он не видел. Не знаю, что заставило меня укрыться за серым четырехугольным монолитом и понаблюдать за действиями этого парня. Возле могилы Клары он остановился и завертел головой по сторонам.

Уже тогда недобрые предчувствия скользнули по моему телу колючим холодком. Что-то явно было не в порядке… Убедившись в отсутствии свидетелей, смотритель припал ничком к могиле и обратил ухо к земле, словно напряженно к чему-то прислушиваясь. Так продолжалось несколько бесконечно долгих минут. Я почувствовал, как мой разум вновь затягивает черный туман, и я встаю на пороге очередного срыва. Что все это значит? К чему он прислушивается? Неужели мою Клару похоронили заживо, неужели прямо сейчас она вопит и бьется в тесном пространстве заколоченного гроба? Прижавшись к холодной поверхности монолита, я впился в него пальцами и ощутил, как слезы струятся по щекам. Боже, какая чушь! Мою сестру надвое разрезал скорый поезд, и большая часть ее мозга так и осталась размазанной по рельсам и гравию. Ее никак не могли похоронить живой. Но к чему тогда этот человек прислушивается? Какие звуки долетают до него из недр земли? Какие?!

Поднявшись на ноги, грубый детина отряхнул одежду и направился прочь. На лице его не отразилось никаких эмоций. Сложно было предположить, услышал он что-нибудь или нет. Ужас, обступивший меня со всех сторон, не позволял сделать ни шагу из укрытия. Я не мог просто подойти к смотрителю, небрежно хлопнуть его по плечу и напрямую задать мучивший меня вопрос. Не знаю, возникало ли у вас когда-нибудь такое чувство, будто вы совершенно случайно влезли в чужое дело – очень важное, страшное дело – и одно только это ваше вмешательство грозит вам по-настоящему большой опасностью? Вот именно такое чувство овладело мной в тот миг. Не просто страх – нечто большее. Как будто сквозь узенькую щель я заглянул в адскую бездну.

Как только спина смотрителя перестала мелькать между надгробиями, я на негнущихся ногах направился к знакомой могиле. Ветер шевелил бледные лепестки лилий, вянущих в тени могильного камня. Воздух буквально звенел тишиной. Стылый ужас вновь сковал мое тело. Я ничего не слышал. Да и какие звуки могут доноситься из могилы? Разум утверждал: никаких. Фантазия же старательно воссоздавала хруст и чавканье, с которым черви пожирают мертвую плоть, и шелест корней растений, обвивающих белые, отполированные падальщиками кости… Все это, конечно, было полной чушью. Я еще не настолько тронулся умом, чтобы поверить, будто на самом деле услышу эту подземную какофонию. Однако же по какой-то причине смотритель прикладывал ухо к земле. Что, если я последую его примеру?

Признаться, колебался я долго. Боялся услышать бесплотный голос Клары, шепчущий мое имя из-за порога смерти. Но я пересилил себя. Бухнулся на колени, ткнулся ухом в могильную землю. Земля была теплой, согретой солнечными лучами. Земля молчала, но я упорно продолжал слушать. И я услышал.

В тот момент разум немного помутился в моей голове, однако я знал, что действительно это слышу. Короткий скребущийся звук, затем писк, напоминающий вопль разгневанной крысы. Звук долетел до меня из могилы Клары, сквозь два метра утрамбованной кладбищенской земли.

Возможно, я закричал – точно не помню. Вообще не помню, как покидал кладбище. Но по синякам и ссадинам, обильно покрывшим все мое тело, могу лишь предположить, что не слишком заботился о выборе дороги. Разум вернулся ко мне в каком-то переулке, где я пытался перебраться через проволочный забор. Свалившись на кучу коробок, отполз к кирпичной стене и прижался к ней спиной. Так что же все-таки я услышал? Мог ли это быть писк обычной крысы? Роют ли крысы подземные ходы? Это предположение выглядело слишком сомнительно. Сомнительно, ибо услышанный мною звук уж больно напоминал мерзкое злорадное хихиканье…

Бросив взгляд на наручные часы, я обнаружил, что они разбиты. Стрелки замерли, указывая на 2:15. Судя по солнцу, сейчас около четырех. Выходит, что на протяжении пары часов я в панике метался по городу, и это время полностью выпало из моей памяти. Оставалось лишь надеяться, что ничего противозаконного я натворить не успел.

Кое-как приведя одежду в порядок, я покинул подворотню и зашагал по улице, сунув руки в карманы. В голове медленно зрело отчаянное желание. Я прекрасно понимал, что нахожусь в состоянии помутнения рассудка, но в дальнейшем самочувствие мое будет только ухудшаться, если я так и не узнаю, что именно поселилось в могиле Клары и издает это мерзкое хихиканье. Возможно, смотритель кладбища знал ответ, но его поведение вызывало во мне опаску. Я решил, что выясню все сам. И для этого мне не понадобится ничего, кроме лопаты.

