Текст книги "«От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017)"

Алмазы Красной Вишеры

29.06.2011. Не успели переночевать в Красновишерске, как пора уже уезжать. И дело здесь не комарах, которых, по счастью, здесь, мягко говоря, много. Красновишерцы смеются: «Если комара много – значит, хорошая у нас тут экология!» Проблема не в клещах, которые также есть и в самом городе и в окружающей тайге. А много клеща потому, что соответствующие службы не обрабатывают леса эффективными противоклещевыми средствами. Итог: в газета «Красная Вишера» сообщает, о 49 укушенных клещами за неделю. Много это или мало? Если учесть, что в городе сейчас проживает около 10000 человек, то очень много! Очень! Это – же почти 0,5% городского населения! За какую – то одну неделю! А сколько еще не обратилось? Про это в «Красной Вишере» ничего не пишут, но мы знаем, что это есть. (Клещевой энцефалит – штука серьезная. Север Пермского края – эндемичен по клещевому энцефалиту.

Так было всегда.

И при советской власти и до нее и после. Помню свое детство: приезжали к нам в Пермь с Вишеры мои родственники – братья двоюродные, троюродные мои, перенесшие клещевой энцефалит – с параличами лицевого, отводящего нерва, с судорожными синдромами, эпилептиформными припадками, гиперкинезами, параплегиями верхних и нижних конечностей. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами… Не дай, Бог, в общем… Ладно, не будем о грустном…

Утренний Красновишерск

Нравится мне этот деревянный городок, где бараки, настоящие «финские» еще двухэтажные, бараки, с маленькими придомовыми участочками, с клумбами и тепличками. Рядком, ладком стоят. Дерево уже черное, снаружи вид очень непрезентабельный – барак и есть барак, но я – то знаю, что не все так просто. В таких деревянных строениях на 60° северной широты очень и очень уютно и тепло. Дерево «дышит», пропускает через поры воздух, но при этом не выпускает, удерживает тепло. Воздух теплый, сухой. А иначе, при таких морозах не избежать было бы массы простудных заболеваний, хронических бронхитов и пневмоний…

Хорошо, что почившее в бозе градообразовавшее предприятие – Красновишерский целлюлозно – бумажный комбинат (КЦБК) в свое время разрешало своим сотрудникам, рабочим, инженерам строится – отпускало им лес бесплатно, помогало обжиться. Что случилось с КЦБК, конечно, спросите вы, почему он почил в бозе? Потому что попал в руки прохвостов, которые выкупили его, только затем, чтобы под шумок демонтировать и сдать на цветмет уникальные бумагоделательные машины. Импортные, немецкие. И – получив прибыль, благополучно скрыться… И от гордости красновишерцев – от завода, обеспечивавшего в лучшие свои годы примерно полстраны школьными тетрадками и обложками остались рожки да ножки…

На чем же город стоит, держится? Я и сам не пойму. Второе по значимости городское производство – «Уралмаз». Предприятие, которое занимается добычей уральских алмазов – тоже переживает не лучшие времена. Из четырех алмазных драг, которыми располагало оно в советские времена, осталась только одна… А алмазные драги – это о – го – го! Огромные, примерно с трехэтажный дом, машины, процеживающие через себя целые реки, ползущие по руслам рек, со скоростью в 100 меньше, чем черепашья… Мало их сейчас уже осталось. Мало. И в Красновишерском и в соседнем с ним Чердынском районе Пермского края. Хотя алмазов по – прежнему, хватает. И в прямом и в переносном смысле. Ведь настоящие алмазы Красной Вишеры – это …люди, твердостью – под стать алмазам… И я о них еще напишу!

