Текст книги "«От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017)"

А был ли Гомер?
Очевидное – невероятное в литературоведении

1. Был ли Гомер? 2. Если Гомер был, то был слепцом он или же напротив – вполне себе зрячим человеком?

Возможно, эти вопросы вызовут у кого – то ответные вопросы. Вопросы на вопросы. Например. «Что значит: „был ли“? Ну, как же Гомер – и может „не быть“? Ведь, если „звезды зажигают“, значит это „кому – то нужно“?! Коль скоро, существуют на свете „Илиада“ и „Одиссея“, стало быть, должен быть и тот, кто их написал!»

Правильно, должен. И все – таки, не все так просто, как кажется на первый взгляд. Ответы на поставленные выше вопросы могут оказаться весьма неожиданными.

Итак, был автор «Илиады» и «Одиссеи» …слепым? Или же слухи о слепоте его, так же, как и сообщения о смерти Марка Твена, в свое время – сильно, что называется, преувеличены?

За ответом обратимся к великим текстам. Задача предельно проста: понять слепец их автор или нет.

Возьмем, к примеру, Первую песнь «Илиады».

Стих 358

 
            «…Быстро из пенного моря, как легкое облако, вышла…»
 

Стих 371—373

 
            «…К черным предстал кораблям аргивян меднобронных, желая
            Пленную дочь искупить; и, принесши бесчисленный выкуп
            И держа в руках, на жезле золотом, Аполлонов Красный венец…»
 

Стих 429

 
            «…В сердце питавшего скорбь о красноопоясанной деве…»
 

Стих 432—434

 
             «…С шумом легкий корабль вбежал в глубодонную пристань,
            Все паруса опустили, сложили на черное судно,
            Мачту к гнезду притянули, поспешно спустив на канатах,
            И корабль в пристанище дружно пригнали на веслах…»
 

Стих 458—466

 
            «…Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы,
             Выи им подняли вверх, закололи, тела освежили,
            Бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли
            Вдвое кругом и на них положили останки сырые.
            Жрец на дровах сожигал их, багряным вином окропляя;
            Юноши окрест его в руках пятизубцы держали.
            Бедра сожегши они и вкусивши утроб от закланных,
            Все остальное дробят на куски, прободают рожнами, Жарят на них осторожно и, все уготовя, снимают…»
 

Стих 480—485

 
             «…Мачту поставили, парусы белые все распустили;
            Средний немедленно ветер надул, и, поплывшему судну,
            Страшно вкруг киля его зашумели пурпурные волны;
            Быстро оно по волнам, бразды оставляя, летело…»
 

Неужели кто – то и впрямь всерьез полагает, что это написано человеком, лишенным зрения? Что это стихи слепца?! Ровным счетом ничего не видящего человека?

Ведь, совершенно очевидно, что для того, чтобы так увидеть, рассмотреть вещи, предметы, так описать действия и явления, необходимо иметь, как минимум, девяносто девяти процентное зрение. Не меньше! В том, числе, и цветовое!

А если это так, стало быть, перед нами, как говорится, тот еще выбор:

1. Или Гомер не был слепым.

2. Или «Илиаду» написал вовсе не слепой Гомер.

3. Или – Гомер был. И он был слепцом. И это он «напел», «надиктовал» тексты «Илиады» и «Одиссеи». Но впоследствии над украшательством и красочным «расцвечиванием» изначально «слепого» текста изрядно «потрудились» в веках более поздние зрячие переписчики и литературные редакторы.

Не знаю, какой предпочтительней.

Возможен – любой.

Ведь, в «Илиаде» описаны события, произошедшие задолго до нашей эры. Падение Трои датируется 1225 годом, а поэмы Гомера были написаны до 850 года. Как сообщает Колумбийская энциклопедия, к примеру.

Из этого следует, что Гомер – не современник троянской войны. Жил на 400 – 500 лет позже нее… А поскольку был он, как утверждается, «слепцом», то сам он записать ничего не мог. Он мог лишь надиктовать… Возможна ли такая надиктовка? Физически? Речь о двух огромных текстах (минимум 700 страниц)!? Это сколько же часов надо было их петь перед писцами?

