Текст книги "Ведьма Черного озера"

Полковник быстро обернулся, крепче прижав к себе княжну. Нарисованные воображением по дороге сюда ужасы снова всколыхнулись в его душе от этого резкого, как звуки близкой ружейной перестрелки, грома конских подков по каменным плитам двора; в следующее мгновение седые брови полковника удивленно приподнялись.

– Вот так встреча, – ошарашенно сказал он. – Какими судьбами, поручик? Забыли что-то в моем экипаже?

Поручик не отвечал. Он молча стоял у крыльца и был даже бледнее, чем утром, когда Петр Львович впервые его увидел. Рука его беспорядочно шарила по горлу, пытаясь нащупать крючки воротника.

Княжна шевельнулась под рукой полковника, пытаясь отцепиться от его орденов и посмотреть, кто приехал. Спохватившись, Петр Львович отпустил ее и посторонился.

– Позволь, душа моя, – начал он, – представить тебе моего спутника, с коим я познакомился...

Он не договорил, потому что Мария Андреевна, увидев поручика, вдруг покачнулась и, не издав ни единого звука, упала как подкошенная.

Ночь выдалась темная, безлунная. С низкого неба непрерывно сеялся мелкий холодный дождь. Невидимые в темноте капли шуршали в раскидистых кронах старых деревьев; парк был наполнен таинственным шорохом и звучными шлепками более крупных капель, срывавшихся с не успевших облететь листьев. Обмотанные тряпками копыта лошади почти беззвучно ступали по мелким камешкам подъездной аллеи; модернизированная тем же нехитрым способом упряжь не бренчала, лишь изредка поскрипывало в такт колебаниям конского крупа мокрое кожаное седло.

По обыкновению распахнутые настежь ворота парка остались позади. В темноте не было слышно ни собачьего лая, ни колотушек сторожей – словом, ничего, что говорило бы о том, что усадьба хоть как-то охраняется. Человек, ехавший верхом по подъездной аллее вязмитиновского парка, не был удивлен или насторожен этим обстоятельством: он был здесь не впервые и знал, что княжна, при всем ее хваленом уме, совершенно пренебрегает даже самыми простыми мерами безопасности, как будто округа населена одними только ангелами в человеческом обличье. Что ж, одинокому всаднику это было только на руку; что же до княжны, то ночной гость полагал излишнюю самоуверенность одним из немногих грехов, за которые людям воздается еще при жизни.

Впрочем, он и сам не так давно был жестоко наказан за свою гордыню, и теперь, приближаясь к дому княжны Вязмитиновой, вел себя со всей возможной осторожностью. Девчонка и впрямь была хитра, так что кажущаяся безмятежность могла внезапно обернуться коварно подстроенной ловушкой.

Вскоре впереди забрезжил огонек, горевший в одном из окон второго этажа, а потом из-за деревьев выступили и фонари, освещавшие пространство перед парадным крыльцом. Тогда всадник остановил лошадь и спешился, стараясь делать это как можно тише.

Оранжевые отблески фонарей дрожали на мокрой листве и на покатых плечах мраморного Аполлона – того самого, который некогда привлек внимание княгини Аграфены Антоновны своим не совсем приличным увечьем. Уцелевшая рука античного бога была жеманно отставлена в сторону от туловища, и ее вытянутый палец указывал куда-то в темную гущу кустарника. Всадник обмотал поводья вокруг этой мраморной руки, огляделся по сторонам, проверяя, все ли тихо, и с шорохом углубился в мокрые кусты, обходя дом по периметру. Горевшее во втором этаже окно приковывало к себе его взгляд: несомненно, за этим окном скрывалась княжна, допоздна засидевшаяся над книгой очередного светила экономической науки или над списком последних виршей незнакомого ночному гостю Александра Пушкина.

