Текст книги "Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги"

Глава 6
Предназначение

Живет свободно только тот, кто находит радость в исполнении своего долга

Цицерон

На острове Руян, по-полабски Рюген, в священном городе Аркона стоял древний Храм Святовита. Бога света. Бога солнечного луча. Мари никогда не обращалась к нему и только однажды, в далекой юности была в его храме. Здесь Артемида представила ее Богу, как свою любимую ученицу, здесь получила она последнюю ступень Спаса Нерукотворного, и с тех пор волосы ее бывшие цвета спелой ржи, стали такими вот огненно-красными. Такими же, как у всех тех, кто правит ныне Ойкуменой. Так тогда Святовит высказал ей свое покровительство. И ласку. Мари очень хотела, что бы именно он взял под свою руку Жанну и высказал ей заботу свою.

Храм стоял окруженный постройками жрецов и волхвов. Но они беспрепятственно вошли в него. У двери их ждали жрицы валькирии, родные сестры жриц Артемиды – вравроний. В песнях придворных песнопевцев их именовали общим именем – амазонки. Откуда взялось это название, теперь и не вспомнит никто, но каждый герой, купивший себе эпическую песнь, норовил заказать рассказ, как он победил этих дев воительниц. Хотя похвастаться такими подвигами практически не мог никто. Во-первых, они никогда не воевали, за редким исключением охраны храма или выполнения приказа Богов. Во-вторых, они почти все были бессмертными, и похвалиться над ними победой мог только равный, но бессмертные не воюют друг с другом. В-третьих, они были настолько прекрасны, что любой воин складывал пред ними меч и щит еще до начала сражения.

Валькирии приняли из рук Марии и Жанны дорожную одежду и оружие, и жестом показали на бассейн в глубине прихожей храма.

– Нам предложено привести себя в порядок с дороги, пред тем как мы предстанем перед очами Бога, – Пояснила Мари.

Они разделись, приняли омовение в бассейне, переоделись в подобающие Посвященной и Пробужденной одежды. После некоторого ожидания, двери в храм распахнулись, и они увидели статую Святовита стоящую в середине Храма в луче солнца подающего из окна под круглым куполом. Статуя была огромна, выше человеческого роста. Четыре ее головы смотрели в разные стороны, как бы давая понять, что все, что происходит в этом мире не скрыто для его всевидящего ока. По обычаю руянских волхвов бороды были обриты и волосы пострижены. В правой руке Святовит держал рог, наполненный вином, левая упиралась в бок. Сам Бог казался таким щеголем, вышедшим на поляну в светлый праздник Ивана Купалы и оглядывающим девок наметанным глазом знатока, выбирая с кем ему ныне ночью через костер прыгать и венки по глади речной пускать. Одет он был в короткий кафтан, прозываемый по воинству Ордынскому казакин. Ноги его, широко расставленные, крепко стояли прямо на полу. Рядом со статуей лежали узда и седло, а также огромный меч, ножны которого и рукоять были отделаны золотом и серебром и покрыты удивительно тонкой резьбой. Седло, узда и меч были неотъемлемыми принадлежностями Святовита, потому как был он покровителем наездников и всадников. Кроме того, за спиной Святовита висел лук, и Мари сразу узнала лук Артемиды.

– Однако, – Подумала она, – В прошлый раз, когда я сюда приходила, ничего такого не было. Расстарались волхвы, накрутили выше головы. Святовит в таких шутовских наворотах не нуждается.

– Ты-то, по какому праву судишь, в чем Бог нуждается? – Сурово вышел из-за статуи седой волхв.

– А ты сам узнай, вещун, – Зло ответила Мария.

– Гляди, ожжешься! Может жребий кровавый тебе выпадет!

– Пошел вон! Шут гороховый! – Мари оттолкнула волхва и пошла в глубь Храма.

– Стой, – Вдруг раздался голос в голове, – Стой Лучезарная. Зачем людей моих обижаешь?

– То не люди, то шуты. Не след тебе великий волхв Великого Бога себя скоморохами окружать. А им не след грозить тем, кто выше их стоит. Хотя бы нюх имели. Борода уму не замена.

