Текст книги "Пророк"

Глава 11

Вечером пятеро спецназовцев вновь заступали на блокпост. Получили экипировку, автоматы, боеприпасы, загрузились в «Урал». Куницын устроился в кабине рядом с молодым шофером – рядовым автотранспортного взвода.

Когда грузовик выехал в город, Куницын тронул водителя за плечо:

– Слышь, время еще есть, в одно место заскочить надо, возле площади России.

– Водяры на дежурство с собой решили взять? Ночь, она длинная… – осклабился водитель.

– Будь человеком, отклонись от маршрута, – попросил Куницын.

– Что ж, можно, хоть это и запрещено.

«Урал» свернул налево. Прошкин, сидевший с товарищами в кузове, победно вскинул большой палец правой руки, мол, получилось, готовьтесь, мужики.

Куницын прерывисто задышал, когда сквозь лобовое стекло увидел горевшие окна дома Леонарда и серый «Ситроен», стоявший вплотную к забору.

– Урод дома! – пробормотал он.

Ничего не подозревавший водитель притормозил.

– Пять минут – и едем, – бросил ему Куницын, открывая дверцу.

Тем временем четверо спецназовцев с оружием в руках уже спрыгнули на землю. Калитка оказалась незакрытой. Куницын махнул рукой, и все пятеро пробрались во двор.

– Говорить с ним буду я, – предупредил Прошкин и что было силы ударил ногой чуть повыше замка входную дверь. Та, хоть и не была заперта, треснула пополам. Отскочившая дверная ручка запрыгала по полу. – Ни с места! Стоять! – закричал Прошкин, с автоматом наперевес врываясь в гостиную.

Леонард в махровом вишневого цвета халате, из-под которого торчали тонкие тщательно выбритые ноги, сидел в глубоком кресле перед телевизором. В ногах у него – молодой парень с выкрашенными в желтый цвет волосами. Оба недавно выбрались из-под душа, распаренные, разомлевшие и счастливые. Леонарду показалось, что он видит дурной сон: пятеро ОМОНовцев в бронежилетах с автоматами оказались у него в гостиной…

– Встать, петух! Мордой к стене!

Не дожидаясь, пока Леонард и его любовник исполнят приказание, ОМОНовцы подтащили их к стене, сорвали халаты. Коммерсант и его друг стояли голые, широко расставив ноги и упираясь руками в стену. Они дрожали от страха и лишь жалобно вопрошали:

– Мужики, вы что?

– Пидар мокрый! – хрипел в самое ухо Леонарду Куницын. – Где винтовка?

– Вы с ума сошли! Оружия в доме нет.

– Где оно? – рявкнул Прошкин, ударяя Леонарда ребром ладони по печени.

Этого ему показалось мало, и он тут же локтем заехал Леонарду в позвоночник. Самым большим желанием спецназовцев было прикончить Леонарда на месте, но прежде стоило выяснить, где снайперская винтовка. Вдруг этот урод продал ее какому-нибудь психу? Только это удерживало спецназовцев от скорой расправы.

Леонарду в кровь разбили лицо. Даже если бы он захотел говорить, ему не давали это сделать. Он уже не мог стоять на ногах. Ему сковали руки за спиной и бросили на пол. Так он и лежал – голый, мокрый, перепачканный кровью и собственной блевотиной. Его любовнику досталось меньше, про того почти сразу забыли, лишь только он от страха упал на пол. Мальчишка отполз в угол, сидел и плакал.

Леонард с трудом открыл глаза. Кровь текла из разбитой брови, губы распухли. Что-что, а вести допрос с пристрастием спецназовцы умели. Они при желании могли добиться любого признания, самого нужного и самого невероятного. Захоти они сейчас, чтобы Леонард признался, что убил и изнасиловал покойных родителей, коммерсант с готовностью подтвердил бы это.

– Значит так, педрила, – подняв коммерсанта за волосы, Прошкин заглянул ему в глаза, залитые кровью, – я буду считать до трех. Если на счет «три» я не услышу вразумительного ответа, буду бить тебя педрильской рожей о землю, – Прошкина не интересовало, что в гостиной плиточный пол. – Буду бить до тех пор, пока она не превратится в блин. Но и тогда ты не сдохнешь. Сдохнешь, когда этого захотим мы. Сломаем тебе пальцы, оторвем яйца, в задницу засунем бутылку шампанского вместе с пробкой и станиолем. Потрясем ее, и она взорвется. Ты получишь такой кайф, педрила, какого не испытывал никогда в жизни.

