Текст книги "Инженер. Золотые погоны"

Глава 36

Литературно-политическая газета «Санкт-Петербургские ведомости» от 2 мая 1904 года:

…высокопреосвященный митрополит Антоний совершил перед гробом литию, по окончании которой Государь Император и Великие Князья приняли гроб для перенесения его на печальную колесницу. Затем шествие направилось в Петропавловский собор, следуя по Дворцовой набережной, на Троицкий мост, в Петропавловскую крепость через Петровские ворота. На всем пути следования печальной процессии, от Зимнего дворца до Петропавловского собора, улицы и здания были покрыты глубоким трауром. По всему пути были построены шпалерами войска.

Перед церковью Знамения Божьей Матери и церковью Инженерного замка были совершены литии. За печальной колесницей следовал Его Величество Государь Император, имея позади его светлость Канцлера и дежурство. Его Величество был в форме Императорского Военно-Воздушного Флота. За Его Величеством и Канцлером следовали принц Вольдемар Датский и Великие Князья…

* * *

Сразу должен сказать, что в этой высокохудожественной статейке не нашел должного отражения тот факт, что траурная процессия на треть состояла из бойцов охраны и на десятую – из Бениных мальчиков и Таниных девочек. Но это не помешало общему настрою – я бы сказал, что данный «первомай» прошел неплохо. Правда, когда Мари приехала попрощаться с сыном и ее вынесли из автомобиля в открытом портшезе, я чуть не порушил всю торжественность момента, ибо выглядела она много хуже своего лежащего в гробу старшего сына. И только увидев беспокойно перебирающие край покрывала пальцы императрицы, я расслабился – это был условный знак «все в порядке, я держусь…».

Вечером Гоша сказал еще одну речь, уже более развернутую. Там он еще раз пообещал, что подлые убийцы будут найдены и покараны, потом прошелся по общей обстановке. По его словам получалось, что Россия ведет тяжелейшую войну, по своему характеру схожую с Отечественной двенадцатого года. И в этой обстановке находятся деструктивные элементы, использующие войну для достижения своих богопротивных целей… В общем, он сообщил, что свеженазначенный канцлер скоро покажет им, как надо Родину любить.

Потом Гоша признал, что назревшие в империи противоречия надо решать, и он готов приступить к этому. По примеру Георгиевска во всей России будут легализованы профсоюзы. Сразу после войны будет созван Крестьянский Собор для выработки путей земельной реформы… Но это только после войны! Пока она не завершилась, страна должна представлять из себя единый военный лагерь – сейчас решается вопрос, продолжать ли России быть великой державой или по примеру Китая сидеть и смотреть, как ее раздергивают на части все кому не лень… Все для фронта, все для победы! Россия не забудет своих героев – в частности, что фронтовики будут иметь преимущество в получении земельных наделов, это он уже решил твердо.

Поначалу меня беспокоила слишком спокойная реакция Гоши на смерть брата, но я быстро понял ее суть. Идет война, Гоша видел ее в Артуре своими глазами и каждый день. Враг целил по нему и его матери, а попал по старшему брату… Жалко, конечно, но все же лучше так, чем наоборот.

Режим дня у меня теперь был такой – с утра в Аничков, где, кроме Мари, находилась и временная штаб-квартира «Дома», потом к Бене, потом работа в Зимнем. Ужинали мы с Гошей, это теперь было единственное время, когда нам удавалось спокойно поговорить. Вечером первого мая мы засиделись допоздна…

– Ты уже решил, когда едешь в Артур? – поинтересовался император.

– Думаю, дней через десять. Только не еду, а лечу, и не в Артур, а сначала во Владик, как раз за это время решится, на «Кошке» мне туда лететь или на «Кондоре».

– А это еще что такое?