– Сдаюсь, сдаюсь, Лучезарная. Забыл, что тебе на язык лучше не попадаться, а под рукой лучше не вертеться. Язык остер, а рука тяжела. Проходи, будь ласка. Пошто в наши края? Так или как?

– Ученицу привела. Нужна мне воительница для больших дел, для большой судьбы, для большого искупления. Хочу самому представить.

– Бог говорит моими устами!

– Брось волхв, я ж не маленькая девочка. Я в сонме Посвященных выше тебя и всех, кто здесь в служках ходит.

– Вот как! – Теперь раздался голос самого Святовита, – А ты девонька не слишком высоко вознеслась, возгордилась?

– Коли слишком высоко вознесусь, старшие поправят. Но на старших тявкать из-под ноги хозяина не научилась пока.

– Вот так! Узнаю, – Святовит захохотал, так что громом отозвалось с безоблачного неба, – Тявкать говоришь, не научилась. Что ж хорошо. Со мной говоришь, свидеться пришла. Проходи в капище, бери кубки. Ученицу с собой веди, если она такая ж как ты, хочу посмотреть.

Мари взяла за руку Жанну и спокойно прошла к столику в глубоком нефе. Взяла со столика два кубка. Протянула один Жанне.

– Пей! Полетим в Навь с Богом встречаться, – Дождалась, пока выпьет Жанна, выпила сама.

Святовит стоял на поляне, расчесывая гриву и хвост своего белоснежного коня. На этом коне он выезжал на врагов. Правда, когда это было в последний раз, он и сам не помнил. Коня же холили и лелеяли в конюшне при храме, гриву и хвост ему не стригли. Считали святотатством. Гадали при помощи его идти на войну или нет. Совсем выродились волхвы на Руяне, даже ведунов среди них не стало.

Внешне Святовит походил на гарного хлопца. С одной головой, но действительно со стрижеными волосами и бритой бородой. Одет он был в порты и в рубаху без опояски.

– Извините девоньки, что не при параде. Да вот коня надо вычесать и выкупать. Здравствуй Лучезарная. Все рыжее и рыжее становишься. Скоро как солнце-Ярило огненной станешь. А это кто? Как звать, величать?

– Жанна, – Тихо ответила девушка.

– Как?

– Пвонна, – Громко сказала Мари, – Мы ее Жанной зовем. Из ведуний лесных с капища Велеса.

– А чего ко мне? К нему и ступайте, к Святобору своему – С обидой сказал Святовит, – Или к покровительнице твоей Артемиде.

– Так ты ж у нас один всего Спаса знаешь. А мне она нужна как дева воительница.

– Дева? Это после Сибиллы-то?

– Дева! – Зардевшись, вдруг громко сказала Жанна.

– Во как! – Святовит довольно крякнул, – Значит, так порешим. Я проверю, чего она знает и умеет, и к чему способна. А ты пока ступай. Там праздник будет. Народ придет ко мне гадать про урожай новый. Ты там с ними потрись. Я тебе дам знать, коли что. Ступай, не маячь тут пред носом. От волос твоих отблеск в глазах, как от солнечных зайчиков. Ступай, не бойсь за деву свою.

Святовит хлопнул коня по крупу и тот резвым шагом поскакал в сторону голубого озерка. Затем он повернулся к Жанне, еще раз оглядел ее с ног до головы, удовлетворенно хмыкнул и протянул руку.

– Ну, пойдем, что ли пророчица и воительница.

Жанна с опаской и вопросом в глазах оглянулась на Мари. Та кивнула ей в ответ, потом не выдержала:

– Иди, иди не бойся. Святовит плохого не сделает, Он добрый Бог.

– Во как! – Удивленно вскинул брови, тот, о котором говорили, – Добрый!

Мари опять оказалась в Храме, посмотрела на тело Жанны лежащее на шкуре медведя. Подумала.

– Все они перемешаны: и Артемида, и Святобор, и Святовит. Даже мы Посвященные и то в этом разобраться не можем, а люди-то и подавно. Пойду на праздник. Теперь только ждать, да ждать.

