Текст книги "Иное решение"

– Господа, – светски улыбаясь, начал Валленштейн. – Позвольте вас представить друг другу.

Но господам угодно было представиться самим:

– Военный атташе немецкого посольства в Швеции подполковник фон Гетц.

– Подполковник Генерального штаба Красной армии Штейн.

Штейн протянул руку, фон Гетц ее принял, и они поздоровались.

– А это, – Штейн повернулся к Коле. – Это наш дорогой хозяин, любезно предоставивший нам свое жилище для беседы.

Фон Гетц сухо кивнул. По-видимому, он не посчитал Колю за фигуру, заслуживающую внимания.

– Я надеюсь, вы не будете против, если господин Неминен будет присутствовать при нашей беседе? – спросил Штейн.

Фон Гетц не возражал.

– Итак?.. – Конрад вопросительно посмотрел на Штейна, когда они расселись по четырем сторонам стола, будто собирались перекинуться в бридж.

– Итак, – начал Штейн. – Я прибыл по заданию командования Красной армии с предложением о заключении мира между Германией и Советским Союзом.

– Хорошо, – кивнул фон Гетц. – Каковы ваши условия?

– Господин подполковник, – Штейн придвинулся ближе к столу. – Независимо от ваших полномочий в данном вопросе, я все-таки прошу вас довести все, что я имею вам сообщить, до сведения вашего командования. Во-первых, полное прекращение огня с обеих сторон, начиная с дня и часа, которые будут согласованы Верховным командованием вермахта и Ставкой Верховного Главнокомандования. Во-вторых, постепенный отвод немецких и союзных войск на рубежи границ, существовавших к 22 июня 1941 года. В-третьих, возвращение всех советских военнопленных и перемещенных лиц. В-четвертых, возвращение Германией всех захваченных и вывезенных предметов, представляющих историческую и культурную ценность. В-пятых, выдача советской стороне всех лиц из числа бывших граждан СССР, виновных в массовых расправах над мирным населением.

Фон Гетц помолчал некоторое время, ожидая продолжения, но его не последовало.

– Это все? – уточнил он.

– Это – предварительные условия, – ответил Штейн. – Обсуждать дальнейшие взаимные шаги будет иметь смысл только в том случае, если ваше командование выразит свое принципиальное согласие с этими пунктами.

– Господин подполковник, – подумав, спросил фон Гетц, – вам не кажется, что выдвигать такие условия, мягко говоря, преждевременно? Наши танки стояли у ворот Москвы, наша группа армий «Север» надежно блокирует Ленинград, Украина и Белоруссия в наших руках, не говоря уже о том, что большая часть Европейской России оккупирована нашими войсками. А вы требуете вывести войска на границы сорок первого года, не говоря уже об остальных ваших претензиях.

Фон Гетц развел руками, давая понять собеседнику, что тот просит лишнее и даже выглядит эдаким нахалом.

Штейн не обратил внимания на это жест и сказал:

– Во-первых, ваши танки больше не стоят «у ворот Москвы», и не факт, что они туда вернутся, так как… – Штейн посмотрел сначала на Колю, потом снова на фон Гетца. – Так как у Германии на сегодняшний день недостаточно ресурсов и промышленных мощностей для воспроизводства танков и вооружений, которые были выведены из строя или оставлены отступающими немецкими частями во время декабрьского контрнаступления Красной армии. Во-вторых, Ленинград действительно блокирован, но не пал. И опять – не факт, что части группы армий «Север» сумеют выйти хотя бы к его окраинам. Каждый шаг на Ленинградском направлении стоит немецкой армии невероятных потерь. В-третьих, вермахт действительно оккупировал значительную часть территории СССР, но в вашем тылу ширится и растет подпольное и партизанское движение. Насколько мне известно, для поддержания порядка на захваченных территориях вам уже не хватает полицейских дивизий и ваше командование вынуждено снимать с переднего края строевые части для помощи полиции и СС. В-четвертых, три месяца назад Германии объявила войну Америка, и в ее лице вы приобрели серьезного и сильного противника, расположенного вне досягаемости для вашей армии, авиации и военно-морских сил. Этого достаточно или мне продолжать?

