Текст книги "Начало Игры"

– Нет. Возвращался кое-кто… А опыт смерти – один из самых прямых путей к истине. Но ты останешься снаружи и будешь только наблюдать. Боюсь, не было б тебе и этого слишком много. Так что упражняйся, не теряй времени.

– Да, учитель.

– Что ты сегодня видел во сне? – спросил Сфагам, немного помолчав.

– Помню немного… – Олкрин сосредоточено наморщил лоб, – помню ночь… Ночная дорога… Всё в зелёном свете луны. Я стою на дороге, а рядом человек… Взялся неизвестно откуда… Весь какой-то чёрно-синий. Я думал, это от темноты. А он повернулся к свету и такой же и остался… ну, чёрно-синий… Глаза блестят и волосы короткие торчком. Я говорю: «Ты кто?» А он отвечает: «А я никуда и не прятался». Я его ищу… за деревом, за кучей земли, за большим камнем, а он… дальше не помню. Откуда это?

– Откуда? Сон – это письмо, которое пишут одновременно несколько тайных сил и духов. Некоторые из них живут внутри человека, некоторые – во внешнем мире. Когда во время сна разум отступает, все они стремятся донести свои послания. Их голоса сливаются, и человек ничего не может понять. Но иногда, когда среди голосов выделяется главный, их песня звучит стройно, и тогда человек способен понять смысл послания. Над твоим сном надо подумать…

– А иногда ответ приносит сама жизнь.

– Приносит. Но, как правило, поздновато… Так чему же мы с тобой будем учиться: искусству выбирать или искусству уходить от выбора?

– Если я тебя понял, учитель, то мне уже пора выбрать между путём умного и путём мудреца?

– Это, конечно, слишком просто, но предположим, что так.

– А нельзя и то и другое?

Сфагам рассмеялся.

– Попробуй! Может быть, у тебя получится.

– А у тебя?

– Не знаю, но попытаться, пожалуй, стоит. Здесь ведь не просто поиск середины, здесь поиск СВОЕЙ середины.

– Знать бы, как она выглядит, эта середина.

– Образ середины у каждого свой, потому-то мудрецы никогда не говорят о середине подробно.

– А каков твой образ середины?

Сфагам ненадолго задумался.

– Как-то в детстве, ещё до поступления в Братство, отец взял меня собой на корабль. Парус над головой тогда казался мне чем-то непостижимо огромным и живым. Мы стояли у борта и смотрели в морскую даль, идя мимо небольших островов. И тогда отец сказал: «Самое притягательное – это не тот берег, что вблизи: там всё и так видно и понятно. И не тот, что вдали: он полностью скрыт туманом неизвестности, и потому чужд и нежеланен. Больше всего волнует тот берег, что не слишком близко и не слишком далеко. Глаз что-то различает, но неотчётливо. Может, дом, может, человек. Может, дорога, может, промоина. А на вершине горы то ли дым от жертвоприношений в храме, то ли пожар, то ли вулкан курится. И всё это в тебе. И пока не подошёл ближе – ты хозяин всем этим образам и путешествуешь там, как хочешь. А подошёл ближе – опять всё понятно. Но ты уже не хозяин». Вот так. Я это запомнил. Вероятно, моя середина – это что-то вроде такого не слишком удалённого берега.

– Я кажется, начинаю понимать… – Олкрин напряжённо потёр лоб.

– Вот ты знаешь, – продолжил Сфагам, – что одна из первых заповедей ставшего на путь совершенства – это освобождение от страстей?

– Да, этому учат в самом начале.

– Но, с другой стороны, ничто великое не рождается без страсти, не так ли?

– И это верно.

– Вот и поищи здесь СВОЮ середину… Твой меч ещё не заржавел? Начни медитацию. Я буду с тобой. А потом немножко разомнёмся.

Глава 23

– Выходит, расстаёмся? – Гембра с неловким видом смотрела себе под ноги.

– Выходит, да.

– Так быстро эти дни пролетели… Я думала, ещё долго… Вот… А завтра мы уже все разъезжаемся. Ты ведь знаешь… Надо везти драгоценности от Кинвинда в Ордикеаф. Это на юго-востоке… Далеко. Очень ценный товар… Вот… Это для всех очень важно. И для племянника маленького… Но ты знаешь… Я бы всё бросила. Правда! Я никогда таких людей не встречала, как ты!

