Текст книги "Повелитель бурь"

– Другой выход у тебя был, – заявил Потапчук. – Сел бы в самолет, как все нормальные люди, и давно сидел бы дома – одетый по-человечески и, главное, бритый. Кстати, отдать тебе должное, для побывавшего под селем бомжа ты выглядишь неправдоподобно чистым.

– В море постирался, – признался Сиверов.

– С песочком? – иронически уточнил генерал.

– С мылом.

– А мыло откуда?

– Украл.

Федор Филиппович непроизвольно фыркнул. Он знал, что Сиверову ничего не стоит убить человека, не говоря уже о том, чтобы угнать машину или даже танк. Но Слепой, ворующий в магазине кусок хозяйственного мыла – это действительно было смешно.

– Смейтесь, смейтесь, – проворчал Глеб. – Вам легко смеяться. А я сижу тут, как этот… Ни паспорта, ни денег, даже перевод на почте не получишь. Ну, ладно, горсть абрикосов здесь за любым забором можно стащить, на любом пустыре. Но мыло-то на деревьях не растет!

Потапчук сочувственно поцокал языком.

– Тц-тц-тц, как мне тебя жалко! Давай-ка покороче. Ведь была же, наверное, причина, по которой ты решил здесь задержаться.

Глеб поморщился, пытаясь разобрать надпись на сигарете, потушил окурок о подошву и бросил его в урну.

– Трава, – с отвращением сказал он. – Сплошной самообман, вот что такое эти ваши легкие сигареты. А причина была. Понимаете, этот сель… В общем, ваши аналитики были правы.

Потапчук вздохнул.

– Я так и думал. Черт! И угораздило же меня с тобой поделиться! Забудь ты, Христа ради, о том разговоре! Если нужно, этим займутся без тебя. Приедет правительственная комиссия…

– Когда? – быстро перебил его Глеб.

Федор Филиппович повернул голову и нахмурился. Сиверов смотрел прямо на него. Глаза прятались за темными стеклами очков, но выражение лица Слепого очень не понравилось генералу – было в нем какое-то непривычное упрямство.

– Кажется, завтра. Самое позднее, послезавтра.

– Это официальная информация?

– Ну в газетах ее еще не было, если ты это имеешь в виду. Но лица, которых это напрямую касается, разумеется, уже в курсе.

– Отлично, – сказал Глеб. – Значит, пора ковать железо.

– Постой-ка, – твердо произнес Потапчук. – Давай договоримся: никакого железа ты ковать не будешь. Во всяком случае, без моего ведома. Я должен хотя бы знать, что происходит и что ты затеваешь. С меня голову снимут, это ты можешь понять?

Слепой, казалось, о чем-то задумался.

– Понятно, – сказал он после долгой паузы. – Значит, высшее духовенство выступило на защиту священной коровы.

– Не надо иронизировать, – сказал Потапчук. – Ну, допустим, выступило. Сам посуди, могло ли быть иначе? МЧС, пожалуй, единственная на сегодняшний день структура, которая пользуется у рядовых обывателей авторитетом и уважением. Должно же быть в государстве хоть что-то, вызывающее уважение у собственных граждан!

– Это порочная логика, – непримиримо возразил Сиверов. – Я же не предлагаю выступить в прессе с громкими разоблачениями. Наоборот, я предлагаю потихонечку сделать так, чтобы МЧС не только вызывало уважение, но и было этого уважения достойно. Дурную траву с поля вон – молча, без шума и пыли… А? А не то этот умник, который там засел, окончательно зарвется, и рано или поздно какой-нибудь борзописец раструбит о его подвигах по всему миру. Где оно тогда будет, это ваше уважение, что от него останется?

Федор Филиппович незаметно для себя закурил новую сигарету.

– Не знаю, – задумчиво сказал он. – В общем-то, ты, наверное, прав. Но у нашего начальства на этот счет иное мнение.

– У вашего начальства, – поправил Глеб. – Я человек штатский, и мнение вашего начальства меня интересует лишь постольку… Словом, совсем не интересует. И ваша голова тут ни при чем. Гарантирую, что вы останетесь в стороне.

Потапчук сердито закряхтел.

