Текст книги "Год волка"

– Ну, ты, парень, не шибко на меня голос-то, не шибко. Ты сперва выслушай, если интересно.

Николай Аверьянович вдруг перестал суетиться, неторопливо снял с плеча ружьё, аккуратно пристроил, примостил его на стену, стащил, отряхнул от снега, от лесного хлама понягу, поставил её у входа. Пристально посмотрел на шкуру, перевёл, перетащил взгляд на Фёдора, набычившегося, словно перед дракой.

– Ты послушай, если интересно. Никто, ни какая инспекция нас не изловит. Не поймает ни в жизнь.

– Не нас, а тебя.

– Ладно, если хочешь, меня. Не поймает. Где я, и где они, егеря твои. Они только по дорогам шастают, пацанов вылавливают, с рябчиками, да шоферов – лесовозчиков проверяют, работать мешают. А в лес они и шага не сделают. Егеря… Так что я ни чем не рискую. А главное, это же я в целях обороны. В целях защиты.

– Ну, ну… Защитник.

– А ты не насмехайся. Помнишь, у меня переход через ручей, у скалы? Помнишь? У скалы-то, где ты ещё тогда чуть не улетел с бревна-то, когда с мясом-то шли, в том году-то. Место там и правда, красивое, дивное просто. Вот там он меня и прижал. Да. Он с перехода, а я уже у скалы. Мне бежать-то некуда. Да и, было бы куда, он не догонит? Коль уж настроился на меня. Не догонит?

Николай Аверьянович закурил, помолчал, делая несколько затяжек, снова повернулся к Фёдору.

– Да он бы меня как мышонка припечатал к той скале, прибил бы одной лапой.

– В воздух бы пальнул. С двустволкой же таскаешься, не то что я. Пальнул бы.

– А ты меня поучи! Поучи меня! Я же пацан, первогодок в тайге. Поучи!

Пнул мягким ичигом кобеля, продолжающего задирать Кучума, бросил окурок в снег. В другое время не бросил бы. Притушил бы и в банку, на чёрный день. А сейчас бросил, и правда разнервничался.

– Ты рядом стоял, что ли? Конечно пальнул. Да только он ещё шибче припустил по переходу-то, а глаза, как стеклянные сделались. И прёт! Присел как-то, на передке-то, словно перед прыжком и ну…

Повисла пауза. Рассказано складно, однако как-то не верилось Фёдору. Не хотелось верить. Человек, он же умнее зверя, должен был найти выход.

– Ко мне тоже подходили китайцы. И бумажку с телефоном совали, и деньги большие обещали. Они всем обещали. Ты же и мясо тигриное и внутренности, всё, небось, прибрал. А мне сказку сказываешь.

– А что, выбросить надо было? Выбросить?! Да они сразу на машину дают! Коль уж так случилось, что теперь, бросить?

– Случилось…

– Да, случилось. И ты лучше меня знаешь, как они охотникам мешают. Ты же сам рассказывал, как он у тебя путики зорил. Как приманку, да капканы в сторону выкидывал. А как по пятам ходил? Сам же!

– И что теперь? Убивать за это? Машина тут вмешалась…

– Прижал бы он тебя к той скале, я бы посмотрел на тебя. Как бы ты в воздух палил, как убегал. Я бы посмотрел. Там, может, секунды всё решали…

Потоптался ещё, охлопал рукавицами штанины, но снег не отставал, крепко прилип, видно у костра обеденного притаял.

– Пошли чай пить.

– Нет, я к себе.

Фёдор сделал несколько шагов, свистнул уже замирившегося с местными Кучума, не оглядывался.

– Так мы что, поругались? Докладывать пойдёшь?

– Нет, докладывать не пойду, и ругаться не хочу. Но и дружить не буду. Гнилой ты.

Зашагал напрямую в хребет, не воспользовавшись путиком, хоть идти по нему было бы гораздо легче, да и попутно около двух километров. Кучум, кинувшийся было по тропке, нехотя двинулся за хозяином.

– Ну, ну, не заблудись… Праведник.

Два года с тех пор прошло.