Потом окно погасло, скрытое углом здания, и пришелец выбросил из головы посторонний вздор, целиком сосредоточившись на выполнении своей основной задачи: незамеченным пробраться в дом. Остановившись в кустах напротив заднего крыльца, он настороженно прислушался, но в тишине по-прежнему не раздавалось ни звука, если не считать шороха дождя и стука капель. Тогда ночной гость вынул из ножен на поясе длинный кинжал и одним стремительным броском пересек освещенное пространство заднего двора. Прижавшись к оштукатуренной стене, он замер в ожидании переполоха, но вокруг по-прежнему было тихо – так тихо, что ему почудилось, будто он слышит храп, доносившийся из флигеля, где ночевала прислуга.

Человек, выдававший себя за поручика Юсупова, коего никогда не существовало в природе, поднялся по кирпичным ступеням заднего крыльца, держа в одной руке тускло блестевший кинжал, а в другой – толстую черную трость с золотым набалдашником в виде оскаленной песьей головы. Под просторным мокрым плащом за поясом у него торчали еще два заряженных пистолета на тот случай, если поднимется тревога и придется отстреливаться от дворни, но для княжны самозваный поручик приготовил именно трость – как он и говорил княгине Зеленской, ему хотелось оставить на память княжне пулю из этого ствола, и ни из какого другого.

Просунув лезвие кинжала в щель между дверью и косяком, убийца нащупал железный язык щеколды, приподнял его кверху и осторожно надавил плечом. Дверь беззвучно распахнулась, из темного коридора в лицо пришельцу пахнуло теплом и запахами кухни.

– Обожаю деревню, – прошептал он, вступая в дом и притворяя за собою дверь. – Такая простота нравов!

Он немного постоял на месте, давая глазам привыкнуть к темноте, и осторожно двинулся вперед. Он дурно ориентировался в этой части дома, поскольку никогда не бывал здесь раньше; впрочем, на своем веку этот человек посетил столько различных домов, что без особого труда находил дорогу, руководствуясь одним лишь здравым смыслом.

По пути ему никто не встретился, и это было весьма неплохо: ему не хотелось раньше времени поднимать шум и отмечать свою дорогу трупами ни в чем не повинных дворовых людей, гибель коих не принесла бы ему ни малейшей пользы.

В холле первого этажа, куда он наконец выбрался, тускло горели прикрученные на ночь фитили масляных светильников. Такие же светильники освещали и лестницу, что вела на второй этаж. Нигде по-прежнему не было ни звука, ни шороха; если бы не красноватое мерцание светильников, дом выглядел бы покинутым, и убийце вдруг сделалось не по себе: ему вдруг почудилось, что он сбился с дороги в ненастной мгле и вместо дома княжны Вязмитиновой попал в какой-то заколдованный замок, населенный сказочными чудовищами, колдунами и феями. Вся эта нечисть до поры таилась по углам, следя за пришельцем злобными паучьими глазками, и ждала только подходящего момента, чтобы прыгнуть ему на спину.

Человек, даже мысленно не называвший себя поручиком Юсуповым, тряхнул головой, прогоняя наваждение. «К чертям заколдованные замки, фей, чародеев и гномов, – подумал он. – Вот знакомая лестница, устланная знакомым ковром, вот знакомые картины на стенах и мраморные фавны по углам. Здесь, надо полагать, не так давно повеселились французские кавалеристы, использовавшие каменных болванов в качестве мишеней для стрельбы. Княжна сохранила в своем жилище сие сомнительное украшение как напоминание о войне, столь много ее лишившей. Да, у княжны долгая память, она ничего не хочет прощать и забывать. Наверное, столь юной девице не так-то легко жить с подобным грузом на душе; ну, да ничего, терпеть ей осталось совсем недолго...»

Шагая через ступеньку, убийца поднялся по лестнице. Пушистый ковер глушил его шаги; намокший плащ мешал ему, и он небрежно сбросил его прямо на ступеньки. Под плащом обнаружилось темное статское платье, пошитое на манер охотничьего костюма; к широкому кожаному поясу были пристегнуты ножны кинжала и тяжелой кавалерийской сабли; два больших армейских пистолета крест-накрест торчали за поясом, вместе с надвинутой до самых бровей широкополой шляпой придавая ночному гостю несколько разбойничий вид. Он по-прежнему слегка прихрамывал, но повязка более не украшала его черноволосую голову: ссадина, нанесенная покойным Кшиштофом Огинским, уже зажила.

