Текст книги "«От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017)"

II

О роли и месте «окаянщины» в истории Руси, России.

Об «Окаянных днях» много раз писалось. Очевидно, что эта великолепная проза не нуждается в школярских литературоведческих «открытиях» типа: «Книга написана ярким, сочным, живым языком.» Гораздо важнее другое.

«Окаянные дни» Бунина – значимо шире и больше, чем просто художественно обработанный дневник, охватывающий события несколько месяцев жизни «страны победившего пролетариата».

Безусловно, это прежде всего книга о самой России на всем ее тысячелетнем и тысячеверстном протяжении, повествование не столько и не сколько о нравах истории, сколько об исторической нравственности в широком смысле этого слова. Ведь, на первый взгляд, кажется, что все дееписяние Государства Российского, от «преданий старины глубокой» и до наших дней – это история смуты, бунта, «окаянщины»: «Да лучше бы я ничего этого не знал!» – невольно восклицаешь, в сердцах, окончательно запутавшись в частоколе распрей, череде предательств, клятвопреступлений и братоубийств, в колючей проволоке интриганства, – такое отчаяние охватывает тебя, порою, при чтении обстоятельного Карамзина, живописного Соловьева, зажигательного Костомарова!

Действительно, многое из того, что происходило с Россией достойно и стыда и осуждения, многое, да не всё. Не было лёгких времён. Шла тяжёлая борьба за место под Солнцем, за право жить на своей земле, говорить на родном языке. Проходила она с огромными издержками и потерями, неразумением и нерадением во всех его формах.

Целые периоды Российской истории остаются за гранью элементарных человеческих представлений о добронравии, за пределами понятий о христианской морали. Живые старообрядческие костры, Днепры и Волховы людской крови, пролитые российскими царедворцами, соляные приказы лукавого Бориса Годунова, сваи из самого прочного в мире материала – человеческих костей, навсегда вбитые в основание «северной столицы» Петром свет Алексеевичем, дыбы Бироновщины, постыдное рабовладение и работорговля своими соплеменниками, вплоть до последней трети девятнадцатого века… А про двадцатый и говорить нечего!

Более того, при внимательном взгляде в прошлое выясняется, что и появлением на свет Древнерусское государство обязано именно ситуации «окаянщины». Нестор, описывая призыв варягов – руссов (862), сообщает: «и восстал род на род и быша в них усобицы и воевати почаше сами на ся». О чём ведёт речь летописатель? Да о том, что описываемое время ознаменовалось внутренней распрей, по сути, – гражданской войной, самоуничтожением родов в н у т р и племён населявших север будущей Руси (юг был под «козарами» и не принимал в этом, судя по всему, деятельного участия).

Доведённые до отчаяния люди, наши далёкие предки, решились тогда призвать для управления и обеспечения хоть какого – то порядка начальников «со стороны». Не правда ли этот сюжет во многом повторяет события, произошедшие в 1917 году, но с точностью «до наоборот»: тех позвали, а этих «привезли в пломбированном вагоне», первых – на благо земли, а вторых – на погибель её, те – «чужие», а эти – вроде бы «свои». Видно и впрямь, «свои хуже чужих!»

Лишь два эпизода российского дееписания, на мой взгляд, в полной мере освящены елеем умиротворения: краткий период сразу после Крещения Руси Святым Равноапостольным Великим князем Владимиром и относительно спокойное царствие Михаила Федоровича (1613—1645). В первом случае Великий князь «…велел развозить по улицам хлебы, мясо, рыбу, овощи, мёд и квас в бочках. «Где нищие, недужные?» – спрашивали люди княжеские и наделяли их всем необходимым. Сию добродетель Владимирову приписывает Нестор действию христианского учения. Слова евангельские: «блажени милостиви, яко тии помиловани будут, и Соломоновы: дая нищему, Богу в заим даёте, вселили в душу великого князя редкую любовь к благотворению и вообще такое милосердие, которое выходило даже за пределы государственной пользы…»

Во втором случае, на несколько десятилетий на Руси воцарился относительный порядок, омраченный, правда, поначалу крестьянскими волнениями (1615).