– Что я должен сказать? – понимая, что слова спецназовца, угрюмого и наглого, не пустая угроза, прошептал Леонард.

– Где винтовка? – прямо в ухо крикнул ему Прошкин. – Винтовка где? Раз…

Шофер уже беспокоился. Он-то думал, что Куницын мирно сбегает за водкой и ребята, не теряя времени, поедут на блокпост. Дом же Леонарда ходил ходуном. Шофер заглянул в кузов, подтянувшись на руках. Под брезентом никого не оказалось. «Куда это они все? В очередь все выстроились, что ли? По одной бутылке на руки дают или как? Наверное, без денег решили «водяру» взять. Совсем в долбанной Чечне с ума посходили!»

Шофер поднял капот, забрался в машину, открыл дверцу, ноги поставил на ступеньку и закурил, наблюдая за пылающими электрическим светом окнами.

– Два! – в ухо Леонарду крикнул Прошкин.

– Здесь, здесь винтовка, – прошептал Леонард.

– Вот видишь, и признался. Память к тебе, ублюдок, быстро вернулась. Показывай винтовку, из которой ребят уложил!

И тут Леонарду сделалось плохо. До него дошло, чего добиваются эти мрачные, страшные люди. Он никогда не скрывал, что у него есть винтовка, но и не особенно афишировал этот факт. Иногда с каким-нибудь очередным своим дружком выезжал за город, в лес, на полянку, и там, чтобы продемонстрировать свою мужественность, облачившись в камуфляж и майку в облипку, стрелял из снайперской винтовки по воронам, иногда – в ствол дерева. Его малолетних приятелей подобные выходки Леонарда приводили в трепет и умиление. Леонард знал это и пользовался снайперской винтовкой как отмычкой к сердцам юных педиков.

– Она в доме.

– Где?

– Я никого не убивал, никого!

И тут он получил такой удар в голову, что мозги чуть не выскочили через уши. Четыре передних зуба ввалились в рот. Леонард лежал на полу, истекая кровью.

– Умираю…

– Я еще не сказал «три».

Прошкин за волосы поднял Леонарда, взял со стола большую бутылку минеральной воды, ножом срезал горлышко и принялся лить охлажденную воду на голову жертве.

– Пришел в себя?

– Ты его замочил, Витя, – сказал Уманец.

– Я бы его там, в Чечне, в два счета замочил и уши отрезал бы, здесь грех на душу не возьму. Где винтовка?

– За холодильником…

* * *

Майор Грушин был, наверное, единственным во всей бригаде спецназа, кто не боялся ходить пешком по Ельску. И не потому, что ему не дорога была собственная жизнь, а просто майор привык к опасности и понимал, что если Богу угодно, то человек погибнет, даже находясь под бронированным колпаком. Если же Бог не желает его смерти, то сам черт ему не страшен, он пройдет сквозь шквальный огонь, его станут расстреливать в упор, но все пули пролетят мимо и другим просвистят свою страшную песню.

Было уже темно, когда Грушин подошел к КПП. Он, не торопясь, прикурил сигарету, бросил ее в мусорницу и лишь после этого толкнул дверь. Солдат дернулся, вскинув руку к виску. Майор с ленивым достоинством козырнул и произнес:

– Спокойной ночи, сынок.

Солдат неуверенно повертел в руках заклеенную скотчем картонку, а затем окликнул:

– Товарищ майор! Разрешите обратиться?

– Разрешаю, – улыбнулся Грушин, не ожидая такого четкого исполнения уставных отношений.

– Тут какой-то сумасшедший приходил, сказал, что ему девка в киоске дала…

– Куда дала? – улыбнулся майор. – И сколько раз?

– Картонку какую-то… для командира бригады. Но командир-то в Чечне, а подполковник Кабанов вернется ночью. Мужик говорил – «срочно», вот я вам и отдаю.

