Текст книги "Вовка-центровой 4"

Глава 7

Событие пятнадцатое

Все дороги ведут домой. Возможно, не туда, где человек родился, но туда, где его дом.

Иван Сергеевич Тургенев

– Дорога легче, когда встретится добрый попутчик.

Белое солнце пустыни

Поезд в Куйбышев, на который Вовка купил билет, отходил поздно вечером. Фомин, как дурак, припёрся на вокзал в половине девятого, почти за час до отправления поезда, всё шатался по генеральской квартире, места себе не находил. Да, ещё Степанида Гавриловна своей заботой утомляла. То яйца ему с собой сварит, то блинчиков напечёт, то в бумагу малосольных огурчиков завернёт. Вот в такие минуты отчётливо понимаешь, что изобретение полиэтиленовых мешочков, это и есть – самое великое изобретение человечества. Бумажные пакеты даже из провощённой бумаги огурцы изолировать от окружающего их бардака в чемодане отказывались. Рассол просочился и испачкал весь чемодан, да ладно бы просто испачкал, от чемодана теперь несло закусками за версту. Вовка их демонстративно выложил из чемодана, но получил по рукам и злополучные огурцы вновь оказались в красно-коричневом новом, купленном в Югославии, чемодане.

– Потом спасибо скажешь, – и пальцем пригрозила, заметив движении руки «племянника».

Вот, чтобы ещё чего «Стеша» не сунула ароматное, и сбежал. Дебил. Сидячих мест в зале ожидания не было. Было душно и запах от огурчиков сразу на нет сошёл, потерялся в общем «аромате» вокзала. Люди поедали варёные яйца, кто-то неподалёку от пристроившегося у стены на чемодане Вовки раздирал на куски и совал детям рыбу горячего копчения, справа два алконавта, шифруясь от милиции, употребляли из полулитровой банки самогонку, выгнанную не иначе из навоза, такой от банки тошнотворный запах шёл. Вообще, если все запахи слить в один и попытаться одним словом и охарактеризовать, то так должно быть пахнет бомжатник. Перегар, пот, да и запах мочи из туалета и от отдельных индивидов свою нотку вплетал.

Когда поезд объявили по громкоговорителю хрипяще-сипящему, то Вовка, прямо, подскочил со своего чемодана и ринулся на перрон, позабыв о спине. Спина вскоре напомнила. Уже протискивался в вагон и чемоданом зацепил за узел крикливой женщины с целым выводком детей, и тут же получил от неё толчок в спину. Может мазь, доставшаяся Фомину от самого маршала Тимошенко, и была чудодейственная, как уверял Василий Сталин, но болью прострелило изрядно.

Досталось Вовке нижняя полка в плацкартном вагоне. Он засунул под лежанку твёрдую (как спать на такой с больной спиной?) чемодан и хотел забиться в угол, пережидая сутолоку «вселения» временных жильцов, но не тут-то было. Эта самая крикливая тётка оказалось соседкой и, уперев руки в то место, где должна быть талия, поинтересовалась, а не охренел ли «дядя Стёпа», она будет с двумя маленькими детьми и одним побольше лазить по верхним полкам, как обезьяна, а здоровый лоботряс (или долботряс, Вовка не расслышал, у тётки яблоко в зубах было) занимать нижнюю полку. Уточнять лоботряс он или долботряс, Челенков постеснялся. Вдруг, третье, какое, прозвище получит. Мысль она материальна, признаешь, что ты долботряс, так им и станешь.

Хотел Фомин сказать, что он не здоровый, а больной «лоботряс», но представил это ползанье по полкам выводка всю ночь и решил, что лучше один раз пострадать и взгромоздиться наверх, чем терпеть это всю ночь и всё утро. Правда, был минус. Нет, он так и так был. Плацкартные вагоны для людей ростом метр девяносто приспособлены, ну, очень на «троечку». Ноги будут торчать поперёк прохода и товарищи, которым приспичит шляться ночью туда-сюда, будут на них постоянно натыкаться. Нижняя полка чуть шире, и там можно хоть колени подтянуть к себе и улечься на бок, а на верхней в такой позе можно и вниз сгрохотать. И головушкой о стол. Пардону просим – Фейсом об тейбл.