Незваный гость прошел по коридору второго этажа, считая двери. По его расчетам, княжна сидела в библиотеке. Эту догадку подтверждала и узкая полоска красноватого света, падавшая в коридор из приоткрытой на палец двери. Дойдя до этой полоски, убийца остановился и немного помедлил. «Проклятье, – едва слышно прошептал он в тишине пустого коридора. – Девица дьявольски хороша, но что поделать? Верно говорят: не родись красивой, а родись счастливой...»

С этими словами он толкнул дверь и вошел в библиотеку.

Княжна сидела за столом, освещенным огнем одинокой свечи. Перед нею и впрямь лежала какая-то толстая книга, раскрытая на середине; скользя взглядом по строчкам, княжна задумчиво накручивала на палец выбившийся из прически локон темных волос. Убийца застыл на пороге, против собственной воли очарованный этой мирной картиной. Потревоженный его появлением воздух заставил пугливо вздрогнуть пламя свечи; княжна подняла голову, и ее лучистые глаза, сегодня даже более прекрасные, чем обыкновенно, встретились со слегка раскосыми, черными, как угли, глазами убийцы.

– А, это вы, – после недолгой паузы сказала княжна и закрыла книгу. – Входите же, я вас ждала.

– Вот как? – изумился гость, входя и без стука притворяя за собой дверь. Изначально он намеревался стрелять, не вступая с княжною в переговоры, но такое начало заинтриговало его, и он решил, что ничего не потеряет, если перебросится со своею жертвой парой слов. – Значит, вы не удивлены?

– Напротив, – сказала княжна. – Я предполагала, конечно, что вы захотите нанести мне визит, однако то обстоятельство, что вы все-таки отважились явиться сюда, не может не вызывать удивления. Гораздо умнее с вашей стороны было бы бежать отсюда куда глаза глядят.

– Быть может, – согласился убийца, вкладывая в ножны кинжал и напоказ поигрывая тростью. – Быть может, вы и правы, но мне кажется, что вы, сударыня, поневоле впали в заблуждение, свойственное юности. Да, да! Когда человек юн, как вы, ему кажется, что впереди у него вечность и что смерть – это просто глупое недоразумение, лично его не касающееся. Должен вас разочаровать, сударыня: обстоятельства таковы, что только ваша безвременная кончина может гарантировать мою безопасность. Спору нет, вы умны. Вы очень ловко поймали меня с этими пулями, заставив собственными руками представить вам улику против себя же. Полагаю, осмотр пули, извлеченной из черепа несчастного зверя, вас полностью удовлетворил?

– О да, – оживилась княжна. – Правда, я ловко это придумала?

– Так я и знал, – горестно кивнув, произнес убийца. – Так я и знал, что вы воспринимаете это как остроумную игру, как забаву, тем более увлекательную, что она небезопасна. Но такие игры – привилегия взрослых мужчин! Юным девицам в них играть противопоказано. Все ваши хитроумные ходы привели к самому плачевному результату. Увы, сударыня, при всем моем восхищении вами я попросту вынужден вас убить.

– Ну, ваше отношение ко мне – разговор особый, – заметила княжна. – Вряд ли вы намереваетесь убить меня из большой любви, о коей столь много и столь горячо говорили.

– Любовь! – насмешливо воскликнул убийца. – Вот и видно, что вы – наивное дитя, руководствующееся в своих поступках вздором, вычитанным из пухлых книжек. О какой любви вы толкуете? Ее попросту не существует, этой вашей любви! Ее придумали писатели, чтобы обеспечить себе верный заработок на столетия вперед, и с тех пор тысячи глупцов погибли во имя этого высосанного из пальца понятия – любовь.

– И тысячи подлецов вели свою грязную игру, изображая корысти ради чувства, коих они попросту неспособны испытывать из-за низости своей натуры, – добавила княжна. – Но вы напрасно придерживаетесь столь высокого мнения о своих актерских способностях, милостивый государь. Игра ваша была в самом начале испорчена неумелой ложью.