Вокруг Храма действительно вырос город. Не город, но городок точно. После уборки хлеба собрались здесь гонцы и посланцы со всей округи ближней, да и с дальних земель подвалило. Кто на стругах и стружках. Кто конно, кто пеше. Местные руяновские кормщики и соседние поморяне перевозили народ с большой земли. Строили шалаши, готовили священный пир. В загонах блеял, мычал, мекал, ржал, жертвенный скот. Мари протиснулась сквозь этот водоворот людских тел, лошадиных крупов и скотских туш и вышла на свободное пространство. Она почувствовала себя свободной. Впервые за долгие годы, она почувствовала себя свободной. Сегодня у нее не было забот, она сделала все, что ей приготовила Макошь-Судьба и свила на ее ниточке Доля. За Жанну теперь отвечал Святовит, а все остальное развивалось без нее. А она Солнечная Дева Ариев, любимица Матери-Природы сегодня была свободна и беспечна, как никогда. Она побрела длинным лугом с осенней пожухлой травой к далекому берегу неприветливого Варяжского моря. Вышла на обрыв и села, подставляя лицо сильным порывам соленого морского ветра. Косы ее трепетали за спиной, распустились и вскоре превратились в красный флаг, развивающийся по ветру. Расстегнутый тегиляй позволял ветру освежить разгоряченное тело, отчего брони стали холодными. Вой ветра, и тяжелые мерные удары волн о прибрежные скалы убаюкивали и уносили мысли далеко отсюда в разные края и веси, в которых она побывала за свою немереную жизнь.

Мари вспомнила себя девчонкой Малкой в старом капище в Суздальской дубраве, юным воином Малком в дружине Андрея Боголюбского, жрицей Артемиды в Храме на берегу Босфора, Девой Марией на Соборе в Иерусалиме… да мало ли еще кем ей приходилось быть за эти годы. Вот в ее памяти всплыла картина, когда они с Микулицей прорубались к Собору Богородицы в Боголюбове, где лежало тело ее Андрея. Сколько же тогда она душ загубила, а сколько они их потом порешили, когда мятеж усмиряли? Несчетно. Вспомнила, как город над рекой заложили в честь Богородицы. Потом все колесом завертелось, закружилось и пошло, полетело. Гонка, жуть. Только сейчас, остановилась она, оглянулась на пройденный путь. Кровь да пожары. Войны да смерть. Недаром ее огненные косы и Смерть с ее косой стальною в один ряд ставить начали. Аринии богини мщения и то ей дорогу уступать начали, головы склонять, из уважения единственно.

Она услышала за спиной шаги. Обернулась. Даже не удивилась. Легкой походкой к ней подходили, как влюбленная парочка, взявшись за руки, Артемида и Святобор.

– Все. Вот и забытье пришло. Сморил, значит, сон, – Подумала она.

– Здравствуй невеста, – Сказал Святобор, – Здравствуй.

– Здравствуй подружка, – Артемида присела на траву.

– Здравы будете, небожители, – Почтительно ответила Мари и почувствовала, что не спит.

– О чем думу думаешь? О жизни прожитой? О том, что впереди? Заглянуть не пытаешься? Вся в князя своего Андрея, – Святобор сел с другого края.

– Не хочу. Жизнь без интереса будет, без соли.

– Без соли. А ты солененькое любишь и перчененькое. Это от Гасана у тебя. Со всеми в дружбе, в кумовстве, – Артемида внимательно посмотрела на Мари, Молодец. Ивонну вон подобрала, учишь. Долю-то ее знаешь? Ты ведь ей долю выбрала, с капища ее забрав. Не страшно тебе, не жалостно?

– Знаю Мать долю ее, но лучше эта доля, чем в капище злого топора дожидаться или насильников. Пусть пройдет огонь, воду и медные трубы, глядишь, и Посвящение получит. Такая доля лучше, – Твердо сказала она.

– За других решать, не тяжела ли ноша? – Велес продолжил Разговор, – Вдруг бы я ее в невесты себе выбрал и другую нить ей сопрял.

– Ты ж нити не прядешь, крестный. Это ж Макошь прядет, а я как никак Макоши ведунья была, – Поддела его Мари.

– Остер у тебя язык, ох остер. А главное страха в тебе и почитания к Богам уже нет. Однако не в укор это тебе, в заслугу, – Артемида подумала, помолчала, – Однако мы ж с тобой не беседы про тебя вести пришли. Новая Доля у тебя.

– Опять Доля! – Вырвалось у Мари.