– Сейчас выдадут бельё, и я поднимусь на вторую полку, – пообещал Вовка и попытался отрешиться от суеты вагона, но не тут-то было. Напротив, на вторую нижнюю полку, уселся дедок, с медалями, в солдатской форме без погон, и сходу приступил к трапезе. Всё те же яйца, и всё те же огурцы солёные. И ещё что-то кислое и вонючее, что Фомин идентифицировал, как самодельный козий сыр. Запах раздражал. Проведший половину жизни в разъездах, Фёдор Челенков, наверное, вот только сейчас полностью осознал, что прогресс – это просто замечательно. Так хорошо, молния его в СССР послевоенный запулила, а ну как отправила бы в средневековую Европу с её вечными войнами и антисанитарией.

Перед тем, как завалиться на свою теперь верхнюю полку, Вовка опять намазался маршальской мазью. Если честно, то мазюка Вишневского помогала лучше, после неё намазанное место горело прямо, и эта теплота заглушала любую боль. Так, что Вовка даже пожалел, что Василия Сталина послушал и взял у него эту мазь. Эта наоборот чуть холодила, значит, была с новокаином, наверное, до каких высот достигла сейчас фармацевтика в Германии, понятия не имел Челенков. Боль тоже почти прекращалась, но через час действие импортного средства заканчивалось.

Дедок военный разделался с вонючим сыром и, отвернувшись к стенке, дал храпака. В прямом смысле этого слова. Он храпел как разъярённый буйвол. Хотя не так, храпел дедок на два голоса. Вдыхал мерзко, как разозлённый сурикет попискивая-пошипывая, а вот выдыхал, как потревоженный в болоте индийском буйвол.

Когда организмус Челенкова кое-как смирился с храпом-рёвом-пошипыванием соседа, за стенкой начался концерт. Ребёнок не хотел спать, получил по заднице, слышный даже в соседнем вагоне, шлепок и заплакал, заревел, забулькал. Долго, навзрыд. Рёв этой белуги заглушил и даже разбудил дедка, который длинно и витиевато выругался и гаркнул, чтобы «поймали тишину», а сам этим гарканием разбудил самого маленького из выводка крикливой соседки, и ни с того ни с сего тоже заревел малыш. Чтобы крик не пропал понапрасну, тётка отвесила ему затрещину, а заодно и сестрёнке его. Теперь ревели на три голоса.

Вовка бы повернулся на другой бок и закрыл голову подушкой, но даже не шевельнулся, и спина ныла и начни он переворачиваться, может и навернуться. С подушкой не лучше. От окна свистало холодны вонючим паровозным воздухом. И гарь и пыль. Уберёшь подушку, которая хоть немного щель прикрывала и можно с простудой проснуться и чёрным, как стадо негров.

Событие шестнадцатое

Дуракам нельзя давать делать доклады! Дураки должны выступать в прениях!

Виктор Ардов

От недомолвок докладчик перешёл прямо к намёкам.

Александр Коротко

Ничего удивительного. В Москве при отправлении поезда начался дождик, нудный, противный, осенний. Дома у Вовки в Куйбышеве, в семь часов вечера, вся семья за ужином всегда слушала радио, и после выпуска новостей диктор обязательно говорил про погоду в Москве на завтра. Павел Александрович, иногда вздыхал, а иногда указывал пальцем на тарелку чёрную и говорил: «О, послезавтра потеплеет. Погода из Москвы до нас как раз день добирается». И на самом деле, погода, объявленная в Москве на завтра, через два дня добиралась до Куйбышева. Мишка даже как-то Вовке тетрадку под нос сунул и какую-то цифру приличную показал.

– Смотри Вовка, вот с такой скоростью облака движутся. Это я расстояние до Москвы на двадцать четыре часа разделил. – Вовка тогда глянул на задачку и щелбан брату отвесил.

– А ну-ка, ещё раз раздели.

Мишка снова послюнявил карандаш. Пыхтел, выписывая в тетрадке столбик цифр, все губы сине-зелёные стали. Голову потирал, искоса поглядывая на старшего брата. Выпыхтел всё же.