Сфагам напряжённо вздохнул.

– А Ламисса едет с нами, – продолжила Гембра после паузы. – Стамирх не может. Ему бы к себе в Тандекар добраться… Она у нас теперь главная, – Гембра натужно улыбнулась. – А у тебя, значит, своя дорога?

– Да. Сегодня я открыл книгу. Ту самую, ты знаешь… И ничего не увидел на странице. Все буквы стёрты.

– И что это значит?

– Значит, пора.

– Ну, пора, так пора. – Гембра снова мучительно улыбнулась, пытаясь придать голосу беззаботность и сглатывая горький комок в горле.

– Я хочу тебя попросить… Не ссорься с Ламиссой. Я понимаю тебя, а ты пойми её.

– Ну да… Я постараюсь…

Зашуршала прикрывающая вход циновка, и в комнату вошла Ламисса.

– Легка на помине, – еле слышно хмыкнула Гембра.

Глаза женщин встретились.

– Я, кажется, помешала, сказала Ламисса, тряхнув золотистыми волосами. Подделка беззаботного тона вышла у неё намного удачнее.

– Нет. Наоборот. Очень хорошо, что ты пришла. Присядь, пожалуйста, к нам.

Мягкий тон Сфагама всегда действовал на Ламиссу как-то особенно. Он был так не похож на те, вызывающие тоску и презрение трусливо-приторные сальные интонации, с которыми к ней частенько подступали малознакомые мужчины. И в то же время это мягко-сосредоточенное обращение чем-то неуловимо её смущало. Ламисса присела рядом.

– Мы сейчас говорили о тебе. Нам предстоит расстаться. Не знаю, насколько. Может быть, даже навсегда. Хотя, честное слово, я к этому не стремлюсь. И я не хочу, чтобы, расставаясь, мы унесли в сердце тяжесть неясных вопросов.

Сфагам протянул перед собой ладони.

– Дайте мне ваши руки.

Рука Гембры была холодной и напряжённой, а у Ламиссы – тёплой и слегка влажной. Сфагам закрыл глаза.

– Вы чувствуете меня? А теперь почувствуйте друг друга. Надо сомкнуть цепь. Я не хочу быть раздором между вами. Я хочу быть тем, что вас соединяет. Вы ждёте от меня выбора. Я чувствовал это все эти дни. Но я не могу выбрать. По крайней мере сейчас. Поэтому я даже боялся встречаться с каждой из вас. Я видел, что вы готовы возненавидеть друг друга из-за меня.

Женщины растерянно переглядывались. Их руки чувствовали лёгкие покалывания, и взгляды их стали мягче.

– Цепь сомкнулась. – Сфагам открыл глаза. – Теперь тяжесть должна быть снята. Но до отъезда я не должен быть ни с одной из вас наедине. Иначе всё начнётся снова.

– Одна ночь осталась, – прошептала Ламисса, – а завтра – все уезжаем.

– Тогда давайте проведём эту ночь вместе! – не долго думая, предложила Гембра. – Что, слабо? – она подмигнула сопернице.

– В ответ Ламисса улыбнулась, опустив голову.

* * *

В комнате царил уютный шёлковый полумрак. Свет небольших масляных светильников был достаточен, но не ярок. Он мягко таял в красно-коричневых и золотистых узорах настенных ковров – необычной новинке, перенятой Кинвиндом от своих восточных гостей. Впрочем, первой, кто оценил красоту и изысканность коврового убранства, была Ламисса. Это была её комната. Длинный густой ворс ковра скрывал шорох шагов, и фигуры передвигались по комнате плавно и бесшумно, как тени. От бронзовых курильниц поднимались струйки сизого дымка, разнося пряный дурманящий аромат. К запаху сандала примешивались другие – слегка терпкий щекочущий дух особого состава благовоний для пробуждения внутренних энергий нижних центров и ещё – пьянящий и вызывающий лёгкую эйфорию аромат, именуемый знатоками «крыльями любовных полётов». Запахи складывались в такой сказочный букет, что хотелось дышать медленно, наслаждаясь каждым вдохом.

