Текст книги "«От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017)"

III

Вторым, крайне важным обстоятельством биографии В. Захарова является тот факт, что судьба свела его удмуртским городом Глазовом. Городом, в котором наш герой учился, обрел профессию, с котором связал всю оставшуюся жизнь: трудовую, научную, творческую, семейную…

Как именно случилось так, почему выпускник средней школы из крошечного вятского городка решил продолжить обучение не где – нибудь, а именно здесь, на самом севере Удмуртии, что конкретно подвигло его к поступлению на филологический факультет именно Глазовского пединститута, неизвестно мне, но, думается, что выбор сделан был и выбор был сделан исключительно правильный.

И вот почему.

Речь о существовании не подтвержденной, конечно же, никакими официальными документами, но тем не менее де – факто, полагаю, что существующей «глазовской литературной аномалии» («ГЛА»). Рискну заявить об этом, даже несмотря на то, что система «доказательств» существования этого полумифического «образования» всякому мало – мальски скептически настроенному человеку, скорее всего, покажется не слишком – то убедительной. Бог с этим, я и сам понимаю, что все это больше предположения, скорее, догадки, нежели твердые основания. Но, в то же самое время, думается, предположения эти не вполне безосновательные, а догадки – не такие уж и далекие от истины.

Потому, что никак, по мнению моему, ну, никак невозможно не заметить, обойти вниманием самого факта существования этой действительно «аномальной зоны» повышенной «плотности», концентрации, сосредоточенности на северо – западе Удмуртии, а если еще конкретнее – в городе Глазове и прилегающем к нему районе, значительного числа людей, не просто влюбленных в литературу и активно занимающихся сочинительством, но и достигших на этом поприще значительных высот, уровня признанных мастеров слова. В том числе, поэтического. Важно также, что, исторически существование этой далеко не курской, и вовсе даже не магнитной, но – аномалии, отслеживается в течение многих и многих десятилетий!

Было ли нечто подобное ранее? Было. И есть. Просто в спешке, суете, на бегу мы порой почти не обращаем внимания на очевидное.

Классический пример – Шотландия. Точнее, то, что с полным на то правом, можно было бы назвать «шотландской литературной аномалией». По аналогии. Большинство классиков английской литературы …шотландцы! И Роберт Бёрнс, и Вальтер Скотт, и Роберт Льюис Стивенсон, и это только первый ряд, так сказать. Не забудем же, и о втором: Джеймс Макферсон, Роберт Блэр и ряд др. (Между прочим, род Лермонтовых также происходит из …Шотландии, восходя к очень известному барду Томасу Лермону!).

Есть и другой, более близкий, российский тому пример. Речь о российской литературной «Мекке» девятнадцатого века – об Орловской губернии…

Существование этой аномалии уж точно не сможет не заметить любой на свете даже самый неважно видящий человек! Слишком уж многие крупнейшие русские писатели золотого века российской литературы почему – то имели отношение к Орлу и Орловской губернии. Прямое, косвенное – неважно. Неважно – непосредственно рождались или только просто какое – то время проживали в самом городе и на прилегающих к нему местностях. Важно, что имели! Даже самый – самый краткий перечень персоналий свидетельствует о какой – то несоразмерно большой, почти гигантской всеохватности, фантастической «вместительности» этого воистину «разверстого в небо литературного глаза»: Н. Лесков, И. Тургенев, Ф. Тютчев, А. Фет, А. Апухтин, М. Пришвин, Б. Зайцев, Л. Андреев, И. Новиков, Д. Блынский! Это не считая еще и М. Бахтина, С. Городецкого, П. Потемкина и множества других! (Не исключено, что и И. Бунин также родился на территории бывшей Орловской губернии, вскоре ставшей частью Воронежской – споры литературоведов и биографов писателя об этом продолжаются и по сей день).

