Текст книги "Начало Игры"

В полуразрушенном проёме на широком карнизе стоял старик в длинном тёмно-зелёном плаще с большим жреческим медальоном, висящим на массивной бронзовой цепи. В ярких лучах солнца его фигура смотрелась почти чёрной, но было видно, что его глаза прикованы к разбросанным на полу осколкам. С несвойственной его возрасту лёгкостью старик спрыгнул вниз и, не отрывая глаз от пола, подошёл ближе.

– Я последний из жрецов храма, – пояснил он. – Те, кто приходит сюда гадать, обычно обращаются ко мне.

– А мы думали здесь уже никто не живёт, – сказала Гембра.

– Когда я умру, так и будет. – Старик склонился над черепками и осторожно приподнял один из них, приоткрыв скрытую под ним букву. Затем он так же осторожно положил осколок на место и стал задумчиво теребить бороду, которая, видимо, была когда-то рыжей, а теперь из-за седины стала неопределённого цвета.

– Мы, наверное, должны заплатить за гадание? – робко спросила Ламисса, нерешительно берясь за висевший на поясе кошелёк.

– В разговоре с судьбой деньги не участвуют. Не все хотят это признавать. Но вы-то понимаете… – С этими словами старик впервые поднял голову. и стало видно, что один его глаз был чёрным как уголь, а другой – зелёным. Он снова склонился над осколками.

– Ваши судьбы были изначально предначертаны по-разному, но теперь сошлись очень близко. Здесь голос вашей природы совпал с чьей-то сторонней волей. Не той, что определяла вашу жизнь прежде. Но дальнейший рисунок мне неясен. У вас один путь и у пути, кажется, один конец. А дальше… Похоже… Не знаю, как это понять, но после тех фигур, которые означают смерть, я вижу развилку. Она говорит о неясной возможности продолжения пути после его завершения. Может быть, а может и не быть… Но так не бывает… Линия жизни и линия судьбы совпадают. Должны совпадать… А у вас… И у обеих этот рисунок совершенно одинаков… – жрец в задумчивости присел на камень, сжав бороду в кулак и глядя куда-то поверх голов растерянно притихших женщин. Пауза длилась долго.

– Прошлое ваше мне известно, но вы его и сами знаете. А вот будущее… осколки легли чётко, но их рисунок я не могу разгадать. Да… такой рисунок я вижу первый раз в жизни и объяснить его не могу. Похоже, что в течение вашей судьбы вмешались какие-то непонятные силы, которые ещё сами не решили, чего они от вас хотят и что с вами делать. – Голос старика звучал неуверенно, будто он сам пугался своих слов. В этот момент будто ледяная рука скользнула по его внутренностям, и волны знойного воздуха соткались в перетекающий полупрозрачный лик. Собственно, лик лишь смутно угадывался, но тёмные звёздчатые зрачки вперили в него буравящий взгляд. Никто из богов и духов, которых старик-жрец научился вызывать за долгие годы, не являлся с такой пугающей отчётливостью.

– Что-то ты разговорился, – прогудел тяжёлый глухой бас где-то внутри сознания. – Не пора ли твоему языку отдохнуть?

– Уже лет пятьдесят, как он повадился заглядывать, куда не надо. И нет чтоб помолчать! Всё разболтать норовит! – Это был уже другой голос – резкий и стрекочущий, заставляющий всё внутри болезненно вибрировать.

– Всё! Ни слова больше! Я и так слишком много вам сказал! Подумайте над моими словами. – Продолжая смотреть в пространство рассеянно-испуганным взглядом, старик встал с камня.

– Спасибо тебе. Без тебя мы бы ничего не поняли. Мы теперь подумаем… – сбивчиво поблагодарила Ламисса.

– Я и сам ничего не понял, – проворчал старик, – но не всё можно понять. Да и нужно ли…

Женщины нерешительно направились к выходу.

– Вот так-то! И смотри, впредь не увлекайся! – снова бухнул внутри тяжёлый бас.

– А то, не ровён час онемеешь, – каркнул второй голос.

– Или ослепнешь, – добавил первый.