Душистые масла, которыми были натёрты тела, также были тщательно подобраны. Выбирать было из чего. Накануне Гембра накупила их чуть ли не целый мешок, которого хватило бы на всю улицу. Оказались среди них и те, что надо – Ламисса знала в этом толк. Её ловкость и уверенность при смешении быстро и ювелирно отмеренных добавок – иланг-иланга, нероли, муската, сандала, имбиря, гардении и гвоздики к оливковому маслу вызвали у Гембры чувство восхищения и лёгкой беззлобной зависти.

Сфагам оставил применение своих знаний до более подходящего случая. Сейчас надо было положиться на женщин, а главное, ничем не помешать их сближению. Монах с лёгкой тревогой наблюдал, как во время приготовлений они ещё довольно заметно смущались друг друга. По лицу Ламиссы то и дело пробегала тень растерянности, а Гембра временами готова была взорваться приступом раздражения. Однако всё обошлось. У Ламиссы хватило уверенной обходительности, а у Гембры – разумной сдержанности, чтобы пройти рискованную черту.

Оранжевые светильники треугольником расположились вокруг широкого ложа. Ещё один огонёк мерцал в пирамидальной металлической чаше, извлечённой из сумки Сфагама. Он должен был очистить комнату от чуждых и враждебных энергий.

Видя, что раскованность женщин может в любой момент спрятаться за непроницаемый панцирь взаимного смущения, Сфагам внимательно следил за последними приготовлениями. Малейшая пауза была бы тягостна, и допустить этого было нельзя. Мягко и осторожно обняв обеих женщин за обнажённые плечи, Сфагам почти физически почувствовал, как ломается между ними колкий и холодный забор. Тёплая волна пронизала все три тела, соединив их воедино. Рука монаха нежно скользнула по затылку Ламиссы, незаметным движением распустив ленточку, стягивающую волосы. Золотистые пряди рассыпались по плечам. В это время Гембра медленно опустилась вниз, обняв колени Сфагама.

– О, ты больше не носишь эту повязку, – рука Ламиссы нежно скользнула по недавно зажившему боку.

Сфагам глубоко вздохнул и, закрыв глаза, поднял голову вверх, не в силах противостоять расслабляющей волне блаженства. Пальцы Ламиссы были на удивление мягки и чутки. Казалось, вся её сущность собралась в этих тончайших и осторожных прикосновениях. Касания Сфагама, ласкающие лицо, шею и грудь Ламиссы, тоже были мягки и нежны.

– У тебя чудесные руки, – прошептала Ламисса, – совсем небольшие и не грубые. И всё чувствуют… И как только они управляются с оружием?

– Вот только такие-то по-настоящему и управляются. Это я говорю!… – Голос Гембры был немного хриплым от возбуждения.

– Как ребро, совсем срослось? – спросила она с последними остатками деловитости в голосе.

– Да. Медитации, лечение, ну и время, конечно. Целых три недели без приключений. Так что теперь мне всё нипочём.

– Всё-таки надо поосторожнее, – наставительно прошептала Гембра, сжимая объятия вокруг бёдер монаха и прильнув к его гениталиям.

Ложе встретило их прохладным шёлком тонких восточных тканей. В искусстве любви обе женщины были примерно равны. И это Сфагама не удивило. Удивительным было скорее то, что разительная разница, которая проявлялась между ними во всём, в постели почти не чувствовалась. Конечно, Гембра была несколько активней и напористей, и реакции её были более бурны и непосредственны. Ламисса, конечно, была мягче и осторожнее. И тем не менее, будто что чья-то рука сорвала с обеих покров всего, что было привнесено характером, жизненным опытом, складом ума и воспитанием, обнажив их общую первозданную природную стихию.

Вырвалось наружу то, чему нельзя научить и что в виде непреложного общего закона закладывается природой ещё прежде воли, характера и всяких способностей к обучению. Эта дикая клокочущая магма естественной чувственности, хлынув наружу, способна была взломать и растворить в себе последующие наслоения всех и всяческих норм и правил. Неодолимый прорыв к первозданной стихийности уравнял их, таких разных. А может быть это волшебный аромат «крыльев полёта любви» делал своё хитрое дело. Сфагаму показалось, что женщины даже каким-то образом отразились друг в друге. В пантерьем стиле Гембры прибавилось самозабвенной истомы, а чувственный омут Ламиссы всколыхнулся неожиданным темпераментом.