Майор взял картонку, повертел в руках, подошел под фонарь, сорвал скотч, развернул и прочел. Получалась какая-то хрень: какая-то Валя, киоск на площади России. «Черт знает что! Неужели мои ребята на нее наехали? Вот свиньи!» Он вспомнил прошлогодний случай, когда спецназовцы пытались на праздник города взять водку в киоске, несмотря на запрет Цветкова торговать спиртным.

– Пойду разберусь.

– Вам бумага, товарищ майор?

– Мне.

Майор еще раздумывал, стоит ли спешить. До десяти вечера оставалось двадцать минут, мог и не успеть. Но тут сработала связь, и заждавшийся сержант с блокпоста на московском шоссе поинтересовался у часового, выехала ли смена. Звонили не дежурному по части, а неофициально, боец бойцу, чтобы не подставить ребят.

– Выехали, уже полчаса как выехали. Слышишь, Сидоров, они уже должны быть у вас. Не случилось ли с ними чего?

– Кто ехал на блокпост?

– Ваши, товарищ майор, из отделения сержанта Куницына.

«Мать их…», – подумал Грушин и побежал по аллее.

Уже возле улицы его догнал УАЗик.

– Товарищ майор, подвезти?

– Тебя кто направил?

– Часовой с КПП позвонил. Дежурный по части разрешил.

– Гони на площадь России!

Валька решила ждать до последнего. Она услышала, как завизжали тормоза, как ярко сверкнули фары военного УАЗика и бросилась к нему.

– Товарищ командир, – затараторила она, всхлипывая и причитая, – Машка сказала, что у Леонарда ружье с прицелом есть. А она Прошкину сболтнула. Быть беде!

Грушин не сходу въехал. О существовании какой-то там Машки он не знал, но, услышав фамилию Прошкин, напрягся:

– Где он?

– Не знаю, у Леонарда ружье есть! Она Прошкину сказала!

– Садись, дом покажешь, – крикнул Грушин.

Валька бросилась к киоску, сунула замок в пробой и, дважды повернув ключ, спрятала его в глубокой и тесной ложбинке на груди.

– Быстрее! – крикнул Грушин, отрывая Вальку от замка, который та усиленно дергала, чтобы проверить, закрылась ли дужка.

Грушин еще издалека увидел «Урал» и водителя. Тот, как всякий служивый водила, по звуку определил приближение машины, соскочил на траву, прямо на брошенный окурок, и, когда Грушин выскочил из машины, стоял перед майором в полной красе по стойке «смирно», все пуговицы были застегнуты, ремень подтянут.

– Товарищ майор, разрешите доложить. У меня поломка, – капот у машины был открыт, – произошла вынужденная задержка.

– Ты мне не ври!

И тут Грушин услышал шум в доме. Офицерам спецназа в связи с последними событиями было разрешено ходить по городу с оружием. Грушин не стал тратить время на разговоры с водителем, который наверняка продолжал бы покрывать однополчан, рассказывая бредни про засорившийся карбюратор, загоревшуюся свечу, про то, что подъехали к дому долить воды в радиатор.

С пистолетом в руке Грушин бросился к дому. Сразу стало понятно, как в дом вошли спецназовцы: на крыльце валялась разломанная надвое дверь.

– Уроды! – пробормотал майор Грушин и вбежал в гостиную.

В это время Прошкин уже держал в руках снайперскую винтовку. Уманец же, зверски оскалившись, приподнял за волосы голову Леонарда правой рукой, а два растопыренных, напряженных, как прутья арматуры, торчащие из бетона, пальца левой руки вплотную приблизил к глазам коммерсанта.

– Ты, урод, хоть понял, что теперь тебе конец? – сказал Уманец. – Сейчас я тебе глаза выдавлю, снайпер гнойный! Думал, мы до тебя не доберемся?

Грушин заподозрил, и не без основания, что Леонарда пытают давно и умело, если уж раздели догола.

– Отставить! – крикнул он.

Но спецназовцы уже завелись до такой степени, что даже окрик командира не смог их остановить.

– Погоди, майор, мы его сейчас кончим, – попросил Куницын.