– Не понимаю, чего ты взъелся, – сказал он. – Откуда такое обостренное чувство справедливости? Даже если преступление имеет место, то какое тебе-то до него дело? Понимаю, что это звучит цинично, но, согласись, в одиночку мир не переделать, патронов не хватит. Чеченская война, например, под определенным углом зрения тоже выглядит как преступление, но ведь ты же по этому поводу не рвешь на себе нижнее белье!

– Не рву, – внезапно успокаиваясь и беря обычный шутливый тон, согласился Сиверов. Не имею такой возможности, потому что нижнего белья у меня в данный момент всего одна пара.

– То-то же, – проворчал генерал. – С голой задницей ходить никому не хочется. Даже ради справедливости.

– Федор Филиппович, – все так же весело и непринужденно сказал Глеб, – а что у вас в портфеле? Зачем вы вообще сюда приехали?

Генерал невольно дотронулся рукой до своего портфеля. Портфель был увесистый, поскольку, помимо нескольких пар белья и носков, конверта с деньгами и паспорта на имя инженера Корнеева, там лежал семнадцатизарядный австрийский «глок» с двумя запасными обоймами и глушителем. Потапчук и сам толком не знал, зачем прихватил с собой «сувенир», о котором его никто не просил; просто ему показалось, что пистолет может пригодиться Слепому, и он выбрал из своей личной коллекции наиболее подходящее оружие.

Федор Филиппович усмехнулся.

– Ладно, – сказал он, – считай, что ты меня поймал. Хотя, заметь, я мог бы в этом и не признаваться. И все-таки я бы хотел услышать хоть что-то конструктивное. Факты у тебя есть? Или ты просто решил перешлепать всех спасателей в округе на основании смутных подозрений?

Глеб без спроса выудил из его пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, несколько раз глубоко затянулся и рассеянно бросил сигарету под ноги.

– Трава, – повторил он. – Факты есть, Федор Филиппович. Может, пройдемся? Вы мне купите чебурек, потом сходим на пляж, искупаемся, а заодно и потолкуем.

Потапчук встал, повесил на руку пиджак и взялся за горячую ручку портфеля. Они двинулись вниз по улице, спускавшейся прямо к морю, стараясь держаться в жидкой тени росших вдоль тротуара пыльных фруктовых деревьев. Возле продуктового киоска Глеб остановился, и Федор Филиппович, притворно ворча, купил ему хот-дог. Дальше Сиверов шел, с аппетитом жуя и обильно капая на мостовую жидким кетчупом. Генерал недовольно косился на него, но от комментариев воздерживался: судя по всему, его агент и впрямь основательно проголодался. Наблюдать за ним было даже интересно: Потапчуку никогда прежде не приходилось видеть Сиверова в таком амплуа, и он вынужден был признать, что Слепой способен одинаково непринужденно держаться как на светском рауте, так и на пыльной улице.

Глеб, не переставая жевать, посвятил его в подробности своих приключений. Факты в его изложении выглядели вполне однозначно: Потапчук не верил, что Слепой, в каком бы состоянии он ни находился, мог спутать взрыв тротиловой шашки с ударом грома. Рассказывая о том, как нашел на берегу ручья наполовину занесенный грязью труп Гургенидзе, Глеб был спокоен, но генерал, наконец, понял, зачем ему понадобилось по собственной инициативе лезть в это запутанное дело. Ближе к концу рассказа Федор Филиппович почти перестал слушать, целиком уйдя в решение сложного вопроса: как ему теперь быть? Запрещать Слепому вмешиваться в это дело бесполезно: оно касалось его лично, а на воинскую дисциплину, как справедливо заметил сам Глеб, ему уже очень давно было наплевать. А с другой стороны, зачем это нужно – запрещать? Ведь это же не кто-нибудь, а Слепой! Он сто раз подумает, и только потом, избавившись от последних сомнений, возьмется за оружие. А уж когда возьмется, тут и комар носа не подточит… А начальство наверняка не станет ругать генерала Потапчука за то, о чем никогда не узнает.

В самом деле, почему бы и нет? Почему бы кое-кому не умереть этим летом? Люди гибнут всегда – одним больше, одним меньше… Логика подлая и жестокая, но будет только справедливо, если она, наконец, обернется против того, кто так долго ею пользовался. Ведь, планируя свою операцию и спуская на спящие поселки сель, этот человек не мог не знать, что будут человеческие жертвы. Он, наверное, даже приблизительно подсчитал на калькуляторе, сколько их будет, мысленно прикинул, стоит ли игра свеч, и решил, сволочь, что стоит. Так неужели этот подонок останется безнаказанным только потому, что спрятался за авторитет МЧС?