Любовные игры были долгими и неспешными. Сплетение рук, сплетение тел, сплетение дыханий и ароматов делали своё безумное дело. Наконец, сплелось и то, что внутри. Сердца и души слились в нераздельное целое. Кружились головы от голубого света и тёплые волны пронизывали тела. Остатки мыслей растворялись в долгих тягучих поцелуях. Умение Сфагама задерживать оргазм дало свои результаты. Тела ощутили сладостную, доходящую до невесомости лёгкость. Пропало не только смущение. Растворилась думающая самость – все мысли и вопросы исчезли вовсе, а каждое ощущение будто кругами расходилось вокруг, эхом отдавалось в трёх телах и, резонируя в них, возвращалось назад.

Хоровод образов хлынул в очищенное экстазом сознание. Был стремительный полёт над багровыми кронами огромных деревьев. Был танец серебристых светящихся фигур, сливающихся в причудливые пульсирующие капли. Был ветер, волнами пробегающий по цветочному ковру. Сонмы белых и красных лепестков взбивались вверх и, кружась и мерцая, поднимались к бездонному кремовому небу, где оплывающие, словно под собственной тяжестью облака, стекая от зенита к горизонту, вылепливались в подвижные тела и лики. А вот небо уже черно. В предгрозовом воздухе мечутся белые кудряшки, и багровая полоса пролегла от края до края. Стая голубых аистов дугой взмыла вверх и затрепетала под порывами ветра. Но аисты уже не далеко вверху. Они здесь, совсем рядом. И облака тоже. Ветер, ветер… Прохладные и горячие струи пронизывают всё внутри.

Губы что– то шепчут, но слова не слышатся и не доходят до сознания. Чужое тело чувствуется так же остро, как своё, и наслаждение утраивается, выплёскиваясь наружу потоками слёз. Единственная мысль, едва мерцающая в водовороте экстатической свободы слияния, – это ощущение того, что именно к этому моменту и вела вся предшествующая жизнь.

Тёплый ветерок, пробиваясь сквозь занавешенное окно, трепал невесомое прозрачное покрывало над кроватью, бросая его на разгорячённые тела. Но этого никто не замечал. Видения продолжались. Огромное раскидистое облако посреди нежно-синего, но необычайно яркого неба становилось всё желтее и желтее и превратилось, наконец, в сияющий солнечно-золотой остров, занимающий половину неба. Отразившись в лазурной, зеркально гладкой поверхности моря, золотой небесный остров рассыпался по воде ослепительными полосами. Сияющие россыпи потянулись вдаль к маленькой точке на горизонте, а вблизи из цвета слоновой кости песка выступили размытые очертания не то корабля, не то огромной раковины. То ли из-за золотого облака, то ли из-за морского горизонта послышались далёкие звуки труб. Небесная крона расплылась, поглотив всё, оставив только ослепительный свет.

Затем в потоке света, вновь ставшего серебристо-голубым, стали проступать неясные очертания. Три дыхания слились до неразличимости, и сознание всех троих открылось одному видению, вырисовывающемуся в хаотичном вихре чёрно-лиловых и серо-терракотовых штрихов, полос и линий. Они метались, пульсировали, перетекали и сплелись, наконец, в образ демона оргазма Риксалфа, несущегося по мелкой воде верхом на бешеном волке, взбивая тучу разноцветных брызг. Грива демона развевалась, сливаясь с потоками воздуха и как бы утягивая их за собой. Сине-зелёные глаза блестели, как осколки диковинного цветного стекла. Огромный обнажённый член, как гранёный кол, лежал на голове волка, нависая над оскаленной пастью. Несущийся демон был виден одновременно и сверху, и спереди, и сбоку, но рассмотреть его в клубке текучих и трепещущих лент – струй и водяной пыли было невозможно. Зрение выхватывало лишь отдельные детали – то блестящий глаз, то клыки волка, то когтистые пальцы, запущенные в его длинную шерсть.