Федорцово – родина отцова – дедов дом

Ранее мне уже доводилось не раз рассказывать о судьбе моего деда Андрея Харитоновича Углицких и его семьи, раскулаченных в период коллективизации (1929) и отправленных в ссылку. Дело (с раскулачиванием, высылкой) происходило в селе Федорцово Красновишерского района Пермского края, расположенном примерно в 40 км от города Чердыни, неподалеку от места впадения реки Язьвы в реку Вишеру (Усть – Язьвинский сельсовет). С самого раннего детства мы, с братом Алексеем, наслышаны были об этом доме, доме в котором жила большая трудолюбивая семья деда, знали (со слов отца), что дом был «большой, просторный, теплый, уютный». Знали, что для его сруба деревья отбирались в тайге отборные, индивидуально, что делали это настоящие специалисты своего дела из числа наиболее уважаемых плотников, потому, что это, оказывается, очень важно «знать» – про каждое дерево в срубе, нужно, чтобы оно «легло». Знали мы также, что в этом доме этом (в котором, кстати, родился и отец мой, и еще 7 его братьев и сестер) все долгие десятилетия советской власти «работала поселковая восьмилетняя школа, а потом был избирательный участок…». Из – за того, что семью дедову выгнали из родного дома – отцу моему, тогда 12 – 13 – летнему мальчишке, пришлось, в итоге, идти «в люди…» Выходит, что не только деду, но и отцу моему коллективизация изрядно поломала жизнь! Так уж вышло, что видеть дедов нам ранее никогда не доводилось. Даже на фотографии.

Вот и решили мы с братом Алексеем нынешним летом, впервые в жизни взять да и «тряхнуть стариной», то бишь, навестить родимое «пепелище», посетить, наконец, наше родовое землевладение, «гнездо».

Не хочу и не буду отнимать внимания читателей чепухой всяких дорожных трудностей, излишними транспортными и организационными подробностями дела, скажу лишь, что село Федорцово нашли мы. Случилось это погожим ранним утром 29 июня 2011 года!

Село отцово открылось нам за очередным поворотом трассы неожиданно. Мы попали в большой сельский населенный пункт. Со всеми вытекающими… Вьехать – то, вьехали, а что дальше: где, где дедов дом? Как его найти? Куда дальше? Домов – то до 150 в округе, никак не меньше! Догадались найти продуктовый магазин и там спросить, попытать счастья… В продуктовом магазинчике было немноголюдно: продавщица и несколько сельчан, ожидающих приезда хлебовозки. Появление наше вызвало у присутствующих оживление.

– Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут дом Углицких Андрея Харитоновича? В нем еще потом школа, говорят, была? Мы издалека, из Москвы, внуки Андрея Харитоновича…

– Какого Углицких? У нас здесь полсела Углицких. Я, вот, Углицких, к примеру! – пожилая женщина подошла ко мне поближе, пристально всматриваясь в залетного молодца. – Чей ты сродственник, гришь?

– Андрея Харитоновича… Внук…

– Андрея Харитоныча? Погоди – ко, погоди – ко, это ли не Василия, что с третьей улицы, родственники, а?

Подоспел еще один очередник:

– Василиса, нет, это другие… Я, я знаю этот дом! Щас, покажу.

Мы отправились в путь. По дороге новый знакомый рассказывал о себе, о моем деде, о селе:

– У нас тут места хорошие. Вот, и церковь была. В мае сгорела. Зря мы плохих людей на постой пустили. Они ее и сожгли. А фамилия моя Мамербеков… Анатолий Буланович… Мы с вами родственники, у меня в роду также много Углицких. Я – здешний, коренной житель. Не обращайте внимания на мою казахскую внешность и фамилию. По матери – то я русский, просто мама вышла замуж за одного из заключенных – вольнопоселенцев (здесь раньше было много зон), так вот я и стал Мамербековым. По специальности, кстати, учитель истории… А дом деда вашего хорошо известен. Мы с вами – соседи, получается, дома наши рядышком стоят, через один, на одной улице. Я и в школу ходил в ваш дом. Лазили мы в нем, классе в третьем или четвертом, помню, на чердаке были, кстати, там у вас на одном из бревен вырублена была метка: «1912 год». Так что дому вашему скоро сто лет…

Так, за разговорами, рассказами мы вышли на просторную сельскую улицу, неподалеку от реки.