Так что же, выходит вся история России это «окаянщина»?

Для Ивана Алексеевича Бунина, нет!

Доказательством тому может служить и название книги (именно дни, а не века!), и то, что для прототипирования вождей большевистского режима писатель сознательно не использовал персонажи русской истории (хотя, для меня, например, Ленотр, Кутон или Робеспьер, да, впрочем, и одноглазый мифологический Полифем, ничем не лучше «наших», того же Святополка Окаянного или Малюты Скуратова). Бунин же, на всём протяжении книги, даже в запале, пребывая в состоянии крайнего раздражения, даже обливаясь желчью праведной, не отождествляет «окаянные дни» со всей российской историей, наоборот, – как бы, отделяет, дистанцирует ее от «окаянщины» большевистского режима.

Мало того, рассуждая о роли и месте народа в перманентном историческом процессе (записи от 10, 20 февраля, 9 марта, 12, 16, 19, 20, 23—24 апреля, 5,8, 24 мая, 11 июня) Бунин фактически оправдывает его (народ). Полемизируя и соглашаясь, споря и соотносясь с Татищевым и Ключевским, Герценом и Тургеневым, Аксаковым и Алексеем Толстым, Соловьевым и Костомаровым, автор «Окаянных дней» пишет: «…Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, „шаткость“, как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: „Из нас, как из дерева, – и дубина, и икона“, – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев… …Если бы я эту „икону“, эту Русь не любил, не видал, из – за чего страдал так беспрерывно, так люто?»

Окаянство… Окаянный…«Окоять – это признать от (из) верженным, или достойным проклятия, отчуждения», это».. злой дух, нечистый, диавол, сатана», окаянщина – это «окаянный люд или дела, и всё, что к ним относится».

Бунин с горечью записывал в своём дневнике за 15 февраля 1918 года: «Итак, мы отдаём немцам 35 губерний, на миллионы пушек, броневиков, поездов, снарядов». Сила, мощь, самодостаточность любого государства, по самому крупному счёту, определяется не только типом государственного устройства, не развитой социальной инфраструктурой, не только золотым запасом или количеством «шмоток» в «шопах» (хотя и это тоже важно). В первую голову, она определяется количеством земли, которое данное племя, этнос, нация, народ, государство способно лелеять, защищать от внешней агрессии и внутренних посягательств.

Главным событием Российской истории, событием, навсегда определившим судьбу Отечества, Событием Событий, стало принятие языческими славяно – финно – угорскими племенами, составлявшими народонаселение Древней Руси к исходу X века, христианства, в его «греческом» варианте. Православие и стало той основой, той гениальной идеей, незыблемым гарантом дальнейшего существования государства. «Византийское сердоболие» – фундамент, на котором продолжалось (и продолжается по сей день) строительство Общего Дома. Поколения россиян, волна за волной, выполняя свой урок, вкладывали свою посильную лепту, свой соразмерный обстоятельствам вклад в возведении, по «кирпичику», «по камешку», стен и куполов Главного Храма. Не раз и не два неукротимые степные пожары, моровые язвы «крестоносных» войн и «схоластических» ересей, ураганные ветры стихийных бедствий разрушали начатое почти до основания. Но православный фундамент, становой хребет веры выстоял и новые поколения зодчих, не только быстро восстанавливали порушенное, но и двигали дело дальше («была бы кость цела, а мясо нарастет!»). Естественно, что с момента принятия Русью христианства её богатая территория, территория строящегося храма, стала объектом алчного вожделения, предметом потаённой зависти и соседей – «латинян» и языческой Степи, ареной ожесточённого противостояния, противоборства православия и католицизма.