– Хорошо, – сказал он, когда Глеб замолчал. – В целом я с тобой согласен, но учти: ты меня не видел, я тебя не знаю. Я вообще не понимаю, почему ты решил, что искать нужно именно здесь. Твой клиент наверняка сидит в Москве, где-нибудь поближе к деньгам.

– Здесь его руки, – возразил Глеб. – И мне почему-то кажется, что эти руки не успели как следует замести следы. Если это так, то времени в обрез – только до приезда правительственной комиссии.

Федор Филиппович хотел что-то возразить, но тут их перебили. Из-за угла навстречу им вдруг вышел плотный, коренастый мужчина лет пятидесяти, вертевший в руке незажженную сигарету.

– П-прошу прощения, – обратился он к генералу, – огонька н-не найдется?

Потапчук вынул из кармана брюк зажигалку и дал ему прикурить. Заика кивнул в знак благодарности и неторопливо двинулся своей дорогой, попыхивая сигаретой. Федор Филиппович остался стоять, хмуро и озабоченно глядя ему вслед.

– В чем дело? – спросил Сиверов.

– Не знаю, – ответил генерал. – Рожа у него какая-то знакомая. Вроде, где-то я ее видел, и не один раз, а где – хоть убей, не вспомню.

– Бывает, – сказал Глеб.

ГЛАВА 10

Удодыч лихо затормозил на краю поросшего клочками жесткой выгоревшей травы летного поля, метрах в десяти от приземистой бетонной вышки. Укрепленный на длинном шесте полосатый матерчатый рукав безжизненно висел в неподвижном воздухе. Дело шло к вечеру, и все вокруг было окрашено в теплые золотистые тона. На поле скучала пара «кукурузников» с зачехленными кабинами и три вертолета, имевшие донельзя потрепанный вид.

Начальник этого, с позволения сказать, аэропорта уже поджидал их. Он двинулся навстречу, морщась от поднятой колесами «лендровера» пыли. Это был неказистый мужичонка – низкорослый, худой, чернявый, как жук, с жесткими черными усами под острым, как воробьиный клюв, носом, одетый в синие форменные брюки и растянутую нательную майку. Под майкой на впалой груди курчавились густые черные волосы, на голове криво сидела выцветшая аэрофлотовская фуражка, а из-под мятых форменных брюк стыдливо выглядывали клетчатые домашние шлепанцы. Левый шлепанец просил каши.

– Машина готова? – обменявшись с ним коротким рукопожатием, отрывисто спросил Становой.

– Готова, – сказал начальник аэродрома и указал на стоявший с краю вертолет. – Может, все-таки возьмете пилота? Как-никак горы…

– Благодарю, – отказался Становой. – Я хорошо знаком с этим типом машин, и в горах летать мне тоже приходилось.

– Я не имею права! – вдруг заартачился его собеседник. В безветренном воздухе от него потянуло винным перегаром. – Сами убьетесь и машину угробите, а отвечать кому?

– Не убьемся и не угробим, – успокоил его Становой. Он улыбался, но опытный Удодыч без труда различил в его голосе приглушенный лязг металла и подумал, что чернявый авиатор, того и гляди, сдуру наживет себе большие неприятности. – А о правах и обязанностях мы с вами поговорим как-нибудь в другой раз. Когда протрезвеете.

– К-киряли-то, небось, с летуном на п-пару? – добавил Удодыч, предвосхищая возможные возражения. – Т-ты смотри, м-мужик. Так и впрямь до б-беды недалеко. К-керосин-то хоть залить не забыли?

Начальник аэродрома пожал худыми плечами, Плечи у него так загорели, что стали уже не коричневыми, а почти фиолетовыми.

– Забыть не залили, – передразнил он Удодыча. – Залили, залили! Под самую пробку залили, А не веришь, пойди и проверь.

– Н-не сомневайся, – сказал Удодыч.

– Время, Феофил Немвродович, – нетерпеливо напомнил Становой.