– Инициативный проект моего КБ. Поначалу они хотели соорудить нечто вроде «Ильи Муромца», но мне удалось подкорректировать их порыв, и получилась отъевшаяся до учетверения веса «Кошка». Густав же сразу после одинарных звезд запустил в производство и двухрядные, проект изначально был заточен под это. Так что четыре мотора по четыреста сил, фюзеляж кошачий по конструкции, то есть сварной из труб, лонжероны дюралевые, обшивка фанерная. Ты «Ан-12» видел, они часто над Торбеевым летают? Вот примерно то самое по внешности, только чуть поугловатей и в три раза меньше. Как стратегический бомбардировщик он все-таки мелковат, это пока первая прикидка, а вот в качестве нового борта номер один в самый раз пойдет. Позавчера как раз был первый полет, говорят, что все нормально. А то сколько можно на допотопном «Пересвете» летать! Чай, мы великая империя, а не папуасы какие-нибудь голозадые вроде короля Эдика, он недавно личным «Варриором» разжился..

– Ну вот, опять! – всплеснул руками Гоша. – А мне? Да что у тебя натура за куркульская, прости господи!

– Так тебе все равно еще минимум месяц в Питере сидеть безвылазно, а там и второй экземпляр подоспеет, их же два заложили, не держи ты меня за жмота. Как раз по результатам моего перелета смогут доработки сделать, не верю я, что без них обойдется. Салон опять же надо приличной мебелью обставить, экипаж подготовить… Не сам же станешь штурвал крутить! Ладно, до игрушек еще будет время дорваться, а пока почитай вот эти бумаженции. Ну и подпиши, если не найдешь криминала…

– Так, комитет охраны короны… функции… штаты… бюджет… Понятно. Это шестерка в такое преобразуется?

– Ага. А служба имперской безопасности – это Танечка.

– Только почему здесь звания какие-то странные? Ликторы, центурионы, прокураторы…

– Потому что это гражданская служба. И более тайная, якобы широким массам неизвестная. Видишь, на твоем указе пометка «для служебного пользования». То есть официально Бенина шестерка становится контрразведкой, но подчиненной не Генштабу, а тебе лично. Или канцлеру, раз уж ты завел около себя эту зверушку. А «СИБ» – это тайная политическая полиция, тоже с прямым подчинением. Но в открытых списках учреждений Российской империи ее не будет. Третья спецслужба – это бывший твой «Комкон», его задача контролировать «КОК», «СИБ», полицию, жандармов и пограничную стражу. Эти пока остаются где были, при министерствах финансов и юстиции. Военную разведку тоже не трогаем, тем более что там и трогать нечего, одно название. Нашел бы, кстати, инициативного человека из молодых да ранних, оно ведь полезно было бы туда внести свежую струю…

– А седьмой отдел ты куда задвинул?

– В состав «Комкона» с сохранением номера, вон, смотри, пункт семь – «Отдел особых расследований».

– Смотрим дальше, это у нас что? О, закон о государственных тайнах, к месту-то как! Я даже читать не буду, где тут закорючку поставить? И сделай мне, пожалуйста, к утру экземпляров тридцать, а то надоело отбрехиваться от вопросов, как я сюда так быстро попал из Артура. Теперь всякому интересующемуся – экземпляр на ознакомление. Я так подозреваю, что санкции за излишнее любопытство у тебя там чуть посерьезнее устного порицания?

– Как обычно, – пожал плечами я, – от десяти лет и выше. А ты свое окружение дрессируй помаленьку, мне вон ни Беня, ни Танечка даже не намекнули, что удивлены.

– Давай теперь про внешние вопросы поговорим. Насчет послезавтрашнего визита Вилли ты, конечно, в курсе…

Разумеется, я был очень даже в курсе. Во-первых, кайзер собирался прилететь на флагмане своего воздушного флота, дирижабле «Дойчланд» – в Гатчине народ уже с ног сбился, готовясь к прилету высокого гостя. А во-вторых, предполагались серьезные переговоры о будущем российско-германских отношений…

– Так что мы будем говорить Вильгельму о покушении?

– Мы? – уточнил я.

– А ты что, хотел отвертеться от участия в переговорах? Не выйдет.