– Недалече осталось. Да его уже и отсюда видно. Вот, видите, третий дом отсюда, где березы, – Анатолий указал рукой вдаль. Сгорая от нетерпения, мы убыстрили шаги, почти рванули к указанной постройке. Дедов дом, таким, каким мы его увидели, не произвел впечатления большого, огромного – видели мы дома и побольше, но ведь он – ДЕДОВ! Сколько, сколько мы слышали о нем, а теперь, вот, и увидели!

А Анатолий Буланович все рассказывал и рассказывал:

– Вот, выборы здесь сейчас проводим… Участок избирательный теперь тут. Школу – то уже закрыли. Видите, вот, загляните в окна – там сейчас ремонт планируется… Этот дом не все владение – вот еще второй дом, тоже ваш, Углицких, в нем была аптека, а за самим имением – огромный земельный участок… Только, вы уж не обижайтесь, но теперь собственность поселка это, а вовсе не ваша…

Мы подошли к окнам, сделали несколько снимков. Здравствуй, родина отцова! Вот и свиделись, наконец!…

Дедов дом. Вотчина Углицких. Июнь, 2011

Странно и больно смотреть на дом, в котором ты никогда не был, который ты никогда не видел, но о котором знаешь, кажется, уже все… Все на свете… Странно ощущать и понимать, что когда – то, из – за таких, вот, «огромных» домов – людей, живых, безвинных, могли лишить всего, обьявить «кулацкими выродками», и выселить, увезти, как скот, лишая имущества, будущего, обрекая в жизни на выживание… Кажется, такого не могло быть, потому, что такого не должно быть, по определению, но это все было, и мы знаем о том, что было, было именно так…

Алмазные люди Красной Вишеры

Село Федорцово Красновишерского района Пермского края, июнь, 2011

В одном из недавних постов, посвященных Красной Вишере, Красновишерскому району Пермского края, в котором довелось побывать мне этим летом, сулился я написать о людях, живущих на севере. Какие они? Чем отличаются от остальных и отличаются ли вообще?

Отличаются. И ощущаешь ты это сразу же, как только попадаешь в края, где нужно выживать не только в психологическом (как это приходиться делать в мегаполисах, таких как Москва, к примеру), а больше – в физическом смысле. Вокруг Красновишерска намного десятков километров – тайга. Тайга со всеми вытекающими. С одной стороны – это замечательно, ибо чистый воздух, много ягоды, грибов и так далее. С другой – опасность большая уйти в тайгу и не вернуться. Ибо произойти может все, что угодно: ты можешь случайно подвернуть ногу и оказаться обездвиженным, можешь провалится в старую шахту или сорваться в расселину, можно стать добычей какого – нибудь зверя, которого стало за последние годы больше. Кроме того, в тайге всегда много кровососущих тварей: гнуса, мошки, слепней, оводов, пауртов. Не говоря уже о таких фирменных таежных жителях, как клещи. Человек, живущий в подобных условиях неизбежно становится самостоятельным, сугубо адаптированным к сложным условиям, в которых проживает.

С другой стороны, удаленность от цивилизации, от театров, трамваев, «Макдональдсов», дивайсов, «Кайенов Порше», аквапарков и коктейлей, невозможность иметь это все под рукой, в шаговой доступности – ведет к формированию у некоторых старожилов синдрома провинциализма, который иногда может проявлять себя в форме некой местечковой гордости: «Хрена ли вы из себя тут изображаете? Чем бахвалитесь без конца? А вы в тайге медведя живого когда – нибудь видели? Да лицезрели мы вас, задаваки городские!». В третьих, и это самое печальное, что может случиться с человеком, живущем далеко от Больших и Малых театров – это уход от всех этих сложностей, которые, по мнению красновишерцев придумывают там, в загазованных и обворовавшихся столицах своих такие никчемные и никому не нужные депутаты, уход в ирреальный мир: алкоголь (самое распространенное), наркота.