Он был единственный из всех, с кем Удодыч общался более или менее регулярно, кто взял себе за труд запомнить его имя и отчество. Удодыч происходил из семьи алтайских староверов, и в его жизни было два наследственных проклятия: заикание и имя. Впрочем, на судьбу он не роптал, а со временем научился даже извлекать из своих недостатков определенное удовольствие: ему нравилось наблюдать, как люди мучаются, слушая его, и как они сами начинают заикаться, пытаясь правильно выговорить его имя и отчество.

Удодыч предусмотрительно запер машину и вместе со Становым пошел к вертолету. Пыльная трава громко шуршала под ногами, цепляясь за штанины, из-под сапог веером разлетались, треща, как полоумные, серо-коричневые кузнечики. От земли шибало ровным жаром, а проливных дождей, которые шли в этих местах без малого месяц, словно и не было. О них напоминали только промытые в каменистой почве канавки. Угодив ногой в одну такую канавку, Удодыч подумал, как хорошо, что вертолету не требуется разбег.

Топливный бак он все-таки успел проверить. Чернявый пьяница не соврал: керосина в баке было под завязку. Становой уже устроился в кресле пилота – вертел какие-то ручки, щелкал тумблерами, глядел на пляшущие стрелки и разноцветные лампочки, то удовлетворенно кивая, то, наоборот, хмурясь и бормоча под нос нехорошие слова.

– Ну как, М-максим Юрьич? – спросил Удодыч, садясь в соседнее кресло. – Взлетит эта к-кофемолка?

Становой хмуро покосился на него и ничего не ответил. Удодыч мысленно пожал плечами. Он знал, что командир точит на него зуб, но особой вины за собой не видел. Он сделал все, что мог, а кого не устраивает – пусть сделает лучше, если получится. Откуда Удодыч мог знать, что сель не похоронит, а, наоборот, вынесет труп того грузина на самое видное место? Как он мог догадаться, что в ночи, под проливным дождем, в районе озера будет слоняться еще кто-то? Да еще умеющий отличить раскат грома от взрыва… В конце концов, все это придумал сам Становой! Сам придумал, сам пускай и расхлебывает. Да и расхлебывать-то, по большому счету, нечего. Никто не видел ничего конкретного. Грузина мог убить кто угодно – боевики, к примеру, а то и вовсе ревнивый муж какой-нибудь московской шлюшки. Осталось только вывезти из района озера оборудование, и все будет в полном ажуре.

– Н-не хмурься, к-командир, – произнес он. – К-клянусь, я не виноват. Ну, отк-куда мне было з-знать?

Становой нетерпеливо дернул каменным плечом.

– Ты действительно не виноват, – сказал он, – но пойми, Феофил Немвродович, мне от этого не легче.

Басовито засвистел двигатель. Удодыч увидел, как по сухой траве пробежала длинная тень лопасти. Свист перешел в рев, трава полегла, заструилась, потом машина покачнулась, как байдарка на речной волне, приподнялась над землей и боком, набирая высоту, пошла в сторону гор.

«Не легче ему, – думал Удодыч, наблюдая за тем, как Становой уверенно управляет вертолетом. – Интересно, что ты запоешь, когда узнаешь, с кем я сегодня встретился?» Он немного поколебался – говорить или не говорить, – но дело выглядело довольно серьезным, и Удодыч решил, что сказать надо. Придется сказать, а то потом может хуже получиться…

Он откинулся на спинку кресла. Внизу проплывали горы. Смотреть на эти чертовы груды камня и заросли колючих кустов отсюда, сверху, из удобного кресла с подголовником, было до ужаса приятно. Это совсем не то, что пробираться по ним пешком… Честно говоря, ноги у Удодыча до сих пор гудели после сорокавосьмичасового марш-броска по пересеченной местности и, сидя в кабине вертолета рядом со Становым, он испытывал легкую эйфорию, как будто вернулся, наконец, домой из кругосветного путешествия.

