Текст книги "«От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017)"

Об Алексее Ерофееве, Валамазе, Мигеле де Унамуно, Хосе Ортеге – и – Гассете и о многом другом…

I

Намедни получил письмо от Алексея Николаевича Ерофеева:

«Посёлок Валамаз, где я в данный момент работаю учителем русского языка и литературы, расположен в глубине волго – вятских лесов, вдали от села Красногорского, которое является центром одного из самых северных районов Удмуртской республики, граничащего с Кировской областью. Вроде бы совсем недавно в этих местах вовсю кипела жизнь; в посёлке работал стеклозавод, построенный ещё в девятнадцатом веке, предприятие по производству лыж, филиал Игринской обувной фабрики, две пилорамы и лесопункт. В двух клубах (заводском и поселковом) проходили культурные мероприятия, в двух школах учились дети, в двух детских садах воспитывали дошкольников. Пришла эпоха перестройки. Благодаря (конечно, в кавычках) неразумной приватизации два предприятия (филиал обувной фабрики и стеклозавод) остановились навсегда, лыжная база тоже долгое время не работала, потом её возродили уже в начале XXI века, и к тому же пришлось закрыть одну пилораму. Посёлок начал медленно вымирать – к концу XX столетия от прежних пяти тысяч населения осталась всего одна тысяча жителей. Но, продолжая своё постепенное вымирание, посёлок всё – таки ещё живёт – рождаются дети, работает школа, растёт молодёжь, которая иногда не только пьёт и гуляет, но и успевает, и занять место старших на лыжной базе и на пилораме и произвести на свет детей. А школьники пишут очень хорошие, изумительные и талантливые стихи. И именно об этих стихах далее пойдёт речь…»

Далее Алексей Николаевич, как постоянный автор «Журнала литературной критики и словесности», который я вот уже несколько лет «веду» по бурному интернет – морю, предложил для публикации в «ЖЛКиС» стихи своих учеников… Но я сейчас не об этих стихах хотел бы сказать. Стихи у юных валамазцев пока не самые совершенные. Речь о другом – об оправданности существования самого …Алексея Николаевича. О смысле и перспективах его…

…Я познакомился с Ерофеевым во время своего приезда в г. Глазов в 2006 году. Студент филологического факультета Глазовского пединститута, литератор, поэт, прозаик, активный КВН – щик, записной компьютерщик… Совсем еще молодой человек… И вот – это уже не городской богемный мальчик, а учитель, да не просто учитель, а Учитель Русского Языка и Литературы, да не абы где, а в самой удмуртской глубинке, в поселке Валамаз! УЧИТЕЛЬ! В чем его задача? А СВЕРХЗАДАЧА?? А и впрямь – в чем?

II

…В конце девятнадцатого века Испания, потерпев поражение в войне с США, потеряла последние колонии в Новом Свете. Наверное, настроения тех испанцев, всю глубину позора, унижения, через который прошли тогда гордые иберийцы, можно сравнить с нашими переживаниями, связанными с событиями 90 – х годов XX века. Рухнула Империя. Хаос, ощущения, едва ли не конца света, обида и горечь за свою прекрасную родину, наверное, так же одолевали тогда и испанцев… Выход? Что делать? Каким образом выйти из ситуации – вот вопросы, которые остро встали перед молодежью тамошней…

И тогда испанские мальчики, такие же по возрасту, как и наш Алексей, студенты, студиозусы только не нашенские, а мадридские, составили для себя некий план, программу целую, пожалуй, возрождения несчастной отчизны своей. Они решили, во – первых, что должны сами стать образованными людьми, овладеть всей суммой философских и иных знаний и представлений о жизни. Во – вторых, став образованными сами, они твердо решили уехать из столицы государства в самые что ни на есть глубинки, отдаленные уголки, провинции его. Для чего? Да чтобы нести свет знаний простым людям, ученикам своим, передать им все, что освоили сами. Зачем? Чтобы сделать образованными своих сограждан. Чтобы потом, воспитанные ими, эти, новые уже поколения, грамотных, образованнейших испанцев возродили бы, наконец, былое величие Испании…

Такие, вот, студенты были тогда… В Испании – городе. У истоков этого «народничества» конца девятнадцатого стояли два будущих гранда и мэтра мировой философской мысли – Хосе Ортега – и – Гассет и Мигель де Унамуно. Несущие в себе сильный заряд стремления к национальному возрождению учения обоих мыслителей стали крупным вкладом и в сокровищницу мировой философии. Оба ученых были современниками, но, если старший – Унамуно, с его сомнениями и почти мистическим романтизмом оставался сыном европейского XIX века, то Ортега, целиком отдавшись потоку уносящей его в новое столетие жизни, символизирует новую Испанию и новую Европу. Впрочем, Ортега, все – таки, сохранил переданный ему старшим его современником романтический импульс, вошедший в его творчество прежде всего через язык, яркий и красочный, словно обволакивающий его размышления изящной словесной вуалью. Но иррациональным элементам философии прошлого Ортега противопоставил классическую ясность форм и хладнокровие рассудка.