Так что, кто знает, кто знает, возможно, никакого Гомера вообще никогда не существовало…

Ни слепого, ни зрячего…

Никакого…

В этой роще березовой…»
К 110 – летию со дня рождения Николая Заболоцкого (1903—1958)

I

Давно не писал… Ни настроения не было, ни желания что – либо писать – настолько страшно и опасно то, что сейчас происходит в стране, со страной, со всеми нами, настолько возрос (и продолжает возрастать!) прежде всего в нас самих градус общественного ожесточения – всех со всеми и против всех одновременно – норовя пожрать, задавить на корню, уничтожить последнее человеческое…

Однако… натуру ведь в карман не спрячешь – даже сквозь самый глухой железобетон пробивается порой живой росток навстречу теплу, свету, солнцу… Вот – и это…

А поводом тому, верно, стал поздний, холодный, но – очередной май, а также то, что сегодня день рождения моего любимого Н. Заболоцкого.

Помнится, о Заболоцком рассказывал Л. Ошанин, приводя последнего в качестве почти единственной, по его мнению, в советской поэзии персоны «антидионийского», «антивакхического» поведения. Редкостного образца человеческой скромности и воздержанности – поэта «не от мира сего», человека с лицом и манерами бухгалтера, отличающегося от остальной пишущей поэтической братии совершенно адекватным поведением, абсолютным неприятием скандалов и не участием в писательских дрязгах в какой бы то ни было форме.

Кроме того, известно, что открытого замеса «футуризм, бурлескный метафоризм, авангардистский нигилистический абсурдизм, эксцентрично – пародоксальный ироикосмизм» раннего Н. Заболоцкого, в поздний период жизни поэта (хотя, смешно говорить «о позднем периоде жизни» человека ушедшего из жизни в какие – то скромные 55 от роду!) постепенно растворяются, заменяясь, как пишут, «общими философскими устремлениями и размышлениями о природе, естественностью языка, лишённого патетики, эмоциональностью и музыкальностью, большей близостью к традиции (А. Пушкин, Ф. Тютчев)»…

К антропоморфному изображению природы здесь добавляется аллегорическое («Гроза», 1946) … (Википедия). Наверное, в жизни каждого большого поэта есть немало выстраданной правды… Почти наверняка. И все же, тезис об «отсутствии патетики, эмоциональности», полного ухода футуристического, игрового, космически – трансцендентального из поздней поэтики Н. Заболоцкого, совершенного отказа последнего от попыток всеобщностно – всеохватного осмысления мировой истории вообще и роли отдельного человека в ней, думается, можно было бы и оспорить!

А в качестве иллюстрации к сказанному – одно из самых значительных (и одно из самых любимых моих!) стихотворений написанных «поздним», аж сорока – трехлетним Николаем Алексеевичем (напомню, что это апокалипсически – фантастическое сочинение, было положено на музыку К. Молчановым и прозвучало в фильме Станислава Ростоцкого «Доживем до понедельника»):

 
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей,
– Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жилье,
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро мое.
Но ведь в жизни солдаты мы,
 И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
 Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?
Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.
За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет.
И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка,
– Встанет утро победы торжественной
На века.
 

1946

II

В послужном списке Кирилла Владимировича Молчанова (1922—1982), заслуженного деятеля искусств (1963), выпускника Московской консерватории (1949), директора ГАБТа (1973—1975), наряду с музыкальными сочинениями крупной и симфонической формы (7 опер, мюзикл, кантата – поэма, циклы для фортепиано и голоса на стихи Гильена, Хьюза, советских поэтов, Лорки, японских поэтов, Петрарки, Есенина и др.), немалое количество «просто песен». Самые известные среди них упомянуты ниже.

Необходимо также отметить, что московский композитор активно сотрудничал со многими поэтами – и здравствующими, и уже ушедшими к тому времени – С. Северцевым, А. Галичем («Сердце, молчи»), М. Вайнштейном, Л. Ошаниным, Я. Смеляковым («Хорошая девочка Лида»), Г. Полонским, Э. Асадовым, К. Симоновым («Жди меня и я вернусь…»), И. Морозовым и В. Петровым, В. Теминым, Н. Заболоцким («В этой роще березовой»), с Г. Регистаном. Но самыми любимыми поэтами – соавторами К. Молчанова являлись (по возрастанию): А. Досталь, Я. Халецкий, М. Львовский, М. Матусовский, Е. Долматовский, В. Бахнов, и конечно же – Н. Доризо («Огней так много золотых», «От людей на деревне не спрятаться», «Дело было в Пенькове»).