– А то и вообще помрёшь. Долго ли… Вот пойдёшь сегодня в деревню по верхней дорожке, а там как раз сегодня змеи выползли погреться… Не выползли, так выползут.

Старик в отчаянии сжал голову руками.

– Ладно, живи, сколько тебе ещё осталось, – примирительно завершил бас, – но лишнего не болтай. – Эта последняя фраза растаяла вдалеке. Страшные гости исчезли – это старик почувствовал явственно. Слегка пошатываясь, он сделал несколько шагов вперёд и долго, как заворожённый смотрел в спину удаляющимся посетительницам. Их фигуры уже скрылись из виду, нырнув в густые заросли, а старик всё ещё стоял, не в силах выйти из оцепенения.

* * *

– Ну, наконец-то! А мы уж думаем, не съесть ли ваш обед? – Тифард, молодой охранник, вскочил навстречу выезжающим из леса всадницам.

– Я тебе съем! – шутливо пригрозила Гембра, но в голосе её не было обычной лёгкости.

Тифард был славным парнем с лёгким весёлым нравом. Его постоянные шутливые заигрывания с Гемброй были той бессмысленной забавой, которая скрашивала утомительное однообразие дороги. По оттенкам интонаций, как по открытой книге, читал он её настроения и теперь сразу же уловил нотки тревожной озабоченности.

– Давай, вытаскивай, что вы ещё там не успели слопать, – распорядилась Гембра, соскакивая с коня. – И вино не забудь!

Она неожиданно замолкла, подняла голову к небу, затем как-то странно посмотрела на Ламиссу и, что было ей не свойственно, тяжело вздохнула.

– Мясо подогреть?

– Не надо. Гасите костёр. Быстро поедим и поехали. Нечего здесь особо торчать.

Глава 25

«Облако медленно сдвинулось с места и поплыло над горой, слегка приоткрыв бледно-матовую бирюзу неба. Потоки сырой белёсой дымки набросили на глухую тёмно-синюю массу камня текучую полупрозрачную вуаль, стекающую с вязкой кремовой шапки, накрывшей вершину горы. Гора вдохнула облако, и застывшая плоть камня размягчилась и сделалась вязкой и подвижной. Облако вдохнуло гору, и потоки сырого воздуха стали густеть и тяжелеть. На самой вершине, где встретились стихии камня, воды и воздуха, закипел водоворот форм и образов. Пробудившись, демоны стихий завели хоровод обманчивых личин, на лету меняя свой облик. Души, затаившиеся в камнях, начали безмолвный разговор со своими собратьями, растворёнными в воздушной субстанции. Облако плывёт… Бледно-золотистые светящиеся капли, кружась, невесомо парят, спускаясь от вершины вниз. Их подхватывают потоки молочного ветра. А на вершине продолжается танец форм, и мерцают полупроявленные лики. Облако плывёт. А угол неба уже подсветился снизу мягким сине-зелёным светом, и лилово-терракотовые блики поползли вниз от вершины вслед за золотыми каплями, а те, будто натыкаясь в воздухе на что-то твёрдое беззвучно лопаются, будто высвобождая заключённую внутри сущность из предустановленной природой оболочки. Облако плывёт… Я моргнул, и нет больше ни облака, ни горы, ни неба. Я просто случайно разлил краски на пергаменте. Разлил краски и получил чьё-то послание…»

Расшитая узорами сафьяновая закладка легла между страниц. Рука с книгой медленно опустилась на траву. Глазам, оторвавшимся от книжного листа, было больно в первый миг смотреть на небо.

Сфагам и Олкрин лежали на траве, отдыхая после продолжительного занятия.

– Они прячутся в ветвях, – тихо сказал Сфагам.

– Кто прячется? Духи?

– Не только. Вглядись в узор, который образуют промежутки между ветвей, и увидишь лики, а может быть, и тела. Они особенно заметны на фоне серого неба в сумерки.

– Между ветвей?

– Да. Между. Всё сокровенное находится между. Между – это связующее дыхание Единого. Подлинный смысл речи – между словами, а разговор – это то, что рождается между говорящими. Суть вещей – между вещами. Оттуда смотрят на нас прозрачные лики – посыльные тонкого мира.

– А Истина?