Так вот, нечто подобное, только в иной, меньшей, но все же, надеюсь, значимой степени, можно сказать и о северо – западном «угле» Удмуртии, то есть, о городе Глазове и одноименном его районе. Напомню, что к этому вятско – удмуртскому уголку Российской империи в разные времена имели отношение А.Н.Радищев, В.А.Жуковский, А.И.Герцен, В.Г.Короленко, Н.Г.Гарин – Михайловский. Что в этом городе жили, учились, работали или служили Д. Яшин, Ф. Васильев, С. Щипачев, Р. Казакова, Н. Старшинов, О. Поскребышев, В. Парамонов, Н. Шагимарданов, В. Мельм, Р. Касимов. И сегодня в Глазове продолжает, на мой взгляд регистрироваться повышенная «плотность» высокого поэтического слова (В. Захаров, Л. Смелков, Н. Лещева и др.). Остается добавить к этому литературному перечню уроженцев глазовских, живущих ныне в Москве: А. Фомина, П. Быкова, Б. Рейфмана и др. (Прим.: Подробно вопрос этот освещен в обстоятельных книгах, выпущенных при активном участии опытного литературоведа и «глазововеда», профессора Н.Н.Закировой. См. «Наше культурное наследие»: уч. – метод. пособие. – Глазов. – 2007. – 368 с. с илл.; «В пути мы обретаем лица». Поэзия и проза литераторов Глазова. – Ижевск: Удмуртия, 2016. – 384 с.).

Иными словами, были и есть на планете по имени Земля «литературно – избранные» места, рекреации, зоны, территории. И к числу таковых несомненно следует причислить и землю глазовскую… Именно поэтому выбор Глазова для В. Захарова имел столь важное значение: доброе зерно упало в плодородную почву! Недаром поэт с таким постоянством возвращался в своем творчестве к теме Глазова («Глазов – зов глаз, Глазов – возглас, Глазов – юности вокзал… Глазов – это город – повесть про любимые глаза.»)!

IV

Наконец, третьим удачным моментом творческой биографии В. Захарова, возможно, решающим фактором окончательного становления поэтического мировоззрения поэта, представляется мне то, прошло оно именно в славном граде Петра Алексеевича, городе Пушкина и Лермонтова, Хармса и Введенского, Ахматовой и Блока, городе, столь значимом для духа и сердца русского, для всей российской литературы! Выпускник ГГПИ В.В.Захаров уезжает на три года в аспирантуру Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена (1968—1972) … Диссертация Вячеслава Васильевича посвящена проблемам творчества Ильи Сельвинского.

«Ленинградский» период настолько важен для понимания Захарова – поэта, что требует отдельного разговора…

В своей работе «Гельдерин и сущность поэзии» М. Хайдеггер писал: «Но о чем человек должен свидетельствовать? О своей принадлежности земле. Эта принадлежность состоит в том, что человек есть наследник и ученик во всех вещах. Однако эти вещи находятся в противоборстве» (ж. «Логос. Философско – литературный журнал. Вып. 1., М., 1991, с. 37).

Попытки ранжирования, классифицирования поэтов были, есть, и будут, по – видимому, всегда. Подобно тому, как «редкая птица может долететь до середины Днепра», редкий литературный критик, литературовед способен удержаться от соблазна в очередной раз, по – особому, по – своему «расставить», «обставить» доступное, обозримое ему литературное пространство, разобрать, разложить поэтические персоналии, населяющие этот большой светлый мир, по каким – то своим рубрикам, особым «ящичкам», уникальным «полочкам», то есть, систематизировать в принципе, не систематизируемое. Ничего плохого в этом нет и посему флаг им, как говорится, в руки (хотя, еще великий Гёте писал: «Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет»).

Хорошо известно также, что почти одновременное возникновение необыкновенно большого числа литературных направлений, течений и школ вообще связано с этапами и периодами в жизни общества, в том числе, кризисными.