В Красновишерске советского периода было почти двадцать тысяч жителей, сейчас – около десяти. Люди спиваются, люди убиваются, люди уезжают, люди не видят перспектив. Особенно касается это молодежи. В городе всего лишь одно профтехучилище и один техникум. Хочешь получить высшее – уезжай. В Соликамск, Березники, Пермь, Москву – уезжай. Хочешь стать популярным, известным, хочешь прославиться, попасть в телевизор – уезжай! Это особенно обидно потому, что многовековое проживание в тайге, рядом с тайгой, в природе – выковало из обычного «гомо сапиенс» особый тип, подвид: «человека алмазного вишерского». Этот человек способен работать на морозе – 35°С по 12 часов ежедневно и не жаловаться, этот человек может добыть летом в тайге – лед, а зимой, в мороз, найти незамерзающий источник воды, этот человек, увидев, что вам понравилась какая – либо его вещь – рубашка, туфли, новый плеер, магнитофон тут же незамедлительно будет пытаться (совершенно естественно и искренне) ее вам подарить. От всего сердца! И обидится на вас, если не примете подарка. Или не сумеете обьяснить, почему вы отказываетесь от даримого. Этот человек не знает умных законов хитрованства, подсиживания, интриганства, выдуманных карьеристами в далеких от Вишеры городах. В городах, в которых он, человек вишерский алмазный, чувствует себя как Ихтиандр, лишенный спасительного кислорода океана – то есть, за – ды – ха – ет – ся…

Курсантиусы
О Высших Литературных Курсах при Литературном институте им. А. М. Горького.

Опубликовано в кн. Воспоминания о литературном институте: Книга третья. – Москва, 2010. – С.202—221

…Все когда – то с чего – то начинается. В моем случае началось все с Сорокина Валентина Васильевича. У Валентина Васильевича большое сердце и душа русского поэта. Низкий поклон ему. За все. В том, числе и за то, что в сентябре, том, благословенном 1997, вошел я в уютный дворик в историческом сердце Москвы, во дворик, взятый в клещи, с одной стороны, несущимся, бесшабашным, как гоголевская птица – тройка, Тверским, и относительно тихой, не показушной, себе на уме, что называется, Большой Бронной – с другой… Во дворик, где пахло щами и уже неуловимо тянуло осенью – осенью, неслышно подкрадывающейся к зеленым еще деревьям и памятнику Герцену. Странно, но почему – то всегда, когда я начинаю писать о Доме Герцена, об «альма матер», и пытаюсь мысленно представить себе дворик этот, на Тверском бульваре, 25 – в моих воспоминаниях почти всегда солнечно. Солнце светит! Не южное, жаркое, «шашлычное», темпераментно накалывающее каждый квадратный сантиметр кожи на шампуры отпускных своих лучей, и не зимнее – редкое, блеклое, тусклое. Нет, же. Солнце Литинститута – особенное. Потому, что это солнце ранней осени, солнце – первых дней сентября. Оно, как бы, напоминает собиравшимся после каникул студиозусам и курсантиусам о необходимости приниматься за дело. Но самый важный день – 1 сентября, День Знаний в 1997 – пропустил я… Так вышло.