– Иван Ильич, появись через пять минут, прошу! – Прошкин молитвенно приложил руку к сердцу.

– Христом-Богом молю, за наших ребят, – прошептал Маланин. – Если бы не мы, он бы и вас прикончил.

– Отставить! – рявкнул Грушин и тут же выстрелил в потолок.

Этот выстрел, громкий и неожиданный, все решил, из спецназовцев словно вышел воздух.

– Не успели, бля, – сказал сержант Куницын, бросая гомика мордой вниз. Тело вздрогнуло.

«Живой», – с облегчением подумал майор Грушин.

Прошкин продолжал держать снайперскую винтовку на вытянутых руках.

– Вот она. Вот она, падла, товарищ майор. Из этой штуки выродок наших ребят уложил одного за другим, – Прошкин бережно приблизил снайперскую винтовку Драгунова к своему лицу и, как наркоман с листочка бумаги втягивает в себя белый порошок кокаина, втянул запах затвора. – Порохом пахнет. Недавно стрелял!

– Не стрелял я в людей! – из лужи крови пролепетал Леонард.

– Не стрелял! А кто стрелял? Она сама стреляла, что ли? И ноги у нее есть, и пули сами вылетали? Вот она, товарищ майор, и его отпечаточки на ней присутствуют.

– Успокойтесь, мужики, – майору Грушину, с одной стороны, было не по себе, а с другой – его охватило радостное возбуждение. «Неужели страху конец? Неужели его ребята смогли взять снайпера прямо на дому?»

– Телефон здесь есть?

Мальчишка, сидевший в углу и дрожавший, сквозь слезы наконец заговорил:

– Да, товарищ командир, есть телефон, – и, забыв, что абсолютно голый, побежал в соседнюю комнату и притащил трубку радиотелефона. Он напоминал собаку, которая сбегала за тапками хозяина.

Грушин, сверяясь с визиткой, набрал номер телефона офицера ФСБ, с которым разговаривал накануне. Номер гостиничного телефона был написан шариковой ручкой.

Три офицера ФСБ, выдернутые из постели, появились почти мгновенно (до гостиницы было рукой подать): двое – слегка выпившие, третий – абсолютно трезвый. У эфэсбэшников была договоренность пить строго по графику: если двое выпили, один должен оставаться трезвым, и, наоборот, если один пьет с женщиной, то двое его страхуют.

Тот, который был трезв, взял бразды правления в свои руки. Гомосексуалиста Леонарда Новицкого, одев во что попало, погрузили в УАЗик и в сопровождении офицеров ФСБ вместе со снайперской винтовкой увезли.

– Как вы его вычислили, орлы? – уже с гордостью за своих парней спросил майор Грушин.

– Машка сказала, – признался Прошкин, облизывая разбитый кулак.

– Твоя баба?

– Моя.

– Молодец Машка. Но и вы молодцы.

И тут до Прошкина дошло:

– А вы, товарищ майор, откуда тут взялись?

– Валька подсказала.

Вальку Прошкин знал и тут же выстроил логическую цепь. Раз Машка пообещала, что никому не скажет, и поклялась, значит, точно, она навела. Пошла к Вальке в киоск и там проговорилась. «Ну, я ей покажу! Хотя, может, и к лучшему, что майор подоспел».

– Если бы вы не приехали, – недовольно пробурчал Уманец, – мы бы этого ублюдка кончили, я бы ему точно яйца оторвал.

– Ну и кровожадный же ты!

– А он не кровожадный, зверюга? Стольких наших положил, да каких парней! Он им в подметки не годится, педрила гнойный!

– Поехали.

Двое местных милиционеров опечатали дом. Дело завертелось уже без спецназовцев. Свою работу они выполнили, и теперь другие люди хотели оторвать за расследование звезды и новые должности.

На душе у спецназовцев царил настоящий праздник. Хотелось выпить, замочить победу.

– Пошли к Вальке, – предложил Прошкин.

– Что к ней ходить, она на улице, возле машины.