– Господин подполковник, – досадливо процедил фон Гетц. – Я не уполномочен вступать с вами в дискуссию и вообще обсуждать какие-либо вопросы. Я доложу своему командованию ваши «предварительные условия», максимально сохранив их смысл. Для того, чтобы мой доклад был наиболее полным, прошу вас, скажите, что Советский Союз готов предложить взамен, если Германия согласится на выдвинутые вами условия?

– Во-первых, полное прекращение огня одновременно с германской армией. Во-вторых, демилитаризация тех территорий СССР, которые вошли в его состав после сентября тридцать девятого года. Советский Союз оставляет за собой право разместить там лишь пограничные войска и части НКВД. Причем эти части не будут иметь в своем составе танков, авиации и тяжелой артиллерии. В-третьих, Советский Союз берет на себя обязательство вернуть германской стороне всех военнопленных, включая бывших военнослужащих германских вооруженных сил, добровольно перешедших на нашу сторону. В-четвертых, советские уполномоченные компетентные органы будут готовы немедленно приступить к переговорам по возобновлению поставок в Германию сырья и продовольствия на более льготных условиях, нежели это было предусмотрено договорами от тридцать девятого года. В-пятых, Советский Союз подтверждает договор о нейтралитете, заключенный ранее с союзником Германии – Японией.

Теперь паузу сделал Штейн, ожидая вопросов.

Вопросов не было, и фон Гетц первым нарушил молчание:

– Я сегодня же доложу о содержании нашей беседы моему командованию. Но для того чтобы мое командование могло дать мне более подробные инструкции относительно переговоров с вами и, соответственно, наделило меня более широкими полномочиями, нам необходимо быть уверенными в том, кого именно вы представляете.

Штейн ждал этого вопроса.

– Что значит «кого именно»? Генеральный штаб РККА.

– Господин подполковник, не хватало мне еще у вас документы проверять, – фон Гетц укоризненно покачал головой.

– А чем вы, господин подполковник, подтвердите, что представляете именно Верховное командование, а не, скажем, МИД или абвер?

– А что для вас могло бы послужить таким доказательством?

– Я предлагаю… – Штейн сделал вид, что мучительно ищет доказательство, которое бы могло его убедить в компетенции фон Гетца. – В знак подтверждения ваших полномочий я предлагаю освободить из лагеря Аушвиц в Польше пятьдесят заключенных. Желательно – иудейского вероисповедания. А господин Валленштейн будет уполномочен принять их под свое покровительство как комиссар Международного Красного Креста. Выглядело бы в высшей степени убедительно, если бы господин Валленштейн через пятнадцать дней представил нам здесь, в Стокгольме, пятьдесят евреев. Вы готовы принять такое условие?

– Если я вас правильно понял, то если через две недели Рауль привезет из Аушвица пятьдесят освобожденных евреев, это будет являться для вас надежной гарантией серьезности намерений германского командования, а также подтверждением моих полномочий представлять это командование на переговорах?

– Вы поняли меня совершенно верно, господин подполковник.

– Допускаете ли вы, господин подполковник, что и у меня могут быть сомнения на ваш счет? Допускаете ли вы, что и я могу потребовать выполнения некоторого предварительного условия до начала предметного разговора о конкретных сроках прекращения огня и отвода германских войск?

– Это было бы справедливо.

– Так вот, через пятнадцать дней, то есть к тому моменту, когда наш общий друг Рауль вернется обратно в Швецию с освобожденными евреями, я бы очень хотел узнать о роспуске Коминтерна.

Даже у опытнейшего Штейна, который обладал незаурядным самообладанием и всегда умел если не подавлять свои эмоции, то, по крайней мере, не показывать их, глаза полезли из орбит от изумления, а на висках заметно выступили капельки пота. Условия были явно несоразмерны. У немцев этих евреев сотни тысяч, а Коминтерн…

– Я не закончил, – фон Гетц будто не заметил, какая гримаса перекосила лицо Штейна. – О роспуске Коминтерна я предпочел бы узнать от самого товарища Сталина. Это все. Рауль, будьте любезны, проводите меня.