– А Истина обретается между жизнью и смертью. Мы ведь недавно говорили с тобой о середине.

– А быть в дороге значит постоянно находиться между? Верно?

– Верно. Помнишь историю про праведного путешественника Ланбринка?

– Помню, помню. Это, который у всех встречных спрашивал, на что похожа дорога. У охотника, у крестьянина, у купца, у солдата и у ещё у других…

– Да-да.

– Охотник сказал, что дорога похожа на верёвку, которая ведёт, изгибаясь, от одного знакомого узелка до другого. Крестьянин сказал, что дорога – это множество ровных отрезков, лежащих посреди широкого и обозримого поля, соединённых друг с другом. А вместе они складываются в круг вечного возвращения.

– А купец?

– А купец сказал, что дорога – это цепь людей, ведущая к деньгам. И цепь эта то скрывается в неизвестности, то выходит на свет.

– А дальше?

– А дальше был солдат, монах, куртизанка, чиновник и другие. И все, что интересно, говорили разное.

– Ещё бы. Но самое интересное то, что он встретил их всех на одной и той же дороге.

Ученик задумался.

– Значит, Истину можно постичь, только уйдя из жизни.

– Не то чтобы обязательно уйти, а пройдя между. Только открыв дверь, чтобы уйти, вспоминаешь, зачем пришёл.

– Так что же… О, гляди, люди какие-то. – Олкрин приподнялся на локте.

– Я их давно заметил. – Сфагам не меняя расслабленной позы, закрыл глаза – солнечный свет, лившийся сквозь неслышно колеблемое ветерком кружево ветвей, был нестерпимо ярок.

Послышался шорох приближающихся шагов. Открыв глаза, Сфагам увидел, как половина неба скрылась тёмным силуэтом склонённой над ним фигуры.

– Эй, добрые люди! Всё ли с вами в порядке?

– Откуда ты знаешь, что мы добрые? – ответил вопросом на вопрос Олкрин.

– Я вас узнал. Вы стали в Амтасе известными людьми.

– Потому и уехали. – Олкрин поднялся с травы, разминая плечи.

– Я тоже тебя узнал, – сказал Сфагам, – ты пытался помешать казни в первый день праздника.

Молодой человек откинул грубый капюшон с растрёпанной черноволосой головы и поднял бледное лицо к небу.

– Мне жаль. Я думал, вы нуждаетесь в помощи, а выходит, мы нарушили ваш отдых.

– Не беда. Мы уже отдохнули. – Сфагам тоже поднялся на ноги. Сочетание плавности и быстроты в его движениях не ускользнуло от собеседника. Его взгляд из печально-рассеянного стал внимательным.

Олкрин с интересом разглядывал группу из человек двадцати, сошедших с дороги и располагавшихся на привал на соседней полянке неподалёку от них. Три лошади и четыре осла отправились щипать траву. Большинство путников двигалось пешком. Все они – и мужчины, и женщины – были одеты в почти одинаковые тусклой расцветки плащи из грубой ткани с капюшонами. Развязывая узлы и раскладывая на расстеленных на траве полотнищах свою нехитрую снедь, они переговаривались тихими смиренными голосами.

– Не хотите ли к нам присоединиться? – спросил молодой человек.

– Что ты имеешь в виду? – цепкий взгляд глубоких серых глаз Сфагама, в сочетании с его бесстрастно-мягким голосом, привёл спрашивающего в лёгкое смущение.

– Я хотел предложить вам разделить нашу трапезу. Она не богата, но ведь и вы, сдаётся мне, не те, кто ищет утешения в чревоугодии.

– Да, в еде не следует искать утешения. Ею надо просто наслаждаться, – тихонько хмыкнул Сфагам.

– Тогда скажи своё имя, – обратился Олкрин к новому знакомому. – Мы ведь должны знать, с кем…

– Да-да, – торопливо заговорил тот, – простите, я должен был с этого начать. Родители дали мне имя Анвигар, но когда я стал на путь истинной веры, сам Пророк дал мне новое имя – Станвирм.

– Станвирм – это значит «идущий прямо», – проговорил Олкрин, – неплохо!