Водку взяли без труда, платил майор. Если бы даже у Грушина денег не оказалось, девчонки дали бы ему в долг. Майора они уважали, даже не требовали с него слова офицера, что деньги отдаст с зарплаты. А почему так уважали майора продавщицы? Да потому, что его уважали подчиненные, с которыми они встречались. Он, в отличие от многих офицеров, никогда не выказывал своего превосходства над бойцами. Они сами его чувствовали и с готовностью подчинялись, погоны с одной звездой тут были ни при чем.

* * *

Наутро уже весь Ельск знал, кто убил спецназовцев. До этого горожане вполне благосклонно, хотя и с долей презрения, относились к коммерсанту. Но теперь все стали припоминать настораживающие детали в его поведении: в лес часто один ходил и на реке нагишом купался без стеснения, в баню любил захаживать, хотя у самого в доме есть горячая вода из личного бойлера.

К задержанному никого не подпускали, хотя спецназовцы рвались устроить над ним самосуд. Они готовы были разорвать Леонарда на куски и мясо скормить собакам. Тут же в Ельске припомнили: смертная казнь отменена, и самое большое, что светит Леонарду, так это пожизненное заключение.

Совет ветеранов сел писать петицию президенту с просьбой в виде исключения прибегнуть к высшей мере. А местные мужики и женщины говорили, что до суда Леонард не дотянет, его еще в камере замочат уголовники. Да и мэр города Цветков в частных беседах говорил, что он бы лично пустил пулю в лоб этому мерзавцу, который обесчестил город.

– У вас что, личный пистолет есть, Иван Иванович? – однажды спросили у него.

– Нет у меня пистолета, хотя по должности положен. И если я захочу, оружие мне выдадут в два счета. Но я своего народа не боюсь, я к нему в любой момент могу выйти и рвануть рубашку на груди. Крикнуть: «Люди, за мной! Вы мне верите?» И они скажут, я знаю: «Верим тебе, Цветков». Что вы думаете, зря за меня второй раз восемьдесят два процента проголосовало? Я для народа все отдам, все сделаю, чтобы простым людям лучше жилось. Даже церковь построю…

И тут секретарша напомнила Ивану Ивановичу:

– Кстати, в город приехал советник патриарха Холмогоров.

– Когда? – удивился мэр.

– Позавчера.

– Почему не доложили?

– Мне только сегодня из гостиницы позвонили.

– Куда его поселили?

– В обычный номер.

Цветков знал, что теперь в его номере живут офицеры ФСБ, приехавшие из Москвы.

– Почему ко мне не зашел?

Секретарша пожала плечами:

– Это вы у него при встрече спросите.

– Питается где?

– Не знаю…

Цветков тут же позвонил в гостиницу. Ему сказали, что вчера Холмогоров долго беседовал с бывшим спецназовцем Гришей Бондаревым, а теперь его на месте нет, ушел на рассвете, едва свет забрезжил.

– На рыбалку, что ли?

– Без удочек выходил.

«Куда его понесло? Ходит, ходит… – подумал про себя мэр. – Высматривает, вынюхивает. Нет чтобы сразу ко мне – напрямую, словно ко мне попасть нельзя, словно я кому-то в приеме отказываю?»

– Как появится, позвони мне, – бросил мэр в трубку и опустил ее на рычаг огромного многокнопочного телефона.

Даже если бы футбольная команда Ельска выиграла кубок УЕФА, в заштатном городе, наверное, не было бы такой радости. Больше всех ликовали в бригаде спецназа. Все как один ходили и улыбались друг другу, как-никак, они сами повинтили врага, притаившегося в городе и готовящегося к следующему смертельному удару. Но этот удар снайпер нанести не смог: его вовремя обезвредили.

Даже командир бригады пока ничего определенного от офицеров ФСБ, прибывших из Москвы, узнать не смог, и это только убеждало в том, что задержан настоящий враг. Раз молчат, значит, есть что сказать.

Офицеры понимали, что скоро дойдет до следственных экспериментов, и тогда они все увидят воочию. В чем сомневаться? У человека в доме нашли камуфляж, снайперскую винтовку, боеприпасы. Значит, прятался в лесу, в листве, охотился на спецназовцев. Гомики – они все вольтанутые, они настоящих мужиков ненавидят, потому как сами такими быть не могут. А спецназ – это мужики из мужиков.