– Какой же, позвольте узнать? – насмешливо спросил убийца.

В это время позади него скрипнула половица. Убийца кошачьим движением отпрыгнул в сторону, выставив перед собой трость, и вздрогнул от испуга, увидев выступившую из-за стеллажа темную фигуру, на груди которой тусклым серебром поблескивали витые шнуры гусарской венгерки.

– Так вы здесь не одна! – воскликнул он. – Кто это, черт подери?! Стойте на месте, сударь, иначе я вас продырявлю, как пустое ведро!

– Как странно, – прозвенел в наступившей вслед за этим возгласом тишине серебряный голосок княжны. – Как странно, сударь, что вы не узнаете своего лучшего друга, с которым, по вашим собственным словам, столь долго делили кров и пищу! Как можно не узнать человека, который скончался от ран у вас на руках? Что ж, я напомню вам, кто это. Знакомьтесь: поручик N-ского гусарского полка Вацлав Огинский. Пан Вацлав, перед вами Николай Иванович Хрунов-Лисицкий, бывший гусарский поручик и бывший дворянин, лишенный чинов и дворянского звания личным указом государя императора как убийца, грабитель, мародер и атаман разбойничьей шайки.

Вацлав Огинский шагнул вперед, и рука его легла на эфес сабли.

– Ловко, – отступая на шаг, произнес Хрунов и вынул из-за пояса пистолет. Теперь дуло стреляющей трости было направлено на Вацлава, а пистолет смотрел в сторону княжны. – Ловко, черт меня подери! Значит, вы с самого начала играли со мной, как кошка с мышью! Но ничего, господа. Ничего-с! Победителем становится не тот, кто хитрее играл, а тот, кто выиграл. Стойте на месте, поручик! Стоять, не то известие о вашей смерти из ложного превратится в истинное! Как видно, по вашему замыслу я должен обнажить саблю и рубиться с вами под восхищенные восклицания вашей дамы. Черта с два, сударь! Сейчас вы оба умрете; вы, княжна, и вы, поручик. Вас, сударыня, несомненно, заждались в аду, где вам самое место. Вы и впрямь сущая ведьма! Вы должны быть мне благодарны, ведь теперь вас уже никто и никогда не назовет старою ведьмой. А вы, сударь, наверное, будете рады на том свете повидаться со своим кузеном, который так хотел вашей смерти, что, кажется, искренне в нее уверовал.

– Вот оно что! – воскликнула княжна, которая, казалось, нисколько не была напугана видом направленного на нее пистолета. – Благодарю вас, сударь! Это была единственная загадка, которую я не могла разгадать: кто надоумил вас явиться ко мне под видом знакомого Вацлава? Значит, пан Кшиштоф все это время был где-то поблизости!

– Он и сейчас поблизости, – уверил ее Хрунов, – а именно на дне Черного озера.

– Ну конечно, – сказала княжна. – Я так и знала, что причиной всему – именно Черное озеро. Как это глупо!

– Отчего же глупо? Но прошу меня простить, у меня еще уйма дел, которые надобно закончить до рассвета. Я с удовольствием поболтал бы с вами еще, однако боюсь, что княгиня Аграфена Антоновна, оставшись без присмотра, вместо половины добычи заберет себе все.

– Боже мой! – воскликнула княжна. – Неужто княгиня сейчас мокнет под дождем и спотыкается о коряги на берегу Черного озера? Боже мой!

Она вдруг совершенно по-девчоночьи прыснула в ладошку. Это было так неожиданно, что Хрунов, уже собравшийся спустить курок пистолета, заколебался.

– Что вас так развеселило, сударыня? – спросил он. – Или страх смерти лишил вас рассудка?

Княжна посмотрела на него, перевела взгляд на Вацлава, который выглядел не менее изумленным, чем Хрунов, и рассмеялась – открыто, весело и звонко.