– Теперь смысл моей жизни – оправдать имя, данное Пророком. А ваши имена нам известны. В Амтасе их теперь каждый знает.

Собеседники расселись кружком на земле. Перед ними на куске холста в окружении больших фляг с водой лежали круглые хлебы, вяленая рыба, куски сыра, и овощи.

– А зачем ты стал спорить с правителем? Разве ты не видел, что это бесполезно? – спросил Олкрин, выкладывая на импровизированный стол печёные пирожки из своей сумки. – Тебе ведь могло и влететь.

– Борьба со злом никогда не бывает бесполезной. Люди всё видели и всё слышали. И сомнение в правоте власти с её грубой силой рано или поздно перерастёт в силу, которая остановит кровавые расправы. И правители тоже это поймут. Обязательно…

Олкрин недоверчиво улыбнулся. – А палачи? А воины? Их ты тоже надеешься обратить в свою веру?

– Палач – тоже человек. Все мы люди и потому все открыты Добру – вот в чём дело. Только Добро делает нас людьми. Даже для палача путь к Добру не закрыт.

– И даже для Фриккела из Амтасы? Уж он-то…!

Станвирм напряжённо сжал губы. – Да, палачей в нашей общине ещё не было, – помолчав, сказал он. А воины есть. Вот прямо перед тобой сидит брат Ирсинк. Он всю жизнь был воином и даже имел чин сотника в коннице. А теперь он с нами.

Лысоватый старик с лицом, изборождённым многочисленными шрамами, на миг поднял на говорящих свои немного печальные глаза.

– С грубой силой всё понятно. А вот когда за этой силой стоит закон… Ты ведь тогда ничего не смог возразить правителю на этот счёт, – продолжал Олкрин.

– Их закон – земной, а истинный закон – небесный, – вступила в разговор одна из женщин, поправляя сброшенный с головы капюшон.

– Их закон служит царящей на земле грубой силе – правителям и их слугам. Закон земных царств падёт, когда сольются два источника истинного закона – в небе и в душе каждого человека, – пояснил Станвирм.

– Да. Ты правильно сделал, что не сказал ему этого, – заметил Сфагам, аккуратно разрезая яблоко маленьким ножиком.

– Я хотел сказать, но он не стал меня слушать.

– Это, выходит, вся ваша община? – снова спросил Олкрин

– Кое-кто решил выйти из общины и остаться в городе. Остальные здесь.

– И куда же вы теперь?

– Наши братья немалого добились в южных провинциях. Сам Пророк сейчас там. Поэтому мы идём на север. Может быть, в Валфану, а может быть, в Ултрикс. Там до людей ещё не донесён свет истинного учения. Наших братьев там немного и притеснения велики… А куда едете вы?

– Тоже на север. Точнее, на северо-запад. В Гвернесс. Есть там одно интересное место…

– Не слишком ли интересное? – тихо проговорил Ирсинк. Там однажды целый полк исчез. Просто взял и исчез. Хотели дорогу сократить… Вот и сократили.

– Да, Регерт знал, как охранить свой покой, – пояснила одна из женщин.

– Не знал, а знает, – уточнил старый воин.

– Нам пока там делать нечего, но придёт время, и никакая сила перед нами не устоит. Мы пройдём сквозь любые стены и преграды, и любое оружие будет против нас бессильно. Глубины вод не скроют нас, и огонь не испепелит нас. И силы древней магии отступят перед нами. – Станвирм говорил воодушевлёно, будто по наитию извне и слова его несли настоящую силу – и Сфагам почувствовал это.

– А кто он такой, ваш Пророк? – спросил Олкрин после небольшой паузы.

– Подлинную историю жизни Пророка никто не знает. Имя, данное ему при рождении, – Айерен. Но ставшие на истинный путь называют его Фервурдом, что означает «дарующий свет», или просто Пророком, – ответил Станвирм.

– Говорят, он сын сапожника из маленькой горной провинции, – вступил в разговор седой старик с усталыми слезящимися глазами.

– Да нет, – негромко возразила женщина, – он был в молодости чиновником и имел даже шестой ранг на императорской службе. А потом стал управляющим большим имением. Так бы и занимался подсчётами коров и мешков с зерном, если бы не пришло откровение.