С этими словами фон Гетц встал и, не прощаясь, направился к двери. Впрочем, на пороге он обернулся к ошарашенным Штейну и Коле, полюбовался их растерянностью и впервые за все время беседы улыбнулся им обоим самой очаровательной улыбкой.

– Честь имею, господа. До встречи через пятнадцать дней.

За все время беседы ни Коля, ни Валленштейн не вставили в нее ни слова. Они просто сидели и слушали, чтобы быть в курсе, коль скоро их решили привлечь и воспользоваться их помощью. Беседа велась на немецком, которым Коля довольно сносно владел и вполне мог понять смысл сказанного.

Фон Гетц, садясь в авто Валленштейна и после, так и не заметил, что до самого посольства ехал в сопровождении своей собственной машины.

А Марта, убедившись, что шеф вернулся обратно к себе, вышла, не доезжая до самого посольства, чтоб не попадаться ему на глаза. Дав водителю какое-то мелкое поручение в городе, и удалив его тем самым под этим благовидным предлогом, она незаметно проскользнула в здание посольства вслед за фон Гетцем.

Этим же вечером Штейн, фон Гетц и Марта доложили о результатах своей работы. Каждый своему руководству.

«Ставка Верховного командования вермахта

Главное управление военной разведки

Адмиралу Канарису. Строго секретно. Лично

Господин адмирал!

Сегодня, 3 марта 1942 г., по вашему заданию встречался с представителем Генерального штаба Красной армии, который представился как подполковник Штейн. Рауль Валленштейн, о котором я уже докладывал Вам, подтвердил его принадлежность к красной разведке. Во время встречи Штейн от имени Ставки Верховного Главнокомандования русских выдвинул следующие условия, на которых советское правительство будет готово начать переговоры о заключении мира между нашими странами. <…>

В качестве предварительного условия к началу переговоров русские выдвигают требование об освобождении пятидесяти заключенных-евреев из лагеря Аушвиц. Срок исполнения оговорен в пятнадцать дней, начиная с сегодняшнего. Предполагается провести это освобождение по линии Международного Красного Креста. Получить евреев уполномочивается комиссар МКК, вышеупомянутый Р. Валленштейн. В случае невыдачи евреев дальнейшие переговоры с русскими будут невозможны.

Со своей стороны, как Вы и инструктировали меня, в качестве предварительного условия к началу переговоров, я выдвинул требование о полной ликвидации Коминтерна, причем оговорил особо, что сообщение об этом должен сделать лично Сталин.

Хайль Гитлер!

Подполковник фон Гетц»

«Глобусу. 3.03.42 у Саранцева встречался с нашим другом. Оговоренные условия выдвинул. Друг доведет их до адресата. Встречным условием к обсуждению контракта друг выставил ликвидацию дочернего предприятия. Особо подчеркивалось, что сообщение о ликвидации должен сделать отец.

Мершант».

Сделаю необходимое пояснение. Штейн, находясь не у себя дома и не имея возможности пользоваться более совершенной аппаратурой, нежели шифр-блокнот и УКВ-передатчик, был принужден к краткости на случай перехвата и дешифровки. «Глобус» – это сам Головин, «Саранцев» – Коля, «наш друг» – фон Гетц, «адресат» – Верховное командование вермахта, «контракт» – переговоры о мире, «дочернее предприятие» – Коминтерн, «отец» – товарищ Сталин, «Мершант» – псевдоним Штейна.

«Начальнику VI Управления РСХА

СС бригадефюреру Шелленбергу

Строго секретно

Бригадефюрер!