Николай Аверьянович уже и жигули, купленные на тигриные деньги, утопил в реке. Вытянули их, правда, трактором вытянули, но та неделя, которую они провели в затоне, как-то серьёзно повлияла и машина больше не заводилась.

Николай Аверьянович и сам подолгу прочищал и продувал все части – запчасти, и дружки – выпивохи шараборились в двигателе, пытаясь отыскать причину, по которой мотор не работал, но результата не было. Так и стоит теперь, почти новая машина посреди ограды, только место занимает. Какие-то люди приезжали, просили продать, да уж больно малые деньги давали, пусть лучше стоит.

Фёдор при встрече головой кивает, но не останавливается, чтобы поручкаться, как бывало раньше. Не останавливается.

А Николай Аверьянович и не расстроился, особенно-то. Первый год после ссоры был небольшой дискомфорт, когда приспичило берлогу брать. Уж и так думал, и так обмозговывал, но не попустился. Хорошо подготовился, патроны свежие зарядил, ружьё хорошенько прочистил, старательно убирая смазку, чтобы на морозе не подвела, нож выточил, что бритва, на пояс пристроил, топор до звона навострил.

Утром, на подходе, слеги добрые вырубил, чтобы залом на челе крепким получился. Но особо, конечно на собачек надеялся. И всё славно получилось. Чуть – чуть косяк вышел, но его быстро исправили.

А косяк получился в том, что в берлоге той не один медведь оказался. Медведица легла и пестун рядом.

Как раздразнил, разбудил, она и попёрла наружу, на собак дико ревёт, а те и сами заходятся. Хорошо в заломе-то, задержалась на секундочку, успел отпрыгнуть, да ружьё схватить. Собаки уж повисли с обоих сторон, за штаны, как положено. После выстрела сразу осела, медведица-то, осела, на бок повалилась и ну крутиться. Ездит по снегу, отталкивается задними лапами, а передок-то уж не работает. Не стал судьбу испытывать, одним шагом приблизился и добил со второго ствола.

Собаки шерстью давятся, рвут, злобу выплёскивают. Увлеклись. И сам, как-то расслабился, обрадовался видно, что так ловко получилось, легко и просто совладал, и не надо никакого напарника, сам управился, а разделать-то и вовсе смогу.

А рано расслабился. Отворотился от чела-то, собаками любовался, подзадоривал, подначивал. В это время второй-то и вышел. Быстро вышел, стремительно. Матуха-то уже заломины раздвинула, вот пестун и вылетел, что пуля из ствола. А ружьё-то в руках охотника пустое. И собаки на добыче, не в раз поняли, что к чему. Когда спохватились, тот уж далеко улетел, со всех сил улепётывал, видел, что с мамкой натворили.

Собаки следом. А снег-то уже приличный лежал, не больно посоревнуешься. Однако догнали. Километра два отскочил, догнали. Посадили к выскорю, щипками, да хватками. Прибежал Николай Аверьянович на разбойные крики своих помощников, запыхался весь, но уж успокаиваться времени не было. Дуплетом положил.

Может этот случай повлиял, не очень гладко охота прошла, мог ведь медведь-то и поломать охотника, стоящего спиной к берлоге. Может ещё что, только на следующий сезон Николай Аверьянович взял себе ученика. Вдвоём стали промышлять.

Фёдор от работы не бегал и ни какие отпуска сроду не брал. После сезона с недельку отдохнёт, с ребятнёй наиграется, с женой намилуется и в контору. Пушнину сдаст и на пилораму. А тут как-то в бондарный цех зашёл, залюбовался работой мастеров.

Много бочат требовалось промхозу для упаковки папоротника и отправки его в Японию. Это была одна из основных статей дохода хозяйства. На одной пушнине, да мясе промхоз не выживет. Вот и приходилось заниматься ещё и побочным производством, мало подходящим под название охотничьего хозяйства. Это и папоротник, и грибы, ягоды, орехи, заготовка берёзового сока, лекарственных растений. Заготовка и переработка леса. Даже пасека своя была в промхозе, а уж рыбалкой занимались в обязательном порядке.

Для всей основной продукции тоже нужны бочки. Попросился Фёдор в бондарный цех, освоил профессию и вот уже третий год работал там исправно и надёжно. На сезон почти все бондари уходили в тайгу, на охоту, а межсезонье здесь, в бондарке.