– Ну, здесь как раз тот случай, когда говорить следует исключительно правду. Никаких достойных внимания доказательств того, что к этому причастны какие-либо другие державы, нет. Есть, правда, истошный визг пары газетенок о том, что Ламсдорф – немец, но тут надо быть готовым к тому, что со временем количество подобных воплей будет только увеличиваться, ведь желающих поссорить Германию с Россией более чем достаточно. Что до появления железных доказательств причастности подразумеваемой нами стороны к этому делу Россия будет хранить полное молчание. А вот когда они появятся – скажет! Что именно, вот это как раз и есть тема наших переговоров…

– Если Вилли спросит, как мы здесь так быстро оказались, что говорить будем? Не совать же и ему бумажку с твоим законом…

– Почему, я специально для него экземпляр на мягкой бумаге сделаю, так что дать и сказать, что текст – это для остальных, а он может смело применять эту документину по назначению… Намекнем, что у нас есть двойники. А прилетели мы сюда на секретном скоростном самолете, заранее, потому как получили сведения, что тут готовится какая-то бяка.

– Он ведь тоже такой самолет захочет…

– Вот именно, это еще один пункт, пусть сначала все-таки прочитает мою бумажку. Мы готовы неограниченно делиться с ним своими секретами, но только после того, как в Германии будет создана система сохранения гостайны, не уступающая нашей.

– Всеми?

– Разумеется. Всеми без исключения, предназначенными для него. К тому времени, когда он там у себя полноценное гестапо создаст, «Кондор» будет представлять из себя только историческую ценность… Что делать – мы же хотим дружить, а с друзьями принято делиться. Не бесплатно, само собой, а вот насколько – это уже третий пункт повестки дня.

– А следует ли поднимать разговор о будущем английских колоний? – задумался Гоша.

– Что именно сейчас – не уверен, разве что намеком. Но вообще наша позиция тут должна быть твердой – нехай он хоть все себе забирает, если не подавится! Ну разве что кроме Канар, потому как они испанские – раз, и лично мне подходят для дачи – два.

– И Гибралтар?

– Да какая же это колония? Просто незаконно оттяпанный кусок испанской территории. Вот мы и восстановим историческую справедливость, поставив там свой гарнизон, чтоб впредь никому неповадно было Испанию обижать… Но не возражаем, если на африканской стороне Вилли поставит свой.

– Вот только это самое, – усмехнулся Гоша, – не рановато ли начинать разделку неубитой шкуры? Нам из войны с одной-то Японией еще, дай бог, выбраться, армия почти небоеспособна, про флот я тебе лучше не буду, в промышленности тоже та еще картина, а мы тут мир делим…

– Так если бы все перечисленное было в ажуре, стали бы мы делиться! Просто взяли бы себе что надо, а про остальное распорядились бы, кому какой кусок. Ну а тут приходится выкручиваться… Кстати, мы ничего не делим. Мы хотим сказать Вилли, что основные проблемы России лежат внутри ее границ. Но мы понимаем, что у Германии дела обстоят как раз наоборот, и готовы пойти навстречу, как можем. То есть наш лозунг – Бьоркский договор подписывать в Гатчине! И побыстрее.

Уже в конце беседы Гоша поинтересовался:

– В расследовании ничего интересного не проявилось? Ты не думай, я не тороплю, просто хочется быть в курсе.

– Как сказать. Что происходило на самом деле, пока неясно. А вот что нам хотели показать, как раз сегодня прояснилось до кристальной чистоты… Каминского, это секретарь Ламсдорфа, за день до покушения видели с человеком определенно азиатской внешности.

– И что?