Четыре раза проносился по мелкой воде неистовый демон, обдавая холодными брызгами разгорячённую натёртую ароматами кожу, и четыре раза тела одновременно захлёстывались горячим взрывом оргазма.

Наконец облако брызг поднялось высоко, застлало всё и прохладным дождём упало на горячие тела, смыв любовное возбуждение и погасив чувства и желания. Остатки сил ушли вместе с видением. Мышцы обмякли и расслабились, тела обессилено повалились на ложе. Но мысли не вернулись – на их место пришёл сон. Его оковы были так неодолимы и внезапны, что объятья даже не успели разжаться и все трое уснули, так и не разорвав чудесного сплетения тел, дыханий и душ. А тёплый ночной ветер продолжал колебать прозрачную накидку, разбрасывая по стенам причудливые тени от догорающих светильников и постепенно вытягивая из комнаты сизые струйки тлеющих благовоний.

* * *

Утром из южных ворот Амтасы среди длинной вереницы крестьянских и купеческих повозок, возвращающихся после праздника домой, выехала и гружённая драгоценным товаром повозка златокузнеца Кинвинда. Ламисса отказалась занять хозяйское место внутри повозки и ехала верхом рядом с Гемброй и пятью охранниками. Она довольно плохо держалась в седле, но Гембра воздерживалась от шуток по этому поводу. Им предстоял долгий путь на юго-восток в город Ордикеаф провинции Лаганва, где ждали их богатые заказчики ювелира из Амтасы.

В это же время из северных ворот, где число покидающих город было гораздо меньше, почти в одиночестве выехали двое всадников. Не менее долгий путь учителя и ученика лежал на северо-запад в провинцию Гвернесс, родину таинственного императора-мага Регерта, где он ещё с девятилетнего возраста стал заранее возводить свою грандиозную гробницу.

Глава 24

Человек, сидевший у ствола большого раскидистого дуба, не слышал ни пения птиц, ни лёгкого шороха колеблемой ветром листвы, ни тихого фырканья и топтания привязанного неподалёку коня. Его мощная фигура застыла в строго выпрямленной посадке на скрещенных ногах и была издали похожа на статую.

Медитация Велвирта длилась уже два часа. В прошлый раз образ наставника явился с особой явственностью. И тогда, Велвирт готов был в этом поклясться, это был истинный образ учителя. Без всяких посторонних сил, которые так долго отягощали дух монаха-воина мучительными сомнениями. Ответ учителя был и ясен и непонятен одновременно. «Найди Сфагама, и место вашей встречи само даст тебе последний ответ» Как бы то ни было, ближайшие цели были теперь ясны. Однако настроиться на тонкий образ противника и определить его местонахождение почему-то не удавалось. Какая-то сила мешала этому. У Сфагама вполне хватило бы мастерства запутать свои следы в тонком мире. Но он никогда не стал бы этого делать. В этом Велвирт был глубоко убеждён. Ему препятствовала другая сила, такая же непонятная и неодолимая, как та, что овладела волей наставника, но преследующая, похоже, противоположные цели. На мгновение Велвирт даже увидел образ этой силы в виде огромного красного попугая с ослиной головой. Но пурпурное оперенье тотчас же яркими осколками рассыпалось в воздухе, померкло и растаяло, а тонкий образ Сфагама, вроде бы вот-вот уловленный, вновь скрылся за экраном пустоты сознания.

Знак был понят. Велвирт решил не возобновлять попыток. Оставалось попробовать окольный путь. Несколько глубоких вдохов – и сознание вышло из транса. Встряхнув широкими плечами, монах поднялся и несколько раз в задумчивости обошёл вокруг дерева. Начинать вторую глубокую медитацию сразу после первой было рискованно. И, тем не менее, через несколько минут он вновь сел на то же место. Тёплая волна, исходящая от буро-зелёной поверхности мощного ствола, действовала благотворно. Велвирт слегка поднял свою белокурую голову и вновь сделал глубокий вдох.

