Электронная библиотека » Андрей Шарый » » онлайн чтение - страница 10


  • Текст добавлен: 17 апреля 2022, 19:37


Автор книги: Андрей Шарый


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Через несколько месяцев, в дни годовщины советского вторжения, народная милиция[30]30
  Народная милиция – выполнявшие полицейские функции вооруженные формирования, созданные Коммунистической партией Чехословакии в 1948 году для «поддержания и охраны общественного порядка и борьбы с контрреволюцией». Находилась в прямом подчинении ЦК КПЧ. В момент роспуска, в 1989 году, численность отрядов народной милиции составляла около 85 тысяч человек.


[Закрыть]
и армейские подразделения безжалостно – слезоточивым газом, ударами резиновых дубинок – разгоняли на той же Вацлавской площади и по всему пражскому Новому городу митинги протеста. Пять человек погибли, сотни получили ранения, две с половиной тысячи человек были арестованы, и десятки тысяч наказаны – тюремными сроками, увольнениями с работы, исключениями из партии или университетов. Накрепко закрылась западная чехословацкая граница: сразу после поражения Пражской весны выезд из страны еще оставался относительно свободным.

Армада Варшавского договора – 27 сухопутных дивизий и одна воздушная армия – ретировалась из Чехословакии в конце осени 1968-го; почти стотысячный вооруженный контингент, советская Центральная группа войск, задержался почти на четверть века. Но в конце концов сбылось пророчество поэта Ярослава Сейферта. Выступая в телеэфире в октябре 1968 года, Сейферт сказал: «Мы подняли на пьедестал танк, в мае 45-го освободивший Прагу. Вот точно так же в один прекрасный день мы выставим танки советских оккупантов за пределы наших границ». Это и случилось в 1991 году, как будто вновь вмешалась нумерология: 1968+23. А Сейферта вскоре после его смелого телевыступления сместили с должности председателя Союза писателей Чехословакии. Многие годы он публиковался в основном в самиздате и за границей, несмотря на то, что в 1984 году стал лауреатом Нобелевской премии в области литературы, с формулировкой «за стихи, свидетельствующие о независимости духа». Первый после увядания Пражской весны сборник стихов Сейферта называется «Чумной столб» (в русской переводческой традиции – «Памятник чуме»).

В СССР конца 1960-х полагали границей своего безраздельного влияния западный фронтир Восточного блока, и пролитую в боях за освобождение Центральной Европы от нацистов кровь советских солдат их волевые генералы и партийные руководители считали достаточным основанием для ограничения суверенитета что ЧССР, что ПНР, что ГДР, что ВНР, помните еще такие аббревиатуры? В Праге то и дело слышались упреждающие окрики из кремлевских окон: чехословацкую реформу раскритиковали на заседании руководителей шести братских партий в Дрездене 23 марта 1968 года, потом в согласованном в Варшаве 15 июля письме руководству КПЧ, потом Брежнев стращал «нашего Сашу» в железнодорожном вагоне и в Доме культуры пограничной словацкой станции Чьерна-над-Тисоу. 3 августа на очередном коммунистическом саммите в Братиславе лидеры КПЧ снова поклялись в верности марксизму-ленинизму и пролетарскому интернационализму, не подозревая, что карты вторжения уже раскинуты по московским маршальским столам и расчерчены красно-синими карандашными стрелками. В 1992 году я по журналистским делам встретился с одним только что вышедшим в политический тираж членом ЦК КПСС, имевшим в свое время прямое отношение к выработке «доктрины Брежнева». «Мы их крепко держали за фалды!» – со знанием дела и с сожалением по поводу того, что дело закончилось, сказал мне этот враз постаревший и сдувшийся после крушения СССР коммунистический работник.


Подъезд пражского пассажа Lucerna со стороны Штепанской улицы


Действительность Пражской весны и августовской военной операции «Дунай» подтвердила, что в Чехословакии русской опасности не ждали и до конца не понимали механизмов советского имперского мышления. Чехи и словаки пытались усовестить рязанских и сибирских солдатиков прямо на городских улицах, вторжение называли контрреволюцией, скандировали: «Дедушка Мороз оружие принес!» В Либереце несколько смельчаков умудрились вывесить на шпиле городской ратуши черные траурные ленты. Мне известен по крайней мере один дом в центре Праги, в районе Подоли, на стене которого до сих пор сохранилась (или ее восстановили) надпись с отчаянной просьбой «Иван, иди домой!».