Имеются основания полагать, что наблюдаемый объект при посредничестве Валленштейна вступил в контакт с представителем Ставки русских. Встреча проходила в радиомастерской Тиму Неминена на улице Конунгаллее, 14/2, и продолжалась сорок семь минут. Содержание разговора мне неизвестно ввиду необорудованности помещения спецаппаратурой. Тиму Неминен известен в Стокгольме как преуспевающий предприниматель, имеющий генеральный контракт на ремонт радиостанций всех судов, приписанных к порту Стокгольма. Прошу сообщить мне, имеются ли сведения о связях Т. Неминена с русской разведкой или русской диаспорой.

Хайль Гитлер!

СС гауптштурмфюрер М. Фишер»

XXXII

4 марта 1942 года. Берлин.

– Хорошо, Вальтер, – оценил Гиммлер очередной доклад Шелленберга. – В вашем управлении, как всегда, дела идут неплохо. Особенно мне нравится, как продвигается формирование диверсионно-разведовательных и карательных отрядов из бывших советских военнопленных. На Востоке нам очень непросто держать ситуацию под контролем. Захвачены огромные территории, коммуникации растянуты. Для их охраны не хватает обычных полицейских частей. Будет совсем неплохо, если мы сможем навести порядок в России руками самих русских.

– С вашего позволения, господин рейхсфюрер, – вставил слово Шелленберг.

– Да, Вальтер.

– Русские отряды прекрасно зарекомендовали себя. Они не только хорошо знают местность, обычаи и нравы, они также, желая выслужиться перед Рейхом, не щадят своих соотечественников, уничтожая партизан поистине с азиатской жестокостью. Многие из них уже отмечены наградами фюрера. В районах, где действуют именно русские карательные отряды, заметно снижается активность партизан.

– Хорошо. Продолжайте в том же духе. Можете и дальше вербовать карателей и диверсантов в любом лагере. Какие у вас отношения с армейским командованием?

– Мы взаимодействуем в духе полного понимания. Вермахт оказывает отрядам СД полное содействие. СД, в свою очередь, без проволочек реагирует на каждый сигнал о действиях русских партизан в тылах наших войск. Конфликтов между офицерами СС и армейскими офицерами не наблюдалось.

– Не наблюдалось, говорите? – удивился Гиммлер.

Шелленберг почувствовал неудовольствие шефа.

– Пожалуй, имел место один эпизод, – неуверенно начал он.

– Какой? – заинтересовался рейхсфюрер.

– После одной операции по зачистке тылового района офицеры штаба группы армий «Центр» демонстративно отказались подавать руку офицерам СС. Во время зачистки наши парни немного перестарались.

– То есть повесили и расстреляли сверх всякой меры? – уточнил Гиммлер.

– Они только выполняли приказ.

– Успокойтесь, Вальтер. Я знаю это и не сержусь ни на них, ни на вас. После начала кампании на Востоке даже в ставке фюрера между армейскими офицерами и офицерами СС пролегла какая-то борозда. Военные требуют от нас навести порядок в тылу наших войск, но отказываются понимать, что сделать этого нельзя, не замарав рук. А как продвигаются наши отношения с… – Гиммлер сделал паузу, не назвав, кого именно он имел в виду, но Шелленберг его понял.

– Через американскую фирму «International Telephone and Telegraph» нами довольно легко установлены неформальные контакты в американском Генштабе. Глава ИТТ Состенес Бенн – бывший полковник, он имеет широкий круг друзей в армейской среде. Договориться с полковником было тем легче, что эта фирма заинтересована в германских рынках сбыта, а значительная часть ее капиталов – немецкого происхождения.

– Блестяще. Держите Бенна на контроле. Это хороший канал. Что по англичанам?

– Член палаты лордов британского парламента лорд Милл давно не скрывает своей симпатии к национал-социализму. Его прогерманские речи в палате никого не удивляют.

– Сомнительная фигура, – заметил Гиммлер.

– Да, – согласился Шелленберг. – Но родной брат его жены является заместителем начальника британской контрразведки MI-5. Через лорда Милла был установлен контакт с полковником Гриффитом, который не стал отрицать возможность дальнейшего сотрудничества на взаимовыгодной основе.

– А вот это перспективно, – оживился рейхсфюрер. – Это очень перспективно! А как быть с русскими?