– Опять! – Уже жестко сказала Артемида, – Понесешь в мир такие слова…

– Так она и так их несет, – Неожиданно перебил Святобор.

– Помолчи, братец! Не твой черед!

– Понесешь такие слова: «Корень всякому злу – сребролюбие!», «Богатству, что притекает, не отдавайте сердца!».

– Вторую заповедь понесешь, – Теперь заговорил Святобор, – «Да не вдовствуют Веры в царствие ваше!». Каждый царь или наместник на земле ответ держать будет, коли, прервет наследство памяти, последующим родам. «Сокровищницу знаний сохрани и наследникам вручи пополненной!»

– Третья заповедь такова. «Блажен призревший нищего и убогого, в день страшный спасет его Господь», – Артемида задумалась, будто увидела этот страшный день.

– Четвертую заповедь не мне тебе говорить, но скажу, – Святобор, потер лоб, – «Полон мир греха. Князья содомские и гоморрские править начали. Переполнится мир всесожжениями!»

– Закончили мы. Ты девочка умная, сама все поймешь и растолкуешь. Жанну твою, как ты ее зовешь, Святовит обучил всему. После праздника получишь. Не мучь ее, у нее все мучения впереди. Дева она в мыслях своих пусть так и будет, не зачем ей плоть сушить. Ты ж не сушила, – Артемида хитро посмотрела на Мари, – Пусть живет бессмертная. Заочно ей, за ее Долю будущую, я и Святобор дар этот дарим. Так вот пусть от жизни все получает, что ей жизнь дает.

– Но не у Сибиллы на Кипре. Как ты ее назвала-то? У Киприды. Нет не у нее, – Неожиданно добавил Велес.

– Последнее. Скоро придет Мор. Большой Мор. Огромный Мор. Боги решили наказать тех, кто от Веры отходит. Поделом. Вам всем Посвященным и Пробужденным и Стражам работы будет не в проворот. Роллан со своими подсуетится под общий гвалт, свои костры запалит, так что небу будет жарко. Но все как надо. Огнем и мечом. Огнем и мечом. Ладно, о плохом. Что тебе подарить? За службу верную. За терпение долгое. За верность князю своему. Хочешь отпущение в верности?

– Нет, не хочу! – Твердо ответила Мари.

– Похвально! Что ж хочешь?

– Власти над людьми!

– Власти над людьми и у нас нет! – Грустно сказал Святобор, – Такое они племя паскудное, что власть сами дают, кому хотят. Зачастую совсем не тому, кто достоин. Что другое?

– Да и все, пожалуй. Все у меня есть: молодость вечная, красота сиятельная, доблесть и хватка воинская, любовь земная и неземная. Все. Благодарствую!

– Раз так, вот тебе наш дар. От меня Святобора – верных тебе учениц всегда. А от сестры Артемиды – почитание людское во всех землях и краях, как высшей Богини. Нас забудут, а тебя под разными именами благословить будут. Выдержки тебе и терпения в доле твоей, Лучезарная! – Он подошел, обнял ее и поцеловал.

– Любви тебе и почитания! – Артемида тоже расцеловала ее троекратно.

Мари очнулась на обрыве. Смеркалось. От Храма доносился шум приготовления к празднику. Она встала, отряхнула кафтан, который стал, как ей показалось более темного цвета с какими-то золотыми искрами. Пошла к Храму.

Там уже резали жертвенный скот. Главный волхв собирался войти к Святовиту, посмотреть, как у него рог наполнен вином. Сколь вина в роге, таков и новый будет урожай. Мари вошла в Храм вместе с ним. Никто не остановил ее, только по рядам прошелестело, что сама Солнечная Дева в этом году на празднике. Кто-то видел валькирий прилетевших с ней. Она вошла в Храм, неся в руках пирог от народа любимому Богу. Люди вошли за ней. Волхв долго разглядывал вино в роге Святовита и объявил, что быть году урожайному. Выплеснул старое вино к ногам статуи, налил нового, поднес к губам всех четырех голов. Затем залпом выпил его и, налив еще раз, вставил в руку статуе. Мари не стала смотреть на кровавую жертву, что собрались принести Богу, и вышла из Храма. Ей хотелось не пира, не возлияний у костра, ей хотелось мира и покоя. Она пошла к маленькому костру, горевшему у края пиршественной поляны.