Но силы были неравны, Иван ничего не слышал и домой не спешил. Западные страны возмущались по поводу вторжения, в Москве на демонстрацию протеста под лозунгом «За вашу и нашу свободу!» на Красную площадь вышли восемь человек: советскому обществу тогда (как и российскому теперь) не была свойственна высокая степень саморефлексии. При сопротивлении вторжению погибли 137 граждан Чехословакии, еще примерно 500 человек получили ранения. Александр Дубчек, вместе с другими членами своего ЦК вывезенный в Москву и подписавший там нужный «кремлевским» протокол с оправданием ввода войск на чужую территорию как предпринятую «в интересах социализма» вынужденную меру, продержался у власти до апреля 1969 года. На посту первого секретаря вскоре после чехословацкого хоккейного триумфа его сменил «верный ленинец» Густав Гусак, главный человек в очках и шляпе. XIV съезд КПЧ, который партийные реформаторы готовили на осень 1968-го, перенесли на два с половиной года. К тому моменту Чехословакия уже надежно стояла в общем советском строю и двигалась «ленинской дорогой к дальнейшему развитию социалистической Родины».

В компартии провели основательную чистку. Дубчек до выхода на пенсию работал механизатором в лесничестве на востоке Словакии. Зденек Млынарж ухаживал в пражском Музее энтомологии за коллекциями жуков и бабочек. Главный редактор газеты Literární noviny Милан Юнгманн, принявший решение о публикации манифеста «Две тысячи слов», стал чистильщиком ковров. До «конца социализма» из страны эмигрировало более 300 тысяч человек, а Милан Кундера через полтора десятилетия после вторжения опубликовал на французском языке свой ставший знаменитым роман «Невыносимая легкость бытия». Эта книга об отчаянии борьбы, сексе, политике, нравах пражской богемы и свободе в условиях несвободы мгновенно стала популярной классикой, она разобрана на цитаты и в конце 1980-х экранизирована в голливудском стиле. Симпатичной собаке главных героев повествования, любителей русской литературы Томаша и Терезы, Кундера присвоил кличку Каренин.


Староместская башня Карлова моста и храм Святого Франциска Ассизского


Многим чехам термин «Пражская весна» не нравится. Считается, что это определение придумали западные журналисты – может быть, с аллюзией на революционные события 1848 года, которые в европейской истории принято связывать с надеждой и возрождением. Из XXI века чехословацкая попытка реформы выглядит прежде всего моральным движением и духовным подвигом, хотя и они много значат. Млынарж, один из прорабов Пражской весны, так описывал ее главную побудительную причину: «Жить в страхе, действуя как надо, а не как считаешь правильным, трудно и индивидууму, и группе людей, и народу. Поэтому воскрешением кажется само избавление от такого страха». Но надежда угасла, возрождения не случилось. Все завершилось проигрышем реформаторов, иностранным вторжением, ползучим партийным переворотом. Железный занавес так называемой нормализации оставил Чехословакию в советском загоне. В Праге и Остраве, в Братиславе и Кошице воцарились общественный скептицизм, экзистенциальные тоска и одиночество. Чехи и словаки, переживавшие вторую за XX век оккупацию, советскую после нацистской, снова смирились с поражением – без вооруженной борьбы, оказывая пассивное нравственное сопротивление, и осознание горького факта бессилия впрыснуло психологический яд в вены целых поколений. Как там сказал герой Шиллера? «Где свободы много, там много заблуждений…»

Историки делают уверенные заключения: переход от системы тоталитарной диктатуры к плюралистической демократии был невыполнимой чехословацкой задачей, вычислением квадратуры круга. Сегодня, со знанием того, что произошло, а не того, что могло бы произойти, Пражская весна и впрямь представляется обреченным на катастрофу безумством храбрых: в руководстве страны хватало убежденных сталинистов, партийные и государственные органы были нашпигованы тайными и явными агентами Москвы, а СССР имел возможность вмешаться в развитие событий в любой момент и на любом уровне, что, собственно, и произошло. Теперь «Пражская весна», как и за 20 лет до 1968 года, всего лишь популярный в городе международный фестиваль классической музыки. Чехия далека от коммунистического сантимента, гротескная пьеса Вацлава Гавела «Трудно сосредоточиться» уже не значится в театральном репертуаре. Каждая годовщина вторжения – повод помянуть Эву Ливечкову, Богумила Кобра, Станислава Веселого, Михала Гамрака, Яна Гатала, Милана Кадлеца, Зденека Пржигоду и десятки других обычных граждан социалистической Чехословакии, преимущественно молодых людей, павших от выстрелов советских военных и попавших под гусеницы советских танков. Их имена высечены на мемориальных досках, цветы к этим памятным знакам возлагают ровесники погибших, даже младшим из которых уже под семьдесят. На месте самосожжения Яна Палаха зажигают свечи. А вот Александру Дубчеку (в 1992 году он, в конце жизни вернувшийся в политику, погиб в автокатастрофе) памятник в Праге не поставили. Верно сказано: счастливых реформаторов не бывает.