– Так что – тридцать семь километров?! Да, я на велике пашкином эти облака обгоню! – и, задрав хвост, усвистал на улицу, к Пашке, должно быть, облака на его велике обгонять.

Поезд приехал в обед и на улице шёл тот же самый дождик, что провожал их из Москвы, нудный, противный, холодный, осенний. Вовка хотел выйти на перрон при полном параде. На новом бостоновом костюме, «тестюшкой» построенном, на лацкане висел югославский орден, а рядом два значка, точнее, медаль и значок. Значок был в виде развивающегося на ветру красного знамени с серебряным портретом Горького вверху – членский значок «Союза писателей СССР». Медаль была «золотая» На самом деле – бронза или латунь, с хоккеистом на аверсе и красной колодкой – медаль чемпиона СССР по хоккею с шайбой. Если бы поехал на неделю позже, то медали были бы две, добавится почти такая же медаль за победу в Чемпионате СССР по футболу за 1948 год. Это потом медали будут на ленточках выдавать, сейчас в СССР они и имели вид настоящих медалей. На колодке.

Похвастаться значком члена «Союза композиторов СССР» не получилось. Почему-то не было такого значка. Вовка, получая красное удостоверение из рук самого Бориса Асафьева, даже хотел спросить, типа, а значок-то где, но передумал. Главный музыкальный начальник смотрел на великана, выше его на две головы и не знающего даже, как ноты называются, не снизу вверх, а наоборот, сверху вниз и даже с презрением. Вышел в приёмную, там всякие разные «великие» композиторы толпились, видимо специально пришли на это чудо чудное и диво дивное посмотреть. Вовка им головой мотнул, сказал, провоцируя, нарочито бодро и громко:

– Здравствуйте, товарищ композиторы!

– Доброе утро, молодой человек, – ответил лишь один, некоторые даже не кивнули. И все ломанулись в кабинет Асафьева. Новости узнать про нового «члена».

Вовка ни у одного из них значка с каким-нибудь скрипичным ключом не заметил. Интересно, почему у «Союза писателей» есть значок, и в приёмной у Фадеева и другой значок на груди мужичка в военной форме без погон видел, «Союз архитекторов СССР», очень похожий на значок мастера спорта, а у «союза композиторов» своего значка нет. Шифруются композиторы. А то будут прямо посреди улицы в Москве останавливать и требовать автограф: «Ведь это вы написали сюиту „Утро на свиноферме“»?

Вышел, попал под дождь этот нудный, и пришлось открывать чемодан и плащ доставать. Плащ купил в Белграде на блошином рынке. Стоял огромный серб, наверное, и держал это произведение портняжного искусства на вытянутых руках. Серб был даже выше Вовки. Все два метра. И в плечах поширше. Углядел, проходящего мимо Фомина, и дёрнул к себе. И как давай рассказывать чего-то. Быстро-быстро и непонятно-непонятно. Не «зразумил» ни слова Вовка, тогда мужик на него плащ накинул.

– Мал. Сам мал.

Вона чё, мужику плащ маловат, понял Фомин. Он надел плащ тёмно серый, с большими пуговицами тоже серыми, ремнём и даже узкими погончиками. Красота, пришлось у Ишина занять двадцать динар. Свои уже истратил почти все деньги. Последнее выгреб из кармана даже мелочь, в том числе и советскую.

Шёл Фомин по вокзалу, с муравейником людским внутри и вдыхал влажный пахнущий углём и дымом воздух с удовольствием. Ночью спина решила проявить чувство сострадания и перестала почти болеть, ну или маршальская мазь германская подействовала. Дошёл до автобусной остановки и всё, хорошее настроение улетучилось. Люди штурмом брали небольшой автобусик, что ходил до их посёлка. Мазь, мазью, а рисковать уплотняться в этом автобусе Вовка не решился. И при этом отлично понимал, что следующий будет так же забит по самое не балуйся.

Такси не наблюдалось. Хоть пешком иди, только дождь и грязь по дороге страшенная, да и не близкий путь, неизвестно, что лучше, полчаса пешей прогулки или давка в автобусе для спины.