Мог ли Бунин считать такое Российское прошлое – «окаянным», «поганым», дьявольским? Могла ли у него, человека, пускай неровного, но честного, порядочного, подняться рука на свой народ, столь зримо, столь очевидно прирастивший себя и свою землю? Конечно нет! Впрочем, предоставим слово самому автору «Окаянных дней»: «Был народ в 160 миллионов численностью, владевший одной шестой частью земного шара, и какой частью? – поистине сказочно – богатой и со сказочной быстротою процветавшей!…» – записывает он в ночь на 28 мая 1918 года.

Так или иначе, главный урок «Окаянных дней» Бунина заключается, на мой взгляд, в том, что нельзя, «гвоздить к позорному столбу» свою историю, свою страну, собственный народ, памятуя о том, что часть еще не все целое, и что целое отнюдь не равно его частям…

Завершая разговор о роли и месте «окаянщины» в русской истории, еще раз подчеркну: Достоевский искал русского Христа, Лесков – праведника, Лев Толстой – Идею, могущую изменить мир, Бунин в своих «Окаянных днях» преподал предметный урок исторической нравственности.

III

В книге Ивана Алексеевича Армия – одно из главных действующих лиц. Это неудивительно, ведь она, как состоящая исключительно на государственном иждивении, – один из самых уязвимых институтов «смутного» общества.

Волею судеб, я дежурю на «неотложке» в одном из педиатрических центров столицы. Штат водителей этого учреждения наполовину состоит из военных, офицеров – отставников «непобедимой и легендарной», подтянутых, работящих сорокалетних мужчин, профессионалов войск ПВО и «сухопутчиков», командиров танковых батальонов и начальников штабов мотострелковых полков. Многие из них – выпускники военных Академий. Ну чем не Париж «русских таксистов – поручиков» (1920—30 гг.)?

Недавно, в одной из «Криминальных хроник», случайно наткнулся на поразившие меня записки «врага» – воспоминания офицера ичкерийского спецназа, русского наёмника о недавней Чеченской кампании. Автор, в советском прошлом офицер Рижского ОМОНА, вскоре после развала СССР, переехал в Чечню, присягнул там на верность режиму Дудаева, принял ислам и стал служить в одном из лучших соединений элитных чеченских «командос». Особенно потряс меня один эпизод повествования выкреста. Перескажу своими словами.

Враги блокировали заброшенную в один из горных районов Чечни разведгруппу ГРУ (Главное Разведывательное Управление). Окруженные разведчики сражались отчаянно. Их командир, понимая, что уйти живыми из кольца не удастся, желая избавить от ненужных мучений, добил своих тяжелораненых товарищей. Потом он застрелился сам, предварительно положив под себя подготовленную к взрыву гранату. Командир (смертью смерть поправ!) продолжал воевать и после собственной гибели: взрыв гранаты, последовавший позже, при попытке перевернуть его тело, унёс с собой жизни ещё троих боевиков. Потрясённые мужеством разведчиков, сепаратисты с воинскими почестями похоронили российских военнослужащих.

Я часто думаю об безвестных героях этой неизвестной кавказской войны.

Кто были эти российские парни, исполнившие свою присягу? Знают ли там, на «Большой Земле», что с ними сталось? Или до сих пор они числятся в «без вести пропавших», а их родители обивают пороги приёмных военных чиновников, пытаясь доискаться до истоков, пробиваясь к правде сквозь косые недоверчивые взгляды…

Последнее время особенно часто на улицах мне попадаются на глаза юные солдатики. Нынешние «служивые» – это мальчишки с бунинскими глазами, от которых и остались – то, по сути, одни глаза – от голода ли, от издевательств ли «дедов», от того и другого вместе – не знаю. Виновато, заискивающе улыбаясь синими от холода губами, они «стреляют» сигаретку, (если повезет, то и другую) и, разжившись табачком, благодарно растворяются в толпе. Шейки у защитников Отечества – цыплячьи, у большинства – гнойничковые заболевания кожи, их красные, «заветренные», льдистые руки – в огрубелых мозолях… Шинелишки на рыбьем меху. Да кого они могут, простите, защитить? Да их самих, впору, защищать!