– Тебя не смущает, что у обоих покушений, тут и в Артуре, похожий почерк? В обоих случаях яды. Как-то мне это картинку-то малость портило, а вот теперь перестало. В обоих случаях нам пытаются подсунуть японский след, с Ламсдорфом – это так, совсем для дураков. В Артуре же смотри что было – пытались поймать гада, он не дался. Китаец, дрова тебе возил. Но труп был опознан как исчезнувший с началом войны японский рыботорговец… А? Вот только мои господа Ли утверждают, что он не более японец чем вы с Машей. То есть что он не китаец, всплыло бы при любом хоть сколько-нибудь глубоком расследовании. А вот окончательная идентификация не должна была состояться, моих китайцев мало кто видел, да и случайность это, что они принимали участие в задержании. Кстати, а травили-то там народ знаешь чем? Судя по симптомам, рыбой фугу. Это на случай, если мы совсем мышей ловить не будем, дополнительный штрих в картину… Как у Шерлока Холмса с появившимся ночью на самом видном месте кровавым отпечатком пальца якобы убийцы.

– Так, может, мне какое-нибудь заявление сделать? В целях поднятия…э…э…э…

– Народного гнева? Рано. Вот если не удастся после перемалывания их сухопутных сил кончить дело приемлемым миром, который будет нетрудно выдать за победу, тогда да, пожалуй, придется… Но не раньше.

– Да, – заметил Гоша, – а не пора ли нам сроки уточнить? Ты до какого примерно времени позиционную войну планируешь?

– Не я, а мы. И не планирую, а планировали! Оснований корректировать планы не вижу, так что до декабря.

– Ну ты даешь… Обстоятельства же изменились!

– И что теперь, обделаться в спешке? Ну ладно, постараюсь к концу ноября обернуться.

– Как будто это что-то меняет… К августу никак?

– Скажите, а двести рублей не смогут спасти гиганта мысли? – поинтересовался я.

Гоша засмеялся:

– Ладно, поторговаться еще успеем… В общем, спокойной ночи, а то и так уже утро.

Глава 37

Я еще раз оглядел летное поле Гатчинского аэродрома – вроде все нормально. Гоша тоже вертел головой, нервничал, видать… Да уж, случись что с Вильгельмом во время визита в Россию, это будет такой пушной зверек, что и не во всякие ворота пролезет! Поэтому не только на аэродроме, но и в радиусе пяти километров от него, то есть включая и Гатчинский дворец, посторонних сейчас вообще не было. Небольшое число встречающих (около каждого по нескольку человек нашей охраны в штатском) кучковались на специально выделенной площадке около причальной мачты. По договоренности со мной дирижабль должен был подлететь к аэродрому на крейсерской высоте и снижаться только над летным полем… В общем, паранойя цвела буйным цветом.

– Может, зря ты истребители в воздух не поднял? – в который раз забеспокоился Гоша.

– Да ну их, еще столкнутся, дирижабль большой… – я отложил наушник, – все, прошел дальний привод. До чего же неудобно, что у него рация телеграфная! Через полчаса сядет.

Он сел через тридцать пять минут. Еще через десять по трапу на землю спустился Вилли, за ним из гондолы полезла свита…

Вилли сразу шагнул к Гоше, обнял его и быстро затараторил по-немецки, но тут увидел меня, поздоровался, и дальнейший разговор шел уже на языке вероятного противника.

– Извините, дорогой кузен, – разливался соловьем Гоша, – за скромность встречи, но мы вынуждены принимать самые серьезные меры по обеспечению вашей безопасности, ведь Россия сейчас воюет – и, увы, фактически на три фронта…

– Три? – пошевелил усами кайзер.

– Да, – встрял я. – Внешний, явно напавший на нас противник, внутренние деструктивные элементы типа всяких социалистов и внешние же якобы нейтралы, а на самом деле ведущие себя похуже иных врагов… Так что приношу еще и свои извинения, но никаких публичных мероприятий не планируется. Впрочем, их и без того было бы немного, траур, как-никак…

– А вы все растете в чинах, генерал, – похвалил меня Вильгельм, – ваша форма – это полевой авиационный мундир? Очень… э-э-э… рационально.

Действительно, никаких других комплиментов моему одеянию сказать было нельзя – единственным его украшением являлись золотые орлы на голубых погонах. Причем это были хоть и двухглавые, но правильные орлы, с большим размахом крыльев, в отличие от нелетучей даже на самый непросвещенный взгляд птички на гербе.