– Вам некуда торопиться, сударь, – сказала она сквозь смех. – Ваша затея с самого начала была пустой, потому что никакого сокровища на дне Черного озера нет. Помните, я говорила вам, что весной рыбаки вытащили из озера колесо от французской фуры? Эта находка настолько заинтересовала меня, что я велела поискать еще...

– Будьте вы прокляты! – забыв об осторожности, вскричал Хрунов. – Будь проклято это золото! Клянусь, даже если вы каким-то чудом переживете эту ночь, оно станет вам поперек глотки! Я вас...

Он осекся и замолчал на полуслове, ощутив затылком холодное прикосновение пистолетного дула.

– Стой спокойно, висельник, – сказал полковник Шелепов, на усатой физиономии которого отобразилось удовольствие, получаемое от этого спектакля. – Не хотелось бы пачкать полы той грязью, что заменяет тебе мозги, но, клянусь, я это сделаю, если ты сейчас же не бросишь оружие.

Чуть помедлив, Хрунов разжал пальцы. Пистолет и трость со стуком упали на покрытый ковром пол.

– Ловко, – повторил он. – Однако согласитесь, сударыня, что без вмешательства этих господ выигрыш остался бы за мной.

– Вздор, – жестко сказала княжна. – Во-первых, никакого выигрыша нет, а во-вторых, коли вам пришла охота состязаться в стрельбе с девицею, так у меня есть чем вас удивить.

С этими словами она подняла лежавшую на столе книгу, и Хрунов увидел под нею два дуэльных пистолета с взведенными курками.

– Ведьма, – усталым голосом повторил он. – Не завидую тому болвану, который рискнет на вас жениться.

При этих его словах княжна метнула быстрый взгляд в сторону Вацлава Огинского; во взгляде этом был испуг, которого, к счастью, никто не заметил. Юный поручик вспыхнул и шагнул вперед. Полковник Шелепов стал между ним и Хруновым, выдернув у того из-за пояса все еще торчавший там пистолет.

– Полно, поручик, – произнес он. – Ты, кажется, намерен бросить ему вызов? Не забывай, перед тобою даже не дворянин, а обыкновенный лесной разбойник, оскорбления коего стоят не больше, чем лай дворового пса.

– Быть может, вы и правы, – сказал Хрунов, которому нечего было терять. – Но я повторяю: княжна – ведьма, и муж ее будет самым несчастным человеком на земле, и проклятое золото Мюрата не принесет ей счастья...

– Вы опять ошиблись, – ровным голосом сказала княжна и на всякий случай убрала руки подальше от лежавших на столе пистолетов. – Золото, о котором вы так много говорите, не способно принести ни пользы, ни вреда, так как у меня его нет. Сразу же, как только оно было извлечено из озера, я передала его в комиссию графа Растопчина, ведающую возвращением награбленных французами ценностей законным владельцам. Что же до денег и иных ценностей, установить происхождение которых не представлялось возможным, то их я пожертвовала вязмитиновскому храму. Так что, сударь, боюсь, ваше проклятие не имеет силы.

– Вы не просто ведьма, – сказал на это Хрунов, – вы глупая ведьма, не умеющая извлечь пользу из собственного колдовства.

Полковник Шелепов, только что призывавший Вацлава Огинского сохранять хладнокровие и не обращать внимания на колкости, произносимые висельником, при этих словах крякнул и, не размахиваясь, ударил разбойника между лопаток чугунной ладонью. Раздался гулкий, как в бочку, звук; Хрунов, увлекаемый вперед силой богатырского удара, мелко перебирая ногами в попытке удержать равновесие, пролетел через всю библиотеку и остановился, упершись руками в подоконник. Здесь он обернулся через плечо, по губам его скользнула змеиная улыбка.

– Даже от собачьего лая иногда бывает польза, – сказал он. – Запомните это, вы, бревно в полковничьем мундире!

После этого он, не затрудняя себя лишними движениями, плечом вперед бросился в закрытое окно. Раздался треск ломающейся рамы и звон бьющегося стекла; сырой ночной ветер, ворвавшись в пустой оконный проем, задул единственную свечу. В темноте Вацлав Огинский и полковник, мешая друг другу, бросились к окну.