У костра никого не было. На расстеленном вышитом рушнике лежала краюха хлеба, овощи, фрукты. Стоял бочонок меда и рядом миска со сметаной и поломанные соты. На костерке булькало в котелке какое-то варево. Мари, по-восточному поджав ноги, села у костра, дожидаясь хозяина или хозяев.

Зарокотали священные барабаны и стихли. Мари поняла – жертва принесена. В скорости народ повалил к своим шалашам. Начался общий пир. К ее костру приближался старец, опираясь на клюку, ведомый, как ей показалось, внучкой. Мари быстрым движением руки, заговором скатерти-самобранки, быстро накрыла пиршественный стол и встала приветствовать хозяев.

– Не прогоните гостью? Хозяева дорогие.

– Садись, будь ласка, – Проскрипел дед.

Что-то страшно знакомое и родное прозвучало в его голосе. Такое, что она слышала не далее, как сегодня. Ее осенило, это Святобор. Потому и мед на столе и малина. Медвежий Бог. Кто ж его привел. Девушка вошла в отсвет костра.

– Жанна! Малыш ты мой!

Перед ней стояла Жанна. Нет, не Жанна. Воительница валькирия с темно-рыжими волосами, забранными в пучок и прикрытыми стальной сеткой, в кожаных доспехах, с накинутым на них сарафаном, что бы скрыть от лишнего взгляда. С завернутым в девичий плат мечом-кладенцом, даром Святовита. На шее ее, на гайтане висел крест Святовита с четырьмя черепами по краям, почти такой же, как у самой Мари. Только у Мари внутри него мерцала огненная свастика. В глазах Жанны святилась та же детская любовь к своей покровительнице. Она оглянулась на Велеса и бросилась на шею Мари.

– Я вернулась! – Выдохнула она ей в ухо, – Вернулась к тебе навсегда!

– Да теперь навсегда! – Кивнул Святобор, и тут же превратился в красавца витязя, в золоченых бронях.

– Ну и славненько! Ну и прелестненько. Честным пирком да в компании, – Радостно и неожиданно даже для себя, засуетилась Мари.

Святобор понял, что сбросила она с плеч тягот забот, а новые еще не взвалила и приглашает вечер этот провести без задумок.

– А почему нет? – Подумал он, скинул с плеч красный плащ и пошел раздувать костер и ставить на него вертел с еще недожаренным барашком.

А Мари веселилась и гнала из головы видения и картины страшного завтра и страшного послезавтра. Все успеем, все сделаем. Имею я право, хоть день и без забот? Когда все сделано. Когда рядом хорошая подруга и красивый парень. На небе ни облачка и с моря дует теплый ветер. Вокруг радуется народ, и ходят по кругу заздравные чаши. Всем радостно, что вот за маленьким костром на краю поляны сидит сама Солнечная Дева с валькирией и наверно с одним из Богов, а значит, все будет хорошо. Будет урожай, как сказал волхв и не будет войн и не будет набегов. Все будет хорошо под покровительством Богов.

А в темных замках Мараны, уже вызревал и поднимался Мор.

Часть вторая
Чума

Высшее право часто есть высшее зло.

Теренций.

Глава 1
В предверии беды

Правление есть исправление. Кто же посмеет не исправиться, когда исправитесь вы сами.

Конфуций.

Все шло своим чередом, как и сговорились на острове у Раймона Посвященные. В Ойкумене происходила смена династий. Медвежьи роды отходили, отползали в свои воинские станы, за засеки, за горные перевалы, за высокие стены валов. Рубили рубежи и рубиконы.

Обживались, создавали свои поселения и посады, строили города и замки. На смену им повсеместно приходили Ангелы, занимая новые места и налаживая новый быт. Рвали старую Империю на куски. Каждый кусок обихаживали, холили, лелеяли, старились спасти от скверны. Где не получалось, где гниль пошла глубоко, там бросали все, уходили, отгораживались, как от болезни, как от горя неминучего. Мало того, там, на границе, вставали Стражи. Неподкупные, безжалостные, бессмертные и непобедимые. Все бурлило в этом котле, а люди и нелюди подливали в него горячей крови и сыпали приправу из ненависти и взаимных обид, сдабривая все сребролюбием и чванливостью. В эту дикую вакханалию включились и Братства. Роллан со своим Вехмом и инквизицией сам разбирался – кто прав, кто виноват, запалив, как и обещал костры по всему западу, от Испании до Баварии.