К примеру, серебряный век русской поэзии, знаменуя собой времена предреволюционного разброда и шатания, характеризуется появлением символистов (старших и младших, питерских и московских), акмеистов, футуристов (включая «кубо» – «эго»), новокрестьянских поэтов, имажинистов. Были еще конструктивисты (И. Сельвинский), «тихие лирики» (В. В. Кожинов), «стадионные» поэты, и так далее – всего не перечислишь!

Предпринимались попытки честно «поделить», например, мастеров поэтического слова на поэтов «южной» и «северной» школ. Для представителей первой характерны многоречивость, эпатажность, цветастость, метафорическая яркость, броскость. Напротив, поэты «северной школы» – как правило, тяготеют к минимализму, черно – белой контрастности, эмоциональной сдержанности, внутреннему драматизму.

Не лишенной оснований представляется поэтическая классификация по названиям российских столиц (поэты «московской» и «ленинградской» «школ»). При этом к особенностям стиля для так относимых к «московских» поэтов считались и считаются особенная изобразительная «сочность», метафорическая образность, гротескность, эпатажность, рельефность, живописность, эмоциональная расхристанность (С. Есенин). А вот ранний Н. Заболоцкий (а попал он сюда не случайно, не только как земляк Вячеслава Васильевича, но еще и как человек также некогда учившийся в Ленинградской педагогическом институте имени А.И.Герцена, то есть, ленинградец – по месту тогдашнего проживания):

 
…Угри, подобные колбасам,
В копченой пышности и лени
Дымились, подогнув колени,
И среди них, как желтый клык,
Сиял на блюде царь – балык.
О самодержец пышный брюха,
Кишечный бог и властелин,
Руководитель тайный духа
И помыслов архитриклин!
Хочу тебя! Отдайся мне!
Дай жрать тебя до самой глотки!
Мой рот трепещет, весь в огне,
Кишки дрожат, как готтентотки…
 

«Рыбная лавка» (1928)

Как видно из представленного фрагмента, ленинградский (по месту проживания) поэт Н. Заболоцкий периода «Столбцов», вполне «относим» к поэтам – представителям «московской» школы. (Прим. Как известно, студентом Ленинградского педагогического… много лет спустя был и еще один известный глазовчанин – поэт Леонид Смелков).

К отличительным особенностям стиля поэтов, условно говоря, «ленинградской» школы, как некой антитезы «московской», можно было бы отнести следующие: почти нарочитое немногословие с тенденцией к миниатюризму, и даже афористичности.

По аналогии с изобразительным искусством – вместо насыщенного «московского» красочного разнообразия царства, буйства «масла и кисти» – строгая графичность, черно – белая ретушь, гуашь, «пастельный карандаш», при всем внешнем эмоциональном аскетизме, сдержанности, взвешенности, выверенности каждого слова, образа, жеста.

Можно очень условно, сказать, что стихи поэтов «северной» и «ленинградской» школ отличаются от стихов поэтов «южной» и «московских» школ, также, как к примеру, отличается природа северная, строгая и суровая, от южной – яркой, солнечной, изобилующей красками и полутонами. На юге – преобладает «масляно – красочное» многоцветье, яркость, обилие света. Север – аскеза, Юг – расхристанность.

Да вот, ведь, и в Удмуртии, где – нибудь в районе Глазова, смотришь, только в июне – июле, да и то – ненадолго расцветут неброские и немногочисленные луговые цветы, зазеленеет мир, выглянет на недельку – другую нежаркое солнышко. Но вскоре все меняется: вновь наступает время дождей, осенней слякоти, распутицы, потом – долгой, вялой, зимы, трудной весны. Изобразительно – это ну уж никак не масляная живопись, это, напротив – строгий карандаш, аккуратная гуашь, изысканная пастель, аскетичный уголь…

Хочу подчеркнуть, что данная работа, чтобы чрезмерно не усложнять дело, не рассматривает неоакмеизм и необарокко как варианты разновидностей ленинградской поэтической школы (см. статью Олега Павловского «Петербургская школа поэзии», http://stihiya.org/forum/2/444/).