– Не трудитесь, – сказала княжна, – там его встретят.

И верно, не успели подошвы сапог беглеца со стуком коснуться каменных плит двора, как внизу послышался какой-то шум и медвежий голос лесника Пантелея произнес: «Шалишь, барин!» Вслед за этим раздался короткий свистящий лязг, тупой звук удара и мучительный стон. Только теперь оставшиеся в библиотеке вспомнили, что Хрунов вооружен: при нем все еще оставалась его сабля и длинный обоюдоострый кинжал.

Забыв о собственных ранах, Вацлав Огинский одним прыжком вскочил на подоконник. На миг его силуэт с обнаженной саблей в руке проступил на фоне освещенного горевшими снаружи фонарями окна; в следующее мгновение поручик присел и исчез из вида. Шум от его приземления еще не успел стихнуть, а княжна уже была у окна. Ветер трепал ее волосы, капли дождя попадали в лицо, заставляя княжну щурить глаза. В руке у нее полковник Шелепов с замиранием сердца увидел пистолет и в ту же минуту решил, что если придется стрелять, то сделать это надобно ему: он ни за что не хотел видеть, как княжна Мария Андреевна берет на душу тяжкий грех убийства.

Между тем внизу, на освещенном пространстве двора, разыгрывалась заключительная сцена этой драмы. Очевидно, Хрунов не рассчитал своих сил, прыгая из окна второго этажа. Раненая нога подвела его; хромая пуще прежнего и волоча ногу, он пробежал несколько шагов. Прыжок Огинского оказался более удачным: миновав лесника, который корчился на земле, зажимая ладонью разрубленное предплечье, Вацлав быстро настиг беглеца. Услышав за собой шаги, Хрунов обернулся – как раз вовремя, чтобы скрестить свою саблю с саблей поручика. Металл лязгнул о металл, потом еще раз и еще. Оба противника были изрядными фехтовальщиками; хромота Хрунова уравновешивалась слабостью Огинского, который еще не оправился от ран, полученных им во время злополучного рейда к мосту. Посему в течение некоторого времени поединок проходил без существенного перевеса той или иной стороны. Хрунов, однако, быстро приспособился к своей хромоте и начал теснить противника, который, похоже, слабел с каждой минутой. Слабость его вскоре стала очевидной для всех: Вацлав нетвердо стоял на ногах и с трудом отражал сыпавшиеся на него со всех сторон удары.

Хрунов тоже заметил это, и на лице его появилась уже знакомая змеиная ухмылка.

– А что, поручик, – выкрикнул он, перемежая свои слова частыми разящими ударами, – вам не кажется, что мы сейчас напоминаем двух ярмарочных уродцев, дерущихся на потеху публике? Спешите видеть схватку двух калек! – Он захохотал и нанес страшный боковой удар, который Вацлаву удалось отразить лишь с огромным трудом. – Но даже на ярмарочных подмостках драка на саблях никогда не кончается вничью. Сегодня не ваш день, юнец! Вольно же вам было прыгать за мною в окошко! Держались бы и дальше за юбку своей драгоценной ведьмы, черт бы ее побрал!

Собрав последние силы, Вацлав бросился в атаку. Это была довольно жалкая атака; Хрунов без труда уклонился от удара, попросту присев и пропустив клинок Огинского над собой. Инерция собственного удара увлекла ослабевшего поручика вперед; Хрунов извернулся и, не вставая, рубанул его сзади по ноге. Этот предательский удар решил дело: Огинский упал на одно колено, коснувшись земли рукой, в которой была зажата сабля.