Чаще других песни композитора К. Молчанова исполняли Ружена Сикора, Нина Дорда, Гелена Великанова, Владимир Трошин, Владимир Макаров, Юрий Богатиков, Леокардия Масленникова, Артур Эйзен.

Композитор К. Молчанов, по многочисленным отзывам, был очень хорошим мелодистом и пианистом. В его фильмографии 9 фильмов.

В фильме «Доживем до понедельника» (1968, режиссер Станислав Ростоцкий) песню «В этой роще березовой» (ст. Н. Заболоцкого) исполнял великий актер – исполнитель главной роли Вячеслав Тихонов.

Первое что обращает на себя внимание при просмотре – прослушивании этого фрагмента фильма – тот факт, что не все стихотворение Н. Заболоцкого («В этой роще березовой») «пропето». Значительная часть текста стихотворения в песню К. Молчанова просто не вошла. Из 12 канонических катренов в песенном «варианте» «уцелело» только 6. При этом, как легко убедиться, «сокращение» носило системный характер. Оно осуществлено за счет симметричного (механического) усечения строф по схеме 2—2. Нечетные пары катренов («жирный» шрифт) вошли в песенный текст, четные (шрифт без выделения) – нет (см. текст выше – А.У.).

Два вопроса в связи с этим.

Первый: почему? Неужели нельзя было обойтись без этой «вивисекции»!

Второй: ослабило ли проведенное текстовое усечение эмоциональную силу произведения?

Начну, как и положено, со второго. На мой взгляд – сокращение текста не ослабило силы эстетического воздействия, и не привело к сколь – нибудь значимым смысловым потерям и тем более, – к эмоциональным провалам.

Разгадка удивительного сего феномена лежит как ни странно в самой природе поэтического слова. Всякий стихотворец, доставляя читателя из начала своего сочинения к окончанию (образно говоря, из пункта «А» в пункт «Б») «ведет» его, силой своего мастерства, через некое условное «болото» по «кочкам» написанных им частиц целого текста, строф. (В отличие от прозаиков, которые не мудрствуя лукаво, строят через то же «болото» сплошное текстовое поле, полотно, как бы, мостят некую «гать»).

Поэтому поэтическое полотно по определению состоит из фрагментов, кусочков, отрезков текста, «болотных кочек», пропасть, дистанцию между которыми читатель заполняет мерой и силой своего воображения, «перепрыгивает», «перешагивает», «домысливает».

И читатель, открывая книгу и понимая, что перед ним поэтический текст, априори готов воспринимать его именно в виде отдельных частей, корпускул, строф.

Если расстояние между «кочками» слишком мало – реципиентами, потребителями поэзии, это может восприниматься как некая досадная потеря динамизма, излишняя детализация, необоснованное, ненужное «дробление», «мельчение».

И напротив, если же дистанция между отдельными смысловыми «кочками» слишком большая – читатель может, не дошагнув до следующей твердой вехи, потерять, утратить смысл происходящего, «грохнувшись» со всего размаха в болотную жижу…

Так вот, еще раз повторюсь, в случае с песней «В этой роще березовой» К. Молчанова по мотивам стихотворения Н. Заболоцкого (так уж получается!) этого не происходит, еще и по иным двум (как минимум!) причинам: дополнительной эмоциональной подпитке, некой страховочной «воздушной подушке» из великолепной музыки композитора К. Молчанова, музыки романсовой направленности, и того, что само по себе стихотворение Н. Заболоцкого, как выдающегося мастера поэтического слова, несет, как хлеб из знаменитой русской пословицы, само себя, что оно само по себе уже самодостаточно в каждом своем атоме, частичке, самодостаточно настолько, что даже если попытаться изьять из него одну или даже несколько строф – конструкция его не становится от этого менее «прочной».

В этом и заключается большой секрет и магия всякой великой поэзии, в каждой строфе которой заключена вся сила всех строф, частей его, в такой же мере, как каждая капля воды, содержит в себе весь химический состав целого мирового океана…

А теперь – ответ на первый вопрос. Взгляните на общий хронометраж песни, написанной К. Молчановым. Он составляет (даже в таком, «усеченном виде») целых 3 минуты и 21 секунду. Это очень и очень много. Особенно по тем временам, когда средняя продолжительность песни редко когда превышала 2—2,5 минуты.