Собираясь на охоту в этом году, Фёдор обнаружил вдруг, что Кучум стал стариком. Не то, чтобы чуть состарился, а именно стал стариком, едва ли пригодным для охоты. Как-то необъяснимо и неожиданно это обнаружилось перед самой охотой. Увидел, как тот тяжело поднимается с лежанки, как трудно делает первые шаги на одеревеневших, словно чужих, ногах. Увидел, присмотревшись, как он ложится на ту же лежанку, даже не ложится, а словно падает на бок, не в силах подогнуть непослушные ноги. Падает и тяжело вздыхает, как дряхлый дед.

Первая мысль была: заболел кобель. Так нет, явных признаков болезни нет вовсе. Потом стал считать сколько ему лет. Получалось десять, или одиннадцать, а может и больше. И что теперь делать? Искать в деревне рабочую собаку перед сезоном, – бесполезно. Расстроился конечно, но решил, что предпринимать какие-то меры уже поздно, оставил всё как есть. Не сможет, значит будем капканить. С тем и ушёл на сезон.

Завозиться в тайгу стало гораздо легче, леспромхозовские выруба подходили уже к самому участку. До крайней деляны на промхозовском шестьдесят шестом газоне, со всем бутором довезут, а там лесовики на трелёвщике доставят прямо к зимовью, только расчёт наличностью которая булькает. И что бы не жадничал. Таких клиентов уважают и завозят с удовольствием.

Правда, и зверька от этих лесовиков становится всё меньше и меньше. И лес кончают, и трактора постоянно грохочут, разгоняют живность на многие километры в округе. Да и что удивляться? Ещё пять лет назад здесь стояла вековая тайга, самые лучшие места для обитания не только соболя, но и белки, харзы, кабарги, кабана и прочей лесной живности. А теперь пустыня. Ворона летит и сесть некуда, одни пни, да поломанный, помятый подлесок. Словно варвары, с чужой земли, отвоёванной лишь на короткое время, добро чужое грабили и торопились, чтобы их за этим позорным делом не застали. Схватили и бежать.

Кедрачи выпиливают до последнего дерева, не задумываясь, откуда возьмётся семечка, орешка, чтобы возобновить новый лес, чтобы возродиться хоть через сто лет. Не нужно это. Чужая земля. А о таких породах как лиственница, сосна, ель да пихта и вообще разговору нет, всё под нож, всё под корень.

Да что кедрачи, ясень весь изводят, бархат, – реликтовое дерево. Сколько написано запретов и постановлений, сколько угроз, да посулов, а хоть бы одно выполнили.

А ещё страшнее то, что со всеми запретами и посулами ведут те промышленники варварский сплав леса по ценнейшим дальневосточным рекам. Сплав этот молевой. Что это такое? А вот что.

В ранешние времена, ещё деды наши тоже лес готовили, где-то в верховьях рек, а потом сплавляли на многие сотни километров по рекам. Только тогда сплавляли лес в плотах. Там каждый хлыст, каждое брёвнышко было скреплено с другими, каждое было на учёте. Плот управлялся специальными людьми, – сплавщиками. И пользовались те сплавщики заслуженным почётом и уважением, так как мастерством обладали удивительным. Они целиком отвечали за этот плот, порой огромных размеров, вели его по руслу и доставляли к цели, доводили туда, куда он был предназначен.

А молевой сплав, это когда на берега рек вывозят заготовленный лес и, по мере накопления, его просто сталкивают тракторами в воду, и река сама должна доставить его до места. Место это, обычно тоже за сотни и сотни километров вниз по течению. И лес, кувыркаясь и заламываясь, кружась и расплываясь по всей реке, забивает все протоки, устраивая там гигантские заломы, оседает на отмелях и косах, выбрасывается и застревает на стрелках. А такие тяжёлые породы, как лиственница, ясень, не умеют плавать, они просто тонут в ямах и омутах, на многие и многие годы вытесняя оттуда рыбу, так как начинают медленно разлагаться, отравляя воду продуктами гниения.