И тут Вовка увидел физорга их завода Лукина Юрия Александровича и Серёгина рядом. Инвалид стоял возле полуторки и ругался, размахивая одной рукой, с шофёром. Анатолий Иванович ничуть не изменился, такой же взъерошенный и боевой. Лукин степенно прохаживался вдоль машины и в перебранку не вступал. Вовка даже про спину забыл, поспешил к землякам.

– Юрий Александрович, Анатолий Иванович! Здравствуйте! – Фомин почти подбежал к бывшим своим руководителям.

Немой сцены, как у Гоголя не получилось. Узнали. Обниматься бросились. Вовка, конечно, понимал, что серьёзно подрос, но вот тут, наконец, ощутил это зримо. Серёгин был лишь на сантиметров пять ниже его, а физорг завода, и вовсе с него ростом, когда они летом прошлого года познакомились. Но это год назад. Теперь он почти на голову над ними возвышался. Как там Гус Хиддинк потом обзовёт Павлюченко – «Спящий гигант». Когда Челенков уже тренером в «Спартаке» работал, руководству клуба удалось перекупить Романа у «Ротора» и Челенков был заметно ниже Романа, у того рост был под метр девяносто. Так он сам теперь дорос до этого же размера, ну и худой и даже тощий Павлюченко, гигантом, если честно, не смотрелся, скорее жердью. А вот вымахавший в отца не только в длину, но и в плечах, Фомин точно теперь гигантом стал, тем более, что и рост средний в стране сейчас на десяток сантиметров меньше, чем на рубеже веков.

– Ух, а вырос-то, – первым отступил, чтобы осмотреть с головы до ног Фомина, Лукин, – Ого, Володя, это что – орден? А это медаль чемпиона страны по канадскому хоккею? Знай наших Самарских!

– А ты на долго, Володя? – продолжая похлопывать Фомина по плечу отступил и Серёгин

– На три дня. Третьего награждение. Нужно в Москве быть.

– Ох, мать же ж, да ты ведь с «Динамо» чемпионом страны стал. Так… – Лукин сдвинул кепку на лоб и почесал затылок. – Так, завтра в восемь, чтобы был на проходной завода. Соберу актив и парторг, наверное, своих соберёт. Выступишь перед земляками, про чемпионат расскажешь, про Москву, про вашу поездку в братскую Югославию. Ясно, подготовься, материалы последнего пленума почитай, народ обязательно про международное положение вопросы будет задавать.

– Юрий Александрович, может не надо. Какой из меня лектор про Международные отношения. – Вот уж про Югославию братскую Челенков Фёдор точно рассказывать не хотел. Вилка, как в шахматах, получалась. В середине следующего года, а может и в начале, точно Фёдор не помнил, но Сталин вусмерть разругается с Тито. Друг друга будут клеймить, и втянут в это и обе страны поголовно. Но сейчас мир и дружба. Спросят про братушек, и что отвечать, хвалить и говорить, что они верные ленинцы, а потом через полгода, допустим, когда драка лидеров начнётся ему это припомнят и обязательно донос напишут, вот, мол, приезжал ренегат Фомин и врага всех коммунистов проклятого Тито хвалил, значит, сам оппортунист и троцкист. А ещё орден у него от самого Тито. Не шпион ли он Югославский. А если прямо сейчас «братушек» и маршала Тито ругать, то донос прямо сейчас и напишут. Не успеет проходную завода в обратном направлении перейти.

– Не выделывайся, Фомин, загордился, что ли, и не хочешь с товарищами поговорить. Ты ведь комсомолец. Ну, поиграешь там, в Москве, несколько лет и домой, на свой завод вернёшься, так что не выпендривайся, завтра в восемь, чтобы был на проходной.

– А ты, Володя, садись в кузов, сейчас поедем. Ещё раз Гришке нотацию прочту, и поедем, представляешь, пока мы ходили форму получали на станцию товарную, он за червонец договорился людей в кузове довезти до посёлка. Вон стоят. Мы их и так бы взяли. Наши же, поселковые. А он – Гусь, хотел на них заработать. Залазь в кузов. Эй, земляки, давай тоже залазьте.