– Не управляющим он был, а смотрителем архива в Тандекаре. И сам он родом оттуда – все это знают. И ранг имел не шестой, а только четвёртый… А отец его торговал медной посудой и, говорят, жив ещё, – вступил в разговор ещё один последователь Пророка.

– Ничего подобного! Отец его был офицером на таможне. А сам он ещё в молодости убежал из дома и скитался с бродячими магами. И на востоке был два раза…

– Не спорьте, братья, – мягко призвал Станвирм. – Какое значение имеет земная жизнь для избранника Бога? Единственного Бога, который говорит с нами его устами.

– Так ты говоришь, он сейчас в южных провинциях? – спросил Сфагам.

– Да, теперь он там. Но он может в любой момент находиться везде, где пожелает. И это ещё не самые удивительные чудеса, которые ему под силу. Хоть он сам сейчас и далеко, но дух его всегда с нами. Мы бросили свои семьи и своих близких, и теперь мы связаны с Пророком, как дети связаны с отцом.

Сфагам облокотился на ствол дерева и поднял голову вверх. Серовато-белёсый кисель почти полностью затянул небо. Лишь кое-где проглядывали бледно-голубые лоскутки. «Дарующий свет… Не больше, не меньше. Кто бы объяснил мне, что такое свет. Да и помогут ли здесь слова? Что скажут слова о свете слепому от рождения? Свет зримый неизъясним, но свет истины, свет тонкого мира обретается не без помощи слов, хотя и сторонится их. Если слова ложны и излишни в постижении первооснов вселенной, то зачем дан нам язык? И зачем тогда свет пишет не только золотым лучом на зелени листьев, но и лучом взгляда, буквами на пергаменте?» – размышлял Сфагам, почти отключившись от разговора.

– А однажды Пророк излечил от проказы целую семью, – донёсся голос одного из беседующих. – И всё потому, что они в него верили!

– Пророк может исцелять и неверующих, ибо милость его безгранична, а сила неодолима.

– Всё равно верить надо. Без веры нельзя.

– А в другой раз один скряга пригласил Пророка с учениками в свой дом и сказал, что ему нечем их угостить, поскольку финики в его саду никак не созреют. И тогда Пророк вышел в сад и только глянул на деревья, как все финики мигом созрели, да так и попадали все на землю!

– Ну, это уж сказки…

– А как ваш пророк относится к слову? – спросил Сфагам негромко, но его вопрос услышали все.

– Он сам и есть Слово, – со значительностью в голосе ответил Станвирм после недолгого молчания.

Стал накрапывать мелкий дождик.

– Переждём в лесу или поедем? – спросил Олкрин учителя.

– Поедем, пожалуй.

– Да и мы тоже, – сказал Станвирм, помогая товарищам собрать еду с полотнища. Я бы тоже хотел кое о чём спросить тебя по дороге.

Глава 26

Мелкие дорожные приключения, которые были для Гембры делом привычным, для Ламиссы поначалу оказывались поводом постоянных страхов и волнений. Но и она вскоре стала осваиваться с дорожной жизнью и чувствовать себя увереннее.

Они проделали уже примерно полпути, оставляя позади бесчисленные деревни и маленькие городишки с дешёвыми постоялыми дворами, унылые равнины и лесные заставы, большие и маленькие мосты и переправы. Временами они вливались в поток купеческих караванов, заполнявших широкие ухоженные дороги возле больших городов, а иногда двигались в полном одиночестве по дорогам узким и неудобным, лишь изредка встречая конные разъезды местной или императорской дозорной службы. Проехали они и маленькую злосчастную провинцию, жители которой всё время страдали то от засухи, то от урагана, то от разлива рек. Лица жителей там были всегда озабочены и угрюмы.

Серьёзных стычек по дороге не случалось.

Был отправлен искупаться похотливый паромщик, вознамерившийся получить с Гембры плату за перевоз натурой. Мелкие чиновники не рисковали давать волю своему лихоимству при виде вооружённого отряда. А воришкам на постоялых дворах довольно было одного вида оружия.