Отсюда и вывод.

На первый взгляд может показаться, что создатели фильма подошли к тексту Н. Заболоцкого не слишком бережно, механически просто уполовинив его. Но это не так. И произошло это не вследствие вопиющего «произвола» композитора, а скорее всего, вынужденно, потому, что так уж сложились обстоятельства. Не знаю, что было бы, если бы автор текста был бы еще жив к тому времени, вероятно, композитор убедил бы автора сочинить «песенный» вариант стихотворения. Но поскольку это было уже невозможно физически (Н. Заболоцкого к тому времени не было в живых почти десять лет), К. Молчанову (возможно по согласованию с очень близким другом Н. Заболоцкого – Станиславом Ростоцким) пришлось пойти на этот шаг, поскольку исполнение всего канонического текста стихотворения Н. Заболоцкого заняло бы слишком много экранного времени.

Вероятно, для того чтобы избежать лишних вопросов, чтобы как – то оправдать данную компоновку, в конце песенного фрагмента в фильме и раздается спасительный телефонный звонок, прерывающий певца на полуслове… Впрочем, и это лишь догадки, не боле.

А песня – песня безусловно удалась. Она сохранила в себе все достоинства оригинального стихотворения, донесла до зрителя все, что должна была донести… И спасибо авторам фильма за это.

Иными словами, перед нами типичный пример соломонова решения – некоего компромисса, попытки сочетания возможного и невозможного, жесткого временного лимита – с желанием максимально раскрыть характер главного героя, впрячь в одну упряжку коня и трепетную лань…

7—8 мая 2013

«Душа, да пребудет чиста»
О Вячеславе Васильевиче Захарове (1946—2016) и его книге «Песенный свет». Стихотворения. – Глазов, 2015.

***

О поэтах и их книгах можно (и нужно) рассказывать по – разному.

Традиционно литературное творчество рассматривают через призму биографий поэтов и писателей (историко – биографический метод). Но можно, образно говоря, «зайти с иного бока» и попытаться «дешифровать» сложные внутренние миры литераторов, опираясь на принадлежность последних к тем или иным школам, течениям, эпохам, культурным слоям и пластам (литературно – культурологический подход). В ряде случаев обоснованно применение «точечных», «зондовых» исследований и методик (использование семантологического, лингвинистического, иных подходов) для определения степени уникальности и оригинальности рифмического и образных аппаратов (творческий метод). Но чаще всего озвученные выше техники сочетается, «микшируются», поскольку одного, пусть, даже самого – самого метода оказывается недостаточно…

I

Писать о глазовском поэте Вячеславе Васильевиче Захарове всегда непросто. И – ответственно. И не только потому, что всякий творец по определению всегда больше, шире, многограннее своих сочинений. И не только затем, что поэт этот давно стал подлинным поэтическим «брендом» не только города Глазова, но и всей Удмуртии. Человек – легенда, словом. Всего этого В.В.Захаров удостоился не абы как, а благодаря бескорыстному, верному, многолетнему служению Ее Величеству Литературе и Его Высочеству Слову. Конечно, по – хорошему, об этом замечательном человеке надо было бы не только эту кратенькую статью, но и целую книгу написать! С разделами: «Захаров – поэт», «Захаров – литературный критик», «Захаров – ученый – филолог», «Захаров – педагог высшей школы», «Захаров – художник». Захаров ее достоин. И как заслуженный работник народного образования Удмуртской Республики, и как профессор кафедры русского языка и литературы Глазовского пединститута, и как признанный поэт, член Союза писателей Удмуртии и России! Тщусь надеждой, что когда – нибудь труд такой состоится, увидит свет. Но все это – только во – первых…

Во – вторых, трудно, больно писать еще и потому, что, к сожалению, «Песенный свет» – последняя книга поэта. Она для него – как поздний ребенок. Трудный, долгожданный. С непростой судьбой, сложной историей (которую обязательно расскажу). Книга, путь к которой пролег для Захарова не просто через годы, а через десятилетия и десятилетия размышлений и сомнений, через пропасти переменчивых времен, сквозь социальные бури и катастрофы. Это был путь, вобравший и крушения смыслов, и воскрешение надежд, «почти что молчание», и робкий пафос запоздалого, но возрождения. В общем, «Песенный свет» – по сути, и по букве своей, лебединая песня захаровская…

II

Полагаю, что весьма и весьма недалеки от истины те, кто утверждает, что всякий поэт – есть, суть, квинтэссенция своих стихов, что сам по себе он есмь лучшая к ним иллюстрация.