Вовка сам залезть не смог, снизу какая-то бабёнка смутно знакомая его за задницу поддержала, сверху Серёгин одной рукой подтягивал. В результате, когда через борт переваливался, то сполз прямо головой на сапоги мужика с большим узлом, чего-то мягкого. И щекой всю эту грязь собрал. Уселся на чемодан, поправил плащ, и выматерился про себя. Рукав весь в рыжей глине. Как вот таким красивым домой идти?!

– Вова, держи платок, оботрись, – Вовка повернулся на голос. Ох, мать же ж, твою же ж! Тётя Света. Как не увидел до этого?

Добрый день, уважаемые читатели. Напоминаю, что на «Пожарского» заключил договор с агентством АСТ, в любой момент могут заставить убрать. Так что успевайте прочитать.

Ну и сейчас про Тигра переговору веду. Тоже успевайте.

По Вовке кому нравится жмите на сердечко, кому сильно нравится жмите на награду. Отбиваться не буду.

С уважением. Шопперт Андрей.

Глава 8

Событие семнадцатое

Если ты просто позволишь своему телу и разуму отдохнуть, исцеление придет само.

Тич Нхат Хан

Величайшая исцеляющая терапия ― это дружба и любовь.

Хьюберт Х. Хамфри

Шли крадучись. Старались протискиваться под деревьями и вдоль заборов. Вовка идти-то хотел к «Просто Свете» одежду почистить и умыться. Ну и «чаю попить». Родители всё одно на работе, даже Мишки может дома не быть, школьные занятия закончились и пацаны, без всякого сомнения, на пустыре или на школьном дворе в футбол играют. Мишка с собственным футбольным мячом, настоящими бутсами, что ему прислал Вовка, и братом чемпионом СССР по футболу сейчас в их посёлки главный футбольный авторитет. Как может какой-нибудь матч без него состояться?!

Словом дома до шести, а то и до семи вечера делать нечего. А вот у тёти Светы совсем другое дело. Было два «но». Первое «но» это обязательно найдутся «разведчики», которые проследят, а кто это такой красивый к Светке-швее заходил днём. Проследят, выявят и всем, кому положено и не положено, доложат и Вовкиным родителям в том числе. Ну, Вовка отбрешется, а вот про тётю Свету молва пойдёт. Не хотелось бы женщину подставлять.

Второе «но» было ещё хуже, да просто в разы хуже. «Но» называлось – спина. Нет, болела уже не как вчера, но вот в машине, при перелазе эпическом через борт и потом, прыгая на ухабах вместе с ГАЗ-АА, (то ли дороги плохие, то ли шофёры дураки, извечный русский вопрос) спину опять растревожил. Ныла и предупреждала, что кувыркания на кровати она не выдержит и откажет в самый интересный момент. То есть «НО» были весомыми, но пошёл. Если язык до Киева доведёт, то…

Крались, в общем. Повезло, возле дома, где тётя Света проживала, бабушек на скамейке не наблюдалось. Хотя, если по чесноку, то и скамейки не наблюдалось. Домик – барак двухэтажный на четыре семьи был окружён небольшим жухлым и жёлтым сейчас палисадником, в котором только оранжевые бархатцы напоминали о лете. Рядом со входной дверью, сейчас открытой стоял табурет самодельный и на нём сидел здоровый рыжий котяра, который подозрительно посмотрел на Вовку и сказал ему: «Мяв».

– И тебе не хворать, приятель, – решил Фомин проявить вежливость.

– Мяуа.

– Нет, брат. Так себе здоровье, упал позавчера и спину повредил. Болит, – ну, раз спрашивает, чего не ответить-то.

– То-то я смотрю, ты скрючившись идёшь и в машину залезал не как спортсмен, а как дед старый, – подтолкнула Вовку к двери тамбура тётя Света. Хорошо не в спину толкнула, а по… По заднице, чего уж скрывать.

В квартире, Света первым делом сняла с Вовки плащ и в тазу замыла рукав, повесила сушиться, а потом повела к рукомойнику и кавалера. Умыла, осмотрела и стала пиджак расстёгивать. Вовка думал, что уже началось, но обломался. Швея вывернула его новый лапсердак на изнанку и хмыкнула.