Так вот, близость, соотнесенность творческих принципов и стилевых особенностей поэтического творчества В. Захарова к «северной» или «ленинградской» поэтической школе становится особенно очевидной, на мой взгляд, благодаря тому, что поэт в течение нескольких лет жил именно в городе на Неве, пребывая в сфере его духовного и творческого притяжения. При этом, то, что сам И. Сельвинский с его склонностью к экспериментаторству, поисками необычных жанров, был весьма далек от принципов и подходов «ленинградской» и «северной» школ, вовсе не помешало поэту Захарову воспринять и актуализировать их в своем творчестве.

Таким образом, доброе зерно не только попало в плодородную почву, но еще и получило все необходимые для успешного вызревания! («И все на свете не случайно, при всей случайности своей…» В. Захаров).

По возвращении (с 1972 – го до последних дней жизни, а это, между прочим, СОРОК ТРИ ГОДА – вдумайтесь только в эту цифру!) В.В.Захаров работал в ставшем ему родным Глазовском педагогическом институте. Причем до 1998 г. возглавлял кафедру литературы, длительное время являлся деканом филологического факультета. В 2005 году поэт становится профессором, в 2006 – членом Союза писателей Удмуртии, затем СП РФ.

V

Мое личное знакомство с Вячеславом Захаровым состоялось в начале восьмидесятых прошлого века. Я переехал в Глазов в 1983 году. Будучи начинающим литератором, сочинял стихи, публиковался в местной периодике, принимая участие в работе литературного обьединения при городской газете «Красное Знамя». (Наряду с В. Мельмом, Л. Смелковым, А. Мартьяновым, Н. Лещевой и многими другими замечательными литераторами, перечислить которых сейчас не представляется возможным в рамках ограниченного формата статьи).

А заочное «знакомство» мое с творчеством талантливого глазовчанина случилось еще раньше, в Ижевске. Ведь первой фамилией, которую я всякий раз слышал от ижевчан, когда разговор заходил о литературном, поэтическом Глазове, была фамилия «Захаров». Который уже тогда был известен. Достаточно сказать о том, что Вячеслав выпустил в 1983 году поэтическую книгу! Кто еще из живущих тогда в Глазове поэтов мог похвастать таким результатом?

Современные стихотворцы, слегка избалованные той легкостью с которой ныне стало возможным «выпуститься», «издаться», возможно, небрежно бросят по данному поводу: «Ну и что? Подумаешь, невидаль – книжка какая – то! Да я могу сейчас пойти и отдать в печать хоть десяток их! Был бы текст, как говорится, да средства!»

Что ответить на это?

Попенять на несовершенство человеческой памяти? На то, как быстро мы забыли о том, что некогда, в советские времена для того, чтобы быть опубликованной рукопись будущего издания должна была пройти немалый путь. Продраться, буквально, сквозь тернии обсуждений на самых разных уровнях, получить кучу разрешений, заручиться поддержкой, рекомендациями маститых литераторов. Что она должна была быть включена (это обязательное условие!) в план ГОСУДАРСТВЕННОГО КНИЖНОГО ИЗДАТЕЛЬСТВА. В общем: барьеры, барьеры, препятствия, отнимавшие у поэтов порой десятилетия жизни! (Правда, при этом мне представляется, что те, советские еще книги, были действительно КНИГАМИ. Неизбежно становились событиями культурной жизни республики и важными вехами в творчестве своих авторов! Не в обиду будь сказано это многим и многим нынешним книжным «скоро – и сыроспелкам»).

Так вот, повторюсь, у В. Захарова, единственного тогда в городе была книга стихов! Своя! Собственная! Это ли не очевидное признание! Это ли не неоспоримое свидетельство поэтического таланта!