Хрунов легко вскочил и взмахнул саблей. Вацлав успел подставить под удар свой клинок; удар был отбит, но ослабевшая рука не удержала саблю, и та, звеня, запрыгала по каменным плитам. Вацлав чудом увернулся от следующего удара и упал на землю, пытаясь достать свою саблю. Хрунов прыгнул следом; они перемещались так быстро и непредсказуемо, что полковник Шелепов, давно уже державший наготове пистолет, мог лишь сыпать бессильными проклятьями. Он взвел курок, прицелился и вновь бессильно опустил пистолет: противники были слишком близко друг от друга, а масляные фонари давали слишком мало света, чтобы он мог выстрелить, не рискуя попасть в Огинского. Откуда-то послышались топот и крики спешившей на выручку дворни, но было ясно, что людям княжны не успеть: переливавшийся оранжевыми бликами клинок Хрунова уже вознесся над головой Вацлава Огинского.

В то самое мгновение, когда сабля задержалась в высшей точке смертоносного взлета, рядом с полковником неожиданно громыхнул выстрел. Оранжевая вспышка на миг озарила закушенную губу Марии Андреевны и ее вытянутые вперед руки, подпрыгнувшие в момент выстрела. Оконный проем заволокло пороховым дымом, но полковник увидел, как сжимавшая саблю рука Хрунова дернулась и разжалась. Сабля выпала из простреленной ладони; Хрунов, шатаясь, отступил от распростертого на земле Огинского, сжимая левой рукой запястье правой. Взгляд его поднялся наверх, к окну библиотеки, где стояла княжна с дымящимся пистолетом в руке.

– Ведьма, – выдавил из себя Хрунов, а в следующее мгновение его окружили дворовые.

* * *

Перед тем как отправиться в свое поместье в Нижегородской губернии, пожалованное ему государем за сорок лет беспорочной службы, Петр Львович Шелепов заглянул к Вацлаву Огинскому, чтобы попрощаться. Поручик встретил его смущенной улыбкой и попытался встать, но полковник остановил его движением широкой ладони.

– Лежи, лежи, герой, – сказал он, – не то княжна нам с тобою задаст перцу. Ты, брат, как знаешь, а я с нею спорить отныне не рискну. Видал, как стреляет? Вязмитиновская кровь! Всем нос утерла – и висельнику этому, и кузену твоему покойному, и княгине Аграфене, и нам с тобой, павлинам в мундирах... Но княгиня!...

Он гулко расхохотался, припомнив, как, отправившись на рассвете к Черному озеру, застал там княгиню Аграфену Антоновну – мокрую, продрогшую и сходящую с ума от бессильной злобы. Впрочем, смех его сразу же оборвался: полковнику некстати вспомнилось, что, узнав о последних событиях, Аграфена Антоновна, кажется, и впрямь помешалась, и в этом уже не было ничего смешного. По слухам, княгиня теперь сидела взаперти у себя в Курносовке, время от времени пугая дочерей и дворню взрывами сатанинского хохота. Мария Андреевна ездила туда и вернулась в весьма расстроенных чувствах; о том, как встретили ее в Курносовке и о чем она беседовала с княжнами Елизаветой, Людмилой и Ольгой, Мария Андреевна так и не рассказала.

– Голова-то как? – спросил полковник у Огинского. – Про ногу не спрашиваю, мясо само нарастет, а вот голова – штука тонкая.

– Что голова? – рассеянно ответил Вацлав. Он выглядел еще бледновато, но начал идти на поправку. – Голова – пустое...

– Это у кого как, – хмыкнув, заметил полковник. – У кого пустое, а у кого и полное... Об этом-то, я, признаться, и хотел с тобою поговорить.

– Слушаю вас, господин полковник, – сказал Вацлав, повыше садясь на подушках.

Полковник, однако, не спешил говорить. Для начала он вынул из кармана свою легендарную трубку, при виде которой у поручика на мгновение изумленно распахнулись глаза, раскурил ее, окутавшись облаком сероватого душистого дыма, и только после этого с какой-то странной неловкостью сказал:

– Я, видишь ли, уезжаю. Вот, попрощаться заглянул, и вообще... Словом, я уезжаю, а ты остаешься... Э! К чертям собачьим эту дипломатию, сроду я в ней ничего не смыслил! Позволь, поручик, говорить с тобою прямо, как солдат с солдатом.