– Господин Найденов теперь не только генерал, – уточнил Гоша, – но и государственный канцлер. Вы не против, если он примет самое деятельное участие в наших переговорах?

Вилли был даже «за», и мы начали рассаживаться по машинам. На аэродроме стояли все существующие на тот момент в мире бронированные представительские лимузины, числом три. Оба величества залезли в Гошин. Я сел в императрицын, точно такой же. Наиболее важных персон из свиты кайзера запустили в третий, до недавних событий возивший Николая – этот был попроще. Всякая мелочь была посажена в «Нару», и кортеж тронулся во дворец.

Днем был умеренно торжественный прием в Гатчинском дворце, на который я не пошел под предлогом необходимости личного руководства обеспечением безопасности, а вечером наконец состоялась встреча в узком кругу – Вилли, Гоша и я. И Татьяна, которая лично обносила нас чаем со всякими печенюшками…

У девочки еще с детства была мечта – переспать с каким-нибудь величеством. Одно время она просила санкций на соответствующую работу с Николаем, но без особой надежды, потому как была вполне в курсе суеты вокруг него и того, что Алисе там отводится важная роль – тоже. Ставший величеством Гоша ей был по-прежнему недоступен, ибо несчастный случай приключился бы с ней задолго до перехода событий в активную фазу… А тут такой объект! Естественно, ее возвышенные устремления встретили полную поддержку с моей стороны, и дама работала просто вдохновенно – у Вилли… э-э-э… усы дыбом встали при первом ее появлении, да так и не опускались до позднего вечера. Но, надо отдать ему должное, переговоры он, несмотря постоянно мелькающие перед глазами отвлекающие факторы разной степени округлости, вел напористо. Правда, я с первых мгновений малость офигел – Вилли начал горячо убеждать нас в том, о чем мы и собирались ему говорить, причем поначалу намеками!

– Две великие державы, – вещал кайзер, – действуя сообща, могут установить в мире наиболее удобный для них порядок! Немецкая армия, имея тылом дружественную Россию с ее неограниченными ресурсами, станет непобедимой! Промышленность России, опираясь на помощь немецких фирм, наконец-то сможет достойно реализовать все замыслы гениальных русских изобретателей! Я надеюсь, что новое царствование станет и началом новой истории не только Европы, но мира… И, кстати, что за прелестница одаривала нас пирожными?

– О, – сделал значительное лицо Гоша, – это директриса важнейшего в России учреждения, Департамента охраны материнства и детства. В Георгиевске она была третьим по значимости лицом, после меня и генерала Найденова. Теперь она станет им же и во всей империи, ибо подрастающее поколение – это наше будущее, и заботящийся о нем выполняет важнейшую задачу, которую можно доверить только достойным.

– Так почему же она?.. – не понял Вилли.

– Она заочно влюблена в ваше величество, – пояснил я, – так что мы решили пойти ей навстречу и разрешили подменить официантку.

– Но раз дама занимает столь высокий пост, – приосанился Вилли, – наверное, стоит пригласить ее к столу?

– Я и сам хотел просить ваше величество об этом, – потупил глазки я.

– Ах, оставьте, генерал, эти церемонии для публики! Вы же знаете, для друзей я Вилли. Так где же она?

– Ну, кузен Вилли совсем пропал, – заметил Гоша, когда по окончании ужина Татьяна увела Вильгельма показывать предназначенные ему покои, а мы с Гошей пошли в левое крыло, где были наши комнаты.

– Не так чтобы пропал, – уточнил я, – но попал хорошо и, главное, своевременно. Ведь связь с Татьяной он афишировать совершенно не собирается, помнишь, как детально он про секретность расспрашивал? Так что можно будет трактовать участившиеся визиты в Россию как нам удобнее. А они точно участятся, больно жирно ему будет, если Танечка начнет в Берлин ездить. Так что теперь скорой войны с Англией можно не опасаться, даже если мы малость и обнаглеем… Одуванчику хочется перед уходом из Индийского океана посмотреть, чем кончится поединок трех торпедных катеров с легким крейсером, благо там погода сейчас стоит просто замечательная. Мне тоже интересно, а ты как, санкционируешь?