Теперь они ехали через зажиточную провинцию Бранал, известную не только обильными урожаями зерна и винограда, но и богатейшими медными и серебряными рудниками. Города Бранала и росли и богатели с неслыханной быстротой, а имперские чиновники, разумеется, не без выгоды для себя, сквозь пальцы смотрели на незаконный ввоз рабов на рудники и поместья. Но зато и всякий свободный человек мог найти в благодатной провинции подходящую работу. Повозки переселенцев и купеческие караваны нескончаемым потоком заполняли все главные дороги. Движение по ним было невыносимо медленным и тягостным. Поэтому Гембра, прекрасно знавшая едва ли не все дороги страны, предусмотрительно решила проехать хитрым зигзагом небольших обходных и мало кому известных дорог.

Они ехали через редкий подлесок, любуясь открывающимися за деревьями живописными холмами, расчерченными лоскутами возделанных полей. День заканчивался. В низу неба появились нежно-зелёноватые оттенки, а садящееся солнце стало окрашивать вершины высоких кипарисов багрово-пряными отблесками. Пора было подумать о постоялом дворе, который наверняка должен был быть в ближайшем придорожном посёлке.

Женщины ехали, как обычно, рядом, немного впереди остальных. Только что Гембра выслушала, пожалуй, самый долгий и подробный за всё время их дорожных бесед рассказ Ламиссы о её жизни. То, что ранняя смерть мужа, а точнее, его гибель на поле боя, оставила её бездетной вдовой, было известно Гембре и раньше. Но из рассказа Ламиссы о племяннике Кинвинда – своём маленьком подопечном – она почувствовала, сколь многого лишила её судьба, не дав собственного ребёнка. Как Гембре была бесконечно дорога её независимость, так для Ламиссы была необходима забота и родственная привязанность.

Рассказ был закончен, и они ехали молча, погрузившись каждая в свои мысли.

– А это кто ещё там? – Гембра вытянула голову вперёд, вглядываясь в две пешие фигуры, стоявшие впереди на дороге явно в ожидавшие встречи.

– А это не разбойники? – обеспокоено спросила Ламисса.

– Да нет, слишком чудные для разбойников.

Двое мужчин, чинно двинувшиеся навстречу, действительно на разбойников не походили. Они скорее напоминали актёров, но не бродячих, а городских – солидных и прикормленных. Приблизившись, они одновременно запахнули свои яркие плащи, приподняли широкополые шляпы, дружно отвесили помпезный поклон и начали речь на два голоса.

– Блистательный Эрствир…

– Сиятельный Эрствир…

– Не побоюсь этого слова, благороднейший Эрствир…

– Владелец большого…

– Самого большого поместья в округе…

– Приглашает вас на пир…

– По случаю…

– По случаю…

– Получения оного поместья в наследство!

Снова последовал полушутовской поклон.

Всадницы переглянулись, обдумывая неожиданное предложение. Сзади тем временем подтянулись остальные. Последние слова незнакомцев донеслись и до них.

– Ну что, ребята, скажете? – обернулась Гембра.

– Только сегодня блистательный Эрствир собирает на пир всех проезжающих. И начало уже скоро, – продолжил первый.

– К услугам гостей бани, прекрасная конюшня, комнаты для отдыха, не говоря уже о прочих развлечениях, – завершил второй.

– Бани – это хорошо, – тихо заметила Ламисса.

– Ладно! – решила Гембра, – куда ехать?

Незнакомцы одновременно показали пальцем в одну точку. Там, на вершине одного из ближайших холмов, выделялся окутанный вечерней дымкой силуэт строения, напоминавшего не то очень большую виллу, не то очень маленький дворец.

– Итак, вперёд! – провозгласил первый незнакомец, ораторским жестом простирая руку в сторону холма.

– А мы – с вами, – добавил второй, – вы последние гости. Начинать пора.

С этими словами он извлёк из складок плаща пузатый жбанчик с вином и, не слишком стесняясь присутствующих и украдкой брошенного укоризненного взгляда своего напарника, отхлебнул несколько добрых глотков.