07:00
Моравские воробьи
Брно
Brno

 
Мир есть яйцо,
желток в нем время выгрызло хорьком,
и усики, белком облепленные,
двумя полосками свисают по бокам.
 
Ян Скацел. Те, кто запретили самих себя (1988)[31]31
  Перевод Александра Кушнера.


[Закрыть]

Зубчатые колеса механизма башенных часов (XVIII век), Клементинум


Заявляю ответственно: вопреки нормам литературного русского языка это название не склоняется, правильно говорить и писать «в Брно» и «под Брно», а не «из Брна» и не «за Брном». А вот чехи-то делают ровно наоборот. Я нежно отношусь к городу с жестким, даже рычащим именем, потому что Брно – первый заграничный пункт назначения, в котором мне довелось оказаться. Именно в Брно в середине весны 1988 года я, советский человек неполных 23 лет с ограниченным опытом путешествий и по родной-то стране, впервые по-настоящему ощутил, что это такое – цивилизационная разница и культурный шок. Братская заграница произвела на меня оглушительное впечатление: в брненском аэропорту у меня едва не поехала крыша от возможности запросто приобрести сигареты Lucky Strike, о которых прежде только читал в романах серии «Зарубежный детектив». На излете горбачевской эпохи и в расцвете аналоговой информационной в ЧССР царил вполне социалистический жизненный уклад, но сколь же иным, несоветским и человеческим, мне показалось выражение лица этого социализма!

Я проживал в отеле Slavia в двух шагах от ведущей в самый центр города, тоже обычной, хотя и старинной торговой улицы Чешской (Česká). Только этого обстоятельства – переноса бренного тела из одного мира в другой, одного только вида из окна, только одной прогулки по чешской улице оказалось достаточно для того, чтобы в моей жизни возникли новые смыслы. Состояние восторга наполняло мое существо беспричинным счастьем, которого я искренне желал всем людям планеты Земля. Один раз от избытка добрых чувств даже купил в киоске на площади Свободы мороженое совершенно опешившему от такой ситуации местному мальчугану.

К Брно я питаю сентиментальные чувства, в этом городе на меня нет-нет да и накатят воспоминания. Еще бы! Ведь Шпильберк был первой в моей жизни грозной заграничной крепостью, и толщиной ее стен с той поры я оцениваю надежность любых оборонительных сооружений. Собор Святых Петра и Павла оказался первым «европейским» христианским храмом, и он до сих пор остается для меня некоторым мерилом всех сосудов святости. Брненский Выставочный центр в 1988-м составил более чем успешную конкуренцию ВДНХ; нечего и говорить, что три десятилетия назад я не подозревал о существовании Brussels Expo и дюссельдорфской Messe. Как и об идеологической нагрузке, заложенной устроителями Výstaviště в ее концепцию: брненскую Expo открывали к 10-летию образования Первой республики, стартовым мероприятием – помпезным, на 70 павильонов – была выставка «Современная культура в Чехословакии» весны 1928 года. Одним из самых пафосных экспонатов стал дебютный национальный серийный легковой автомобиль Z 18 (в народе zetka). Через 60 лет я и оказался в Брно для того, в частности, чтобы по заданию московской редакции сравнить передовые новинки социалистического автопрома: хэтчбеки Škoda Favorit и ВАЗ-2109, известный на родине как «зубило».

Теперь, бывая здесь проездом из Праги в Вену или наоборот, я понимаю, что, если учесть всяческие привходящие обстоятельства, Брно и впрямь неплох, пусть этот город и имеет сомнительную репутацию дальнего предместья австрийской столицы. Есть тут некоторый элемент отторжения от собственной метрополии, с толикой обиды и гордости: к кому мы ближе, с тем и водимся. В Брно проживают почти 400 тысяч человек, это второй по величине город Чешской Республики – да и по всему остальному второй, хотя и сведен историческими обстоятельствами к состоянию краевого центра. С Прагой-то Брно никогда не имел шансов соревноваться, а вот борьбу за статус столицы Моравского маркграфства у объективно более перспективного Оломоуца (Ольмюца) в середине XVII столетия выиграл.