Вот о чем думал я, получив письмо из поселка Валамаз, что на самом северном севере Удмуртии.

Почему – то показался мне Алексей Николаевич, Алеша Ерофеев, в некотором смысле, неким продолжателем благородного дела тех, великих испанских философов…

А что, чем черт не шутит!

7 января 2008 года.

«Не так прост певчий дрозд…»

 
***
 
 
«Мне осталась одна забава
Пальцы в рот – и веселый свист.
Прокатилась дурная слава
Что похабник я и скандалист…»
 

Есенин! Он!!

Но почему, почему Есенин?

Что знаю я о нем, кроме того, что я ничего о нем не знаю?

С какой такой стати, крутится и крутится с самого утра в голове:

 
«Дар поэта – ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.»
 

Ниоткуда всплывает. Проявляется, как проявляется фотопленка в бачке со всеми своими нехитрыми химреактивами. И держит, держит, словно магнит, не отпускает…

Еду ли на работу, покачиваясь маятником в метровагоне, иду ли просто по улице, а «трансляция» продолжается, продолжается…

И что с этим всем прикажете делать?!

Добро бы, дата какая – то. Рождения, там, или смерти. Тогда еще было бы хоть какое – то обьяснение.

Так нет же. Родился в октябре, покинул мир сей под Новый Год. А на дворе март, весна началась…

«Ах! какая смешная потеря!

Много в жизни смешных потерь.

Стыдно мне, что я в бога верил.

Горько мне, что не верю теперь.

Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились —

Значит, ангелы жили в ней.»

У меня всегда было особое мнение о великом, может быть, даже самом великом из рязанцев. В области изящной словесности – пожалуй, что и без вопросов. Мнение, которое я никому никогда не навязывал, хотя и никогда в кармане не прятал.

Некоторые есениноведы, да и просто любители, поклонники великого русского поэта, любят подавать его, пиарить, так сказать, как некоего русокудрого Леля, бесшабашного, даже безбашенного в кураже своем, но, при этом, сугубого бескорыстника и бессеребренника. Как в песне: «вечно молодой, вечно пьяный».

Но я – то ведь знаю, что это не совсем так, точнее, совсем не так.

Почитайте – ка переписку Есенина (она опубликована) с сестрой, с коллегами по поэтическому цеху, с издателями, соратниками, близкими знакомыми – и вы откроете для себя совсем другого Есенина! Такого самопиарщика, такого мастера по собственной раскрутке вам вряд ли еще где доводилось встречать! Почитайте! И в голове вашей наверняка сложится законченный образ этакого хитрована крестьянских кровей, расчетливого, зажиточного, крепкого хозяина, весьма умело ведущего свое сложное, пускай, специфическое, литературное, но – хозяйство. Такого на гоп – стоп не возьмешь, на кривой кобыле не обьедешь, на копейку не обжулишь!

Не так – то ты прост, певчий дрозд!

Есенин любил деньги, умел зарабатывать деньги, очень хорошо знал цену денежным знакам, и весьма ловко распоряжался ими. Коммерческая жилка вообще, на мой взгляд, была одной из самых сильных его сторон. И безусловно, одним из движителей его бытия.

Конечно, стихи он писал от Бога, тут вопросов нет, но публиковал – то – в том числе, и ради дензнаков. В этом нет ничего ни плохого, ни зазорного, это абсолютно нормальная вещь, ведь еще с пушкинских времен «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

Ибо еще одной его сильной стороной была …ответственность. Как и в каждом крестьянине – мужская, клановая, семейная вековая ответственность перед родителями и Богом – за всех своих. Вверенных его попечению. Повинуясь этому, всосанному с молоком матери, многовековому крестьянскому инстинкту выживания, он отвечал как достойный наследник крепкого хозяйства, за судьбу сестры, пытаясь как – то устроить ее жизнь, чувствовал свою ответственность перед родителями… Не вина его, а беда, что напоролся он на лживый, развратный город, подобно тому, как Титаник – холодной осенней ночью – на айсберг.