Описав по горам широкую дугу, Удодыч вышел к людям в двадцати километрах от места катастрофы, близ нетронутого селем поселка, где вовсю кипела курортная жизнь. А что, очень просто: был человек в отпуске, полол грядки на даче, а потом увидел по телевизору своих товарищей, насмерть бьющихся с очередной бедой, и не утерпел, примчался помочь первым же самолетом… Ну, пускай не самолетом, потому как это слишком легко проверить, пускай поездом, но все-таки примчался и встал в строй, плечом к плечу с ребятами… Чем проще, тем лучше, в общем. Да никому и в голову не пришло его о чем-то спрашивать: приехал, и молодец. Давай, браток, впрягайся, видишь, сколько дерьма мать-природа опять наворотила. Она наворотила, а мы разгребай… Работа такая!

– Слушай, Юрьич! – крикнул он, пытаясь перекрыть рев мотора и клекот рассекающих воздух лопастей.

Становой не обернулся. Тогда Удодыч подергал его за рукав. Становой повернул голову, вопросительно вздернул подбородок, увидел беззвучно шевелящиеся губы соседа и постучал себя по виску – вернее, не по виску, а по наушнику. Он, оказывается, уже успел нацепить на голову наушники, а Удодыч забыл – замечтался, старый хрен.

Прапорщик нашел вторую пару наушников, подогнал по размеру, нацепил, поправил у подбородка микрофон.

– С-слушай, командир, – повторил он, – д-даже не знаю, как тебе с-сказать… Т-ты только раньше времени не д-дергайся. Может, он п-просто так п-приехал, на отдых. П-пляж, море, девочки, овощи-фрукты, п-прочие п-продукты…

Брови Максима Юрьевича опять сошлись к переносице, обозначив глубокую складку на лбу.

– Кто? – резко спросил он, – Кто приехал? Ну говори, чего тянешь!

– П-потапчук, – сказал Удодыч.

– Кто?! Какой Потапчук?

– Тот с-самый. Федор Ф-филиппович. Г-генерал ФСБ.

Становой разразился длиннейшей матерной тирадой.

Это было настолько на него непохоже, что Удодыч даже немного струхнул. Потом Максим Юрьевич надолго замолчал. На скулах у него играли желваки, а рука так стискивала рукоятку управления, что на загорелой коже проступили белые, как мел, костяшки.

– Где ты его видел? – спросил он, наконец, вполне обычным голосом.

Удодыч назвал поселок, в котором встретился с Потапчуком. Во время работы в конторе он пару раз водил генеральскую «Волгу», заменяя заболевшего коллегу, и хорошо запомнил Федора Филипповича. Становой тоже неоднократно сталкивался с генералом по службе и был о нем довольно высокого мнения.

– Как он был одет? – напряженно спросил Становой.

– Да к-как всегда. В к-костюме, с п-портфелем…

Удодыч внезапно замолчал. Лицо у него при этом было такое, как будто его только что сильно стукнули по затылку.

– Вот именно, – сказал Становой. – Дошло? В костюме, с портфелем, а не в шортах и с полотенцем через плечо. А ты говоришь, овощи-фрукты… Значит, его аналитики нашу схемку раскололи. М-да… Этого, конечно, следовало ожидать. Плохо только, что это произошло не поздно, а вот именно рано. И еще хуже, что именно Потапчук, а не какое-нибудь бревно в генеральских звездах. Черт, как неудачно получилось! Какого дьявола, мне же твердо обещали, что эту тему наглухо прикроют!

– П-потапчука не б-больно-то п-прикроешь, – заикаясь сильнее обычного, заметил Удодыч. – А может, все-таки м-мимо?

– Свежо предание, да верится с трудом, – с сомнением произнес Максим Юрьевич. – Этот старый пес ничего не делает зря. А впрочем, должен же он хоть когда-то отдыхать! Костюм – ерунда. Он к нему просто прирос, как вторая кожа. Представляешь себе Потапчука в шортах? Вот умора-то! Он был один?

Удодыч медленно покачал головой.

– Нет. С к-каким-то п-парнем. Т-твоего примерно в-возраста, рослый, одет ст-т-транно, вроде как б-бомж, а м-морда… 3-знаешь, на такой морде можно г-гвозди ровнять. Не морда – к-камень.

– Так, – упавшим голосом сказал Становой и, повинуясь внезапному импульсу, коротко, но предельно точно описал внешность встретившегося ему в горах у ручья рязанского инженера Корнеева. – Он?

– Т-точно, он, – подтвердил Удодыч. – К-как живой. И что т-теперь?