Окаянство…«Окаянный… диавол, сатана».

Не колесницами ли Сатаны казались Ивану Алексеевичу те страшные чёрные грузовики, летящие по безлюдным обледенелым улицам Москвы 1918 года? Может быть, пророчески предвидел он эволюцию этих «революционных» монстров сначала в чёрные, ночные «маруси» тридцатых годов, а далее, в спецмашины психиатрических бригад семидесятых, и, наконец, в танковые колонны, с рёвом несущиеся незабываемо – ненастным Яблочным Спасом 1991 года по Ленинскому проспекту Москвы в сторону Центра…

Но только ли в этом «Окаянные дни» оказались пророческими, только ли в этом!

«Окаянные дни» – это ещё и исповедальная книга человеческого отчаянья, безысходного исступления. Писатель, находясь в состоянии аффективного ситуационного стресса находил первое время какое – то облегчение «выговариваясь» в дневник. Но поскольку «окаянщины» становилось всё больше, а силы душевные таяли – симптомы смятения нарастали. В первой части книги мы видим только одну ночную запись, во второй – их уже шесть (не мог уснуть ночью, мысленно полемизируя со своими оппонентами). Развёрнутая клиника тяжёлого невроза описывается самим Буниным, как «тупость, ко всему отвращение, потеря вкуса к жизни.. «…Вчера на базаре несколько минут чувствовал, что могу упасть… «» …Проснувшись, как – то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, чёрт знает что, что попало, как сумасшедший… …Я два раза был близок к обмороку. Надо бросить эти записи. Записывая, я ещё больше растравляю себе сердце» (10 мая, 11,19 июня). Болезненное состояние усугубляло непонимание коллег, литературных знакомцев. Характерен в этом отношение эпизод с Ф. Ф. Кукушкиным (9 июня): «Я не сказал ему ничего ужасного, сказал только, что народу уже надоела война, и что все газетные крики о том, что он рвется в бой, преступные враки» – пишет Бунин, и продолжает: «И вдруг он оборвал меня со своей обычной корректностью, но на этот раз с необычайной для него резкостью: «Оставим этот разговор. Мне ваши взгляды на народ всегда казались – ну, извините, слишком исключительными, что ли…»

…Сегодня опять перечитывал Бунина. Каким он был там, в эмиграции, на склоне дней своих? Может быть, таким:

 
***
Лазурным прибоем разбужен
Он смотрит часами в окно…
Иван Алексеевич Бунин,
По сути, и здесь, одинок,
 
 
По – юношески непреклонен
И резок в сужденьях своих,
Но голос – уже монотонен
И как – то болезненно тих…
 
 
Когда он с собою в раздоре,
А море чужое штормит,
Изгнаннику кажется: море
Березовой рощей шумит…
 

Кстати, о словах «читать» и «чтить». Не общая ли, всё – таки, у них основа? Читая Бунина, я, тем самым, – чту его, ибо высшая форма уважения – это чтение.

Представим себе на минуту ситуацию невозможную: Иван Алексеевич Бунин, чудесным образом, благодаря некоему эликсиру бессмертия, не умер, а преспокойно живёт среди нас, в 1998 году. Он видит то, что видим мы, слышит то, что и мы слышим, пережил вместе с нами крушение большевистского режима.

Вопрос: «Был бы Бунин счастлив сегодняшними переменами в России? Пожал ли бы он, к примеру, руку нашему Президенту, поблагодарил ли бы его за такое демократическое «исцеление» Родины? Или в очередной раз, разругавшись вдрызг со всеми, засел бы за новые «Окаянные дни»?