После того как вода в конце лета спадает, река становится более спокойной а струи более прозрачными, с берегов в реку заходят десятки тракторов. Как дикие монстры они начинают рвать и уродовать берега, сталкивая застрявшие брёвна, протыкают своими лопатами новые протоки и русла, выгребая вместе с песком, илом и гравием оставшиеся от сплава брёвна. Выталкивают их на течение, думая, что сделали работу, а брёвна те, не дойдя и до первого поворота снова садятся на мель, снова попадают в протоки или просто тонут в омуте, так как уже успели намокнуть и потеряли плавучесть.

Трактора, купаясь в реке не только губят её своей соляркой да мазутом, они разрушают русло, уничтожают тёрки, места где рыба мечет икру. Уничтожают родники и ключики, питающие эту реку. Уничтожают саму реку.

Эти гадкие мысли так заняли охотника, что он и не заметил, как трактор доставил его прямо к зимовью, урчал под самым лабазом.

Фёдор деловито сгружал мешки, баулы, коробки, какие-то свёртки и узлы. Кобель, мельком обнюхав знакомую уже много лет зимовьюху, упал на бок возле двери, принялся вылизывать лапы, не обращая внимания на суету хозяина. Тракторист, устроившись на широком, уже трухлявом пеньке, торчащем здесь ещё с времён постройки зимовья, ковырял зубами пробку на бутылке. Наконец, откупорив зелье, поискал глазами посудину, куда можно бы налить, но ничего подходящего не нашёл, а в зимовьё зайти не решился, – кобель лежал прямо под дверью, сделал несколько глотков прямо из бутылки. Криво сморщился.

Фёдор закончил разгрузку, отдал ещё бутылку и стоял, смотрел как трактор лихо развернулся почти на месте, раздирая все кустики и выдирая с корнем молодые сосёнки, так весело топорщившиеся совсем недавно. Закончив разворот, трактор упруго выпустил чёрную струю дыма и стал удаляться в обратном направлении, снова огорчая охотника тем, что поехал не своим следом, где уже сломал, смял молодой подрост, а покатил рядом, опять заминая растения.

Ещё несколько дней у зимовья воняло соляркой и отработанными газами. Фёдор ждал снег, чтобы скрыть не только запах, но и те безобразия, которые натворил трактор своими гусеницами.

Сезон, как обычно, начинался с бытовых вопросов. Прибрав привезённые продукты, растолкав всё по своим местам, вытряхнув из матрасовки старую, прошлогоднюю траву, надрал свежей, духмяной, разложил её на солнышке, на ветерке, чтобы проветрилась.

Нащепал лучины, сложил её в пучок и подпалил. Разгоревшимся пламенем пропыхнул все углы в зимовье, потолок, даже под нары на секундочку сунул факел, так учил ещё дядька. Якобы спалить все скопившиеся за лето, за время отсутствия хозяина тенёта, дрянь всякую, да и вообще, от нечистой, хоть и не сильно верил.

Остаток дня пилил дрова. Благо тракторист вчера был сговорчивым и от самого перевала согласился зацепить отличную сушину. Дров теперь и на следующую зиму хватит.

Сходил на ключ, по хозяйски обследовал свой старый заездок и понял, что работы ещё на день хватит. Причём работа срочная, не терпящая отлагательств, так как хариус уже катится. Здесь, в самом верховье крупной рыбы не бывает, харюзок весь в четверть, чуть больше, и прокатывается быстро, буквально в несколько дней. Вот и надо успеть хоть что-то изловить для себя, хоть флягу засолить. И на приманку, на первое время.

Чтобы томить рыбу на приманку, или душнить, как говорят местные охотники, имеется специальная кастрюля, с тяжёлой крышкой. Рыбёшки туда набирают, ставят за печку, где постоянно тепло и ждут, когда она протухнет, завоняет. Потом можно вынести и под крышу, чтобы никто не достал, ни собака, когда голодная возвращается с охоты, опережая охотника, ни ворона, да сойка, когда хозяина нет и у зимовья только они полноправные властители.

Только на четвёртый день после заезда Фёдор, собравшись, двинулся на разведку. Хоть глянуть на тайгу, определить, каким будет предстоящий сезон, порадоваться заветным местам, поздороваться с любимыми, приметными деревами.