Первые впечатления от ВЛК? Разные. К положительным следовало бы отнести, конечно же, то, что меня впервые в жизни, не в насмешку какую, а всерьез, назвали «писателем». «Товарищем писателем». Как и всех нас, тогдашних слушателей ВЛК. Нина Аверьяновна Малюкова, «наше безусловное все»: и – классная «мама», и – «папа», и – «бабушка», и – «дедушка», и «жилетка», и «холодный душ», если надо – словом, все земные должности и профессии в одном, так сказать, флаконе – вошла в сентябрьскую нашу аудиторию, в ту, знаменитую, что на втором этаже «ВЛК – ашного» флигеля, и, как бы, мимоходом, буднично, как о само собой разумеющемся, обратилась к притихшим: «Товарищи писатели!» В первый момент, переглянулись, стали оглядываться, искать глазами этих самых, упомянутых Ниной Аверьяновной, решили поначалу, что и не к нам вовсе обращено это: «товарищи писатели»… Непривычно для слуха. Хотя и, что скрывать, желанно, востребовано… Второе. Наша милая, славная Аверьяновна объявила понедельник – неким «творческим днем». Что такое творческий день – не доперли мы, поначалу, но самое возможность того, что по понедельникам можно не ходить на службу, аудиторией воспринята была на громкое, за малым, не гренадерское «ура». Каждый мысленно прикинул, куда он, лично, может «замастырить», к чему приспособить, этот нежданный негаданный подарок судьбы. Я решил, что буду брать дежурства на неотложке… Я ведь по профессии – детский врач. И не собирался прерывать своей врачебной деятельности во время обучения. Итак, решено: буду брать по понедельникам суточные дежурства. Да еще – по субботам. Итого: двое суток в неделю. Восемь – в месяц. Целая врачебная ставка набиралась. Плюс – один день в неделю, как ни крути, надо было отдать на дополнительную подработку в медицинском НИИ, где я тогда работал старшим научным сотрудником. Плюс – после занятий, еще два раза в неделю, вторая подработка. В подшефном подмосковном санатории детском, туберкулезном. В Балашихе – городе. Такой был план… Утешало то, что не один я такой, «хитрый», оказался – все хотели как – то жить. Точнее, выжить. Озвучивать, сколько была, в денежном выражении, курсантская стипендия тогда, мне не хочется. Во – первых, уже не помню цифр тех, во – вторых, порядки ценовые с той поры столько раз уже поменялись, что ничего это сегодняшнему слушателю ВЛК уже не скажет. Помнится мне, правда, что если однокашники мои, проживавшие на Добролюбова, вносили ежемесячную плату за комнату в общежитии и приобретали студенческий льготный проездной билет – от стипендии не оставалось ничего. Почти.

Что еще хорошего? Было, кое – что. Например, талоны на питание. В свое время Максим Горький выбивал пайки академические для писателей, теперь – эстафетная палочка обеспечения «товарищей писателей» питанием передана была в руки нашему славному ректору. Кормильцу – поильцу Сергею Николаевичу Есину. Думаю, что решение было правильным: возможность, хотя бы, раз в сутки получить горячее питание много значила тогда для многих и многих коллег моих. Один такой талон на обед – маленький кусочек бумаги, размером с визитку, с неразборчивым чернильным цветком печати, я даже сохранил – так, наверное, блокадники ленинградские, уцелевшие, долго хранили потом, чудом сохранившиеся, образчики своих продовольственных карточек. Для памяти пущей. В общем, как в гражданскую или в разруху военного коммунизма, там, питание у нас было пайковОе. Одноразовое. Но – было.

Необычными казались поначалу некоторые правила проведения семинарских занятий. Особенно – протоколирование: заполнение специальных журналов, в которых дежурные курсанты – «летописцы» стенографировали ход семинаров по творчеству. Где – то там, в архивах литинститутских, и по сей день, должны сохранится автографы мои и моих товарищей семинарских. Короткие записи, типа: «Преподаватель такой – то сказал то – то и то – то, имярек в своем выступлении сообщил о том – то и о том – то… Вопрос (). Ответ (). Дата… Подпись…» Компания, кстати, собралась тогда у нас на ВЛК разношерстная, разновозрастная и разночинная: водитель – дальнобойщик, учитель, врач, швея, вчерашняя школьница, инженер – электронщик, домохозяйка, библиотекарь, безработный, журналист и так далее. Возраст: от восемнадцати – до пятидесяти двух… География: Украина, прибалтийские государства (Латвия и Эстония), Молдавия (Приднестровская республика), Азербайджан. И Россия, конечно же. От Москвы до самых до окраин: Урал, Дальний Восток, Центральный регион. Люди – всякие и разные. Общительные и не очень, выпивохи и религиозные аскеты, рубахи – парни и себе на уме… Был монгол даже, жаль, позабыл фамилию его. А может, и хорошо – все равно бы, не смог, наверное, выговорить. Главный редактор монгольского телевидения, что ли? Высокий молодой парень, ходил на занятия в национальной одежде, типа, а ля «Чингиз – хан». Жаль только – великого и могучего не знал. Совсем. Ноев ковчег, словом. Что любопытно – немало было знаменитых литературных и исторических фамилий. Одна Радзивилл чего стоила, к примеру! Были еще Некрасов (Евгений), Паскаль (Константин), Бондаренко (Валентина), Воробьев (Вячеслав), Кольцов (Евгений) … Остается добавить, что и однофамилица писателя – ректора С.Н.Есина, Елена Есина, также училась на нашем курсе.