– Господин рейхсфюрер, – Шелленберг изобразил крайнюю степень озабоченности. – Тут не все благополучно. Вчера я получил сообщение из Стокгольма. В Стокгольме начались переговоры между представителями командования вермахта и русских.

– Вы с ума сошли!

– Я в своем уме, господин рейхсфюрер, и мой источник вполне заслуживает доверия. Со стороны ОКХ переговоры ведет подполковник фон Гетц.

– Фон Гетц? Что-то знакомое. Уверен, что я уже где-то слышал это имя.

– Как же, господин рейхсфюрер! Герой битвы под Смоленском. Ветеран испанской, польской, французской кампаний. Один из любимчиков Геринга.

– Не наговаривайте на Геринга, Шелленберг! – Гиммлер повысил голос. – Не наговаривайте на нашего Геринга! Герман не мог вступить в переговоры с врагом. Хотя бы потому, что у него недостанет на это ума.

– А он и не вступал, – поспешил успокоить шефа Шелленберг. – Фон Гетца направил в Швецию не Геринг, а Канарис.

– А с каких пор Канарис стал командовать люфтваффе?

– Фон Гетц был списан из люфтваффе по ранению и направлен для дальнейшего прохождения службы в военную разведку неполных три месяца назад.

– Но он же не разведчик! Что он из себя представляет? Фигуру прикрытия?

– Вероятнее всего, да. Канарис использует его втёмную.

– А о чем они говорили?

– Этого пока установить не удалось, но по ряду косвенных признаков можно сделать вывод, что фон Гетц с русскими прекрасно поняли друг друга. Переговоры начались и будут продолжены. Скорее всего, русские выставили в качестве условия к дальнейшим переговорам освобождение нескольких евреев из Аушвица. Ведь требование русские выдвинули, скорее всего, на встрече, которая проходила вчера, а сегодня утром меня лично посетил Канарис и очень деликатно пытался прощупать, не могу ли я ему помочь в этом непростом деле. Впрочем, – добавил Шелленберг, заметив, что шеф сдвинул брови, – каждый шаг этого фон Гетца у меня под контролем, за ним установлено негласное наблюдение, и я могу арестовать его в любой момент.

– Зачем его арестовывать? – Гиммлер посмотрел в глаза Шелленбергу. – Зачем арестовывать такого храброго офицера, верного солдата фюрера? Пусть он ведет свои переговоры. Вы ведь сами сказали, что он у вас под контролем? Вот и прекрасно. Вы, кажется, большие друзья с Канарисом? – Гиммлер усмехнулся.

– У нас приятельские отношения с адмиралом, но принимая во внимание вечную конкуренцию между военной разведкой и разведкой политической…

– Не продолжайте, – махнул рукой Гиммлер. – Почему бы вам не оказать любезность своему другу? Позаботьтесь о том, чтобы пожелание адмирала было выполнено. Можете действовать от моего имени. Только аккуратно. Личности людей, которые прибудут за евреями, установить, но наблюдения за ними не вести. Оказать им максимальное содействие.

– А как быть с фон Гетцем?

– Не трогайте его. Пока. Пусть ведет свои переговоры. Посмотрим, что из этого выйдет. Чем успешнее он поведет свои переговоры с русскими, тем легче вам будет находить понимание у англичан и американцев. Было бы совсем хорошо, если бы вы смогли прокрутить вашим англосаксонским друзьям магнитофонные пленки с их переговорами. Я полагаю, что Рузвельт и Черчилль не обрадуются, узнав об этих переговорах. Кстати, пометьте себе, Вальтер, союзники должны узнать об этих переговорах из источников, настроенных враждебно по отношению к Германии, чтобы это не выглядело фальшивкой.