Вышло так потому, что немногочисленному гарнизону Брно, который в ту пору называли на австрийский манер Брюнном (500 пищалей и сабель под командованием полковника-француза при поддержке еще нескольких сотен храбрых, но толком не обученных военному искусству горожан), в 1645 году удалось почти четыре месяца сдерживать осаду 30-тысячной шведской армии. В этом и крылась причина благосклонности императора Габсбурга. Понятно, что в память о героях обороны в городе сложили патетическую легенду: шведский генерал поклялся-де в решающий день захватить Брюнн к полудню, но помешала хитрость его защитников. Звонарь Петропавловского храма, увидев, что враг одолевает, грянул в колокола на час раньше положенного, и шведы, отчаявшись и обманувшись, сняли осаду.

Можно считать, что с той поры полдень в Брно наступает в 11 часов, что так устроено брненское время. Однако со звонницы собора Петра и Павла в 12.00 отмеряется не обычное, а святое время, окончание дневных литургических часов. Та же самая история в Оломоуце: колокола собора Святого Вацлава бомкают дюжину раз в 11 утра, и там для туристов тоже сочинили плохую легенду о хитрости осажденных. Но брненские власти пошли дальше: в 2010 году, аккурат к 365-летию (!) оборонительной победы, на площади Свободы (памятной мне своим мороженым) установили современный монумент, странные часы в виде черного обелиска, «в форме артиллерийского снаряда». Впрочем, этот брненский «черный снаряд» скорее напоминает шестиметровый фаллоимитатор. Хронометр помещается внутри, циферблата или там стрелок в помине нет, время обозначается сложными поворотными движениями верхних элементов конструкции, и каждый божий день ровно в 11 утра из щели в угольном корпусе на ладонь какому-нибудь удачливому ротозею выкатывается стеклянный шарик размером поменьше пинг-понгового. Дабы понять, который тут час, ей-богу, легче обернуться на башенные часы собора Святого Иакова Старшего, он по соседству.

Совершить дневную съемку часового обелиска оказалось практически невозможно, он вечно окружен народом, да и вообще площадь Свободы, ярмарочная и центральная, слишком людная. На фотоохоту нужно поэтому отправляться спозаранку, не позже семи, в тот самый магический – как говорят профессионалы, золотой – утренний час, когда солнце дает мягкий рассеянный свет, а на площади хозяйничают надутые голуби и беспечные воробьи. Этот недолгий миг сложно вычислить и сложно уловить, это время особенной чувствительности воздуха и специальных длинных теней. Вот только что было, а теперь уже нет. Некоторым образом это можно признать характерной чертой Моравии.

Политические географы скажут, что Моравией называется восточная и юго-восточная территории Чешской Республики площадью в 22 тысячи квадратных километров – в 2,5 раза меньше того, что прежде считалось в Европе Богемией, а по-домашнему всегда именовалось и именуется сейчас Čechy, но зато в 5 раз обширнее Чешской Силезии. Эти три исторические области и образуют современную чешскую страну, административно устроенную без учета региональных различий. Что на практике означает: земли Моравии полностью или частично включены в состав шести из 13 краев Чешской Республики. Ко всему этому на правах столицы отдельно приплюсована Прага.

Ограниченную правосубъектность и права самоуправления Моравия как единое целое получила в 1182 году, когда император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса объединил в марку (маркграфство) три небольших княжества (Брненское, Оломоуцкое и Злинское). Вассалами императора и до и после того были короли единственной чешской династии Пржемысловичей, непосредственные хозяева моравских земель. При этом начиная с Карла IV, а потом еще лет триста Моравия считалась наследственным леном короля Чехии, и лен этот при отсутствии наследников у маркграфа после его смерти отходил под руку Праги.