Чем только не занимались… Вообще, если в одном месте собирается больше двух человек, которых умные люди авансом, на перспективу, награждают званием «товарищи писатели», то они начинают сразу же придумывать себе проблемы. Потому, что энергии не меряно. Им становится срочно необходима писательская трибуна. Печатная. Собственная.

Не миновала участь сия и нас. Поскольку был я, по тем временам, человеком интернет – «продвинутым», имел свою, хоть и, не слишком современную, но – собственную, оргтехническую «базу» (компьютер, сканер, принтер), я и выступил с идеей издания на ВЛК, ни много, ни мало, как собственного печатного органа. Под скромным и оригинальным названием: «Вестник ВЛК». Но иметь компьютер и принтер было мало. Нужны были единомышленники. Слава Богу, и за этим дело не стало. К концу сентября 1997 уже сложилась редколлегия будущего издания, в составе Елены Есиной (Москва), Ольги Радзивилл (С. – Петербург), Константина Паскаля (Рязань) и Андрея Смолина (Вологда). И вашего покорного слуги, конечно же.

В качестве образца избран был, входивший в штатный пакет «Windows», шаблон буклета. Через неделю, примерно, первый номер «Вестника…» увидел свет. Несмотря на то, что прошло с тех славных дней уже десять лет, сохранился он, чудом каким, но сохранился. На жестком диске домашнего компьютера. Десятилетие в затишке пролежал. Вон – на экране монитора уже…

…Представьте себе лист бумаги, формата А₄. Весь текст первого номера «Вестника» умещался на одном таком листе. После двухсторонней распечатки, данный лист складывался неким определенным образом, и получался буклет – очень удобная, кстати, форма. Сколько же туда вошло всячины всякой! Судите сами. Во – первых, Андрей Смолин поздравил наших сентябрьских именинников – упомянутую выше Нину Аверьяновну Малюкову, и еще не упоминавшуюся Викторию Ионову (Смоленск). Во – вторых, Ольгой Радзивилл был написан материал под интригующим названием «Исповедь квадратной старосты» Почему «квадратной»? Дело в том, что госпожа Радзивилл оказалась старостой дважды, в «квадрате», так сказать: и – всего нашего курса, в целом, и – отдельно взятого поэтического семинара ВЛК. Повезло, понимаешь, человеку так. О чем же писала носительница древнекняжеской фамилии? Да обо всем понемногу:

«Никогда не думала, что доведётся мне быть старостой. Да, ещё – в квадрате! А, вот… Два – три неосторожных слова о вреде пьянства – и выбрали. Коля, наш „крёстный отец“, правда, напугал меня – старост, говорит, раньше расстреливали. Но я попробую извлечь уроки из печального опыта моих предшественников. Да и народ у нас на ВЛК, вроде, добрый, даже родственный подобрался… Максимум экстремизма (извините за иностранные слова) – это пальнуть из ракетницы в небо, когда курс отдыхает на пленэре (опять же, извините). А ещё, похоже, что „…все они – таланты, все они поэты!“ (даже те, которые критики и прозаики). А талант, как известно, благороден. Поэтому я, как староста, пребываю в состоянии спокойной безмятежности, плавно переходящей в восторженный идиотизм. (Хотя, говорят, – это опасное, по последствиям, состояние). Но, все же, до репрессий пока далеко – все друг другу нежно улыбаются, предупредительность и забота – безудержны! И мне хотелось бы, чтобы улыбочки не стали натянутыми, а тепло, которое возникло – не погасло бы от случайного сквозняка за эти две московские зимы. Доброго вам пути, дорогие сокурсники!»