Кучум, на которого всё пристальней поглядывал охотник, тоже был рад тайге, рад первому походу, но, как уже и отмечал про себя хозяин, прыти прежней не имел. Отбегал куда-то в сторону, обнюхивал валёжины, интересовался невидимыми пока следами, но при любой возможности переходил на шаг, а то и вовсе, останавливался, вываливал язык, будто два часа без остановки гнал по сопкам соболя, обречённо смотрел на хозяина. Или вовсе, пристраивался сзади, чего сроду не водилось, и шагал, низко опустив голову и раскатав поленом хвост.

Смирившись с тем, что Кучум остарел, Фёдор уже и не понукал его, не направлял в поиск, даже не старался пропустить вперёд по тропе, он огорчался только на себя, на свою невнимательность к собаке, к другу, столько лет верой и правдой служившего ему. Можно и нужно было заметить, что Кучум стареет и вовремя подобрать ему доброго помощника, которого он смог бы натаскать и обучить своим собачьим приемам и хитростям. Обучить настоящей таёжной науке.

За день видели несколько белочек, суетившихся на облетевших, очистившихся от золотой хвои листвягах. Парочку добыли, но убедившись, что белка ещё второсортная, ещё не догуляла где-то с недельку, больше стрелять не стали, да и облаивать тоже. Видели рябчиков, глухаря одного подняли, свежие следы кабанов, семейка небольшая, но местная, здесь живёт, не на переходе. Это хорошо. Хорошо, что рядом есть кабан, только бы не спугнуть их, не сдвинуть с места. Как настоящие морозы упадут, можно будет сходить, мяса добыть.

Осенние холодные ветра безжалостно содрали с тайги остатки позолоты, в виде залипших, застрявших в ветвях жёлтых листьев, да хвоинок, уронили на землю последние кедровые шишки и теперь тешились, гоняя по низкому небу рваные, свинцово-блёклые тучи. Тучи эти, накрывая сопки и проваливаясь в распадки, сыпали иногда снежной крупой, а иногда и настоящим зимним снегом. Правда, снег тот на земле не отмечался, куда-то быстро просеивался, прячась в жухлой траве.

Прибрежная вода в ключе, что ворковал непрестанно недалеко от зимовья, принарядилась кружевным ледком, даже не думающим таять в обеденные, самые тёплые часы. Пришла зима.

Фёдор, хоть и остался в сезон практически без собаки, промышлял довольно успешно. Белка кормилась на лиственнице, так как та уродила шишки в этом году много больше, чем другие хвойные. А брать «листвяную» белку можно и без собаки. Просто почаще заглядывай по верхушкам просветлённых листвягов и ещё издали увидишь белку. И особенность интересная, определяющая урожайный год этого дерева: белки часто собираются на кормёжку по несколько штук на одно дерево. Издали можно заметить, как такая беличья семейка, обосновавшись на вершине, шелушит мелкие шишки. Правда, добыть всех обнаруженных белочек, практически не удаётся никогда. После первого же выстрела, они, словно по команде, бросаются врассыпную, стремительно перескакивая с одного дерева на другое. И уже через минуту ни одной и не найдёшь. Ладно, если хоть одну добыл, шагай дальше.

По первому снегу Кучум старался. Белку выискивал усердно и даже результативно. А вот соболя так ни одного и не догнал, хотя попытки предпринимал неоднократно. Несколько раз, преобразившись, даже, словно помолодев, кидался по свежему следу и уходил из виду. Охотник спешно шёл следом, отмечая про себя, как опытный кобель не выписывает все кривляки, оставленные зверьком, а срезает, спрямляет свой ход, уверенно преследуя соболя. Однако, уже через полчаса погони было видно, что прыжки собаки становились короче, а местами он и вовсе переходил на шаг. Но Фёдор ещё продолжал бежать по следу, надеясь на какое-то чудо, надеясь, что Кучум рванёт из последних сил и… Но чуда не случалось. Кучум, совсем обессилев, лежал на парном собольем следу и едва шевеля языком, вылизывался, делая вид, что он и не заметил, как его догнал охотник.