Вблизи стало ясно, что обитель блистательного Эрствира может всё-таки потягаться не с очень маленьким, а, пожалуй, и с небольшим дворцом. Спланированное, как вилла, строение простёрло на невидимой с дороги стороне холма, откуда и надлежало подъезжать к главному входу, огромные флигели, нимфей и даже амфитеатр. Многочисленные службы и подсобные строения утопали в пышной зелени огромного фруктового сада. Подоспевшие слуги отвели коней в стойло, а солидный дворецкий повёл последних гостей в дом.

Лучи заходящего солнца скользили по разноцветной мраморной отделке просторного портика. Столь же просторным был и внутренний двор с большим фонтаном и прогуливающимися возле него павлинами.

– Дому лет двести, – заметила Ламисса, – и хозяева были настоящие. Толково строили.

– Тебе лучше знать, – ответила Гембра, – ты у нас по этому делу… по хозяйскому. Хотя и я б от такого наследства не отказалась бы.

– Эй, почтеннейший, – обратилась Ламисса к дворецкому, – а кто такой этот Эрствир и от кого ему такая радость досталась? От отца, от дяди?

– До недавнего времени поместьем владел старший брат Эрствира, Гирамт.

– Он умер?

– Нет. Не умер. Он теперь в общине у этих… как их… двуединщиков. Слышали, наверное… Уж не знаю, чем они его окрутили, но сначала он распустил всех рабов, а затем передал все права на владение поместьем младшему брату Эрствиру, да так с ними и ушёл. И никто не знает куда. Так вот!

– Значит, рабов в доме нет, только слуги?

– Рабы-то? Почти все остались. Раб без господина не может. Хоть сто раз в книге запиши, что свободен, а раб – он так и есть раб.

– И наоборот тоже, – негромко, как бы про себя, заметила Ламисса.

– Точно! – подхватила Гембра, – свободного хоть сто раз в рабы запиши, а он всё равно свободен.

– Вот, эти двуединщики так и говорят. Свободу, мол, всякому человеку бог даёт от рождения и нельзя, мол, потому человека в рабстве держать. Так вот! Ох, договорятся!

– А если и новый хозяин к ним пойдёт? – ухмыльнулась Гембра.

– Ну, нет! Уж он-то не таков! Сами увидите. Ну вот, – здесь бани. Сейчас служанки принесут всё, что надо. Особо не спешите. К началу всех позовут.

Бани, во всяком случае их женское отделение, были устроены превосходно. Парная, душ и бассейн вмиг смыли всю дорожную усталость. Это единение с водной стихией в обрамлении тёплого мрамора настолько захватило Гембру и Ламиссу, что им даже не захотелось переброситься и парой слов ни с кем из соседок по бане, каковых было не менее пятнадцати. Время от времени кто-то из них, накидывая миниатюрную набедренную повязку, выбегал в общий с мужским отделением большой бассейн. А когда внимательные банщицы, уложив их на удобные деревянные кушетки, стали растирать им тела, используя ароматные эссенции и сандаловое масло, у них уже не осталось сил сопротивляться волне расслабляющего блаженства.

– Интересно, как там ребята? – спросила Гембра обессиленно сонным голосом. – А ты о чём всё думаешь?

– Да вот… всё думаю про этого… как его… Гирамта. Какая сила его заставила всё это бросить?

– Мало ли какая дурь в голове заводится. Нам-то что? Посмотрим ещё на этого блистательного Эрствира.

* * *

Нестройный шум голосов собирающихся гостей, уже заполнивших большой обеденный зал сливался с щебетом птиц в многочисленных клетках, подвешенных к невысокому потолку. Слуги ещё продолжали суетиться вокруг столов, рассаживая гостей, и у Гембры с Ламиссой было время оглядеться вокруг. Зал был отделан дорогим розовым мрамором и позолотой, в небольших нишах стояли старинной работы скульптуры, потолок и стройные четырёхгранные колонны были густо покрыты невысокими раскрашенными рельефами. Широко распахнутые на всю стену двери вели в сад, где тоже были накрыты столы и пышные светильники разгоняли прохладную темноту спустившейся ночи над сияющей армией драгоценных блюд и кубков.