В средневековье моравскими маркграфами часто становились младшие братья или племянники чешских королей. Среди них попадались талантливые государственные деятели и крепкие хозяйственники, скажем правивший в 1349–1375 годах Иоганн Генрих (Ян Йиндржих), как раз младший брат Карла IV. Таким, как он, эпизодически удавалось оказывать некоторое или даже относительно заметное влияние на ситуацию в Центральной Европе. Самым знаменитым моравским маркграфом считается Йост, простите за тавтологию, Моравский (у власти с 1375 по 1411 год), эффективный правитель и коварный интриган, который не только активно участвовал в региональной политике, но и по случаю приобрел (то есть в прямом смысле слова купил) курфюршество Бранденбург с Берлином и был избран королем Германии. Царствовал там Йост недолго, не успел даже короноваться, поскольку после голосования на царство умер (или его отравили). Йосту, единственному королю с прозвищем Моравский, поставили в Брно современный памятник под названием «Отвага»: это закованный в латы рыцарь на смешнючей лошади с ногами как у жирафа.

При Габсбургах Моравию администрировали обычно напрямую из Вены в качестве «отдельного субъекта» Дунайской монархии. Эта пусть во многом символическая, но «отдельность» только поначалу сохранялась в Первой Чехословацкой республике. С 1940-х годов Моравия никак не обозначалась на политических картах: сначала чтобы не быть помехой формированию чехословацкого народа, а потом, очевидно, в интересах укрепления национального единства. Это дает местным патриотам повод для горьких сравнений малой родины с подземной речкой Пунквой, которая то протекает во глубине карстовых пород, то выходит на земную поверхность, а потом снова исчезает. Кое-где Пунква и Моравия есть, но иногда их нет, нужно ловить золотой час.

Политически корректно (и оно доминирует во всей стране) мнение о том, что в Моравии живут чехи из Моравии. То есть вряд ли можно признать случайностью то обстоятельство, что моя любимая улица Брно, Чешская, выливается на Моравскую площадь. При этом по итогам переписи населения 2011 года (итоги переписи-2021 пока еще не подведены) около 600 тысяч человек, примерно 6 процентов населения Чешской Республики, в графе «национальность» указали «мораване» (в 1991 году, на волне общественных перемен, в «мораване» записалось почти втрое больше народа). Они мораване, но и чехи – примерно в том же смысле, в каком русскими, только из Сибири, считаются сибиряки.

Есть, впрочем, другая точка зрения, согласно которой мораване – не фольклорная группа, не субэтнос, а отдельный (естественно, «самый древний») западнославянский народ, имеющий, как и полагается, свое национальное сознание, свою развитую культуру и свою многовековую историю, особенно тесно связанную с чешской, просто тесно связанную со словацкой, довольно тесно связанную с австрийской и не очень тесно, но связанную также с венгерской и польской. Многие из тех, кто разделяет такую точку зрения, ищут у чешской государственности и у чешского языка моравские истоки. Автор вышедшего в 2018 году обширного труда «Краткая история Моравии» (594 страницы) Йозеф Беднарж, например, комично начинает свое повествование с теории Большого взрыва и появления Вселенной из сингулярности, чтобы, постепенно меняя фокус, перейти к формированию Солнечной системы и планеты Земля, зарождению жизни, расколу сверхконтинента Пангея, происхождению человека прямоходящего и человека разумного – и мало-помалу к миграции славянских племен в центр Европы и возникновению их первых государств.

Предтечей современной Моравии ее патриоты считают Великую Моравию, феодальное княжество, в IX–X столетиях вольно, как это водилось в средневековье, объединившее под властью местной династии, представителей которой в пору национального романтизма назвали Моймировичами, земли нынешних Чешской Республики и Словакии, кусочки современных Венгрии и Польши, чуть-чуть теперешней Австрии и даже немножко Германии. Беднарж утверждает, что площадь Великой Моравии поры ее расцвета примерно в 15 раз превышала размеры собственно моравских территорий. Пражские историки не оспаривают тот факт, что земли первого «подтвержденного наукой» чешского владетеля Борживоя Пржемысловича (княжил в 870–890 годах) были уделом Великоморавского государства, упоминавшегося в западных хрониках с 822 года. Высказываются даже предположения о том, что Борживой, детали биографии которого мало известны, воспитывался при моравском дворе и был посажен княжить в Прагу «старшим» соседом. Моймировичи почти век сопротивлялись экспансии Франкского королевства, вассалами которого формально считались, но конец их державе в 906 году положила не западная, а восточная опасность – пришествие в центр Европы венгерских племен.