Несколько дней так мучились, гоняясь по свежим следам, надеясь, что какой-то запоздалый соболёк не будет убегать, не станет мерять хребты и распадки, а просто заскочит на ближний кедр и даст возможность отличиться и собаке и охотнику. Но такого не случалось. Соболя уходили от собаки гоном, уходили легко, будто надсмехаясь над старостью, над немощью. Фёдор прекратил охоту с собакой.

Нагрузившись капканами, вонючей приманкой, оставив Кучума на привязи, начал поднимать путики. Снег лежал на два – три пальца и шагалось очень легко. Работа ладилась, погода стояла ясная и в зимовьё охотник возвращался весёлый и довольный. Уже через три дня притащил первого соболя. Протянул его, чтобы похвастаться, Кучум лишь чуть дотронулся носом до заветной добычи и отвернулся, даже не встал, не обрадовался.

Жалко, очень жалко, дружище, что ты так быстро состарился. Жалко, что у собак такая короткая жизнь. Почему же мать ничего не подсказала? Она обычно так строго, так трепетно готовит сына в тайгу, проверяет каждую вещь, каждый узелок сверяет со списком, все продукты на зиму упаковывает только сама. Собаку всё лето сама кормит, что же она не подсказала? Не увидела?

И вдруг, ему пришла в голову мысль, от которой он невольно вздрогнул, даже изменился в лице, – а ведь мать-то и сама уже не молодая. Она уже не быстрая и энергичная женщина, всю жизнь положившая на благо сына, единственного сына, а глубоко пожилая, добрая, мягкая, но пожилая. Как коротка, как несправедливо коротка жизнь. Ведь она даже не знала, не испытала мужней ласки, не успела ещё, не сложилась эта сторона жизни так, как хотелось, как мечталось, не получилось приклониться к любимому плечу, всё думала вот потом, вот маленько погодя, вот сына подниму… Видно теперь уж в другой жизни. В другой… Как всё быстротечно…

Ночами хорошо подмораживало. Так хорошо, что за ночь приходилось дважды подтапливать печку. Когда станет достаточно снегу, можно будет сделать высокие завалинки, нагорнуть снег и на стены, придавая зимовью экзотический, сказочный вид. Тогда и ночами будет гораздо теплее. Печку топить всё равно придётся, но уже ни с какой стороны поддувать не будет, не будет протягивать холодом, – красота.

Дождавшись непогоды, сильного северного ветра с сучкопадом, с треском и завываниями, Фёдор отправился искать кабанов. Примерно зная, где они жили, довольно быстро вышел на следы, обошёл с подветренной стороны и легко подкрался. Карабин, хоть и старенький, промхозовский, но пулю клал ещё прилично, делая разброс не более десяти сантиметров, при удалении на сто шагов. Поэтому добыть подсвинка не составило большого труда. Хотел ещё одного, торопливо передёрнул затвор, в надежде, что кто-то из табунка замешкается, задержится хоть на секундочку, но, не тут-то было, семейку словно ветром сдуло. Только топорщились спинами, крутили хвостиками, выискивая в лесной подстилке и хрумкая дубовые жёлуди, и вот уже подлесок чист и светел, ни одного кабана, не считая того, по которому охотник произвёл первый и единственный выстрел.

Добыча была приятна и увесиста. И сразу пурга, закручивающая в гигантском вихре и тайгу и время, заставляющая плясать и дико раскачиваться огромные деревья, уже не казалась такой ужасной, а становилась просто временным неудобством, становилась просто природным явлением, которое пройдёт, пролетит и снова станет солнечно и радостно, снова будут свистеть рябчики и порхать неугомонные синицы.

Через два дня падера, и правда, улетела куда-то в сторону Сихотэ-Алиня, оставив в тайге художественный беспорядок в виде поломанных деревьев, да разбросанных повсюду сучьев, выдранных, оторванных от материнской плоти прямо с болью, с «мясом».

Но всё это неприглядье с лихвой компенсировалось глубоченным синим небом и ярким, чистым, как ребячье лицо после бани, солнышком. Лучи солнца проникали в самые укромные уголки тайги и были так приятны, что хотелось брать их голыми руками, останавливаться и подставлять им лицо.