Наконец, по залу разнёсся густой гулкий звук большого бронзового гонга, и в другом его конце перед взорами притихших гостей предстала помпезная процессия. Впереди шествовал тучный мажордом в ярко-красном одеянии и высоких военных сапогах. За ним следовали две обнажённые, в паутине тончайших золотых украшений, девушки-рабыни с опахалами из павлиньих перьев. А далее, в окружении музыкантов высились, несомые шестёркой по-петушиному разодетых слуг, роскошные красного дерева носилки, на которых, облокотившись на атласные подушки, полулежал сам новоиспечённый хозяин именья – блистательный Эрствир. Это был довольно грузный, похожий на важного самодовольного пеликана человек неопределённого возраста с пегими коротко подстриженными волосами, крупными, будто наспех вылепленными чертами лица, круглыми, немного навыкате глазами и большой бородавкой на правой щеке. Его скошенное чело было увенчано золотым обручем с крупной диадемой, массивная золотая цепь сияла на свободном белом одеянии, а золотые перстни и браслеты почти полностью скрывали его короткие пухлые пальцы. Рука хозяина, эффектно блеснув золотом, проделала в воздухе некий театральный пируэт, и музыканты заиграли торжественный гимн, наподобие тех, что исполняли во время храмовых процессий, когда на праздник из святилища выносили статую какого-нибудь местного божка. Гости, в первый момент примолкшие от изумления, встретили хозяина волной восторженных приветствий. Тот отвечал кивками, растягивая свой пеликаний рот в довольной улыбке. Когда носилки достигли середины зала, музыка стихла, снова ударил гонг, и блистательный Эрствир поднял руку вверх, призывая к вниманию.

– Приветствую всех, волею богов и моим желанием собравшихся сегодня под этой благословенной крышей! – начал он свою речь, – Сличая различные случайности, мы должны понять, что надо нам стремиться к тому, чтобы твёрдо знать, что ничего в этом мире не происходит случайно. До остатков недавнего времени, как всем хорошо известно, этим домом и поместьем владел мой достославный братец Гирамт, да пошлют ему удачи боги, в которых он не верит. – Хозяин говорил громко и с покушением на артистизм, явно подражая столичным ораторам.

– Но судьба несёт своё судьбоносное дело, и текущий в настоящем момент реальной обстановки показывает, что и мы не стоим в стороне от столбовой дороги жизни, да будут повешены на этих столбах наши общие враги. Так не убоимся же самых положительных, на первый взгляд, последствий и провозгласим истину громко, – это слово оратор неожиданно произнёс почти шёпотом, – а истина состоит в том, что мой достославный братец ныне в благородной нищете и безвестности служит единому Богу двуединщиков, а нынешний хозяин всего, что вы видите вокруг, имеет место быть вашим покорным слугой!

Под шум восторженных голосов Эрствир воздел вверх свои короткие, унизанные золотом руки.

– Ты чего-нибудь поняла? – с иронией в голосе спросила Гембра подругу.

– Немножко, – ответила та.

– Не скажете ли, почтеннейший, не приходилось ли вам знать нашего хозяина раньше? – обратилась Ламисса к пожилому соседу за столом, в котором она по дорогой одежде с разноцветными атласными лентами, какие особенно любили носить в Бранале, безошибочно распознала местного купца.

– Ещё бы не знать. Я ещё и с его покойным отцом дела вёл.

– А сам-то Эрствир кто такой? – подключилась к разговору Гембра.

– Да так сразу и не скажешь. С виду – кто-то, а разглядишь – никто. Пока отец жив был – всё учился. Учился, учился, да так ничему и не выучился. Потом поехал в столицу. Служить пробовал, да всё без толку. Хотел было за взятку чин получить – не вышло. Оскандалился. Пришлось домой возвращаться. Зато, правда, потолкался в Каноре со всякими умниками. Приехал – стал трактаты писать.

– О чём же? – поинтересовалась Ламисса.

– Так… О том, о сём. О жизни… И пьесы для театра сочиняет. А ещё рабами приторговывает. На всех рудниках его знают. Пока брат деньги давал, по всей стране ездил. Куда, зачем – не знаю. А теперь вот самый богатый помещик в округе.

Тем временем хозяин вознамерился продолжить речь.