Баллистическая экспертиза была проведена быстро, но результатов, подтверждающих, что выстрелы производились именно из этой винтовки, не дала. Стреляли охотничьими боеприпасами, мягкая свинцовая пуля сильно деформировалась. По таким пулям, извлеченным из тел убитых спецназовцев, можно было определить только калибр оружия. Достоверно же определить, та это винтовка или нет, можно было лишь по гильзе. Стреляных гильз на месте преступления до сих пор не обнаружили, словно снайпер специально, мерзавец, забирал их с собой и топил в реке.

Леонард все отрицал напрочь. Но кто же станет признаваться в страшных злодеяниях? Разве что маньяк, жаждущий славы! Леонард твердил, что купил винтовку в прошлом году по случаю, за двести долларов, купил для самообороны после того, как на него наехали спецназовцы. В людей никогда не стрелял, а только по воронам и деревьям. Охотно называл адреса свидетелей-любовников, даже не заботясь о том, исполнилось им восемнадцать или нет. Он уже смирился с тем, что лучше сесть за совращение несовершеннолетних мальчишек, чем за убийство трех спецназовцев.

Следователи из ФСБ и присоединившиеся к ним сотрудники военной прокуратуры крутили Леонарда и так и этак. Но после допроса с пристрастием, учиненного спецназовцами прямо у него в доме, коммерсанта уже ничего не могло испугать. Даже если бы его стали жечь паяльной лампой или кипятильник засунули в рот, он продолжал бы твердить одно и то же: «В людей не стрелял, винтовка моя, купил за двести долларов для самообороны».

Биографию коммерсанта Леонарда Новицкого следователи изучали так тщательно, как изучали в свое время биографию Владимира Ильича Ленина. Где жил, с кем дружил, какие имел пристрастия. Собирали сведения о нем с предыдущих мест работы.

Всплыло много неприглядных фактов. Оказалось, что в Ельске, чисто русском городе с патриархальными устоями, гомиков больше, чем наркоманов, но меньше, чем алкоголиков. Выяснилось, что некоторые из них занимают приличные должности; например, главный конструктор завода, преподаватель техникума, главврач больницы, хирург из заводской поликлиники и даже главный ветеринар района не прочь побаловаться сексом в мужской компании.

«Так вот почему они вместе любили в баньку ходить! – вспомнил о «теплой компании» мэр Цветков и содрогнулся. – А ведь, и я с ними пару раз парился, и на меня теперь может тень лечь. Заподозрят, потом не отмоешься до гробовой доски! – и Цветков решил: – Надо почаще с женой на людях появляться. В чисто мужской компании за город не ездить. Париться можно только у военных в части, офицеры не сдадут и гадостей потом рассказывать не станут».

* * *

Тем временем Холмогоров, которого по распоряжению мэра Цветкова искали по всему городу, шел по берегу реки. Ботинки, связанные шнурками, он перебросил через плечо и ступал босиком, строгие черные брюки от костюма были подвернуты выше колена. В руках он держал длинную ореховую палку. «Давно не ходил босиком по траве», – подумал Холмогоров, чувствуя, как роса холодит ноги.

Солнце едва поднялось над горизонтом, и трава буквально пылала росой, в каждой капле сверкали преломленные солнечные лучи. Они добрались до того самого места, где у огородов на берегу реки были убиты бойцы спецназа. Чернело раздавленным пауком кострище, возле него на притащенном из леса стволе ели лежали два букетика полевых цветов.

На этом месте Холмогоров оказался впервые, но узнал его тут же. Администратор гостиницы описала его подробно, вплоть до надписей, вырезанных перочинным ножиком на стволе дерева. Как-никак, ее огород располагался напротив мостков. Описала она и место, где погиб сержант Сапожников, оно располагалось чуть дальше, за излучиной Липы.

Холмогоров присел на ствол дерева, как раз между двумя букетиками. «Именно тут были убиты спецназовцы. Стреляли в них почти в упор, и неудивительно, подход к мосткам находится в ложбинке, полоса леса и огороды отсюда не видны, – подумал он, а затем представил себе, как все могло произойти: – Сержантов явно выследили, возможно, наблюдали за ними пару дней. Злополучным для них утром «вели» от самого забора части, значит, удобное место для засады снайпер выбрал заранее, – Холмогоров скользнул взглядом по тропинке, идущей вдоль реки. – Почему же тогда он стрелял в упор? Для такого выстрела логично было бы воспользоваться пистолетом, а не снайперской винтовкой. Объяснение этому существует – в роковой для себя день спецназовцы выбрали новое место для купания, поскольку в наряд заступили ребята из их роты. Во всяком случае, так говорят в городе. На этот раз они не хотели подставлять своих, купаясь на виду. Вот снайперу и пришлось уйти с облюбованной позиции и расстрелять их в упор, но сделать это он почему-то не спешил».

Холмогорова, в отличие от следователей ФСБ и прокуратуры, никто не торопил, и он мог спокойно думать, анализировать мелкие детали. Он с самого начала, лишь только узнал об аресте Леонарда, понял, что тот, скорее всего, невиновен, но зато удобен в качестве козла отпущения. Человек, который убил спецназовцев, не спешил, он имел возможность проследить, подумать, выбрать удобную позицию. Его не волновало, будет убийство показательным или труп исчезнет, утонет в реке или сгорит в костре, для снайпера главным было – убить. Значит, убийство приносило ему облегчение или давало удовлетворение. Почему?» – этого Холмогоров еще не знал.

Аналитический склад ума Холмогорова определил его профессию, а живая фантазия позволяла входить в роль других людей, понимать мотивы, движущие ими. И если мэр Цветков был понятен Холмогорову с первого взгляда, то таинственный снайпер оставался загадкой. Он стрелял не сразу, наверняка долго наблюдал, иначе выстрел прозвучал бы в первое мгновение, едва спецназовцы появились на берегу реки.

Вода манила к себе, сверкала в лучах солнца.

«Как тогда», – подумал Холмогоров.

Он сбросил рубашку и брюки, зашел на мостки, расстегнул кожаный корсет, аккуратно положил его на ботинки. Прыгнул в воду, проплыл до середины реки, вынырнул. Огляделся.

«Наверняка они долго плавали после пробежки, наслаждаясь прохладой. Не может быть, чтобы снайпер не наблюдал за ними все это время, иначе почему он так медлил?» Единственным местом, где можно было спокойно поплавать, была затока. «Значит, тут они и резвились».

Холмогоров медленно водил руками. Леса отсюда не было видно, его закрывал берег, лишь вершины высоких деревьев да небольшая возвышенность на огородах виднелись над обрывом. «Из леса никто не мог стрелять, – подумал Холмогоров. – Деревья покачиваются на ветру. Даже если удастся забраться так высоко, все равно, сидя на покачивающемся стволе, толком не прицелишься».

Он подплыл к мосткам и, держась за них руками, приподнялся. Он смотрел прямо перед собой. От леса его отделяло метров пятьсот – слишком большое расстояние для человека, решившего стрелять наверняка. «Снайпер выбрал для себя позицию поближе – между лесом и рекой. Он видел купающихся спецназовцев, но утренняя вода слепила его, не давала прицелиться, он не стал рисковать и направился к берегу, чтобы расстрелять их в упор».

Немного постояв на мостках, чтобы обсохнуть, Холмогоров неторопливо оделся и зашагал уже не по тропинке, а напрямую к лесу, в точности повторяя линию, которую отметил для себя, глядя с мостков.

Он пересек грунтовую дорогу, луг. Здесь, казалось, до самого леса невозможно было укрыться, местность просматривалась со всех сторон. «Придется идти на то место, где ночью застрелили Сапожникова».

И вновь – черное пятно от костра, где спецназовцы Куницын и Сапожников сидели с девушками. Интуиция подсказывала Холмогорову, что снайпер находился на той же позиции. И если тогда не выстрелил с нее, ослепленный бликующей в лучах утреннего солнца водой, не «засветился», то наверняка решил использовать ее снова.

Он присел возле кострища на корточки, глянул в сторону леса, вновь увидел вершины далеких деревьев.

Территория, занятая огородами, возвышалась к центру, и только эта, возвышенная часть просматривалась от костра, все остальное закрывал берег. Ту же возвышенность Холмогоров видел и с мостков. Он мысленно нарисовал две линии – они пересеклись на еле заметной возвышенности среди огородов.