Сфагам был по-прежнему скрыт непроницаемым экраном, но образы людей, связанных с ним нитями тонкого мира, обрисовались достаточно чётко. Дорога… Знакомая дорога к югу от Амтасы. Неспешно едущая повозка и всадники возле неё. Среди них две женщины. Одну из них, темноволосую, Велвирт помнил прекрасно. Другая, с золотистыми волосами, была незнакома. Она одна из всех была не вооружена. Ясновидящее сознание продолжало погружаться в открывшуюся картину.

– Так что, ты говоришь, он рассказал тебе в последний день? – услышались обрывки фразы черноволосой.

– …история для нас обеих. – Ответ второй женщины был плохо различим.

– Хм, и когда он успел… Расскажи…

Велвирт сделал глубокий вдох и стал, как всегда, с безошибочной неспешностью выходить из глубокой медитации. Того, что он увидел и понял, было вполне достаточно. Он знал, куда и зачем ехать.

Мощный, как и сам всадник, конь нёс своего хозяина по большой просёлочной дороге. Скрылись и дерево, и поляна с высокой травой, где монах задавал свои вопросы тонкому миру. Но сознание его всё ещё находилось будто бы в оцепенении. Главный вопрос, нерешённый вопрос тяжким грузом лежал на душе.

Всю свою жизнь, общаясь с образами тонкого мира и поднимаясь по ступеням мастерства, Велвирт был бессознательно убеждён в существовании некоей стоящей за ними всеми единой основы. Это была правильная сила. Правильная всегда и при всех обстоятельствах. Он не представлял себе эту силу и даже внутренне боялся этого, ибо это умалило бы её бесконечность и всеохватность. Служение этой силе, слияние и растворение в ней должно было обеспечить бессмертие его, Велвирта, духовной сущности. Нет, здесь не было ни гордыни, ни эгоизма. Была та тяга к бессмертию в тонком мире, в истинном и единственно подлинном мире, на которую имеет право всякий, чья душа пробудилась для совершенства.

Эта сила не воплощалась полностью ни в каких образах, но долгие годы как бы от её имени говорил наставник Братства. Но теперь… Одним из тех искусств, которыми Велвирт так и не овладел в совершенстве, было умение полагаться на судьбу. Он мог заставить себя смириться с обстоятельствами, но двигаться вместе с текучим и прихотливым потоком скрытого течения жизни было не в его природе. Подтверждение правильности пути должно было прийти в виде ответа на его самоактивные действия. Если бы не врождённая тяга к созерцанию и углублённому постижению мира, то, живя в миру, Велвирт наверняка взялся бы его исправлять и переделывать. Он мог бы стать удачливым полководцем-завоевателем, устанавливающим новый жизненный порядок в соответствии с внушениями той великой силы, которой он служил, сметая на своём пути всё ложное и неправильное. Но, видимо не случайно, скрытое течение жизни, изгибы которого, рано или поздно, обнаруживают свою мудрость, направило Велвирта путём монаха.

Несущийся галопом конь обогнал крестьянскую телегу. Серо-стальные глаза всадника скользнули по грубой запылённой одежде и загорелым обветренным лицам.

– Во, красавец! – хмыкнула пожилая крестьянка, отмахивая от лица пыль, взбитую копытами унёсшегося вперёд коня.

– Видать не из простых, – подхватила другая, – навроде офицера, а на городских военных не похож…

– Точно, Городские, что при положении, все с гонором смотрят. А этот…

– А этот, будто с завистью, – удивляясь собственным словам, закончил старик в тёмном суконном плаще, стегнув лошадь и надвинув на лицо старую бесформенную шляпу.

* * *

– Так что, ты говоришь, он рассказал тебе в последний день? – спросила Гембра, стараясь придать голосу беззаботную непринуждённость.

Женщины ехали чуть поодаль от остальных всадников, которые что-то оживлённо обсуждали с правившим повозкой Лутимасом, громко при этом смеясь.

– Эта история, пожалуй, довольно печальна для нас обеих, – задумчиво ответила Ламисса.