На Полабских землях Тевтонские Братья, наследники Гундомера, сцепились с епископами Рижскими, наследниками Альберта. Все скрутилось в страшный клубок. По дорогам Ойкумены рыскали шайки отбившихся от рук дружинников, промышлявших токмо разбоем. Местные князья, почувствовав вольницу, не подчинялись никому, скаля зубы на имперские города и замки, но, получив по оскаленным зубам, отползали в свои владения, затаив злобу. Горожане тоже не оставались в долгу и, сколотив свои отряды, пытались пограбить окрестности. Все шло ходуном, превращаясь в огромный Хаос, в недрах которого рождался новый порядок мира.

Среди этой круговерти по лесным дорогам Литвы, отгородившейся от всеобщего разгула дружинами князя Гедемина в сторону его новой столицы Вильно, скакал небольшой отряд воинов. Судя по внешнему виду, то ли наемников, ищущих достаточно богатого хозяина, что бы продать ему свое умение махать мечом, то ли поезд знатных господ, не боящихся путешествовать в нынешнее недоброе и неспокойное время.

Отколовшаяся от Ордынских земель, живущих по старым дедовским законам под рукой воинственных медвежьих родов, Литва стала как бы карантинной зоной между Русью и Западом. Гедемин включил в свое княженье многие южные и западные Русские земли. Кроме литовских уделов, объединил он Волынь и Киев с украинными землями, Минские, Туровские и Пинские уделы. Сидел крепко. Соседний король польский Казимир Великий, которому при разделе достались Галицкие и Холмские земли, его уважал и дружбы искал. Все ж таки родня, жена его Альдона была дочерью Гедемина. Тевтоны и рыцари рижские, еще по указу Всеволода Большое Гнездо на Ливонские земли посаженные, задираться с ним не решались, зная его родство с Великими князьями. Ходили слухи, что границы его Великой Литвы берегут наравне с дружинниками, посланцы старых богов – Стражи, и что в гости к нему заезжают чародеи и волхвы еще древних знаний. Сам князь, да и все на его землях, жил по старым законам и чтил Богов старых. Правь здесь правили по Русской Правде и судили по законам праведным. Богом главным почитали Перкуноса – Бога грома и молнии, сидящего на огненном коне с молнией в руках. Перкунас (Перун) был Богом воинским, на врага смотревшим прямо, глаз не опуская, а на своих воинов рысьим узким, как бы за собой зовя в бой без страха. Потому стекались в Литву под знамена Гедемина старые вояки и воинские роды, которым под Ангелами жизнь казалась пресной и скучной. Чего там землю пахать, да камнями от леса отгораживаться. Шли они сюда и укрепляли его земли, силу его множили, создавая для врагов заставу неприступную. По задумке Посвященных так оно и должно было быть. Так оно и стало.

Волхвы Перуновы сидели по лесам, по дубравам, в священных рощах, называемых по старому «Ромове», как когда-то во всей Ойкумене священные капища назывались. В каждой Ромове перед образом Перуна горел неугасимый огонь – знич.

Говорят, что Гедемин и столицу-то свою основал на месте такой Ромове. Мол, охотился он в густых лесах Вили на могучего тура. Тот долго уходил от охотника, и, наконец, вывернул на высокую гору, под защиту самого Перуна к священной Ромове. Поднял князь свое копье, да замешкался, как же убить того, кто защиту у самого Бога просит. Но верховный волхв, выйдя из-за священного дуба, пояснил, что, мол, это сама жертва привела князя к алтарю, к зничу. Тогда свалил князь ударом копья могучего тура и пожертвовал его Богу, а тот повелел ему на этом месте поставить замок под защитой молний и громов Перуновых, а вкруг него основать столицу свою и наречь ее именем Вильно.

Вот к этому замку на горе и держал путь небольшой отряд, кажется затерявшийся в чаще дубовых лесов и сосновых боров.