Только «Титаник» затонул за два часа, а смертельно раненый городом Есенин умирал в нем годами.

Безусловно, пересечение пуповины деревенской жизни, разрушающее, дестабилизирующее воздействие городской цивилизации на крестьянские гены поэта самым отрицательным образом сказалось на психике Сергея Александровича, в конечном итоге, превратив его в глубоко больного человека.

Но это же, именно это обстоятельство, по иронии судьбы, возможно, и сослужило добрую службу российской литературе, подарив всем нам, бессмертные, в определенной части, безусловно, гениальные, поэтические образцы переносимого изгоем непереносимого, по сути своей, душевного страдания, породив, создав собственно есенинский феномен, как таковой. С другой же стороны – разрушить – то разрушило, но вытравить крестьянское нутро не смогла. Гены – не татуировка, свести невозможно!

Понимал ли это сам Сергей Александрович?

Пытался ли выбраться из капкана, перекрыть дальнейшее поступление в трюмы забортной «городской» воды?

Понимал.

Пытался.

И в больницах, самых современных тогдашних, не раз лечился и просто обстановку менял, метался по стране, хотя, от мыслей в собственной голове убежать довольно трудно.

Не раз искал утешение в семейной жизни, сорил многочисленными случайными связями, предпринимал попытки заграничного жительства…

 
«Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.»
 

Но – не смог. Словно якорь, тянуло вниз, на дно, к самому неизбежному чувство вины кромешной. Перед малой родиной, которую бросил, перед родителями – которых позабыл, перед детьми, которых не сумел поднять, перед сестрами, в судьбе которых участвовал формально, эпизодически.

 
«Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, – »
 

Вот все это, по совокупности, сойдясь однажды в одном, ослепительно ярком фокусе и привело его, в конце концов, к «Англетеру»

 
«Чтоб за все за грехи мои тяжкие
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать…»
 

Он был фантастически молод и хорош собой. По теперешним меркам – мальчишка. А сделал за свою сверкнувшую кометой краткую жизнь столько, достиг такого уровня общественного и государственного признания! Нынешние с трудом доползают к него к 80—90 – летнему возрасту. Если вообще когда – либо доползают…

Крестьянский паренек, сын приказчика мясной лавки, и сам книготорговец, выучившийся на учителя начальных классов, санитар первой мировой, человек, сделавший себя сам, достигший всего своим великим литературным талантом и, выражаясь современным языком, гениальный менеджер самого себя вот кто – такой Сергей Есенин!

В это трудно поверить, но это Поэт, заключивший с ГосИздатом договор о Полном Собрании Сочинений! Своих, собственных! В свои 29 лет от роду! Да еще по немыслимым, «пушкинским», расценкам – рубль за строчку!:

Заявление о том осталось:

«В Литературный отдел Госиздата от Сергея Есенина

Предлагаю литерат. отд. издать собрание моих стихотворений в количестве 10 000 строк, по рублю за строку, с единовременной выдачей в 2000 рублей и остальные с ежемесячной выдачей по 1000 руб., начиная с 1 августа 1925 г. по 1 апреля 1926 г. сроком издания на 2 года, тиражом не более 10 000 т. Мое собрание стихотворений и поэм никогда не издавалось. Сергей Есенин. 17/VI – 25.»

Ждал, как ждал он выхода первого тома своего Полного, намеченного на январь 1925!

Не дожил…

В пятидесятых рождены…
Заметки на загрунтованном холсте

Опубликовано в «Литературной России» – 1999. – №11 (1883). – 19 мар. – С.14

***

С некоторых пор мое внимание привлекли работы московского художника Бориса Есина.

Выпускник Строгановского художественно – промышленного училища, уже много лет выступает и как журнальный, и как книжный график – иллюстратор («В большом городе», 1984). Кроме того, «руке» (чуть было не написал «перу»! ) живописца принадлежит немало успешных, как сейчас принято выражаться, «проектов» и в области мини – скульптуры, декоративной пластики, керамики.

Однако львиную долю в творчестве Есина занимает именно станковая живопись, покоящаяся, как известно, на «трех китах»: пейзаже, портрете и натюрморте. Осознание себя именно «станковистом», художником «внутреннего переживания», латентной экспрессивности, опосредованной через холодноватую статичную отстраненность и кажущуюся обособленность предметного материала, пришло к нашему герою не сразу.