Кучума Фёдор отпустил с привязи, пусть гуляет, а может и следом потянется, пойдёт по путику, но тот лишь прошёлся вокруг зимовья, поставил пару меток и снова завалился в свой балаган, свернувшись калачиком, уткнув под хвост сухой, горячий нос.

Отойдя от зимовья километра два, охотник обнаружил свежий след тигра. Для приморской тайги это не являлось какой-то выдающейся новостью, за весь сезон часто приходится встречать следы этих зверей. Ведь буквально за перевалом начинается территория заказника, где основным охраняемым объектом и является дальневосточный тигр.

Но этот след! Фёдор таких ещё не видел, как иногда шутят охотники: «шапкой не закрыть». Пройдя по тигриному следу, просто ради интереса, охотник определил, что стороной, чуть выше по склону, параллельно первому, тянутся ещё два следа. Стало понятно, что это мамка с подросшими тигрятами.

Котята, возрастом около года, может полтора года, были пока привязаны к матери полностью, зависели от неё, в первую очередь в области добывания корма. Хоть и были они уже довольно крупные, пожалуй, что вдвое крупнее Кучума, но сами, пока, поймать ни кабаргу, ни кабана не умели.

Проводив семейство по склону сопки до густых, непролазных зарослей аралии, элеутерококка, переплетённых лианами лимонника, с ещё не отвалившимися пунцово-красными гроздьями ягод, ужасно кислыми на вкус, Фёдор ещё полюбовался отпечатками огромных следов матки и вернулся на путик, продолжил работу.

На исходе дня, уже завершая путик и направляясь в сторону зимовья, охотник снова наткнулся на знакомые следы. Распутывая их, прошёлся туда-сюда, постоял, размышляя, но ничего не придумал, чтобы объяснить себе каким образом семья наследила в этом месте. Только если вернулась назад? С какой целью? Ничего не решив, оставил это на совесть самих зверей, пришагал в зимовьё.

Кучум улыбнулся хозяину, с трудом поднялся с лежанки и, прихрамывая на все ноги сразу, пошагал вокруг зимовья. Стало понятно, что за весь день он ни разу не поднимался.

Следующий день, а вернее вечер был для Фёдора очень трагичным. Дело в том, что возвращаясь с работы, на подходе к зимовью, он снова увидел следы тигрицы. Заторопился, чуть ни бегом преодолел последние повороты, словно предчувствуя беду, выскочил к зимовью, но было уже поздно: Кучума на месте не оказалось. Прямо здесь, напротив двери, снег был испачкан кровью и от этого места в сторону сопки шёл кровавый потаск. Даже и не потаск, просто было видно, как тигрица тащила бедного Кучума, который, безвольно болтаясь у неё в зубах, бороздил чем-то, или ногами, или головой, оставляя на следах капли крови.

Фёдор задохнулся, кинулся к зимовью, зачем-то обежал кругом и бегом бросился по следу. Бежал, путался в колючем кустарнике, продирался через сплетения лиан, снова бежал, уже куда-то вверх, в сопку, пока окончательно не сбил дыхание и не остановился, судорожно разевая рот и хватая лёгкими морозный, вечерний воздух. Понял, что можно не спешить, что уже ничем не помочь другу, так страшно, так горестно закончившему свой земной путь. Грудь раздирало холодным воздухом и сдавливало болью и жалостью.

Ещё постоял, озираясь по сторонам и поплёлся назад, к зимовью. Сумерки сгущались, на тайгу легко и неслышно опускалась ночь.

Э-эх, Кучум… Э-эх, Кучум… только и шептал Фёдор, чувствуя, как давится этими словами, будто запихал в горло сухой кусок чёрствого хлеба. Э-эх…

Утром снова сходил в сопку, только теперь уж не бегом, не безрассудно, а наоборот, как-то замедленно, внимательно рассматривая все детали трагедии.