Впереди и по бокам отряда, взяв его в кольцо, медленным шагом, покачиваясь в седлах, ехали четверо дозорных. По всей их повадке видно было, что в лесу они, как в доме родном, впрочем, дома они были везде: и в поле, и в степи, и даже в песчаной пустыне. Они были профессионалы, закаленные в боях и походах, саблей рубленные, стрелой стрелянные, на костре жженые. Именно так, потому что назвать их нечистью, это сделать им большой комплемент. Одного взгляда в их медовые глаза с волчьими зрачками хватало на много лет вперед, что бы вспоминать этот день и плевать через левое плечо. Поэтому иногда их доставало пламя костра, но не часто и безрезультатно. Дозор этот ехал спокойно, только уши их прядали на звук, как у хорошей охотничьей собаки, да ноздри раздувались, как бы нюхая воздух, не пахнет ли чужим враждебным духом. Внутри живого кольца выделялся своим гигантским ростом величественный игумен. Его скорее можно было назвать орденским рыцарем, если бы не его монашеская ряса. Тем не менее, за его веревочным поясом была заткнута тяжелая плеть семихвостка, да у седла, мерно раскачиваясь в такт шагу коня, висели тяжелый двуручный меч и каплевидный щит. По обе стороны от игумена, гарцевали на прекрасных конях два молодых воина. Особенно был хорош вороной иноходец, несущий всадника в золоченых бронях с шеломом, надвинутым почти, что на глаза и покрытым восточным наметом цвета молодой травы. Воин сидел в седле ладно, почти не беспокоя коня ни шенкелями, ни уздой, отчего казался воплощением кентавра. Другой сосед монаха слегка подворачивал молодого жеребца, какого-то огненного цвета, поближе к стремени старшего. На нем также был глубоко надвинутый шелом с конским хвостом и наметом. Тело его плотно облегали кожаные доспехи, переходящие в высокие кожаные сапоги. На боку качался короткий меч и кулачный щит. Все процессия не вызывала большого желания мерятся с ней силой или пробовать у кого кони горячее. За спинами караульных и двух молодых воинов висели длинные луки и колчаны, полные стрел, и требовать доказательства, что они ими умеют прекрасно пользоваться и раздумывать об этом долго не будут, желающих пока не находилось.

Воин в зеленом намете подъехал к игумену.

– Расскажи-ка нам брат Микулица, как тебя с острова Кипр из объятий Афродиты-Киприды вырвали и на Русь спроворили?

– Знамо как. Просто, – Пробасил черноризец.

– Рассказывай, рассказывай, бог войны Apec, – Воин по-женски хихикнул, – Вон люди…, – Он осекся, – Послушают.

– Расскажи крестный, – Поближе подъехал воин в кожаных доспехах, кутаясь в длинный дорожный плащ темно-фиолетового цвета.

– Ну да ладно, слушайте, сороки. Сами болтушки и разболтаете кого хотите. Теперь при более внимательном взгляде стало ясно. Что два молодых воина женщины в мужском военном платье. Одна постарше, другая помоложе, как две сестры погодки. Монах тем временем откинул капюшон, обнаружив под ним кольчужный наголовник, и размеренно повел рассказ.

– Я отдыхал на Кипре у Сибиллы, когда явился старый наш знакомый Гуляй. Конечно же, с помпой, с музыкой, с громом молнией, со всем театром, как он умеет. Весь в белокурых кудрях, с венком лавровым на голове, с луком, кифарой. В общем, хохма по полной программе. В какой-то неимоверной хламиде. В окружении то ли сатиров, то ли вообще каких-то козлотуров. Явился. В дыму, в одах и звуках кифары, он просто оглоушил всех. Правда Сибилла его узнала тут же, но он же известный бабник. Он ей в розовое ушко пошептал, она и растаяла. Прилетел он, конечно же, не комплименты Сибилле сыпать и не с нами на острове развлекаться, просто он по-другому не может.

– Ты покороче, пожалуйста, про Гуляя мы тоже немного знаем. Не слухами кормимся, сами видели. Значит, принесла его нелегкая, по твою душу, а не для Сибиллового удовольствия. Что ж могло сорвать с места старого гуляку, кроме обворожительной улыбки Афродиты и ее праздников в полнолуние? – Первая собеседница проявляла явное нетерпение.