Судьба Есина типична не только для художника его поколения, но и в какой – то мере для всех поколений советских мальчишек и девчонок первого послевоенного десятилетия: школа, армия, институт, работа. «В пятидесятых рождены, войны не знали мы, но все же…» – это, в известном смысле, сказано и о нем, «гавроше» послевоенной московской окраины. Пятнадцати лет от роду будущий художник поступил в архитектурный техникум, однако вскоре перешел учиться на фабрику «Гознак» (на которой, кстати, всю жизнь проработал и его отец), по специальности «художник – график». А дальше была, как водится, служба в Советской Армии. Именно там, в армии, Борис Есин получил аттестат о среднем образовании, сдав экстерном экзамены в школе рабочей молодежи.

Станковая живопись, как известно, дело трудное, зачастую и просто неблагодарное. Попробуйте передать свой внутренний мир, свое поэтическое мироощущение, изобразив на холсте, например, московский двор, пейзаж, портрет женщины. Да так, чтобы зритель между прочим увидел не просто старинный московский дворик, не просто сельский пейзаж и не только женский портрет, а именно: овеществленную в холсте и красках идею дома, чтобы благодарно и сполна ощутил почти пантеистическое преклонение живописца перед природой, почувствовал невольный трепет перед красотой и животворящей силой любви.

Мне нравится небольшое полотно Бориса Есина «Солянка. Церковь Петра и Павла» (1993). Композиционно – типичный городской пейзаж: такие знакомые, такие узнаваемые московские дома, как бы обрамляющие собой устремленную в небо церковь. Как будто ничего особенного. Ощущение современности придают этой работе Бориса Есина детали: автомобиль, занесенный снегом, открытые форточки, убранство балконов, свидетельствующее о населенности, обжитости изображенного пространства. Но, всматриваясь в это заснеженно – одухотворенное бытие красок и холста, невольно ловишь себя на мысли, что вот – вот из форточки, что на первом этаже, раздастся строгий женский голос: «Петя! Пора домой!» – и, невидимый нам доселе, не нарисованный художником мальчишка, заснеженный, с коньками в руках, неожиданно явит себя ошеломленному происходящим зрителю, выбежав на полотно картины откуда – то извне.

Речь – то как раз и идет о достоверности, о внутренней правде произведения, именно о правде как выражении глубинной сущности мира, а не о поверхностном правдоподобии, которого легко можно было достигнуть, просто скопировав предметный мир «один к одному». Но именно этого – то больше всего и не хочет художник, как бы «нарушая» пропорции, нарочито «искажая» перспективу, намеренно избегая излишней детализации. Что и оставляет благодарному зрителю собственное пространство для свободного «дорисовывания», «до – вооб – раже – ния», предполагает за ним неотъемлемое в таких случаях собственное право на фантазию, игру. И он (зритель) невольно как бы становится соавтором живописца. Вот уж воистину – искусство добывает себе истину не прямым подражанием действительности, но посредством сгущения, уплотнения и осознанного искажения реальной предметности, вступая с ней в непредсказуемые отношения!

Но и это еще не все. Мне лично кажется, что основной пафос этой добротной, поэтической, на мой взгляд, работы можно выразить одним словом – ОЖИДАНИЕ. Земля ждет весны, как синонима пробуждения, старые, изрядно поизносившиеся здания ждут не дождутся капитального ремонта, который, как водится, бывает в теплое время года, невидимые на картине люди естественно жаждут перемен в жизни, традиционного весеннего снижения цен, летней дачной страды, «заживо» погребенный под снегом автомобиль мечтает о том времени, когда он вырвется наконец из холодного снежного плена… Не ждет ничего (да и то лишь по «младости ногтей» своих!), может быть, только мальчик с коньками – ему – то как раз и неплохо сейчас, то есть правильнее было бы, наверное, сказать: «и сейчас неплохо». Но именно поэтому его, очевидно, и нет на этом эскизе.

Для меня безусловно, что у художника Есина есть будущее.

Спасительный обман Возрождения
Истоки декоративно – прикладного творчества Елены Есиной (Москва).