Сборник тот, дебютный, назывался «Понимание». Отчетливо помню, с каким волнением я впервые взял в его руки, как открыл для себя эту поэтическую книжку! Боже мой, да ведь это же была первая книга поэта, которого я знал лично! Не небожителя какого – нибудь, витающего где – то там, в своих недосягаемых для простых смертных, эмпиреях, нет, а именно земного человека, в буквальном смысле моего соседа, жителя моего города, с которым можно при желании встретиться, поговорить, почитать стихи, услышать оценку своих собственных сочинений!

Оценивая «Понимание» с позиций сегодняшнего дня не могу не упомянуть о том, что оно было относительно небольшой по формату, но безусловно крепкой и безусловно поэтической книгой, со взвешенным, точным предисловием Олега Поскребышева.

Помимо множества иных смыслов, у этого примечательного во многих отношениях издания был и еще один. Подспудный, но не менее важный. Он заключался в том, что самим фактом своего бытия, существования «Понимание» уже наделяло автора своего статусом формального поэтического лидера, автоматически делало Захарова ведущим поэтом Глазова. Воленс – неволенс, как говорится. А роль эта (никем тогда не оспариваемая) в свою очередь, налагала на героя нашего определенные обязательства. «Назвался груздем – полезай в корзину!»

О чем я?

Да о том, что, естественно, к Захарову потянулись за советом, конечно же, понесли подборки стихов, как говорится, и стар и млад (и я, в том числе). Если уж не как к учителю, то уж во всяком случае, как к наиболее квалифицированному, опытному старшему товарищу, наставнику по поэтическому цеху. Да, именно с выходом «Понимания» захаровское слово в литературных кругах стало наособицу весомым, авторитетным.

А вот дальше произошло нечто совсем уже неожиданное. Захаров, если к нему обращались за помощью, вроде бы, не отказывал, когда обращались – контактировал, если очень настаивали – участвовал, если просили – давал оценки, но по большому счету от ролей лидера, вожака, мэтра как – то незаметно, но твердо отказался, устранился. Тихо – тихо, почти незаметно, но ушел в тень. Сейчас я понимаю, что делал это он осознанно.

Кто – то возможно, сочтет это проявлениями эгоизма, едва ли не высокомерия, почти что зазнайства… Чушь это. Считаю эту захаровскую манеру – ни в коем случае не тянуть на себя «командирское» одеяло – замечательной, по сути своей. Равно, как и то, что Захаров никогда на моей памяти не вел себя, как предтеча, никогда не тщился быть «вершителем судеб человеческих». Что в нем не было ни грана богемности. Думаю, что связано это было скорее всего с особенностями, в высшей степени скромной, чрезвычайно деликатной натуры.

Не сразу, но и для меня вскоре стало очевидным, что Захаров – особенный, что его действительно не интересует шумиха, временами создававшаяся в те годы вокруг его имени, что ему плевать на эту самую «статусность», что на фиг не нужно это самое пресловутое «лидерство». Что поэту претит весь этот хоровод славословий. Возможно, это и есть единственно правильная позиция для творческого человека: лира – то поэтическая, по определению, камерная, не выносящая хороводов, оваций и громких криков «Браво!» (Вспомним классическое: «Служенье муз не терпит суеты»).

Не могу не сказать и о том, что Вячеслав, все те тридцать пять лет, что мы были знакомы, действительно, отвечал всем моим представлениям о «рыцаре без страха и упрека». Примерный семьянин, прекрасный педагог, тактичный, скромный, мудрый человек. Я не помню, чтобы он когда – либо повысил на кого – либо голос. Я не помню его когда – либо, с кем – либо конфликтующим. Всегда спокойный, уравновешенный, лишенный вредных привычек, интеллигент – таким он остался в моей памяти.