– С кем он воевать-то собрался?

– С «Аполло». Догнать его эта посудина не может, но сильно мешает работать – из-за него Паша уже двоих перспективных клиентов упустил и потому глубоко обиделся…

– Ладно, таких корабликов в Гранд-Флите много, от потери одного не обеднеют, так что я не против. Надеюсь, они не днем на него попрут?

– Разумеется. Тем более что у Паши в эскадре есть два совершенно уникальных типа – братья Аматуни. Наверняка генетическая мутация, ночью как днем видят, Паша с ними уже давно работает…

Вместо запланированных двух дней кайзер пробыл у нас четыре, и вовсе не из-за перегруженности официальной программы или особой остроты переговоров. С точки зрения сопровождающих его лиц, последние два дня он провел исключительно в беседах с государственным канцлером – про Татьяну они были совершенно не в курсе. А на публике Вильгельм показывался редко и всегда в моем обществе. Кстати, при расставании он шепнул мне, что двойник генерала Найденова произвел на него впечатление и по возвращении домой он тоже попробует таким образом расширить свой ближний круг…

К тому, что я не могу в такое время надолго оторваться от расследования, кайзер отнесся с полным пониманием. Да и начхать ему было, с двойником или с оригиналом он прогуливается для восстановления сил – потому что ждавшая его Татьяна была сама собой в лучшем смысле этого слова.

Результатом наших бесед стало решение о скорейшей совместной постройке в городе Кольчугино алюминиевого завода и гидроэлектростанции. Кроме того, скоро должна была приехать рабочая группа для написания текста российско-германского договора о сотрудничестве в области промышленности и иных областях. А Татьяна при вручении пленки-фотоотчета твердо сказала мне, что по крайней мере до следующей встречи кайзер будет буквально считать дни – ибо если это не так, то ее надо гнать поганой метлой за полную утерю квалификации. Но тут, по-моему, она малость ошибалась – не дни, а часы до встречи будет считать Вилли! Кому как, а мне это было видно невооруженным глазом.

Итак, Вилли все же улетел в свою Германию, а я теперь летел в свой Георгиевск. Хотелось надеяться, что это мой последний полет на «Пересвете» – до чего же надоел, зараза, своей тихоходностью, неповоротливостью и тупостью управления! Единственное, что у него не отнимешь – садиться можно буквально куда угодно. Да, но мне куда угодно, как правило, вовсе не надо! А надо на аэродром… вот он, кстати, уже подо мной. Только как-то он странно выглядит…

Я присмотрелся. В конце полосы собралась какая-то толпа, точнее, две. Между ними можно было рассмотреть что-то красное. А это еще что? У въезда на территорию, такое впечатление, собралось вообще больше народу, чем живет в Георгиевске!

– КДП, что у вас происходит? – поинтересовался я, на всякий случай уходя на второй круг.

Ответ пришел не сразу, видно, диспетчер подбирал слова. Наконец он родил:

– Вас встречают…

– Доложите, как положено! – рявкнул я. Видно, подействовало, потому как теперь я услышал исчерпывающий ответ:

– По решению мэра Георгиевска назначена торжественная встреча вас, как героя войны и почетного гражданина города (во дела, и когда это Георгиевск успел обзавестись почетными гражданами?). Комендант аэродрома пропустил мэра и его окружение в количестве десяти голов. Кроме того, у конца ВПП находится аэродромный оркестр.

– А красное – это что?

– Ковровая дорожка.

– Почему она упирается в какую-то квадратную хреновину?

– Это трибуна с микрофонами. Динамики выведены на ворота КПП.

– Заранее предупреждать надо было!