Опубликовано под названием «Союз резца, пера и вдохновенья» в ж.«Поэзия». – 2002. – №3—4. – С.218—221

I

Можно ли оживить безжизненный мрамор, возможно ли запечатлеть, воплотить в пустой меди простое благородство и величие человеческого духа? Как вдохнуть в отстраненное серебро, в похожие на миниатюрные граммофонные трубы, раковины, противоречивость человеческой души и всепожирающий огонь любовной страсти?

Немало лет посвятила декоративно – прикладному творчеству московская художница Елена Владимировна Есина, прежде чем научилась дарить вторую жизнь, статус произведений искусства самым тяжелым, «норовистым» материалам, из которых путем пресловутого неторопливого роденовского «отсечения лишнего» и методом глубокой рельефной резьбы (иногда – еще и чернения), и создает она свои творения.

Всмотримся в эти небольшие, но выразительные амулеты и камеи, подвески и рельефы, кулоны и медальоны…

Даже при самом первом взгляде на них становится очевидным, что автор определенно тяготеет к художественным образцам античного мира и что в этом смысле, Е. Есина – художник, безусловно, «ренессансный», «возрожденческий».

Попытка воплощения идеи высвобождения человека из – под власти потусторонних или земных политических сил, в конкретном историческом контексте предпринята автором в медальоне «Александр Македонский» (серебро, 4 x 4 см, глубокая резьба по меди, чернение, 1993):

…Кажется только что, вот – вот, услышал от александрийских жрецов роковое предсказание относительно своей скорой гибели бессмертный Александр Македонский. И словно бы «выстрелил», стал еще острее и без того кинжальный выступ подбородка, и предательски повлажнели глубоко посаженные глаза великого воина всех времен и народов, в застывшем движении вскинутой ввысь головы застыло обращение к небу, растерянность, почти оглушенность. Олицетворение деспотической власти над земным, внезапно осознавшее ничтожность свою перед иным, неведомым, перед другой, Высшей Силой…

Гармония телесного и духовного, утверждение сил разумности реализуются художницей не в форме прямолинейных, «лобовых» построений, а в «зашифрованном», символическом виде. Аллегорическое воплощение животворящей силы материнства и плодородия, незыблемости и преемственности жизненного огня, передающегося от поколения к поколению, философски осмысленное и житейски достоверное (подвеска «Анахата», медь, 11,5 x 12 см, гравировка, глубокая резьба по меди, 1999). Ритуальное изображение сердечной чакры в виде цветка лотоса, состоящего из двенадцати лепестков, на каждом из которых – воспроизведение древнейших богинь разных религий от язычества до христианства, воплощающих единый, обобщенный образ Богини – матери. Идейный и смысловой центр композиции – медальон из нефрита насыщенно – зеленого цвета в центральном круге, символизирующий преклонения перед Женщиной – Матерью.

Вселенскому хаосу и тьме, смуте и обману в работах Елены Владимировны искусно противостоит свет, свет любви и долга, свет верности своим идеалам:

…Еще в те времена, когда ведийские боги и асуры пахтали океан, появилась из него, всплыв из первозданных вод на цветке лотоса прекрасная Лакшми, будущая супруга Вишну. Всплыла, чтобы на веки вечные олицетворять вместе со своим божественным мужем основные начала стихии и бытия. Чтобы долгие века и эпохи освещать во мгле грешным и незадачливым людям извилистый путь к счастью, такому близкому и невозможному, такому доступному и такому недостижимому, как аромат и свежесть цветущего Лотоса (подвеска «Лакшми», мельхиор – 5,5 x 3 см, 1993).

Несмотря на свое высокое (или даже Божественное) происхождение герои произведений московской художницы, по сути своей, мятущиеся земные люди, пытающиеся найти себя и свое место в непростом мире человеческих взаимоотношений:

…Великая богиня Гера вселила в Диониса, сына Зевса и дочери фиванского царя Кадма Семелы, безумие виноградной лозы, дабы он, далее, на всем своем экстатическом жизненном пути, сам разжигал в окружающих его людях неудержимое вакхическое буйство, освобождая последних от мирских забот, срывая с них путы размеренного. Дионисийская чувственная тяга, волнующее побуждение, как начальный импульс эстетического любования в платоновском ее понимании, в противопоставлении стройной последовательной духовной организации творческого процесса (согласно закону мимесиса Аристотеля), хаос, как вызов гармонии, культ интуитивного, низкого провидения, случайного хмельного озарения, как антитезы медитативной сосредоточенности, одиночеству, тишине, соединению чувствительности и созерцательности (рельеф «Дионис», мрамор, 12 x 4,5 см, 1997).