Моравская орлица на здании Оломоуцкой ратуши


В Брно и Оломоуце по отношению к седой старине какого-то особенного сантимента не чувствуется. О Великой Моравии известно не слишком много, память о ней канула, фигурально говоря, в реку Мораву: западноевропейских и византийских исторических авторов земля на краю тогдашней ойкумены не слишком интересовала, а своих летописцев у Моймировичей не было. Ученые даже затрудняются точно сказать, где именно находился мифический Велиград, столица этого государственного образования. Памятников материальной культуры Великая Моравия оставила немного, только руины фундаментов и черепки черепков. Единственный прилично сохранившийся образец великоморавской архитектуры, скромный храм Святой Маргариты, находится сразу за восточной чешской границей.

Как раз в Словакии с недавних пор принялись присваивать этот эпизод детства западных славян. Конный монумент князю Сватоплуку (Святополку), вероятно самому удачливому из Моймировичей, воздвигли на высоком дунайском берегу у Братиславского замка в 1990-е годы как символ гордости и славы «старых словаков». Для общеславянской культуры великоморавская память, да, важна, потому что именно в этих краях по инициативе местных феодалов, выстраивавших отношения и с Римом, и с Константинополем, вели проповедническую деятельность греческие монахи Константин (Кирилл) и Михаил (Мефодий) со своими учениками. К 860-м годам они разработали для славян всего мира, в большинстве своем еще пребывавших «во тьме язычества», особую письменность, а старославянскую речь сделали языком литургии. Мефодий в общей сложности провел в Великой Моравии почти 20 лет и здесь же, вероятнее всего, преставился. В целом просветительская миссия окончилась не слишком успешно: во всех чешских землях доминирующей в итоге оказалась латинская, а не греческая традиция, новые алфавиты здесь не прижились. Но равноапостольные братья для местного самосознания так же важны, как, скажем, важны они для Болгарии или России. День славянских вероучителей (5 июля согласно католическому календарю) в Чешской Республике государственный праздник, к тому же, в отличие от Российской Федерации, выходной. Святые Кирилл и Мефодий числятся небесными покровителями Моравии (за делами Чехии, напомню, из-за облаков присматривает святой Вацлав).

«Моравский народ», указывают исследователи, неоднороден. Еще столетие назад треть населения области составляли немцы, потомки средневековых колонистов. Славянско-германские противоречия в XIX веке проявились и в Моравии, тем не менее столь острыми, как в Богемии, они не были, здесь серьезно пытались экспериментировать с земским патриотизмом, искали способы обойтись без лобового противопоставления понятий Morava и Mähren. В 1905 году в маркграфстве удалось согласовать передовую для Австро-Венгрии двунациональную систему политических компромиссов (так называемый Моравский пакт), но толком применить ее не успели, поскольку империя вскоре развалилась. После Второй мировой войны немцев как пособников оккупантов выселили, и одним из символов этого исхода стала трагическая судьба брненского Deutsches Haus, общественного здания, в котором в течение полувека кипела моравская германская жизнь. В дни боев за освобождение Брно Немецкий дом, где размещались разные военные штабы нацистов, сильно пострадал от авиабомб, загорелся, в июле 1945-го его взорвали, а развалины заставили разбирать тех самых немцев, которых потом выгнали из страны.

Население Моравии почти стопроцентно стало славянским, хотя не все эти славяне одинаковые: в долине реки Ганы живут, например, очень специфические люди ганаки; есть в Моравии и другие этнокультурные группы – гораки и ляхи. Кроме того, с местными давно слились воедино валахи (потомки древних пастухов, выходцев с Балкан), населяющие небольшой район Моравская Валахия (Valašsko), а также моравские словаки, населяющие другой небольшой район, Моравскую Словакию (Slovácko). Разного рода характерные моравские особенности и правда существуют: известна, например, дешевая Hanácka vodka, а запеченная с луком-чесноком свиная грудинка во всех народных ресторанах называется «моравский воробей». Моравский призрак бродит и по общественно-политической жизни республики: в стране уже 30 лет действует Коммунистическая партия Чехии и Моравии, а национальная футбольная ассоциация до 2011 года именовалась Чешско-Моравским футбольным союзом. Вопрос в том, следует это считать приметами наличия моравской нации или просто признаками культурной самобытности? Может, речь идет о том, что для многих живущих в Моравии региональная идентичность важна не меньше национальной, такое много где теперь бывает.