Тогда двойника бы взял, подумал я. Или по крайней мере речь загодя сочинил бы…

– Ладно, иду на посадку.

После того как оркестр сыграл «Прощание славянки», на трибуну влез мэр Михеев и сообщил, что основатель города инженер Найденов, генерал, герой и канцлер, сейчас скажет несколько слов своим землякам…

Ко мне подбежал смутно знакомый молодой человек из информбюро и сунул мне в руки какую-то бумажку.

– Это что? – с подозрением спросил я.

– Ваша речь…

– Да е…….! – возмутился я.

– …Мать…мать…мать… – донеслось эхо от динамиков на воротах.

Я оттеснил мэра от микрофона и продолжил свое выступление:

– Дорогие сограждане, это я не вам. Это просто общие впечатления об организации встречи… А устроена она будет так. В девять вечера приходите в приемный парк. Двести наиболее достойных поместятся в конференц-зале, остальные и в парке все услышат, будет трансляция. Опять же в парке приятнее будет слушать мою речь под пиво, в зале ведь не дадут… Так что до вечера, сейчас, извините, мне отдохнуть надо, все-таки восемь часов за штурвалом, а я уже не мальчик, к сожалению…

Мне вообще-то надо было не столько отдохнуть, сколько послушать доклады и вникнуть в обстановку.

В общем, встреча с народом вроде прошла неплохо. Я даже не стал пытаться говорить пафосную речь – ну не мое это совершенно. Просто начал с того, что перечислил уже погибших на той войне летчиков – двадцать четыре звания и фамилии, и попросил почтить их память минутой молчания… Потом коротко, в своей манере, рассказал, как мы там жили и как воевали. И под конец историю, случившуюся незадолго до нашего отбытия и в пересказах стремительно распостранившуюся по Ляодунскому полуострову…

Было решено завести на аэродроме в Чалиндзе пару коров – чтобы они, значит, парного молока давали летчикам дежурной смены. Коровы находились около консервного завода, в Хуицаинзе (здесь публика почему-то оживилась). Гнать их своим ходом тридцать километров по горам пастухам не хотелось, автомобили были заняты… А тут как раз дирижабль «Серафим» собрался в очередной рейс за запчастями. Ну и решили по дороге подкинуть коров, но, так как в той Хуицаинзе садиться было некуда, приняли животных на внешнюю подвеску. Наверное, коровам с непривычки стало страшновато, и с ними приключилась медвежья болезнь… И надо же было такому случиться, что как раз в это время административного коменданта Порт-Артура Стесселя зачем-то понесло посмотреть на береговые батареи, которые находились как раз на пути дирижабля. Правда, прямого попадания не вышло, но Стесселю вполне хватило и близкого накрытия… Теперь он успешно лечится от заикания.

Потом были вопросы, а в конце какой-то техник с моторного завода набрался смелости и спросил в наступившей тишине:

– А зачем нам вообще нужна эта война?

– Нам она ни к чему, – пожал плечами я. – Но у нас нашлось немало дураков в больших чинах, которые вели себя так, как будто никакой Японии вообще нет. А там нашлось немало горячих голов, решивших, что искать мирные пути решения проблем не обязательно… Все это так и осталось бы нашей дуростью и их беспочвенными планами, но тут в дело вмешалась третья сторона. Она дала деньги японцам, потом еще и еще – на оружие… Война стала неизбежной. Зачем она им? Сложный вопрос, и я пока не готов аргументированно отвечать на него. Но именно пока, потом отвечу обязательно. Так что эта война нам была не нужна. Но раз уж на нас напали, нам необходима победа, потому что поражение будет расценено во всем мире как сигнал, что Россия слаба. Союзники отшатнутся, враги осмелеют… Ничем хорошим это не кончится, можете мне поверить.

По-моему, мне поверили. Но все же хорошо, думал я поздним вечером у себя дома, снимая бронежилет, что никто не додумался задать следующий вопрос – а чем может кончиться не поражение, а победа в этой войне? Потому что ответа на него у меня не было…