В древнегреческой мифологии Орфей, будучи сыном, приверженцем Апполона активно противопоставляется Дионису. Как белое и черное. Как день и ночь. При этом Апполон выражал меру, соразмерность, гармоничность, стройность, благозвучность, а Дионис – безмерность, девиантность, вакханализм. При этом предполагалось, что и приверженцам хмельного, необузданно – расхристанного, не подчиняющегося строгим нормам правил христианского общежития, вакхизма, тоже, дескать, иногда «отпускается» свыше, в промежутках между оргиями и бытовыми «загогулинами», что, мол, и им, бедолагам, становятся доступными подлинные откровения о смысле жизни, сокровенные мысли о сути земной экзистенции. Даже, несмотря на все их коммуникативные трудности и заведомое тяготение к уходу от грубой действительности, реальности в иллюзорный мир алкогольных грез, мечтаний и миражей…

Иное дело Захаров. Ничуть не похожий на некоторые наши расхожие представления о «настоящих» поэтах: зачастую бездомных, вечно бородатых личностях, как правило, без мест работы и семей, и, соответственно, – без средств к существованию, пьяно бормочущих себе под нос какие – то очередные «гениальные» строчки. Нет, конечно, Захаров всегда являлся полным их антиподом. Он – элегантен, он – интеллигентен, как иностранец, он – напрочь лишен вредных привычек и амбиций. И весь он, при этом весь, как некая мера разумности в мире разумного, состоявшегося…

Когда – то очень и очень давно, спросил я, помнится, Льва Ивановича Ошанина о том, известен ли ему хоть один поэт без коммуникативных проблем, бытовых и поведенческих трудностей? Должен заметить, что Ошанин недолго размышлял. Буквально через секунду, последовал ответ:

– Знаком, представьте себе!

– И кто же это? – поинтересовался я.

– Заболоцкий. Николай.

– А еще? Еще кто – нибудь?

– Нет, больше – не знаю. Только – Заболоцкий…

Я счастлив тем, что знал еще одного такого поэта. Что был знаком с ним. Это – Вячеслав Васильевич Захаров!

Да, Захаров был поэтом безусловно апполоническим. Пытавшимся найти гармонию с миром и, пусть, не сразу, но находившим ее.

80 – е годы прошлого века во – многом прошли под знаком расцвета литературы. Особенно, поэзии. И не только столичной, но и пермской, вятской, удмуртской. Замечательно писал березниковец Алексей Решетов, активно работали относительно молодые, но уже известные, пермяки Виктор Широков и Владимир Радкевич. В Ижевске, до конца еще не оправившемся от трагического ухода Флора Васильева (последствия несчастья этого, на мой взгляд, и до сих пор еще так и не преодолены), сочиняли замечательные стихи Олег Поскребышев и недавний выпускник Литинститута Владимир Емельянов. В Кирове – Овидий Любовиков и В. Бердинских. И стихи глазовчанина В. Захарова «цепляли», задевали читателя за живое:

 
***
 

Андрею Углицких

 
Вечерние дома,
Как корабли,
Мозаикой огней
Во мгле маяча,
Плывут в волнах
Заснеженной земли,
По – разному
Мечтая об удаче.
Как удочки,
Антенны в высоту
Заброшены
И чутко ловят вести.
Дома многоэтажные растут,
И мы растем,
Как будто с ними вместе.
Все крепче сон
Мой город облегает…
И спит Чепца,
Обнятая мостом.
Гудок с вокзала
Длинно замирает,
И тишина,
И тишина кругом…
И кажется,
Не в силах превозмочь
Власть сна,
Все засыпает до рассвета…
Лишь фонари не молкнут,
Им всю ночь
Не спать
И говорить высоким светом…
 

В этих казалось бы непритязательных строчках буквально запечатлен Глазов тех лет, передана его суть, атмосфера, самоё дух. Детали точные, «зримые»! «Дома – корабли» – это девятиэтажки в самом начале улицы Чепецкой. А вот и сама «Чепца, обьятая сном и обьятая мостом», вот там, за домами тот «вокзал», с которого слышится «гудки», проходящих составов!

Обращает на себя внимание выверенная светопись, внутренний динамизм и психологизм стихотворения.