И все же: кто же, кто же герой наш?

Почему стихи его такие, какие они есть?

И как, каким образом, за счет чего сумел он достичь таких высот и на поэтическом, и на иных поприщах, в чем причина успеха Захарова, иными словами?

А заключается она, на мой взгляд, в удачном сочетании, комбинации, по меньшей мере трех составляющих жизни и судьбы нашего героя.

Первой из них являются врожденные самим Богом самому Захарову ниспосланные творческие способности, то есть, ничто иное, как собственно поэтический дар автора «Песенного света».

Появившись на свет в тяжелейшие послевоенные годы (1946), будущий поэт с раннего детства демонстрировал, проявлял разнообразные творческие склонности (литература, изобразительные искусства, художественная лепка). Знакомство с некоторыми таких работ, наводят на мысль о том, что Слово и Цвет Захаров слышал и видел сызмальства. Что открыто ему было. И хотя, такие творческие натуры – универсалисты никакая не новость ни для русской, ни, тем более, для мировой литературы (рисунки Пушкина, Лермонтова, М. Цветаевой, Ж. Кокто, А. Рембо и др.), ибо, согласно расхожему убеждению, «все дети вообще талантливы», было, было уже тогда, в тех самых ранних поделках, рисунках, стихах юного Славы Захарова нечто особое, что – то такое, что заставляло уже тогда, изначально предположить незаурядность автора их.

Малой родиной В. Захарова, как известно, являются Вятские Поляны, что вольно раскинулись на берегу реки Вятки, что в Кировской области.

Казалось бы, обычное поселение, одно из тысяч и тысяч, разбросанных по всей территории необъятной нашей родины. Но, как выясняется, во многом именно в таких вот, миниатюрных городочках – шкатулочках хранится вечно, как хранятся письма – треугольники фронтовиков в семьях не вернувшихся с войн, самоё дух и культура России, язык ее, вот эта вот ее особенная, неподвластная никаким модным веяниям переменчивых и коварных времен укорененность, медитативная сосредоточенность, основательность. Которая и есть корневая основа всего – всего, и есть «соль земли» нашей: и всей нашей государственности (в широком смысле), и литературы (как важной составляющей части ее). Ведь именно с таких вот небольших литературных «родничков» («население около 30000 человек», «Никольским собор», «Рождественский монастырь», «Памятник Героям Великой Отечественной войны на площади Победы в городском парке», «среднегодовая температура +3,7°»), и впрямь начинается, по мнению моему, неохватная, воистину великая река, «Волга» всей нашей великой литературы. Ибо, как справедливо замечено некогда тем же Львом Ивановичем Ошаниным, таким же, кстати, как и Вячеслав Васильевич, уроженцем небольшого городка: «Издалека долго течет река Волга…».

В известном смысле, Вятские Поляны для поэтического сознания Вячеслава Васильевича – это, суть, Град Китеж, это тот самый полузатерянный в лесной глухомани мир деревянных домиков и домов, с летними террасками, на столиках которых стоят розетки с вишневым вареньем, над которыми важно гудят в июле мохнатые шмели, с цветами в палисадниках, окруженный былинным луговым разнотравьем, полянами с медоносным травостоем, который предтеча всему. Это васнецовские русалочьи ручьи, пруды, реки. Это особая Русская Вселенная, время в которой течет на особицу. Город «тихий как сон»… Да, именно такие провинциальные городки и являются наиболее ревностными островками и ревнивыми хранителями большой русской литературной традиции. (Коренные москвичи А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов – два величайших исключения из данного правила, лишний раз подтверждающие оное).

Не случайно, что именно сюда, на берега своей полноводной Вятки, так часто стремился поэт в своих стихах («Я еду в Поляны, родные Поляны, где к вечеру зреют седые туманы… Где ночью мне светит из детства звезда. Где бьется в логу ключевая вода»).