– Хм, и когда ты успела в последний день с ним наговориться… Но расскажи, всё таки…

– Он рассказал про один случай. Давний… Он как-то совершал медитацию на берегу моря. А когда собрался уходить – видит неподалёку на песке следы. Женские следы идут прямо, без остановок. А рядом – мужские. То слева, то справа, то вперёд забегут, то отстанут чуть-чуть. А в каждом женском следе – кусочек янтаря лежит. И тянутся следы далеко-далеко. По всему берегу. И конца не видно.

– И что же здесь для нас грустного?

– Сфагам сказал, что понимает того мужчину. Но сам он другой и никогда бы так не сделал, потому что, любя женщину, он никогда не стал бы её обожать и превозносить, как богиню. Он сказал, что там, где начинается обожание, там кончается свобода и уважение и для мужчины и для женщины. Остаются только предустановленные роли и жадность обладания идолом. Так он и сказал…

– Может, он и прав. Хотя женщина всё видит по-своему…

– Может быть, наша правота когда-нибудь соединится с его правотой.

– И зачем боги так всё запутали! – хмыкнула Гембра с шутливым раздражением.

– Я всё хотела тебя спросить, почему ты выбрала такое неженское ремесло? – продолжила разговор Ламисса, немного помолчав.

– Да я и не выбирала. Само так получилось. А что, мне нравится!

– Чего же ты ищешь в жизни?

– Не знаю… Когда денег нет, то денег. Когда деньги есть, даже много, – всё равно надолго не хватает. Всё уходит куда-то… И опять – за дело. Главное – жить интересно. Всё время что-то новое. Новые люди, новые места. Сама себе хозяйка, опять же. Если чего, сама и сдачи дам. А так что? Дом, кухня, хозяйство, дети. Или в огороде копаться. Каждый день одно и то же. Тоска!… И всё при муже… Хоть и надоест, а никуда не денешься. Только и останется, что с соседками собачиться. У мужа из-за спины. Это разве жизнь?

– Значит, детей не любишь?

– Да не то чтобы не люблю… Связывают они… Так только за себя отвечаешь, а с детьми…

– А продление рода? А как же старость?

– Если боги нас призвали к продлению рода, так значит, они сами и устроят всё как надо. Чему быть, то и будет. Если что, то я и не против. Было б от кого… А до старости ещё дожить надо…

– Ты знаешь, – продолжила Гембра после паузы, – с тех пор, как мне петлю нагадали, я больше судьбу не пытала. А вот сейчас почему-то захотелось. Чувствую, меняется что-то, как его встретила. Хочешь со мной? Вот, держи. – Гембра вынула из дорожной сумки небольшую глиняную вазу.

– Скоро мостик проедем, за ним дорога опять через лес пойдёт. Как остатки большой стены увидишь, значит до брошенного города доехали. Там ребята пусть отдохнут, а мы по тропинке налево съедем. Храм есть в лесу, старый. Туда раньше со всей провинции съезжались по осколкам гадать. И сейчас ещё приезжают иногда. Хотя там уж и нет никого. А вазы я ещё из Амтасы захватила. Тоже из храма, чтоб не совсем простые.

Ламисса внимательно осмотрела грубоватую, базарной работы, вазу и осторожно уложила её в сумку.

* * *

– Всё. Кончилась тропинка – слезаем! – скомандовала Гембра.

– С тобой я скоро много чему научусь, – весело сказала Ламисса, пытаясь подражать ловким движениям подруги, привязывающей коня к стволу дерева.

– А то! Скоро мечом махать будешь!

– Ну, уж нет! Это не по мне!

Изумрудные заросли встретили их прохладой и полумраком торжественной тишины.

– Вот видишь, водовод старый? – Гембра вскочила на выступающий из буйной зелени каменный блок. Вот, сначала по жёлобу и пойдём.

Ламисса задумчиво провела рукой по тёплому белёсому камню.

– А давно отсюда люди ушли?

– Не знаю. Может, лет пятьсот. А может, и тысячу. Одни боги знают.

– Мне кажется, что они только что были здесь. Или даже сейчас где-то рядом. – Ламисса огляделась, глубоко вдыхая воздух. – Интересно, как они ходили, как говорили… Наверно, не так, как мы…

– Какая разница? Пошли…Чего стоять-то?

– Погоди… Как будто перед занавешенной дверью стоишь… Что-то там виднеется, что-то происходит. Понимаешь? Вроде вот-вот шагнёшь и там окажешься. Так близко… А войти нельзя.