Коля – «крестный отец», который так напугал «великокнягиню» – это небезызвестный Николай Пашков, оренбургский (орский) водитель – дальнобойщик, крепко скроенный мужик «около полтинника» в малиновом пиджаке. Коля был маниакально одержим своими стихами, которые готов читать был, не переставая ни на минуту, двадцать пять часов в сутки, и почти постоянно окружен и загружен спиртными напитками, которые он, так же, как и стихи свои, тоже любил «читать». Из особых внешних примет поэта: фигура боксера – тяжеловеса, взгляд с прищуром и характерный для драчунов «ломаный» нос. В силу всего вышеперечисленного, жизнь у этого, действительно, незаурядного литератора, уральского самородка, была почти непрерывной цепью каких – то историй, скандалов… Сейчас я понимаю, что Н. Пашков был талантливым не только поэтом, но еще и пиарщиком, точнее, самопиарщиком (может быть, неосознанно, герой наш подражал С. Есенину времен «Москвы кабацкой»? ).

Тонкий и начитанный Константин Паскаль обратился к коллегам по творческому цеху со следующими, взвешенными на добрых пасторских весах христианского законопослушия и идиллической трезвенности, словами (правда, в последнем предложении чертик, все – таки, выглянул из табакерки, но – лишь на мгновенье, не боле…):

«Вы помните, вы всё, конечно, помните… Добрая погода, добрые лица, добрые слова – в общем, всё было по – доброму, скромно и без лишнего пафоса. Сам процесс приглядывания, прислушивания друг к другу безусловно способствовал пробуждению творческого аппетита. Но главными лицами праздника были, всё – таки, наши метры: С. Н. Есин, В. В. Сорокин, Л. И. Скворцов, Ю. П. Кузнецов, Е. Е. Чернов. Ректор поздравил всех с началом учебного года и напомнил о порядке и дисциплине. Валентин Васильевич и Лев Иванович подбадривали, вселяли уверенность, и даже строгий и авторитетный Юрий Поликарпович показался не страшным, а весьма милым и слегка вальяжным. Так о чём, бишь я? О литературе, конечно! Нам дали кров, пищу, книги, потрясающих преподавателей, Москву и москвичей на целых два года. Старт дан. Шансы равны. Работы навалом, а пока… Ребята, давайте шуметь!»

Поэтическая часть корпуса «Вестника» была представлена стихами Валентины Бондаренко:

 
«Мы стартовали. Виват, ВЛК!
Пусть за строкою ложится строка,
Нужные пусть к нам приходят слова,
Пусть преклонится пред нами Москва!..
 
 
Пусть это будет!
И вместе с тем иже
Надо узнать нам
Друг друга поближе,
 
 
И, чтоб создать
Наше светлое братство,
В «Вестнике» нашем
Всем вместе собраться…
 
 
Тучи идут над осенней Тверской.
Город живёт суетой и тоской,
Но в институте сквозь дым табака
Светит народу звезда ВЛК!»
 

И, наконец, Есина Елена «выдала на гора» прозаический опус, мастерски стилизованный под летописца Нестора (вот что значит – фамилия!):

«В лето 7506 призвал декан ВЛК Валентин свет Васильевич Сорокин сказителей многих под свою одесную руку: и варягов, и словен, и чуди разной, и кривичей, и древлян, и полян, и северян, и вятичей и хорватов и прочая. Явились они во град Московский, ибо не знали они не греческого, ни латыни гладкой. И послал им Бог учителей, кои могли им поведать о книжных словах и о смысле их.

И были меж поэтами древлянин Николай Орский (речь опять, конечно же, о Н. Пашкове – А.У.) и княгиня полянская Ольга. Эта Ольга с малых лет искала мудростью и нашла ВЛК.

Приходил к ней Николай сватать: «Поди замуж за меня. Много даров я дам тебе, пришлю, не скупясь: и меда бортного и мехов горностаевых и воинов прелестных в помочь, сколько хошь!» Но знала красна девица нрав его древлянский, изменщицкий – засылал сватов Николай тихою сапой не на один двор! И положила на него такую тягость: ходить каждый день на семинары и лекции.