– Говно наше дело, товарищ прапорщик, – задумчиво проговорил Становой. – Эти суки уже и прятаться-то перестали. Кружат, как голодные акулы, примеряются, с какой стороны половчее цапнуть…

– Брось, командир, – рассудительно возразил Удодыч. – Д-доказухи у них никакой, иначе мы с т-тобой д-давно бы на нарах вшей б-били.

– Какая доказуха, чудак? – Становой резко засмеялся. – Кто же позволит им марать доброе имя нашего родного министерства? Это же ФСБ, а не прокуратура! Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой…

– Т-тем более, – не сдавался Удодыч. – Если бы они были у-уверены… Д-думаешь, они бы тебя достать не смогли? Если д-доказуха не нужна, то и тянуть нечего. Н-нет, командир, это они пока присматриваются. И хочется кого-нибудь шлепнуть, и колется: а вдруг не т-того? Т-тебе бояться нечего, а я, если надо, м-могу и в кусты. Лягу на дно и хрен они меня д-достанут. А если вдруг до р-разборок дойдет, можешь валить все на меня. Мы им жмура какого-нибудь подходящего подкинем – вот он, мол, самый и есть, Удодыч этот п-проклятый, который варенье-то украл. И в-все!

– Как у тебя все просто, – с кривой улыбкой сказал Становой. – Как в шашках: раз-два, и в дамки!

– А чего сложного-то? Можно п-подумать, Потапчуку больше всех надо. Он старый, ему на пенсию п-пора. Б-была бы могилка, а уж чего на ней написать, они сами п-придумают.

– Одно хорошо, – после долгой паузы сказал Становой. – Сдавать друг друга нам никакого резона. Ведь даже не дослушают, просто пальнут в затылок, и весь разговор.

– Да, – подумав, согласился Удодыч. – Д-действительно, х-хорошо.

Солнце начало понемногу приобретать красновато-медный оттенок. От вершин протянулись длинные густо-синие тени, затопили ущелья, превратив их в наполненные темной тушью бездонные провалы с острыми, как бритвы, краями. Это было очень красиво, но Становой хмурился все сильнее.

– Далеко лететь-то? – спросил он. – Ты давай, рули, Сусанин, а то до темноты не управимся. Ночевать у озера нам не резон, а в темноте на этом примусе над горами летать – слуга покорный. Лучше уж сразу застрелиться.

Вопрос был задан зря: Становой знал дорогу к озеру не хуже Удодыча. Просто ему, наверное, хотелось выплеснуть хотя бы малую толику владевшего им раздражения. Удодыч открыл рот, чтобы ответить, но говорить не понадобилось: впереди, чуть справа по курсу, блеснуло спокойное зеркало воды, стоявшее метра на три, а то и на все четыре ниже, чем раньше.

Максим Юрьевич посадил машину на относительно ровной площадке, совсем недавно служившей лагерем Удодычу и изобретателю генератора туч Артуру Вениаминовичу Ляшенко. Выпрыгнув из кабины, Удодыч первым делом отыскал на склоне место, где покоился непризнанный гений. Каменная осыпь выглядела непотревоженной, и прапорщик подумал, что камень – отличный материал. Наверное, самый лучший материал, когда речь идет о том, чтобы что-то спрятать. Поди, разберись, тревожил его кто-нибудь или нет! И со временем не просядет…

Он поглубже надвинул на лоб козырек армейского кепи. Низкое солнце слепило глаза, а еще Удодыч никак не мог избавиться от ощущения, что за ними наблюдают. Он понимал, что это ерунда, что здесь никого нет и быть не может, но ощущение не проходило, и прапорщик скова с подозрением покосился на каменистый склон, как будто похороненный там инженер мог от нечего делать подглядывать за ним через щелочку между камнями.

Становой с озабоченным видом прохаживался по площадке, время от времени посматривая в сторону озера. Он держался так, словно и впрямь прилетел сюда по сугубо служебному делу – осмотреть место происшествия и сделать предварительные выводы о причинах катастрофы, чтобы потом изложить их правительственной комиссии. Максим Юрьевич пользовался в министерстве большим авторитетом, его считали одним из лучших специалистов-практиков, так что его мнение могло повлиять на окончательное заключение правительственной комиссии. Кроме того, он был просто обязан осмотреть место происшествия. Ну а то, что полковник МЧС Становой отправился на разведку один, прихватив с собой только личного водителя, свидетельствовало, в сущности, в его пользу: внизу, на побережье, каждый человек был на счету, и полковник решил рискнуть, занявшись этим ответственным делом в одиночку. Честь ему и хвала!