– Нн-у? – Гембра упёрла руки в бока, криво ухмыляясь.

– А может быть, эти люди уже вернулись и живут среди нас? Ведь оттуда возвращаются в другую жизнь через много лет. Вот помнишь, в «Книге видений»?

 
Я вернусь оттуда, где нет счёта дням,
Я вернусь всё помня и ничего не зная,
Я вернусь с глазами, видящими свет,
Я вернусь вкусить боль этого света,
Я вернусь насладиться краткостью мгновений,
Я вернусь, чтобы снова уйти…
 

По лицу Гембры пробежала тень. Ей вспомнилась та жуткая ночь в доме оборотня. Но даже не это воспоминание тупой занозой кольнуло её сердце.

– Давай за мной, – буркнула она, и, тряхнув головой, не оборачиваясь, зашагала по узкому жёлобу, устланному ломкой и хрустящей высохшей листвой.

Но та самая мысль-заноза всё же догнала её. «Они подходят друг другу» – громко и отчётливо сказал кто-то внутри. Усилием воли Гембра мгновенно подавила волну жгучей обиды, но лёгкое настроение вернулось не сразу. Было ещё что-то и в самих этих строчках…

– А ты здесь раньше бывала? – спросила Ламисса.

– Купец один гадать ходил. Без охраны-то страшно! А охрана кто? Я! В храм, правда, не заходила. При гадании никого быть не должно. Ну, кроме жрецов, конечно…

Некоторое время они шли молча. Ламисса всё время немного отставала, разглядывая торчащие из земли стволы и капители колонн, узорчатые плиты, полуразрушенные стены домов и ведущие в никуда лестницы.

– Смотри, в воду не свались! – наставляла Гембра.

Действительно, внизу, полускрытый сводом густо сплетённых веток, сиял мозаикой текучих отражений неглубокий извилистый ручей.

Идти пришлось недолго. Храм, а вернее, его развалины, стояли на открытом месте, где полупрозрачное зелёное кружево не преграждало путь солнечному свету, который после сумрака леса казался ослепительным. Нагнувшись, Ламисса стала с интересом рассматривать разбросанные среди голой земли обломки напольной мозаики, изображавшей фантастических рыб и животных. Одна из хорошо сохранившихся мозаичных змей была изображена с таким искусством, что, казалось, вот-вот уползёт в ближайшие кусты. Ламисса не могла оторвать от неё глаз. А валяющийся рядом камень оказался головой много веков назад изваянного бога.

– Слушай, а правда, что древние боги становятся потом демонами при молодых богах или при богах новых пришлых народов?

– Сюда иди, учёная ты моя! – послышался слегка насмешливый голос Гембры.

Они вошли в небольшой круглый зал с полуразрушенным куполом на изящных витых колонках. Белизна камня спорила яркостью с льющимся со всех сторон светом. Глаза невольно опускались вниз. Среди мраморных плит пола были вкраплены мозаичные вставки. На них в трёх местах неподалёку друг от друга были выложены гадательные диаграммы. Каждая из них представляла собой сложное сочетание геометрических фигур, вписанное в большой, разбитый на сегменты круг. Каждый из сегментов был отмечен буквой или цифрой. Линии сегментов распускались дальше, пронизывая ещё три концентрических круга, также испещрённых буквами и цифрами.

– Надо разбить вазу прямо в центре, – почему-то шёпотом пояснила Гембра. А дальше – смотреть, как осколки лягут. Видишь, тут даже трое одновременно гадать могут. Доставай вазу. Давай, ты здесь, я там…

– Готова? Ну, давай. Представь, что ты сама внутри сидишь.

Две падающие вазы одновременно стукнули о камень. Осколки звонко разлетелись по магической карте.

– Во, видела?

– Что?

– Дымок такой синенький. Ну, когда разбились.

– Вроде, видела.

– Это значит, куда надо пошло! – Гембра деловито склонилась над черепками.

– Чего-то я не пойму, – задумчиво протянула она после некоторой паузы.

– И я тоже не пойму. – Неожиданный мужской голос заставил женщин вздрогнуть.