XXXIII

Через девять дней после предварительного торга немецкой и советской стороны в Колиной мастерской, после необходимых согласований, проводимых главным образом в немецком аппарате, Коля и Валленштейн выехали на материк. Гиммлер, целиком разделяя и поддерживая трепетное отношение фюрера германской нации к переменчивому общественному мнению, не решился организовать ни одного концлагеря на территории непосредственно Германии. Они были расположены исключительно на оккупированных территориях: в Польше, Белоруссии, Прибалтике. Коле и Валленштейну надлежало прибыть в Польшу, в маленькое местечко под Краковом, называемое Аушвиц, иначе – Освенцим, для получения на руки пятидесяти евреев. Канарис, стоявший за этими переговорами, лично надавил на все рычаги и пружины, чтобы СС расстались со своими иудейскими узниками.

Проще всего было бы отправиться из Стокгольма через Балтику до Данцига, бывшего Гданьска. Но, опасаясь советских подводных лодок, безжалостно пускавших ко дну любые суда, невзирая на флаги, решено было держать путь через Мальме, то есть той самой дорогой, которой Коля приехал в Швецию.

Стояла удивительно теплая, ранняя и дружная весна. Снега уже почти нигде не было, кое-где начала пробиваться первая травка. На деревьях набухали почки. В воздухе стоял чудесный, омолаживающий запах талого снега, прошлогодних прелых листьев и тополиной смолы.

Аушвиц раздавил и Колю, и еще больше Валленштейна своими размерами. На самом деле это был не один лагерь, а целых три, которые так и назывались: Аушвиц-1, Аушвиц-2 и Аушвиц-3. В первом содержались европейцы – голландцы, французы, датчане. Во втором – славяне: поляки, украинцы, белорусы, русские. В третьем – цыгане и евреи. Судя по размерам каждого лагеря, в них содержалось никак не меньше чем по сто тысяч человек.

– Всего миллион, – пояснил штурмбаннфюрер из комендатуры лагерей, куда Валленштейн и Коля пришли, чтобы предъявить свои документы и получить пятьдесят евреев. – Точнее, один миллион сорок семь тысяч шестьсот семьдесят два заключенных на довольствии, – с немецкой педантичностью уточнил он. – Я штурмбаннфюрер фон Бек, – представился эсэсовец. – Помощник коменданта Аушвица. Мне приказано выдать пятьдесят человек из лагеря Аушвиц-3 комиссару Международного Красного Креста Раулю Валленштейну. Кто из вас Валленштейн? Вы? Попрошу ваши документы.

Валленштейн вяло протянул свои документы. Настроение у него было подавленное. Все то время, пока они шли от станции в комендатуру по дорожкам, посыпанным битым кирпичом, отчерченным белеными бордюрами, он, глядя на огромные заборы с колючей проволокой и наблюдательные вышки по периметру, думал о том, сколько сил и труда одни люди тратят на причинение страданий другим. Еще три-четыре года назад никому бы в мире в голову не могло прийти строить в самом центре Польши целые города для содержания и умерщвления людей. Это даже не фабрика смерти. Это огромный промышленный комбинат, где смерть поставлена на научную основу и ежедневно и ежечасно производится в промышленных масштабах.

– Извините, а генерал-полковник Людвиг Бек, бывший начальник Генерального штаба, вам случайно не родственник? – спросил Валленштейн.

– Это мой родной дядя! – Бек-младший зарделся от удовольствия быть в родстве со знаменитым человеком. С этой минуты Валленштейн в лице фон Бека приобрел если не друга, то, по крайней мере, союзника. Вовремя заданный вопрос о дяде добавил Валленштейну симпатии, эсэсовец почувствовал бескорыстное желание сделать что-нибудь приятное для него. Повеяло смрадом. Валленштейн осмотрелся и увидел, как над одним из лагерей возвышаются две кирпичные трубы, из которых валил густой черный дым.

«Крематорий», – догадался Валленштейн.

Штурмбаннфюрер крутанул ручку телефонного аппарата.

– Але, Шмольке? Партия готова? Выводите.

И, обратившись к Валленштейну и Коле с самой очаровательной улыбкой, доложил:

– Герр Валленштейн, герр Неминен, партия заключенных численностью пятьдесят человек готова к отправке. Можете получить ее в ваше полное распоряжение прямо сейчас. Позвольте вас спросить. Вы хотите получить их прямо так?