Максим Юрьевич подошел к краю площадки и долго смотрел вниз, на то место, где заложенные Удодычем заряды раскололи край каменной чаши, выпустив на волю многотонную массу воды. Удодыч остановился рядом с ним и тоже посмотрел вниз.

– Вроде, ничего, – сказал Становой. – Выглядит нормально. Трещина в породе, усталость материала, естественная эрозия… Явных признаков взрыва как будто не видно. Надо бы, конечно, спуститься, посмотреть вблизи, но время поджимает.

– Да чего туда спускаться, – возразил Удодыч. – Я три раза все п-проверил. В одном месте чуток копоти б-было, так я оттер. А остальное дождем с-смыло.

Становой расчехлил бинокль и внимательно осмотрел место взрыва.

– Да, – сказал он наконец. – Действительно, сработано чисто. А если еще учесть, что главной целью большинства правительственных комиссий является не установление истины, а сохранение общественного спокойствия, можно смело считать твою работу безукоризненной. Ценный ты все-таки кадр, Феофил Немвродович, вот только с грузином прокололся.

– Угу, – буркнул Удодыч. – Это как у нас в д-деревне говорили: х-хороший парень, только под себя г-гадит. Дай глотнуть, командир, что-то у меня в г-горле пересохло.

Он кивнул на простую солдатскую фляжку в полотняном чехле защитного цвета, висевшую у Станового на поясе. Становой задумчиво посмотрел на него, явно прикидывая что-то в уме, нерешительно положил ладонь на горлышко фляжки, но тут же убрал руку.

– Нет, Феофил Немвродович, – сказал он. – Придется тебе, братец, потерпеть. Тем более что это не вода.

– С-спиртяга? – догадался сообразительный прапорщик. – К-классная вещь – спиртяга! Только работать после нее тяжело. Все время д-добавки хочется.

– Вот об этом я и говорю, – согласился Становой, задумчиво теребя стальную цепочку, которой винтовая пробка была прикреплена к горлышку фляги. – Давай-ка заканчивать это дело и поворачивать оглобли. Как-то мне здесь неуютно. Нервишки что-то шалят, и все время кажется, что вокруг полно народу.

– Т-тебе тоже? – удивился прапорщик. – Н-надо же, какое совпадение! Это все П-потапчук, сволочь старая. Как вспомню про него, сразу мороз по к-коже.

Они пересекли площадку, поднялись по пологому склону и быстро, хотя и без лишней спешки, разобрали завал, которым Удодыч несколько дней назад закрыл вход в свой тайник. Отбрасывая в сторону сухие ребристые камни, прапорщик боролся со странным ощущением: ему казалось, что с тех пор, как он упрятал здесь разобранную установку инженера Ляшенко, прошло не меньше года. Даже пейзаж как будто стал другим: очистившийся от туч горизонт раздвинулся, стал дальше, все вокруг заиграло красками, да и озеро, обмелев, заметно изменило свои очертания. Что уж говорить о мертвом изобретателе! Его как будто и вовсе не было на свете – ни его, ни того въедливого грузина, которому вздумалось разбирать запруду на ручье…

Становой работал наравне с Удодычем. Он надел на руки плотные рабочие перчатки и копал так, что только щебенка летела. Вскоре вход был расчищен. Ящики стояли на месте. Они даже не запылились. Да они и не могли запылиться за несчастные трое суток, которые прошли с момента взрыва, но Удодыч почему-то ожидал увидеть на деревянных крышках пыль веков и очень удивился, не обнаружив там ничего, кроме нескольких крупинок известняка, сорвавшихся со свода пещеры.

– Смотри-ка, – сказал Становой, волоком вытаскивая из тайника ящик, – дерево еще сырое.

– Так сколько мокло-то! – откликнулся Удодыч. – Неделю п-под дождем стояло, пропиталось н-насквозь.