Кучум даже не успел выскочить из своего балагана – кутуха, прямо там она его и придавила, закровянив стену зимовья. Тащила в сопку не останавливаясь, не отдыхая, пока не пришла к котятам, с нетерпением ожидавшим мамку с добычей. Поляна, среди непролазного кустарника была утоптана, окровавлена, усыпана клочками собачьей шерсти. Снова подкатил комок в горло, стало трудно дышать. Жалко Кучума…

В разговорах между охотниками иногда упоминались случаи, когда собака погибала от медведя, да и тигры съедали охотничьих собак, не первый же случай. Это общеизвестно, что собака для тигра как лакомство. Был случай, опять же из рассказов, что у кого-то из охотников волки отбили собаку и съели. Но всё это было лишь в разговорах, было где-то далеко и совершенно не обязательно, да и было ли. Тем более, разве могло бы случиться такое с ним, с Фёдором? Что бы Кучум…, да это просто из области фантастики, а вот, на тебе…

Вылез обратно, с трудом продираясь сквозь стену мелкача, почти вприсядку и согнувшись в три погибели. Уже потом, подходя к зимовью, вдруг подумал, что если бы в тот момент, когда пробирался по кустам, на него набросился тигр, он бы и пикнуть не успел.

Два дня валялся на нарах, тяжело вздыхал, жалел бедного Кучума. Но, работа есть работа, снова пошёл топтать путики, подживлять капканы, снимать добычу. Посматривал по сторонам, конечно, но всё было спокойно.

Дней через пять снова пересёк след тигрицы. Будто в стену упёрся, уставился на след, словно это не местный зверь прошёл, а нечто невиданное доселе, из ряда вон выходящее.

– Припёрлась опять…

След спускался с той же сопки, утыкался в путик, где она подходила к самому капкану и долго обследовала его, обнюхивая и рассматривая. Это всё Фёдор определил по следам. Приманку не тронула, да и не должна была, ведь тигры едят только свежее мясо. По крайней мере именно так и думают все охотники. Знают, что даже свежее, но уже замороженное мясо, зверь есть не будет. Это медведь, тот с удовольствием ест всё подряд, особенно уважает тухлятину. Даже сам, поймав и задавив зверя, не ест его в свежем виде, а сперва привалит всяким хламом, подстилкой лесной, дождётся, когда запах крепкий пойдёт от добычи, тогда уж и приступает к трапезе.

Пройдя по следам, – привычка такая, охотник обнаружил кое-что, озадачившее его. Тигрица была одна, оставила котят в крепких зарослях на сопке, это говорило о том, что она опять вышла на охоту. А походив по следам ещё, Фёдор наткнулся на лежанку. Было видно, что тигрица провела на этой лежанке не мало времени, местами снег был даже подтаявший. Караулила.

– А кого она здесь могла караулить?

Любой охотник знает, что все кошачьи, что тигр, что рысь, очень терпеливые, очень сторожкие звери, могут часами и даже днями лежать рядом с тропой, чтобы дождаться свою добычу. Именно лежать недалеко от тропы, вопреки расхожему мнению, что рысь сидит на дереве и оттуда нападает на свою жертву. Никогда рысь, как и тигр, с дерева не охотится.

– Кого она здесь ждала?

Присев на корточки, охотник присмотрелся сквозь мелкие кусты в ту сторону, куда тигрица лежала головой. Метрах в сорока ниже по склону и правда был какой-то широкий след. Присмотревшись внимательнее Фёдор открыл рот… Это был его путик…

– Это что, она меня…? Она меня караулит?

Не поверив, не желая поверить в то, что обнаружил, Фёдор торопливо спустился на свою тропу и двинулся по ней, оглядываясь во все стороны.

А ещё через два дня он увидел тигрицу.

Вообще, встреча тигра с человеком происходит очень редко. Зверь осторожный, хитрый, можно даже сказать умный. И чтобы встретить его где-то в лесу, в его доме, должны быть на то серьёзные причины, или уж какое-то дикое стечение обстоятельств.

Охотник шёл от зимовья, работал на путике, когда лёгкая тень привлекла его внимание. Скорее всего, и тень-то эту он заметил, по той причине, что заставлял себя в последнее время постоянно находиться в напряжении. Он остановился, всматриваясь в ту сторону, где ему показалось какое-то движение, вдруг увидел, как плавно, изящно, словно не касаясь снега, поперёк тропы вышла и остановилась огромная кошка. Просто огромная!