Красная Вишера. Путевые заметки
По следам собственной книги «Житие Углицких»

Тракт Красной Вишеры

Красновишерский тракт – образование, надо понимать, исключительно искусственное. Он прорублен, как некогда, окно в Европу Петром Великим – в буквальном смысле этого слова, топорно, прямо и просто. Почти везде прямая стрела его уходит вдаль, просматриваясь на несколько километров вперед. Повороты относительно редки. Справа и слева от трассы – сначала кустарниковый «подшерсток», потом подлесок, далее – сплошная таежина. Впрочем, кое – где попадаются свежие гари, проплешины, старые и новые ляды, а также недавние лесопосадки. Изредка виднеются прикрепленные к деревьям на высоте человеческого роста таблички красного цвета, на которых, даже из стремительно движущейся машины можно прочитать первое, самое верхнее слово: «Медведи!» Остальные слова на скорости не прочитываются, но они, если честно и не нужны, их просто домысливаешь сам, доходишь силами собственного воображения. Дорожное полотно хорошее, содержится аккуратно, поэтому выбоин и вымоин практически нет. Само по себе движение по Красновишерскому тракту можно считать вполне комфортным: летит навстречу дорожное полотно, выплывают, и увеличиваясь наплывают на ветровое стекло автомобиля дорожные указатели. р. Нижняя Язьва, Федорцово, Сейсмостанция. В сочетании с хорошей погодой, с каким – то фантастически синим небом (а на Западном Урале вообще, как я заметил, небо не жидко – голубое, белесо – голубоватое, как в Москве, скажем, нет, на Урале небо темно, насыщенно синее, как синька. Как впрочем, и вода в Камском море. Но – повторюсь – это только в хорошую, ясную погоду!) все это создает атмосферу какую – то сказочную, удивительную, неповторимую. Встречные машины скорее не норма, а исключение из таковой. Все номера встреченных и попутных автомобилей 59 серии (Пермский край). Собственно, красновишерским данный тракт считать можно (да и то, лишь условно – ведь за Красновишерском еще есть и Вая, и Велс!) после отпадения дороги на Чердынь – то есть, сразу же после губдорского поворота, но уж больно нравится мне это самое слово «Красновишерск» повторять: «Красновишерск, Красновишерск…» Еще бы – ведь, сорок лет не был! Сорок! Даже представить страшно такую прорву времени. А местные, кстати, «Красновишерск» очень редко говорят. Думаю, потому, что очень длинно это выговаривать: «Крас – но – ви – шерск». Целых четыре слога. Да в конце еще и три согласных подряд. Язык сломаешь! Нет, местных не проведешь! Они говорят просто, куда проще: «Вишера, на Вишере, с Вишеры». Или, уж в самом крайнем, в самом торжественном случае: «Красная Вишера, на Красной Вишере, Красную Вишеру». Кстати, газета местная так называется: «Красная Вишера». Но об этом – позднее. До газеты еще доехать надо. Пока лишь Красновишерский тракт… Тракт Красной Вишеры, храни тебя Господь!

Герои Красной Вишеры

28.06.2011. Приехали в Красновишерск вечером, часов в семь – восемь. Пока перекусили с дороги, то, да се, глядишь, а уже и десять, почти. Выглянули в окно, а на улице – то, батюшки – святы, светлынь стоит! Ровно днем! Почему? Да потому, что в Красновишерске в конце июня – белые ночи, как и в городе Санкт – Петербурге, на широте которого он, примерно, находится. Единогласно решили светлого времени суток боле не терять и отправились на улицу, невзирая на ярость комаров, которых здесь много

Моя двоюродная сестра – Елена Леонидовна Углицких повела нас по Красновишерску.