Он встал на четвереньки и полез в каменную нору. Становой уже держал тяжелый ящик на весу, откинувшись всем корпусом назад и уперев край днища в живот. Удодыч, голова которого уже скрылась в темной норе, не видел, каким взглядом посмотрел на него Максим Юрьевич. В глазах полковника Станового снова появилось странное выражение – в точности такое, с каким он смотрел на прапорщика, когда тот просил у него флягу. Максим Юрьевич как будто решал в уме какую-то непростую задачу или делал сложный выбор.

Удодыч этих тонкостей не замечал – он тащил ящик. Выбравшись, наконец, из пещерки, он увидел Станового, который, нес ящик к вертолету. Удодыч подхватил свой груз и заторопился следом, не зная, что только что побывал на волосок от гибели.

Они забросили ящики в салон вертолета, заняли свои места, и Становой запустил двигатель. Удодыч заметил, наконец, что его шеф озабоченно хмурится, и поинтересовался, в чем дело.

– Да вот думаю, – признался Становой, – что нам делать с этими гробами. С одной стороны, если верить твоему отчету и собственным глазам, установка прошла испытания на «отлично». Что и говорить, ценный прибор, такой может в любой момент пригодиться. А с другой стороны, было бы намного безопаснее долететь до середины озера и утопить эти ящики к чертовой матери.

– Ну, давай утопим, – согласился Удодыч.

– Жалко, – сказал Становой.

– Ясное дело, ж-жалко! И п-потом, какого дьявола мы с тобой тогда к-корячились? 3-знал бы, сразу утопил. Вместе с движком. Только я не п-понимаю, Юрьич, как ты с-собираешься эти ящики мимо летунов п-протащить? Они же, хоть и п-пьяные, но не слепые. Сболтнут кому-нибудь, т-такая каша заварится…

– Не заварится, – сказал Становой. – Думаешь, зря я тебе спирта не дал? Это, брат, угощение для наших друзей с аэродрома.

Удодыч с сомнением пожал плечами.

– Все равно сболтнут, – сказал он. – П-протрезвеют, сообразят, что улетали мы налегке, а вернулись с ящиками, и сболтнут.

– Не сболтнут, – решительно разворачивая вертолет в сторону аэродрома, ответил Максим Юрьевич.

– То есть я хотел сказать, не протрезвеют.

Удодыч внимательно посмотрел на него. Становой улыбался знакомой белозубой улыбкой – той самой, которая так напугала Дмитрия Алексеевича Вострецова, когда тот вздумал интересоваться судьбой изобретателя Ляшенко.

***

Проводив взглядом уходящий на юго-запад вертолет, Глеб с досадой сплюнул на землю, сел на поросший ржавым мхом камень и закурил. Он опоздал совсем чуть-чуть, но все-таки опоздал. Да и могло ли быть иначе? Исход этого состязания был предрешен с самого начала. Противник действовал по четкому, хорошо продуманному плану и располагал для этого всеми необходимыми средствами – как финансовыми, так и техническими. Глебу же приходилось действовать вслепую, наугад – фактически, вдогонку. И если в большом городе такая тактика еще как-то могла увенчаться успехом, то здесь, в горах, попытки одинокого пешехода состязаться в скорости с вертолетами и «лендроверами» МЧС были заведомо обречены на провал. Помочь Глебу могло только чудо: чуда, увы, не случилось – он опоздал. Опоздал буквально на пару минут, и это решило все.

Глотая горький дым, Сиверов пытался решить, как ему быть дальше. У него еще оставалась слабая надежда, что замеченный им вертолет не имел к его расследованию никакого отношения. Судя по расцветке, он принадлежал не МЧС, а местному управлению гражданской авиации. Возможно даже, машина числилась за каким-нибудь сельскохозяйственным кооперативом – опыляла виноградники, что ли. Глеб не знал, используются ли вертолеты при опрыскивании виноградников, да это и не имело значения. Здесь, в районе озера, опрыскивать было нечего, на регулярный рейс какой-нибудь местной авиалинии это тоже не походило. Следовательно, это были именно те люди, которых Глеб намеревался подкараулить, сидя в засаде среди камней. Как он и рассчитывал, злоумышленники наведались на место преступления, чтобы окончательно замести следы перед появлением правительственной комиссии. Надо полагать, им было, что прятать, иначе они не пошли бы на риск, связанный с арендой вертолета.