А в это время дружина князя Московского Юрия взяла в полон славен ВЛК и дань требует, говорит: «Нет у вас охранной грамоты с печатями». Откупались литераторы малой данью, а княгиня с боярыней Ниной Аверьяновной за них радели и челобитные плели…

(продолжение следует)

Записала Е. Есина (со слов старца Нестора)»

Так выглядел тот, самый первый номер «Вестника». И – последний, одновременно. Не знаю, как об этом и говорить, но произошла странная вещь: мне дали понять, что дальнейшее несанкционированное, вольное словоизвержение курсантское, это – не желательно. Нет, никто никого никуда не вызывал, слова худого не сказал… Никто… Ничего… Однако – понять дали… И я – понял. Что мне еще учиться и учиться… Что я неизбежно вынужден буду пропускать некоторые занятия, что… И решил – что будет лучше, если мы никого не будем дразнить… Ребята этого некоторое время не понимали, ко мне подходил Паскаль, тот же, интересовался судьбой следующего выпуска. Я отвечал уклончиво. В общем, спустили это дело на тормозах. Была такая история.

Теперь – о преподавателях… Ну, об этом можно говорить бесконечно.

Впрочем, прежде всего, надо, все – таки, сказать о моих коллегах, сокурсниках, хотя бы, бегло… Пусть не о всех, но о тех, кто мне был ближе, понятнее, что ли. Наверное, суть проблемы состояла в том, что …не живал я в общежитии литинститутском, не варился в повседневных междусобойчиках, тех, добролюбовских и, поэтому, возможно, казался всем, немного, так сказать, не от мира сего, не совсем своим, что ли. Это соответствовало действительности, действительно, далек был я от всего этого. По разным причинам, в том числе, и по обьективным. В общем, так получилось, что из всех слушателей ВЛК стали мне ближе всего товарищи мои по нашему критическому, «гусевскому» семинару: Сергей Щученко, киевский писатель – цельный, разносторонний, универсальный литератор, рассудительный, вдумчивый рижанин Владимир Тепляков, а также Вячеслав Свальнов – московский поэт и столичный прозаик Елена Есина.

ВЛК 1997—99. Участники семинара проф. В.И.Гусева (слева направо): Владимир Ермолаев (Челябинск), Татьяна Хлебянкина (Талдом), Андрей Углицких (Москва), Андрей Смолин (Вологда), Владимир Иванович Гусев, Владимир Тепляков (Рига), Константин Паскаль (Рязань), Сергей Щученко (Киев), Евгений Кольцов (Благовещенск). Осень, 1997

Остальные были или подальше, или совсем уж далеко. Это нормально, кстати – ведь каждый, кому выпал жребий и крест учиться в столь престижном учебном заведении – ставит перед собой какие – то свои конкретные цели, которых и добивается впоследствии, одному ему лишь ведомыми способами. К тому же ВЛК – действительно, не пионерский лагерь, где, по определению, «один за всех и все за одного». Но, так или иначе, я с благодарностью вспоминаю всех своих коллег, приятелей, товарищей тех лет, интересуюсь судьбой их, и желаю всем им, без исключения, всяческого благоденствия и процветания. С некоторыми сокурсников, стали мы более близки, почему – то, уже после завершения обучения. Например, с поэтом Толей Першиным из Тамбова, сибирячкой Таней Мейко, моим земляком – пермяком Игорем Черницким… Изредка напоминает о себе прозаик Андрей Мухраев. Периодически обмениваемся эсэмэсками с Таней Хлебянкиной, иногда встречаемся в коридорах писательских с Еленой Есиной. Не могу не сказать и о том, что некоторые из болезней творческого роста не обошли, таки, стороной и наш, не привитой от кори зазнайства и коклюша самолюбования, курсантский организм – первое время слегка заносчиво вели себя, так называемые, «поэты», то есть, ребята, отобранные Юрием Поликарповичем Кузнецовым в свой семинар. Наверно, сам факт такого отобрания уже воспринимался частью из них, как прижизненное, пожизненное и неоспоримое признание собственной гениальности. Однако, к чести подавляющего большинства «кузнецовцев», должен сказать, что продолжалось это не слишком долго: ко второму курсу ситуация стала значительно лучше, терпимее, учтивее, что ли… Но – что было, то – было, слов из песни не выбросишь…