– Хороший мастер делал. О, и рубаха не моя, хотя и похоже. Кто это шил? – и металл ревности в голосе.

– Исаак Яковлевич Розенфельд – старший закройщик ателье «Радуга». – Нужно говорить правду. Когда это выгодно.

– Исаак?! – и как давай на нём рубашку р… рассссстёгивать. А потом с себя платье через голову сдёргивать. Запуталась, косами застряла. Пришлось помогать, но сначала от бюстгальтера освободил. Чего женщину мучиться с его сниманием заставлять.

Не до спины. Через некоторое время, отдышавшись, повторили марафон. И тут в дверь затарабанили.

– Светка, шалава, прекрати визжать! Дети же дома! – И Вовку скрючило от неожиданности. Так в согнутом состоянии и завис над спиной, на самом деле, не визжащей, а, скорее, рычащей тёти Светы.

– Ох, – еле выпрямился. Да и то не до конца.

Просто Света бить морду соседке не пошла, засмеялась, весёлыми колокольчиками заливаясь. Потом потрогала аккуратно пальчиками спину стоящего знаком вопроса Фомина.

– Ай. – Нажала чуть сильнее, около позвоночника.

– Так, кавалер, давай одевайся, потом чай попьём. Завтра. У меня отпуск ещё четыре дня. Сейчас к бабке Фросе тебя отведу.

– А бабка Фрося это кто – мануальный терапевт? – на автомате выдал Вовка.

– Терапевт? Какой ещё коммунальный? А это – который по домам ходит. Нет, она просто бабка Фрося, бабка мужа моего погибшего. Она травками всякими народ лечит потихоньку, ну и иногда вывихи вправляет, да зубы заговаривает.

– Меня тут мазью из Германии лечили, сам Василий Сталин дал, ничего не помогает, – пожаловался Фомин.

– Сам Сталин. Ох, высоко ты Вовочка взлетел, больно падать будет. Ну, да я за тебя свечку поставлю. Одевай штаны, пошли.

У самого не получилось. Пришлось женские руки привлекать. И заблудились они. Но через десять минут, всё же штаны были натянуты, как и рубаха с пиджаком и даже ботинки с трудом надели. Вовка вышел из подъезда походкой робота из плохих фильмов американских категории «Б». Далеко бы не дошёл, каждый шаг давался с трудом. К счастью, бабка Фрося жила всего в нескольких сотнях шагов в таком же точно двухэтажном деревянном домике. Жила не одна. С ней жила ещё и дочь с мужем и двое детей, для двух небольших комнаток, наверное, тесновато, но сейчас дома был только один мальчик лет десяти, делал уроки. Остальные, кто на работе, кто в садике.

Мануальщица помогла сама Вовку раздеть тёте Свете, а потом выгнала ту на кухню, чайник ставить. Бабка ничего особенного из себя не представляла, ни бородавки на носу, ни косм седых, да даже бельма на глазу не было. Опрятная невысокая женщина лет шестидесяти, такие в будущем будут на скамейках вечером у подъездов сидеть в больших городах. Она погладила больную спину, потрогала сухими холодными пальцами позвоночник и ушла. Вернулась с зелёной мазью.

– Ложись, голубь. Сейчас намажу, а потом вправлю тебе хрящ. Когда подействует мазь.

От банки воняла точно так, как и от мази Вишневского, касторкой, то есть, состав был схожий, так и действовал, стало припекать, после того, как Вовке спину намазала бабка Фрося. А зелёного цвета? Так травками полезными разбодяжена касторка. Потом неправильная ведьма без бородавки на носу похимичила чего-то с позвонками, и вдруг с силой нажала на один из них. Вовка от боли чуть не намочил штаны. И отрубился на несколько мгновений.

– Всё, голубь, одевайся. Поболит ещё пару дней, потом пройдёт. Ну и береги теперь спину. Светка сказала спортсмен, футболист. Недельку вообще не бегай. И это дело бабе поручи, пусть сама на тебе прыгает, а ты лежи на спине и потолок разглядывай.

Вот, старая школа. Современный врач бы запретил. Так – страховая медицина. Перестраховываются.