Что ж, я вел правдивый рассказ до сего момента, и в дальнейшем также не собираюсь ничего скрывать. Расскажу все, как было. Пусть кому-то это покажется отвратительным, но что поделать – жизнь вообще отвратительная штука. Именно об этом я думал, пробираясь в темноте вдоль высокой каменной стены, по ту сторону которой раскинулся старый некрополь. Луна была крупной, примерно в три четверти, да только ее почти полностью скрывали тучи – густые, бесформенные, удачно дополняющие зловещую кладбищенскую мизансцену. Пожалуй, дело шло к дождю. Несмотря на высоту стены, перебраться через нее не представляло труда – она была сложена из крупного булыжника, предлагающего удобную опору для рук и ног. Первым делом я перебросил через стену лопату, которую заблаговременно прикупил в магазине для садоводов. Хорошая такая лопата, заточена остро, прочный черенок, ручка удобная. Стоит своих денег. Я прислушался, как она бухнулась по ту сторону стены, и, выждав некоторое время, начал взбираться сам. Я точно знал, чего хочу, и мрачная решимость прогнала владевший мною ужас.

С вершины стены открывался просто удивительный вид на эту миниатюрную страну мертвецов. Проходы между рядами могил были затоплены мраком, угловатые силуэты могильных камней лишь едва выделялись на фоне непроглядной тьмы. В застоявшемся воздухе висел аромат сырости, гниющего мха, аромат прелой листвы… Запахи гибели.

Я спрыгнул со стены и едва не споткнулся о собственную лопату. В кармане лежал фонарик, но прибегать к его помощи я не спешил. Не хватало еще внимание смотрителя привлечь. Зловеще ухнула какая-то птица – должно быть, сова. Ответный крик раздался в дальних зарослях, прилетев вместе с внезапным порывом ветра. Словно ночные демоны обменялись позывными… Я поежился и начал пробираться по усыпанной гравием дорожке. Поблизости захлопали крылья. Ветер стих так же внезапно, как и поднялся. Сориентироваться во тьме было непросто, но за последние дни я неплохо изучил географию кладбища. С удовлетворением замечая знакомые приметы, вскоре я достиг вырезанной в холме лестницы. Цель была близка! Покрепче сжав лопату в руках, я спустился по земляным ступеням и, пройдя пару десятков шагов, оказался у могилы Клары.

В тучах наметился рваный просвет, позволивший луне слегка посеребрить гранит надгробия. Мои ладони вспотели, и по телу волнами пробегала дрожь, однако я был вполне готов свершить задуманное. Острие лопаты вонзилось в остывающую землю.

Поначалу копать было сложно, не столько физически, сколько морально. Однако постепенно я вошел во вкус – погрузился в своеобразный транс, если можно так сказать. Работал, как заведенный механизм. Как зомби на плантации гаитянского колдуна.

Гора отброшенного в сторону грунта быстро росла. Я понимал, что с каждым взмахом лопаты приближаюсь к холодному телу Клары, и осознание сего факта наполняло тело энергией. Пока изнутри не доносилось ни звука, чему я был несказанно рад.

Не знаю, как долго это продолжалось. Но когда лопата глухо стукнула по поверхности гробовой доски, мои натруженные руки уже буквально горели огнем. Изнутри послышалось невнятное бульканье. Был ли это звук, порожденный живым существом? Если да, то каким? И как оно попало в гроб к моей сестре?!

Звук повторился – на этот раз в нем слышалось негодование. Меня бросило в пот, холодные капли заскользили по лицу и груди. Я с ужасом смотрел на разверстую могилу и представлял, как распахивается крышка гроба, и Клара поднимается в лунном свете, протягивая ко мне исчерченные рубцами шрамов руки… Мертвые холодные руки…

Я слышал ее голос, но звучал он лишь в моей голове. Мертвые не говорят – уж это я знал наверняка. Послышался скрежет, словно по дереву провели маленькой когтистой лапкой. Что бы ни издавало эти звуки, оно было там, внутри. В одном гробу с моей сестрой.

Вновь поднялся ветер, высушив холодный пот на моем лице. К черту сомнения, к черту страх. Я сделаю то, за чем пришел, иначе окончательно свихнусь. Казалось бы, такая мелочь… Что, если это просто крыса? Обычная крыса, случайно оказавшаяся запертой в гробу! Я поддел крышку острием лопаты и налег на нее всем телом. Над кладбищем поплыл протяжный скрежет, с которым из древесины выдирались гвозди. Крышка подалась резко, так что я потерял равновесие и буквально ткнулся в грязь лицом. Сердце бешено колотилось, как будто сам дьявол ритмично сжимал его в своей руке. Дело сделано. Я приподнялся на локте и заглянул внутрь гроба.