В Моравии с 1990-х годов существует анемичное автономистское движение, объединяющее тонкие патриотические слои местной интеллигенции и просвещенного крестьянства. Лозунги государственной самостоятельности не выдвигаются, но отъявленные моравские радикалы поговаривают о необходимости покончить с «многовековым чешским менторством». Они сетуют на то обстоятельство, что в середине XIX века местные деятели славянского возрождения, защищая в борьбе с германизацией «общее дело», якобы выбрали в ущерб моравской идее чешскую самоидентификацию. Автономисты, ссылаясь на право наций на самоопределение, требуют возвращения Моравии на карты в качестве отдельной административно-территориальной единицы. Как варианты предлагаются «триединое» устройство республики, чтобы она складывалась из собственно Чехии, Моравии и Силезии, или, еще проще, переустройство в Чешско-Моравскую Федеративную Республику. Для такого случая у Моравии заготовлен красивый исторический герб, основной элемент которого – окрашенная в шахматном порядке в бело-красное орлица с золотыми лапами, высунутым языком и короной. На фронтисписе староморавской книги Mars Moravicus (сочинил местный просветитель Томаш Пешина, 1677) этот герб, поддерживаемый античным богом времени, античный бог войны безжалостно протыкает копьем. Хронос при этом поедает ухо, что символизирует пагубное влияние времени на человеческую память. Но видите, герб все же уцелел! У Моравии также существуют целых два флага, темно-синий и биколор с желтой и красной полосами. В Брно на здании ратуши вывешивают синий вариант, с орлицей.

С другой стороны, ни в Оломоуце, ни в Злине, ни в Остраве нет какой-нибудь популярной спортивной команды или спортивного общества (а эта сфера всегда чутка на местный патриотизм), название которых включает слово «Моравия» или «моравский». В Остраве есть футбольный клуб Banik («Шахтер») и американско-футбольный Steelers («Сталевары»), в Брно – хоккейная команда Kometa и регбийная Dragon, в Оломоуце – бейсбольная команда Skokani («Кенгуру»), в Злине – баскетбольная Proton. Моравией зато веет в классической музыке: на сентябрьско-октябрьском переломе в Брно проходит фестиваль «Моравская осень».

Интересно, что как бы отрицательно решенным считается вопрос о существовании моравского языка, хотя в разных средневековых документах иногда упоминается idioma moravicale применительно к тому чешскому, который имел распространение в Моравии. Сегодня даже пламенные поборники мораванства признают, что говорят они на диалекте чешского языка, но при этом кивают на соседей-австрийцев, которые, проживая в собственном государстве, не торопятся отказываться от немецкого, или на далеких австралийцев и американцев, ужившихся с английским. В языковедческих работах и словарях можно насчитать несколько сотен или даже пару тысяч моравизмов; известно также, что Моравия значительно богаче собственно Чехии на наречия и говоры. Некоторые фонетические и лингвистические различия могу уловить даже я; оказываясь в Брно, козыряю тем, что называю трамвай, как все местные, šalina; знаю также, что розу по-моравски правильно называть не růže, а růža. Как-то в Праге мы отправились на гастроли провинциального театра: проверенная классика, пьеса братьев Мрштиков «Марыша» посвящена трудной судьбе сельской красавицы, противящейся свадьбе с богатым мельником Ваврой. Эта драма, как сообщает нам программка, написана с использованием «моравского народного языка, черпающего из источников ганацкого и брненского наречий». Смыслы ясны, но про каждое незнакомое слово думаешь: я плохо знаю чешский или вот сейчас моравизм прозвучал?

Метафизический образ любой земли положено выстраивать драматургам, певцам и поэтам. О душе Моравии лучше многих сказал брненский стихотворец Ян Скацел: «Как хороши ночной порой равнины, / где абрикосов сок кропит тугую рожь»[32]32
  Перевод Сергея Скорвида.


[Закрыть]
. Скацелу удалось отыскать точную метафору приветливого края, чешской житницы, родины самого сладкого в стране повидла и самого забористого фруктового бренди. В Моравии, что важно, производится 95 процентов винной продукции Чешской Республики, в том числе действительно высококачественные белые вина, многократные и по заслугам победители международных конкурсов и фестивалей. Чешским (то есть моравским) винам ни за что не сравниться по раскрученности с французскими или итальянскими, но в своей стране они пользуются устойчивым спросом, что противоречит тезису о полном торжестве пива на местном рынке алкоголя. Пиво, да, торжествует, но и местные вина чувствуют себя все игристее.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации