Текст книги "Алкоголик"

«Надо бы Лике позвонить, – вспомнил он. – Кажется, я с ней вчера договорился о встрече. Или не договорился? Надо позвонить и, если все-таки договорился, извиниться и все отменить. Нет у меня сегодня никаких сил. Ни сил, ни желания. Она обидится, конечно, но эти ее обиды просто игра. Она знает, что в таких ситуациях уважающая себя дама просто обязана оскорбиться, вот и оскорбляется. Тем более что за ссорой неизбежно следует примирение, а примирение – это, помимо всего прочего, подарки. И чем крупнее ссора, тем дороже подарки и прочнее наступающий после нее мир.

Цинизм – оружие слабых. Вот Лика, например, никогда не опускается до цинизма. Хотя откуда мне знать, до чего она опускается, когда я ее не вижу? В ее присутствии я тоже веду себя пристойно. А мысли. Мысли – материя тонкая, им не прикажешь. Бродят, где хотят, и разрешения не спрашивают. Хорошо, что телепатии не существует. Контролировать свои слова и поступки хоть и тяжело порой, но все-таки возможно, а вот попробуй-ка держать под контролем мысли! И потом, кому интересно знать, что о нем думают окружающие? Если человек говорит, что ему это интересно, значит, он просто хочет, чтобы его похвалили. И если сказать ему, что на самом деле он просто тщеславный дурак, он станет твоим смертельным врагом. А кому нужен тщеславный и глупый враг? Только такому же, как он, тщеславному и глупому человеку.»

Он почувствовал, что начинает путаться в своих рассуждениях, но тут лифт наконец доставил его на восьмой этаж и с негромким лязгом раздвинул двери. Абзацу нравился этот звук. Он был какой-то очень сдержанный, корректный и почему-то всегда вызывал в воображении образ идеально вышколенного дворецкого, который, распахнув перед гостями дверь, четким движением отступает в сторону, склонив голову в полупоклоне. Бесшумные автоматические двери в супермаркетах нравились ему меньше: в них не было души.

Шагнув на лестничную площадку, он закурил сигарету и принялся шарить по карманам в поисках ключей от квартиры, между делом думая о том, что в последнее время у него появилась очередная дурацкая привычка закуривать, перешагнув порог. Порог мог быть любой: порог лифта, подъезда, автомобиля или магазина. Неделю назад, задумавшись о чем-то, он закурил, выйдя на платформу из поезда метро, и через минуту очутился в каморке с письменным столом и сейфом в компании двух сердитых сержантов милиции и томного – судя по всему, с перепоя – старшего лейтенанта.

Он хмыкнул, вспомнив эту историю, и, позвенев связкой ключей, отпер дверь. Квартира встретила его прохладным полумраком и сдержанным благородным блеском темного дерева. Зеркальные двери раздвижных шкафов в прихожей отразили его во весь рост, от носков туфель до макушки. Из открытой двери кухни сочился тот же золотистый свет, на который он обратил внимание на улице: к вечеру тучи разошлись, давая москвичам возможность полюбоваться закатом.

Он прошел в кухню, негромко постукивая кожаными подошвами по матово блестящему паркету, и первым делом стряхнул пепел сигареты в мойку. На фоне сухой и чистой нержавеющей стали рассыпавшийся серо-черный столбик пепла выглядел неопрятно, напоминая пятнышко куриного помета, и Абзац смыл его струей из-под крана.

Держа дымящуюся сигарету в зубах, он открыл шкафчик над мойкой, взял оттуда бутылку, стакан и плеснул себе немного виски. В этих придорожных забегаловках можно было рассчитывать в лучшем случае на дешевый коньяк, продаваемый по цене настоящего «Хенесси», а Абзац остро нуждался в хорошей выпивке. Всякий раз, когда ему приходилось пить всякую дрянь вне дома, он сразу же по возвращении запивал ее скотчем. Эта процедура у него называлась «восстановить кислотно-щелочной баланс».

«Восстановив баланс», он почувствовал себя совсем хорошо. Перед глазами начинало понемногу плыть, и брошенный в унитаз окурок, ударившись о край фаянсовой чаши, отскочил и завалился в угол, продолжая дымиться, как сбитый истребитель. Абзац пробормотал короткое ругательство и полез доставать норовистый бычок, поскольку знал, что, если не будет поддерживать порядок, дом быстро превратится в свинарник.

Разобравшись с окурком, он с удовольствием стащил с себя сбившийся до самых лопаток модный черный пиджак и, волоча его по полу за рукав, двинулся в спальню, чтобы переодеться. Войдя в эту выдержанную в холодноватых серебристо-белых тонах просторную комнату, он в тысячный, наверное, раз удивился: на кой черт, спрашивается, ему нужна такая огромная и роскошно обставленная спальня, если он не рискует даже привести сюда свою девушку? Для кого он обставлял и отделывал этот пятикомнатный сарай – для себя, что ли? Здесь не бывает гостей, потому что он никому не верит и всех опасается. Здесь живут только наемный убийца по кличке Абзац и его коллекция записей «Битлз» – очень богатая коллекция, одна из самых богатых в Москве.

В гостиной кто-то кашлянул – негромко, но и не особенно скрываясь. Потом там звякнуло стекло и булькнула наливаемая в стакан жидкость. Абзац бесшумно уронил на пол пиджак и выпрямился, прислушиваясь. В доме царила тишина, но он был уверен, что кашель и звяканье стекла ему не почудились. Легкое опьянение несколько сглаживало грозный смысл этого происшествия. Подумаешь, кашель! Просто кто-то заглянул в гости, решив скоротать вечерок в приятной компании. Кто-то, ухитрившийся проникнуть в запертую квартиру без ключа и, судя по состоянию двери, даже без взлома. Форточка, конечно, открыта, но восьмой этаж.

«К черту, – решил Абзац. – Это будет очень невежливо, но я ведь никого не звал.»

Оружия в доме не было никакого, если не считать кухонных ножей и висевшего над фальшивым камином в гостиной древнего «Манлихера» с серебряной отделкой. «Манлихер» в данной ситуации был не более полезным предметом, чем ножка стула, тем более что гости, если только они не померещились, сидели именно в гостиной. С холодным оружием Абзац управлялся мастерски и мог бы, пожалуй, изрядно удивить любого противника, имея в руках обыкновенный хлебный нож. Вот только устраивать бойню у себя дома ему чертовски не хотелось. Победа в таком сражении обошлась бы чересчур дорого: испорченные полы и обои, испачканная, переломанная мебель да плюс к тому неизбежное милицейское расследование.

«А ведь я, пожалуй, поторопился, – подумал Абзац. – С чего это я взял, что не хочу сегодня встречаться с Ликой? Если задуматься, то дома абсолютно нечего делать.»

Он повернулся к выходу и увидел, что на пороге спальни стоит совершенно незнакомый ему человек. У незнакомца было квадратное лицо неприятного красного оттенка, тяжелый недружелюбный взгляд и расширяющаяся книзу фигура с мощными покатыми плечами. Волосатые кулачища болтались где-то в районе колен, а в правом Абзац разглядел казавшийся игрушечным по сравнению с фигурой пистолет.

Он испытал что-то вроде шока, поскольку это была именно та ситуация, на предотвращение которой он потратил столько времени и сил. Кто-то все-таки вышел на него и проник в его дом именно тогда, когда он был к этому не готов.

«Хватит юлить, – сказал себе Абзац, разглядывая стоявшую в дверном проеме вооруженную гориллу. – Что значит – «кто-то»? Хромой, вот кто. Больше некому. Он знает про меня все, хоть и непонятно, как этот подонок ухитрился меня выследить. Не знаю, что теперь делать.»

Он сжал кулаки, повел плечами, но тут же расслабился, мысленно махнув рукой: пытаться опрокинуть загородившего путь здоровяка было все равно что таранить головой каменную стену. Между тем незнакомец поднял правую руку и сделал повелительный жест вороненым стволом пистолета, указав им в сторону гостиной. Абзац пожал плечами, засунул руки в карманы и двинулся прямо на него. Человек с пистолетом посторонился. Когда Шкабров проходил мимо, его обдало смешанным ароматом одеколона и чеснока. Абзац поморщился и вышел в прихожую.

У входной двери, задумчиво почесывая щеку мушкой старенького парабеллума, стоял еще один человек. Этот выглядел вполне прилично и даже щеголевато, хотя его тупоносые ботинки на толстой подошве были бы уместны где-то в октябре или даже в ноябре. Эти ботинки почему-то очень не понравились Абзацу, хотя он затруднился бы объяснить свою странную неприязнь к чужой обуви. Обладатель ботинок, увидев Шкаброва, приветственно помахал ему пистолетом. На его губах заиграла блудливая ухмылочка.

В гостиной, удобно устроившись в любимом кресле Абзаца, сидел Хромой собственной персоной. На столике перед ним стояла начатая бутылка «Баллантайна», а в покрытой старческим пушком костлявой пятерне был зажат хрустальный стакан, из которого старый хрыч с нескрываемым удовольствием прихлебывал виски. Он пил скотч маленькими глоточками, как чай, подолгу задерживая его во рту. Стакан был полон на две трети, как будто там и в самом деле был чай: Хромой не скупился на чужое добро.

«Пропадать, так с музыкой», – решил Абзац и перешел в атаку.

– Очень мило! – воскликнул он. – Может быть, ты объяснишь, какого черта забрался ко мне в квартиру и жрешь мою выпивку? Да еще горилл своих приволок. Они мне весь паркет истопчут.

Хромой молча шевельнул бровью и сделал движение указательным пальцем сжимавшей стакан руки. В то же мгновение на шею Абзаца обрушился страшный удар, который бросил его на колени. У Шкаброва возникло странное ощущение. Комната стала тошнотворно поворачиваться вокруг какой-то невидимой глазу оси, расположенной где угодно, только не по центру помещения, паркетный пол накренился и косо поплыл навстречу Абзацу. Абзац вытянул перед собой руку и оттолкнулся от этой матово поблескивающей плоскости, пока она не ударила его в лицо.

Пол послушно выровнялся и, качнувшись еще разок-другой, принял нормальное положение. Абзац тряхнул головой, приходя в себя, и понял, что стоит перед Хромым на коленях. Он согнул правую ногу в колене и оперся на нее, как кавалер, предлагающий даме руку и сердце. Нужно было встать. Зачем это нужно, Абзац не понимал и к тому же был уверен, что ничего, кроме новых неприятностей, из этого не выйдет, но все же попытался подняться: уж очень унизительно было стоять на коленях перед этой старой сволочью.

Встать на ноги ему так и не дали. Кто-то схватил его сзади за волосы и бесцеремонно намотал его роскошный «конский хвост» на кулак. Голова Абзаца запрокинулась, из глаз посыпались искры. Толчок между лопаток снова бросил его на колени, в щеку уперлось холодное дуло, воняющее пороховой гарью.

Хромой снова отхлебнул из стакана и наконец-то заговорил.

– Вот ты и вернулся, – начал он. – А мы уже заждались! Пришли, понимаешь, в гости, а хозяина нету. Хозяин, понимаешь, в бегах. Бегает он хорошо. Быстро бегает.

– Даже собаке не нравится, когда у нее на хвосте консервная банка, – сказал Абзац. – А я не собака. Скажи своему придурку, чтобы отпустил волосы.

– Ты не собака, – слегка дребезжащим старческим голосом сказал Хромой. Он, как обычно, немного переигрывал, изображая из себя немощного старца, который не может передвигаться без посторонней помощи. На самом деле Хромой пребывал в весьма неплохой физической форме, да и не так уж он был стар – лет шестьдесят или шестьдесят пять, никак не больше. – Нет, ты не собака, – повторил он. – Знаешь, кто ты? Ты – падло! Вонючий конченый алкаш, который пропил мои деньги и не может выполнить пустяковую работу.

Абзац рванулся. Это оказалось очень больно.

– Слушай, – сквозь зубы сказал он, – если ты пришел говорить о деле, то это очень странная манера вести разговор.

– О деле! – саркастически воскликнул Хромой. – О каком деле можно говорить с алкоголиком?! Ты же опять пьян!

– По-моему, это касается только меня, – процедил Абзац. – И потом, для человека, который стаканами пьет чужой скотч, ты слишком часто повторяешь слово «алкоголик».

Не говоря ни слова, Хромой вдруг подался вперед и с завидной точностью выплеснул содержимое стакана в лицо Шкаброву. Абзац тряхнул головой, насколько ему позволяли зажатые в чужом кулаке волосы, и непроизвольно облизнулся. По его лицу тек холодный, слабо заваренный чай.

– Умойте его, – приказал Хромой. – Приведите в порядок! Он мне нужен трезвым. Не хватало еще тратить время на разговоры с пьяной свиньей.

Абзаца поволокли в ванную. Здесь он увидел, что его поджидает наполненная ледяной водой ванна. В течение последующих пятнадцати минут его старательно топили, окуная головой в холодную купель. Он терпел, с холодной отстраненностью размышляя о том, что в жизни, судя по всему, наступил какой-то перелом. Вряд ли после сегодняшнего происшествия он сможет жить как прежде. Вряд ли у него получится сделать вид, что ничего не произошло. Придется что-то делать, чтобы снова ощутить себя человеком после пережитого унижения. Он отлично знал, что нужно сделать, оставалось только придумать способ.

Когда его снова бросили на колени перед Хромым – мокрого, избитого, полузадохнувшегося и абсолютно трезвого, – он посмотрел прямо в выцветшие холодные глаза за стеклами сильных очков и сказал:

– Ты сильно рискуешь, Хромой. Я тебе не ларечник.

Он сразу же пожалел о сказанном, поскольку угроза получилась жалкой. Хромой холодно усмехнулся краешком бледного рта. Здоровяк с красным лицом сильно дернул Абзаца за волосы, запрокидывая его голову к потолку, а второй бандит шагнул вперед и без предупреждения ударил пленника в промежность тяжелым ботинком.

– Ого, – простонал Абзац. «Придется Лике попоститься», – подумал он, из последних сил борясь с подступающей темнотой.

– Теперь слушай, – доносилось до него из этой расцвеченной красными и зелеными фосфоресцирующими кругами темноты. Слова падали, как камни в бездонный колодец, рождая призрачное эхо. – У нас с тобой есть незаконченное дело, и ты его закончишь. Мне не хотелось вмешиваться, но ты меня заставил. Если у тебя есть какие-то неудачные мысли по поводу меня и моих ребят, лучше забудь о них. Надо работать, Абзац, а все остальное приложится. Пока что ничего не предпринимай. Ты разворошил это осиное гнездо, пусть немного успокоятся. Отдохни пару дней, подумай о смысле жизни. Я тебе позвоню, когда что-нибудь придумаю. А будешь бегать, – в голосе Хромого зазвенел металл, – уничтожу! Все! Отпустите его.

Абзац почувствовал, что его больше не держат. Чернота отхлынула, и он снова начал видеть окружающее с небывалой четкостью. «А ведь он прав, – подумал Абзац, с трудом поднимаясь на ноги. – В чем-то этот старый подонок прав. Я уже очень давно не был трезвым. Все время не в фокусе, все время в каком-то пограничном состоянии – полутрезв, полупьян. Вот же суки, устроили вечерок! Весь день пил, а к вечеру оказался трезвым.»

Стоять прямо было тяжело. Все время хотелось поплотнее сдвинуть колени и присесть, баюкая в ладонях то место, куда пришелся удар ботинком. Вместо этого Абзац выпрямился и глубоко, до головокружения вдохнул воздух, разгоняя остатки полуобморочной мути.

Гости собирались уходить. Собственно, они уже уходили. Здоровый бугай с красным лицом шел первым, за ним двигался Хромой, а тип в тяжелых ботинках замыкал процессию. Это было очень удачно.

– Одну секунду, – сказал Абзац, трогая обладателя ботинок за плечо.

– Чего тебе, урод? – зло поинтересовался тот, оборачиваясь.

Абзац хорошенько прицелился и так пнул его в промежность, что заныли пальцы на ноге. Когда бандит, хватая ртом воздух, сложился пополам, Шкабров от души двинул его локтем в челюсть.

Бандит отлетел к двери, с треском ударился головой о косяк и рухнул на паркет, как мешок с костями. Краснолицая горилла бросилась на помощь, но Хромой остановил своего телохранителя, поймав за рукав.

– Запомни, Жора, – наставлял он гориллу, – никогда не бей мужика по яйцам, если не собираешься его замочить.

Переодевшись в сухое, Абзац слил из ванны холодную воду и пустил горячую, добавив туда пены. Он чувствовал себя неимоверно грязным, как будто его долго валяли по раскисшей земле, пиная ногами, как футбольный мяч. Пока ванна наполнялась, он немного постоял перед зеркалом, разглядывая свое лицо. Оно было чистым – видимо, Хромой заранее предупредил своих костоломов, чтобы те не били Абзаца по физиономии.

Он сходил на кухню, отыскал в одном из ящиков сухую пачку сигарет, закурил и вернулся в ванную. Здесь он открыл зеркальный шкафчик над раковиной и взял оттуда ножницы, стараясь не смотреть на скромно стоявшую в уголке бутылочку «Белой лошади». Сейчас, как никогда, ему хотелось «восстановить кислотно-щелочной баланс».

Тугая струя горячей воды с глухим шумом бежала в ванну, взбивая пушистую пену. Над ванной курился пар, зеркало начало запотевать. Абзац толкнул дверь, выпуская пар в прихожую, и перекинул свой длинный «конский хвост» через плечо на грудь, крепко обхватив его у основания левой рукой. Момент был почти торжественный, не хватало только музыки. Абзац подумал, не поставить ли ему «Битлз», но решил, что для разнообразия исполнит что-нибудь сам.

– А по тундре, – неожиданно для себя самого заголосил он, поднимая ножницы, – а вдоль железной дороги, где мчит курьерский Воркута^_Ленинград.

Ножницы заскрипели, преодолевая сопротивление тугого волосяного жгута, лязгнули, и в следующее мгновение Абзац равнодушно бросил на крышку стиральной машины рассыпающийся пучок длинных черных волос.

Глава 9. Желтая субмарина

До ближайшего гастронома было каких-то два квартала, а до стоянки, где ночевала его машина, – целых четыре. Арифметика получалась совсем простая, и Чиж отправился в магазин пешком, тем более что за ночь небо окончательно очистилось и день был ясным и жарким.

Все утро Чиж провалялся на диване, просматривая разделы спортивных новостей в газетах и переключая каналы телевизора. Непрочитанных газет у него накопилось штук десять, но изложенные в них спортивные новости уже были известны ему понаслышке из разговоров на службе и в метро. По телевизору показывали какой-то заунывный латиноамериканский бред и программы для подростков. Ведущие этих программ говорили как будто бы на русском языке, но Чиж с удивлением поймал себя на том, что не понимает доброй трети произносимых этими симпатичными молодыми людьми слов. Тогда он выключил телевизор и отправился в ванную бриться.

Водя по щекам безопасной бритвой, он все время косился в сторону ванны, под которой обычно хранилась одна из его многочисленных заначек. Коситься туда было абсолютно бесполезно: накануне вечером Чиж собственноручно «разрядил» все свои тайники, слив их драгоценное содержимое в широкую глотку финского унитаза. Он отлично помнил об этом, но взгляд, словно притянутая мощным магнитом стальная иголка, все время возвращался к узкому просвету между стеной и краем ванны, с надеждой ловя блеск стекла, которого там уже не было.

В результате этой стрельбы глазами Чиж порезал шею, да так, что это больше напоминало результат разбойного нападения, чем невинную оплошность во время бритья. Крови было столько, что пришлось подставить ладонь из опасения запачкать рубашку. На какое-то мгновение Чиж даже не на шутку перепугался, решив, что между делом перерезал себе сонную артерию, но это оказалось полной ерундой. Правда, залепить порез туалетной бумагой, как обычно в подобных случаях, Чижу не удалось, но и ничего особенного в происшествии тоже не было – обыкновенный порез, бывает и хуже…

Он залепил ранку бактерицидным пластырем, сполоснул испачканную кровью раковину и закончил бритье, дудя под нос мотив «Желтой субмарины». Дудел он недолго: развеселая бодрая мелодия совершенно не соответствовала его настроению, а музыкальные способности майора были таковы, что он мог петь, только пребывая в приподнятом расположении духа.

Время приближалось к обеду. Майор вспомнил, что еще не завтракал, и направился на кухню, поскольку делать ему все равно было нечего. Он все время боролся с ощущением, что спит и видит сон. Организм давно привык к определенному ритму жизни, и вынужденное безделье в разгар рабочего дня никак не укладывалось в этот ритм.

На кухне он, задумавшись о биоритмах, совершенно рефлекторно полез в шкафчик под мойкой. Он уже успел выдвинуть мусорное ведро и запустить руку в пыльный угол, когда вспомнил, что пришел сюда вовсе не за этим, а для того, чтобы приготовить себе обед, он же завтрак.

Яиц в холодильнике почему-то не оказалось, ветчины тоже. Вообще, Чиж вынужден был признать, что по части съестных припасов у него дома негусто. В последнее время он основательно подзапустил домашнее хозяйство, занятый другими делами.

Чиж пригорюнился, сидя на корточках перед открытым холодильником и глядя в его полупустое нутро. Он чувствовал себя отравленным и слабым, как новорожденный котенок. В желудке сосало, но мысль о еде вызывала отвращение. Он думал о том, что пятьдесят граммов водки мигом привели бы его в порядок. А если выпить сто, то и аппетит, глядишь, появится.

Он заставил себя сжевать завалявшийся на полке холодильника кусок копченой колбасы с черствой хлебной коркой, забытой в хлебнице, запил эту дрянь холодной заваркой прямо из носика заварочного чайника и решил, что так жить нельзя. Нужно было идти в магазин, закупать продукты и вообще что-то решать.

Натягивая брюки, Чиж криво улыбнулся своему отражению в зеркальной стенке шкафа. Решать. Что ему решать? Все решено за него и без него, а ему остается только смотреть телевизор и листать газеты. Строго говоря, в такой вот ситуации возможно только одно радикальное решение – пустить себе пулю в лоб. Так ведь пистолет в сейфе, сейф в кабинете, а кабинет на работе, куда ему строжайше запрещено приходить в течение месяца. «Пока, – веско подчеркнул Лаптев, покачивая толстым указательным пальцем, – пока месяц. Ты в отпуске сколько не был? Три года? Это получается как раз три месяца отпуска. Пока пиши заявление на месяц, а там посмотрим. Вообще-то, тебя полагается разжаловать, но я постараюсь замять эту историю. Ну, ловили бандита, ну, ушел. А про вашу пивную экспедицию я промолчу. пока. Все ясно?»

Чижу все было ясно. Он решил, что сравнительно дешево отделался, и счел своим долгом выразить подполковнику Лаптеву свою горячую признательность. И вот теперь он шел в гастроном за продуктами, наслаждаясь первым днем первого за три года отпуска и первым за последние полтора года днем абсолютной трезвости. Удовольствие было ниже среднего, но Чиж крепился. Он заставил себя пройти мимо пивного ларька, даже не повернув головы, чтобы проверить, есть ли сегодня в продаже горячо любимое темное бархатное.

Чтобы немного отвлечься, он стал вспоминать вчерашний день. Самым ярким впечатлением была, конечно же, стремительно надвигавшаяся на него хромированная решетка радиатора огромного «шевроле». Чижу приходилось читать и слышать о дорожных инспекторах, которые бросали свои машины под колеса тяжелых грузовиков, чтобы ценой собственной жизни задержать преступника и предотвратить человеческие жертвы. Он всегда старался пропускать такую информацию мимо своего сознания, поскольку она совершенно не поддавалась логическому анализу. То есть с точки зрения чистой логики такие действия выглядели вполне оправданными и разумными: петляющий по проезжей части «МАЗ» с пьяным водителем за рулем необходимо было остановить любой ценой, чтобы спасти ни в чем не повинных людей от увечий и смерти. Гаишник, преграждающий путь многотонной махине своим «жигуленком», просто до конца выполнял свой долг. Неясно было другое: как быть с инстинктом самосохранения?

После вчерашнего происшествия Чиж окончательно разобрался с этим вопросом. Инстинкт самосохранения сработал, но произошло это уже тогда, когда изменить что-либо не представлялось возможным. Посылая «Волгу» наперерез более тяжелому «шевроле», он просто не успел подумать о смерти. Он ни о чем не успел подумать, кроме того, что операция, похоже, сорвалась и преступник вот-вот уйдет. У него был только один способ остановить киллера, и он воспользовался им. Получается, что инстинкт охотника оказался сильнее инстинкта самосохранения, подумал Чиж и иронично улыбнулся. Есть вещи, подумал он, рассуждать о которых просто противопоказано. Думая о таких вещах, невозможно удержаться в рамках приличий: поневоле сбиваешься если не на патетику, то на обыкновенный цинизм.

Он вспомнил лохматую образину, которую успел разглядеть за лобовым стеклом пикапа. Неопрятные светлые волосы до плеч, бакенбарды, усы, круглые очки. Это что же, и был легендарный Абзац? Больше похоже на привидение – дух хиппи, откинувшего копыта от передозировки.

«А есть ведь еще и Кондрашов, – напомнил он себе. – Разобраться с господином депутатом будет посложнее, чем с Лаптем. Его не устроит сложившееся положение вещей, ему надо, чтобы я его защищал. Кондрашова не устроит мое устранение от этого дела, а Лаптя не устроит, если я буду продолжать этим делом заниматься на общественных началах. Батюшки, а ведь я влип! Да еще как влип-то… Рвануть, что ли, к морю, как Лапоть советовал? Пока я буду загорать, тут все как-нибудь закончится: либо Абзаца возьмут, либо Кондрашова шлепнут. Туда им обоим и дорога, вот только уезжать мне никуда не хочется. Чего я там не видел, на этом вашем море? И потом, не привык я, чтобы меня из моего дома выживали.»

Истошный визг тормозов вывел его из задумчивости. Чиж вздрогнул и огляделся, ожидая увидеть поблизости распластанного на мостовой пешехода в луже собственной крови и косо замершую иномарку с четким круглым отпечатком человеческой головы на радиаторе.

Никаких трупов поблизости не наблюдалось, зато иномарка была тут как тут. Огромный черный джип с тонированными стеклами замер у самой бровки тротуара в метре от Чижа. Затененные сверх всякой меры боковые стекла демонстрировали Чижу лишь искривленное отражение его физиономии. Начинается, подумал Чиж, и опять ошибся.

Дверца джипа распахнулась, и на тротуар буквально вынесло какого-то смутно знакомого детину почти двухметрового роста, с бычьей шеей, в деловом костюме и с неизменной телефонной трубкой в руке. Остриженная почти наголо голова этого гражданина цветом волос напоминала шляпку подосиновика, а на прямоугольной физиономии сияла широченная радостная улыбка. Чиж опомниться не успел, как оказался в медвежьих объятиях.

Он напрягся и с некоторым трудом высвободился из захвата, подумав, что, будь на его месте кто-нибудь пожиже, бедняга наверняка недосчитался бы парочки ребер.