И тогда оно рванулось наружу! В воздухе раздался яростный, ни на что не похожий писк, плавно переходящий в хихиканье. Очевидно, именно так хихикает демон, сбивший с истинного пути очередного праведника. Поначалу я ничего не успел рассмотреть – нечто тяжелым пушечным ядром ударило меня в грудь, впилось крючковатыми когтями в лицо… Я завопил и повалился на спину, ужас мой был настолько силен, что о сопротивлении не могло идти и речи. Горячее дыхание обожгло лицо, обдало запахом истлевшего мяса и свернувшейся желчи. Зажмурив глаза и продолжая вопить, я ощутил, как рвется моя кожа, а по лицу обильно струится теплая кровь. Затем вдруг осознал, что неведомый враг отнюдь не велик – похоже, он целиком уместился у меня на груди. А значит, это не Клара. Это совершенно точно не Клара.

Ободренный сделанным открытием, я схватил хихикающую тварь и отшвырнул ее в сторону. На ощупь она была холодной и дряблой, как жаба. Когти существа при этом с легкостью вспороли плоть на моем лице, но на боль мне уже было наплевать. Пошатываясь, я поднялся на ноги и выполз из раскопанной могилы. Льющаяся кровь застилала глаза. Хохот неведомого загробного обитателя раздался совсем рядом, и я оглянулся, силясь рассмотреть хоть что-нибудь сквозь багровую пелену.

Луна решила посодействовать мне, пробившись сквозь тучи и щедро полив кладбище своим опаловым сиянием. И вот в лунном свете я увидел маленькое скрюченное существо, размером чуть больше хорошо откормленной кошки. Тварь направлялась в мою сторону, подтаскивая недоразвитые ноги. Передние конечности, напротив, были длинными и мускулистыми, а оканчивались они тремя словно сведенными в судороге пальцами. На кончиках пальцев блестели черные серповидные когти. Голова была очень крупной, квадратной, с широченной пастью, в которой белели широкие и плоские зубы, как у щелкунчика. Глаз был один – выпуклый, налитый кровью. Глаз смотрел на меня. Нос как таковой отсутствовал, его заменяли четыре влажные вертикальные щели.

Неведомое существо было обтянуто тонкой зеленоватой кожицей, покрытой бурыми пятнами и жгутами пульсирующих вен. Тело уродца казалось чахлым – оно было сгорбленным и удивительно тонким на вид. Вдоль позвоночника шел ряд острых шипов, как у глубоководной рыбины.

Существо решительно ползло в мою сторону, заходясь писклявым булькающим смехом. Выглядел уродец настолько нелепо, что я не выдержал и тоже начал истерически хохотать. Должно быть, мы представляли собой совершенно безумное зрелище, сотрясаясь от смеха посреди залитого лунным светом некрополя. По моим щекам текли соленые слезы, обжигающие израненную плоть.

Я пропустил момент, когда уродец прыгнул.

Его длинные жилистые руки обладали силой, какую сложно было заподозрить в столь чахлом тельце. Серповидные когти впились мне в спину, зубы клацнули возле самой мочки уха. В попытках оторвать монстра от себя я претерпевал совершенно неописуемые муки. От такой боли и сознание потерять было не мудрено. Но этого допустить я не мог – пока я буду пребывать в беспамятстве, уродец мигом докончит начатое дело. Осознав это, я обрушил на его дряблые бока парочку хороших ударов, и тиски смертоносных лап слегка разжались. Не желая упускать момент, я оторвал тварь от себя и с силой швырнул о землю. Раздался сухой треск, словно под чьей-то ногой сломалась ветка. Тварь снова заголосила. Теперь в ее воплях чувствовались нестерпимая боль и неутоленная ненависть. Кровь заливала мое лицо, я решительно ничего не видел. Сделав пару шагов в сторону, протер рукавом рубашки глаза – тогда картина слегка прояснилась.

Я увидел, что монстр рывками пытается уползти прочь. Думаю, я здорово его огрел. Но нельзя позволять ему уйти, нельзя. Лопата валялась в стороне, испачканная землей. Я подобрал ее и отправился в погоню за маленьким чудищем. Слово «погоня», конечно, звучит в данном случае достаточно претенциозно – ведь мы оба едва переставляли ноги. Враг тоненько, пронзительно пищал. Где-то в глубине души мне даже стало его жалко. Где-то очень глубоко. Но руки мои все равно воздели лопату над головой чудовища, подобно дамоклову мечу, а затем стремительно обрушили вниз. Раздался резкий чавкающий звук, тоненькое тельце мигом обмякло. Уродливая угловатая башка откатилась в сторону и уставилась в небо единственным своим глазом, наполненным ненавистью.