– Ну да, – подтвердил Валленштейн.

– Видите ли, – замялся обходительный и любезный эсэсовец. – У меня приказ оказывать вам полное содействие. Я не понимаю, для чего вдруг понадобилось отпускать доходяг-евреев, но приказы не обсуждаются, а выполняются, и я его понимаю буквально. То есть я готов оказывать вам полное содействие во всей этой каше с полусотней евреев вплоть до того момента, когда вы вместе с ними пересечете границу Рейха.

– И в чем заминка? – не понял Валленштейн.

Штурмбаннфюрер отвел глаза.

– Как бы это выразиться поделикатней?.. – защелкал он пальцами. – Они прошли специальную обработку, перековку трудом, так сказать, и поэтому могут показаться вам несколько… несколько подавленными, – нашел наконец нужное слово фон Бек.

– Какие есть, – философски вздохнул Валленштейн.

– Я бы все-таки рекомендовал вам не отказываться хотя бы от конвоя. По крайней мере, пока вы не посадите их на паром.

– От конвоя?! Не надо никакого конвоя! – решительно запротестовал Валленштейн. – С этой минуты они свободные люди и находятся под юрисдикцией Красного Креста.

– Да, свободные-то – свободные, только намаетесь вы с ними, герр Валленштейн.

– Извините, это не ваша забота! – отрезал Валленштейн.

– И слава богу, – подтвердил штурмбаннфюрер.

Через несколько минут они втроем подошли к огромным воротам лагеря Аушвиц-3. Возле ворот, в окружении солдат с автоматами на шеях и с собаками на коротких поводках, стояли, сбившись в кучу, люди в гражданской одежде, явно с чужого плеча. Двадцать пять мужчин и двадцать пять женщин. Они затравленно косились на рвущихся с поводков овчарок, которые, видимо, были специально натасканы на заключенных.

От группы конвоиров отделился шарфюрер.

– Группа заключенных готова к этапированию, господин штурмбаннфюрер, – отрапортовал он, вскинув руку в фашистском приветствии.

– Молодец, Шмольке, – одобрил фон Бек.

Шарфюрер протянул помощнику коменданта большой пакет из плотной бумаги.

– Паспорта заключенных, – пояснил он. – А вот список.

Штурмбаннфюрер обернулся к Валленштейну и спросил:

– Будете сверять?

– Будем, – решительно кивнул Валленштейн.

Сверка заняла минут двадцать. Убедившись, что все освобожденные действительно евреи, Валленштейн посмотрел на спасенных им людей. Худые, с каким-то мрачным блеском в потухших глазах, они молча стояли напротив него. Теперь, когда люди были свободны и переходили в его распоряжение, он решительно не знал, что с ними дальше делать. Как он их будет вывозить? Он сам был иностранцем в Рейхе и не до конца понимал тот «новый порядок», который установили нацисты. Польша, например, стала называться генерал-губернаторством, Чехия – протекторатом. Что это значит? Существуют ли старые границы, и каковы правила их пересечения? Для того чтобы освобожденные евреи достигли наконец Швеции, им придется пересекать целых три границы. Достаточно ли будет тех паспортов, что находятся в большом пакете, или необходимо выправить в комендатуре дополнительные документы?

Штурмбаннфюрер с насмешкой наблюдал за растерянностью Валленштейна. Он понял, в какую непростую ситуацию поставил себя комиссар Красного Креста, и получал удовольствие от этой ситуации. Евреи тем временем стояли все так же, сбившись в кучу. Никто из них не проронил ни одного слова. Они вообще не проявляли никаких эмоций и, казалось, были полностью равнодушны к своей участи.

– Господа, вы свободны! – обратился к ним Валленштейн.

Угрюмое молчание было ему ответом. Евреи даже не шелохнулись.

– Вы свободны, господа, – уже менее уверенным тоном объявил Валленштейн.