Теперь он вспомнил водителя джипа и поразился тому, что не узнал его сразу. Перед ним, отводя для рукопожатия широкую, как совковая лопата, ладонь, стоял двукратный чемпион мира и серебряный призер Олимпийских игр по вольной борьбе Дмитрий Кулаков. Пару месяцев назад с чемпионом приключилась неприятная история. Какой-то умник из числа балашихинских отморозков сообразил, что у звезды российского спорта должны в немалом количестве водиться денежные знаки. На Кулакова наехали. Первый визит братвы к чемпиону закончился вполне предсказуемо: визитеры один за другим спустились по лестнице с четвертого этажа, не касаясь ногами ступенек. Следующей ночью машина Кулакова сгорела вместе с гаражом, через двое суток та же участь постигла его дачу, а когда на третьи сутки какой-то мерзавец до полусмерти напугал его жену угрозами по телефону, чемпион побежал в милицию. Он был заметной фигурой и потому обратился прямиком в МУР, где его направили к Чижу. Чиж уладил недоразумение с присущими ему тактом и изобретательностью, после чего благодарный чемпион долго не давал ему прохода, всячески выражая свою признательность. Вообще-то Чиж, как человек разумный и в достаточной степени современный, не брезговал подношениями, при этом строго следя за тем, чтобы брать только у тех, у кого можно, и только то, что можно взять, не рискуя потом подвергнуться примитивному шантажу. Но Кулаков, обладавший широкой натурой и минимумом деловых качеств, расчувствовавшись, был готов отдать последнюю пару нижнего белья, так что Чижу стоило немалых усилий заткнуть этот фонтан щедрости.

– Гаврилыч! – Голос чемпиона мира напоминал рев рассерженного медведя. – Здравия желаю, гражданин майор! А я гляжу: кто это с авоськой по тротуару чапает? А это ты! Это, Гаврилыч, судьба. Теперь я тебя живым не выпущу.

– Гм, – сказал Чиж в ответ на это многообещающее начало. – Как дела, чемпион? Братва больше не наезжает?

– Что ты! – радостно воскликнул Кулаков на всю улицу. – Извиняться приходили. Хотел им рожи набить, да не стал. Чего, думаю, зря руки марать.

– Это ты правильно решил, – сказал Чиж, почти незаметным движением уводя левое плечо из-под дружеского удара похожей на весло галеры ручищи. Обижать чемпиона не хотелось, но Чиж считал, что плечо ему еще пригодится. – Мараться об них действительно не стоит. Это очень нездоровое занятие, поверь моему опыту. Ну а как вообще? Жена здорова?

– В роддоме, – отрапортовал Кулаков. – На сохранении. Врачи сказали, что будет парень.

– Поздравляю, – сказал Чиж. – Вырастет – чемпионом станет.

– Непременно, – пообещал Кулаков и сразу же, без паузы, выпалил фразу, которой сам Чиж старательно не давал соскочить с языка: – Это надо бы обмыть!

Чиж набрал в грудь побольше воздуха и впервые в своей жизни произнес слова, в чужих устах всегда казавшиеся ему жалкой ложью:

– Извини, чемпион. Я в завязке.

– Че-го? – растерянно переспросил Кулаков. – Ты что, Гаврилыч? При чем тут завязка? Я же сам не пью, у меня режим. Но случай-то какой!

– Извини, – со вздохом повторил Чиж.

Видимо, это вздох прозвучал убедительнее любых объяснений. Кулаков внимательно всмотрелся в майора, и улыбка на его простодушном лице сменилась выражением искренней озабоченности и сочувствия.

– Что, так серьезно? – спросил он.

Чиж молча пожал плечами, поколебался и кивнул. Слабость, подумал он. Жаловаться первому встречному – это слабость. Просто на то, чтобы не пить, оказывается, нужно столько сил, что ни на что другое их уже не хватает.

– Вот черт, – огорченно сказал Кулаков. – Никогда бы не подумал. А, да что там! – оборвал он себя, махнув рукой. – Здесь, в России, от этого дерьма никто не застрахован. Извини, Гаврилыч. Небось все заначки в сортир повыливал?

Чиж удивленно хмыкнул.

– А ты откуда знаешь?

– А у меня тесть. того. с проблемами. Каждый месяц завязывает. Соберет свои нычки по всем углам, выльет все в сортир, а через три часа в гастроном бежит. Ты куда идешь, если не секрет?

– Не секрет, – сказал Чиж. – В гастроном. Дома жрать нечего.

– Жрать? – задумчиво переспросил Кулаков. – Погоди-ка.

Он вернулся к машине, открыл дверцу, покопался на заднем сиденье и вернулся, держа в руке какой-то продолговатый сверток.

– Возьми, – сказал он, протягивая сверток Чижу. – А то вдруг гости или сам. гм. передумаешь.