Холмогоров быстро зашагал, стараясь придерживаться одной из отмеченных им линий. Приходилось петлять, чтобы не наступать на грядки и борозды. Ходили тут довольно часто, между участками пролегали тропинки.

Он замедлил шаг, добравшись до возвышенности, занятой шестью участками земли. Смотрел уже не вдаль, а под ноги. Один из участков явно принадлежал человеку с фантазией, не простому огороднику, решившему всю землю засадить картофелем и луком.

Тут росли кусты, приземистые, издалека почти незаметные, – заросли шиповника с немного увядшими цветами, но все еще хранящими тонкий аромат. Гудели пчелы, шмели. На участке лежало несколько камней, слишком больших, чтобы их откатить к реке. Тут царил покой.

Холмогоров почувствовал, что пришел на то самое место, которое искал, но все же боялся ошибиться. Поэтому он обернулся не сразу, помедлив. Блестела река, та самая затока, в которой он совсем недавно плавал. Виднелись край мостков и свежее кострище, у которого ночью застрелили Сапожникова. До леса оставалось еще метров двести.

«Да, стреляли отсюда, – последние сомнения исчезли, – поставив ногу на серый камень. Кусты шиповника скрывали стрелявшего от посторонних глаз, – Холмогоров представил себе этот момент. – В оптике прицела пылает костер, то появляются, то исчезают в темноте лица. Выстрел. Во второй раз – днем, поэтому у снайпера была возможность подобрать гильзы и забрать их с собой. Ночью же отыскать гильзу в густой траве, среди зарослей кустов, в кромешной темноте невозможно. Да и время поджимало, звук выстрела могли услышать в части, над рекой грохот летит далеко».

Холмогоров отошел к краю участка и принялся осматривать траву. Иногда он палкой отодвигал заросли. На поиски у него ушло всего десять минут. Приподняв опустившуюся до земли ветку шиповника, он заметил среди сухих листьев металлический блик. Присел на корточки и двумя пальцами, большим и указательным, поднял, сжав за края, золотистую гильзу.

– Вот он, цилиндрик смерти, – прошептал он.

Затем поднес к губам и несильно дунул. Гильза отозвалась заунывным свистом. Точно такой же свист он слышал, когда стоял на кладбище в свой прошлый приезд. Точно так же свистит ветер в мертвом колоколе на колокольне деревенской церкви.

Гильзу Андрей Холмогоров завернул в носовой платок и спрятал в карман. Он шагал, переступая через грядки, с высоко поднятой головой. Утренний ветер трепал высохшие после купания волосы, развевал их.

Холмогоров шел к мосткам и по-детски наивно улыбался: «Неужели они, – думал Андрей о спецназовцах и следователях, – не могли догадаться искупаться в реке? Вода часто подсказывает правильные решения, она словно выдергивает тебя из этого мира, обремененного заботами и чужими ошибками. В воде ты принадлежишь себе, ты оторвался от земли, тело теряет свой вес, ты становишься легким, а значит, и мысли твои легки, быстры и свободны».

Холмогоров, мягко ступая босыми ногами уже по нагретым доскам мостков, подошел к краю, посидел на досках. Смыл с ног землю, обулся и пошел в город. На его лице было выражение, какое появляется у музыкантов, когда сложнейшая партия зазвучала так, как должна звучать.

Даже не переодевшись, Холмогоров трижды постучал в дверь номера, где, как он знал, располагаются офицеры ФСБ.

– Войдите, – услышал он негромкое приглашение.

Чужих теперь в гостиницу не пускали, тем более журналистов. Офицер в белой рубашке с короткими рукавами и кобурой под мышкой вскочил со стула и быстро захлопнул папку с бумагами.

– Доброе утро, – произнес Андрей.

Офицер вспомнил, что видел этого человека и даже навел справки о нем – уж очень неординарная личность, выбивается из общего ряда. Такого один раз увидишь – запомнишь на всю жизнь.

– Можно с вами поговорить? – спросил Холмогоров.

– Извините, я очень занят. Я ночь не спал. Камнев Афанасий Ильич, – представился следователь, подполковник ФСБ.