Та же реакция. Вернее – никакой реакции. Стоят, молчат, жмутся друг к другу. Только собаки надрываются на поводках. Штурмбаннфюрер развеселился уже в открытую.

– Так вы ничего с ними не добьетесь, – со смехом обратился он к Валленштейну. – Содержание в нашем лагере строится на инстинктах, а не на выполнении сознательных действий. Они уже отучились думать. У них парализована воля.

Штурмбаннфюрер повернулся к евреям и так же весело скомандовал:

– Ну вы, стадо! В колонну по четыре становись!

Евреи послушно выстроились в колонну.

– Видите, как с ними нужно?

И Валленштейна, и Колю передернуло от омерзения. Людей довели до состояния зомби. Они послушно и апатично выполняли команды, но совсем разучились руководить своими действиями.

– Не расстраивайтесь, – утешил Валленштейна фон Бек. – Я же говорил, что мне предписано оказывать вам любую помощь. Я буду считать свою миссию выполненной только тогда, когда вы покинете территорию Рейха. Шмольке!

– Я, господин штурмбаннфюрер! – отозвался Шмольке.

– У вас все готово?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер. Как вы и приказывали – два грузовика с запасом бензина и сухой паек на трое суток из расчета на пятьдесят человек конвоируемых, одного старшего, двух водителей и восемь человек конвоя.

– Молодец! – похвалил его фон Бек. – Начинайте посадку.

Будто специально так было задумано, но в эту минуту к строю подкатили два грузовых «опеля». Кузова их были закрыты тентом без всяких опознавательных знаков.

– Ну, животные, – обратился к евреям Шмольке. – Мужчины в одну машину, бабы – в другую. Быстро.

Евреи моментально разделились по половому признаку и с удивительным проворством, которого трудно было ожидать от их апатичности, попрыгали в кузов. Последними туда залезли охранники с собаками.

– Ну, Шмольке, вперед! – напутствовал штурмбаннфюрер. – Через три дня жду вас с докладом об исполнении. Проследите, чтоб ни одного жида из этой партии не осталось в Рейхе. Лично проследите за посадкой на паром.

– Так точно, господин штурмбаннфюрер! – гаркнул Шмольке.

Фон Бек посмотрел в кузов. Из-за спин конвоиров выглядывали освобожденные евреи, взирая на окружающий мир все так же равнодушно, будто все происходящее нисколько их не затрагивало. Глаза его недобро сверкнули.

– Повезло вам, рожи жидовские, – ласково обратился он к ним с напутственным словом. – Не то через месяц-другой пошли бы вы на удобрение. А так – еще поживете, еще поскрипите. Езжайте и помните о высоком гуманизме национал-социализма.

– Трогай, – обратился он к Шмольке.

Шарфюрер забрался в кабину первой машины, Валленштейн и Коля втиснулись в кабину второй. Ехать в кузове со вчерашними заключенными было жутко. Мороз пробирал всякий раз, когда они перехватывали тусклый, ничего не выражающий взгляд узника.

Трудно было переоценить любезность фон Бека и расторопность Шмольке. Без него Валленштейн намучался бы и с евреями, и с администрацией порта. Все хлопоты взял на себя шарфюрер.

До Копенгагена ехали почти без остановок. Останавливались только затем, чтобы долить в баки бензин, предусмотрительно запасенный в железных бочках, и для того, чтобы вывести людей на оправку. Через сутки, проехав почти всю Германию с запада на восток, они были на месте.

Валленштейн не представлял себе, как можно достать пятьдесят два билета на один паром, но Шмольке, несмотря на свой малый чин, двинул прямо к начальнику порта, и тот, увидев черную униформу, которая наводила ужас на всю Европу, моментально все организовал. Через несколько минут после прибытия в порт Шмольке вручил Валленштейну пятьдесят билетов третьего класса и два билета в первый класс на вечерний паром.

– Спасибо вам огромное, – Валленштейн с чувством пожал руку расторопного эсэсовца. – Даже не знаю, что бы мы без вас делали.

– Пустяки, – отмахнулся Шмольке. – Дело привычное.