– Да там такая вышла закавыка. Кто-то из ведунов увидел в северной Руси рождение двух Просветленных на которых возложены большие надежды, но рассмотреть, кто и что они не смогли. То ли Макошь все туманом прикрыла, то ли ведуны такие были. Совершенные там посовещались и направили Гуляя на Кипр. Все вроде как под рукой, тут тебе и вещая Сибилла, лучшая пророчица Ойкумены, тут тебе и я, который в делах Руси почитай главный дока, может за исключением Гуляя и тебя, Мари.

– Да брось ты, – Засмущался воин на иноходце, я там сто лет не была.

– Вот Гуляй, по их разумению, для этого дела оказался очень гож. И Сибиллу ублажит и меня, по старой дружбе, коли что уболтает. Так и вышло. Киприда наша от его ласковых речей растаяла, пелену отдернула и двух этих новорожденных отыскала. Судьбу им предсказала и надо ж, действительно оказалось, что впереди у них дела большие, опорные и быть им обоим в нашем сонме. Тут Гуляй начал меня улещивать. Мол, тебе братец надоть на Русь смотаться, явиться отрокам этим пред очи и на путь их истинный наставить. Речи у него медовые. «Кто кроме тебя» – пел он, – «так Русь знает». Вроде бы он всю жизнь в Гишпани своей прожил, и далее Леона нос не совал. Трепло.

– Значит, он тебе баки-то забил? – Опять хохотнула Мари.

– Забил, сукин сын, – Обиженно прогудел Микулица, – Уж как он мне льстил, что я и умен, и смел, и дар убеждать у меня как не у кого. Лиса эта Сибилла по дури своей бабской соломы в этот костер подкинула…

– И эта туда же. А ей то какой резон? Уж не положила ли она глаз, на красавчика Гуляя? – Поддела его собеседница, и подморгнула своей товарке.

– Да нет, то она по дури своей. Распушить хвост ей в радость токмо. В общем, уговорили они меня на пару-то. Я манатки сгреб и рванул на Русь.

– Стой! Привалимся давай, – Мари натянула узду, иноходец встал, – Угрюмы, дневку организуйте. Жанна, подружка пойдем к ручью ополоснемся. А ты побратим за столом доскажешь, ладно? – Она спрыгнула с коня, помогла сойти Жанне.

Обе сняли с головы шеломы, распустив по плечам длинные косы. Огненно-красные у одной и темно-рыжие у другой. Достали из суммы рушники, и пошли к ручью. Угрюмы насторожились, но отмякли. Опасности не было. В глубине леса трещали сороки и мерно колотил дятел. Закуковала кукушка.

– Кукушка, кукушка…, – Начал Микулица, и, спохватившись, захохотал во весь голос, так что вспорхнули птицы на версту вокруг.

Девушки вышли на полянку. Они точно были как сестры. Сели на поваленное бревно взяли по краюхе хлебы с мясом и травой.

– Давай продолжай, – С набитым ртом сказала Мари.

– Сорвал он меня, я помчался сломя голову. Еще бы, Совершенные попросили.

Доверие, какое. Мне ж дураку невдомек, что это они этого прощелыгу послали. А он на теплый остров к Киприде под бочок, а меня пинком в северную Русь в снега и буреломы, – Он сглотнул кусок, помотал головой.

– Дальше, дальше. Жанна передай мне корчагу с вином.

– Первым делом подался я к Дому Богородицы. Помнишь Малка, мы там, на бережку сидели с тобой про жизнь калякали? Вот там, на холме князь Данила Богородице, по твоему наставлению, храм поставил, монастырь при нем. В том монастыре пристроил сынка своего маломерного Ивана к обучению. При том, при Иване вроде как в дядьках боярин черниговский Феодор Бяконт обретался. Вот у него и народился первый Просветленный, крещенный Елевферием. Ему-то Сибилла и предрекла, что станет он во главе божьих сил под именем Алексея человека божья и сплотит силы вкруг города Святой Богородицы против Ордынского непотребства, когда уже совсем в раздрай пойдет. Мне ж все было ясно, что надоть только подтолкнуть сие чадо. Дождался когда этот малец пойдет в лес птичек ловить, присмотрелся, чтобы вокруг не было никого, и нашептал ему, что, мол, доля у него великая и путь его к иночеству и Богу служению.