Елена Леонидовна Углицких

Первая остановка состоялась у городского мемориала славы. Где на мраморных досках высечены имена героических жителей Красновишерска, отдавших жизни в борьбе с фашизмом. Конечно, обратили мы внимание на обилие одинаковых фамилий. Сразу же находим среди них «своих» – Углицких. Вот они, все одиннадцать, один к одному. Это не самое, кстати, большое фамильное «представительство» тут. Больше всего в войну полегло Судницыных (25 человек), потом – идут Петровы, Ничковы и Митрофановы (по 13). За ними – Яборовы – 12 (причем, один из них – Иван Петрович Яборов – Герой Советского Союза!), и только затем приходит черед Углицких. Мне уже доводилось писать о не вернувшихся с войны Углицких в статье «Углицких в Великой Отечественной войне. Попытка воскрешения безвозвратного». Но там речь шла обо всех безвозвратных потерях (убитых, умерших от ран, болезней, пропавших без вести) всех призванных в Красную Армию в 1941—45 Углицких. Таковых – 58. А эти одиннадцать – это красновишерские, только. Без федорцовских, губдорских, чердынских, усть – язвинских, соликамских, бахаревских, ордынских, курганских… Все равно – много, очень много. Земной поклон, печаль и память вечная!

Фрагмент «Мемориала землякам, погибшим в годы Великой Отечественной войны 1941—45 гг.» г. Красновишерск Пермского края 28 июня 2011 г.

Тишина Красной Вишеры

Страна бурлит, негодует, и сострадает, сочувствует, заходится от гнева и выражает соболезнование близким и родственникам очередных и очередных жертв разгильдяйского, преступного отношения новых хозяев жизни к жизни и здоровью остальных российских граждан («Булгария», «АН – 24», приводнившийся с горящим двигателем, очередной разбившийся вертолет).

А я продолжаю писать, упорно писать о моей Красной Вишере – городе Красновишерске Пермского края.

28.6.2011. 22.30. Стало расхожим местом называть Вишеру красавицей, но это действительно так – Вишера красавица! И становится все краше и краше. Год от года. Потому, что деятельность бумкомбината и связанный с ней молевой сплав прекращены. И вода, и без того чистая, как слеза, стала еще чище. Говорят, «в несколько раз»! Для рыбы – абсолютное раздолье и благодать, особенно это в кайф хариусу, вишерскому хариусу, который прославил собой красавицу реку. Почему вода в Вишере такая холодная? Причин тому немало: и холодные родники и ключи бьющие то тут, то там, прямо из прибрежного песка, и близость уральских гор, ну, и климатическая зона конечно же… Не забывайте, что речь идет о шестидесятом градусе северной широты!

Вишера – река ледяных родничков. Вон сколько их выбивается на волю, прорывается из берегового песка! Урал – край белых ночей. Конец июня 2011. Полночь.

Еще одной особенностью этого северного уральского городка является то, чего не в состоянии передать фотография – оглушительная, немыслимая, все заполняющая и везде проникающая …тишина! Правда, замечаешь присутствие ее не сразу. Тишина входит в тебя незаметно, исподволь, вместе с дыханием, сердцебиением. Ты идешь, идешь с ней, с тишиной немыслимой этой, по вечернему городу, дышишь, смотришь и вдруг с какого – то момента начинаешь понимать, что что – то тут не так. Что – то необычное, не испытанное, неведомое. То, что начинает беспокоить.

Ты начинаешь соображать, в чем дело, отчего так здорово, и странновато как – то. Что беспокоит, что?! И вдруг в какой – то момент понимаешь – ти – ши – на! Глубочайшая, неслыханная тишь, разливающаяся в тебе волнами. Я впервые испытал это. Спросил об этом у сестры, давней жительницы Красновишерска. Елена смеется и жмет плечами: не знаю, мол, не замечаю. А не замечает, потому, что привыкла. Для нее это норма. А для меня нет! Такая вот, загогулина получается!

И наконец, последнее на сегодня: со всех точек города просматривается главное чудо – Полюдов Камень. Он виден на обоих представленных снимках, вдали, почти на горизонте: скалистый, так напомнивший Брокгаузу и Эфрону монолит памятника Петру Великому в Санкт – Петербурге! А что, похож, не правда ли? Между прочим, 527 метров в высоту, как одна копеечка! Зураб Церетели может отдохнуть пока… Да и нам на покой пора…

Вишера. Полюдов Камень. Полночь. Конец июня 2011