– О большем я не смел и мечтать! – воскликнул Вацлав.

– Вот-вот, – мрачно заметил полковник и заработал щеками, втягивая в себя дым и толстыми струями выпуская его через ноздри. – Про это вот я и толкую. Ты-то, я вижу, не чужд этого самого политеса... Ч-черт, вечно у меня, как рот открою, мысли во все стороны разбегаются! Куда как хорошо полком-то командовать! Ну, словом, поручик, политес там или не политес, а намерения твои в отношении княжны Марии Андреевны для меня секретом не являются, ибо написаны они у тебя прямо на твоем забинтованном лбу. Тихо, не перебивай старшего по званию! Гонор ваш польский мне известен. Ты ж мечтал, чтоб с тобою прямо говорили, а теперь хмуришься! Ну так вот, я уезжаю, а ты остаешься, а посему учти, высокородный пан: ежели ты голубку мою хоть словом, хоть жестом обидишь, не сносить тебе головы! Понял ли?

Вацлав через силу улыбнулся.

– Угрозы ваши излишни, милостивый государь, – сказал он. – Отдать жизнь за княжну Марию Андреевну я почитаю за величайшее счастье, о коем можно только мечтать.

– Слова красивые... – проворчал полковник сквозь дым. – Ты мне еще вирши почитай, поручик! Верю, брат, что говоришь ты искренне, однако жизнь отдать – это одно, а вот прожить ее достойно – дело иное. Поверь, обидеть тебя не хочу, ты мне сразу понравился – там еще, на постоялом дворе, где мы с тобой впервой свиделись. Потому и спрашиваю: не боязно тебе?

– Отказа княжны страшусь, – признался Огинский, – а чего еще страшиться – не знаю, сударь.

– Не того ты, брат, страшишься, – вздохнул полковник. – Отказа-то, верней всего, не будет. Вижу я, как у нее, голубки моей, глаза-то светятся, стоит только имя твое при ней упомянуть. Ну а того, что супруга твоя будет во сто крат тебя умнее, неужто не боишься?

– Ах, вот вы о чем... – Вацлав снова улыбнулся, на сей раз растерянно, явно не зная, что ответить. – Право, сударь, я в великом затруднении. Вопрос ваш прост, и ответ на него как будто должен быть простым, однако... Не знаю. Нет, сударь, не боюсь, и все-таки...

– То-то и оно, – сказал полковник и тяжело поднялся со скрипнувшего стула. – Я, брат, и сам невольно робею, когда с ней разговариваю. Все кажется, что она меня насквозь видит, а внутри у меня что? Так, мусор всякий, попойки офицерские, карты да сабли с пистолетами... А знаешь ли, что это? Гонор это мужской, и больше ничего. Даме-де рассуждать не положено, она-де украшением жизни служить должна, и более ничем. На том, поручик, и Хрунов с кузеном твоим поскользнулись. Смотри, чтоб и ты на ту же арбузную корку не наступил, не то худо тебе придется. Так расшибешься, что костей не соберешь.

– По правде сказать, – признался Огинский, – сердце княжны занимает меня гораздо больше, чем ее ум. Холод сердечный кажется мне помехой, могущей иметь значение в жизни; ум же помехою быть не может, коли сердце горячо.

– Вот! – радостно воскликнул полковник, с треском ударив кулаком о ладонь. – Вот оно, воспитание утонченное! Нашел-таки слова, кои мне никак не давались! Ну, раз так, я за тебя спокоен, поручик. Засим прощай. Пора мне, экипаж уж четверть часа, как у крыльца дожидается. Да смотри, не говори княжне, что я тут у тебя трубкой-то дымил!

Сердечно распрощавшись сначала с Огинским, а затем и с княжною, Петр Львович укатил. Мария Андреевна немного постояла на крыльце, глядя вслед скрывшемуся в глубине аллеи экипажу, а потом вернулась в дом. Она ожидала, что с отъездом полковника ее непременно охватит грусть и горечь расставания. Так оно и случилось, но грусть ее была светла, а горечь быстро растаяла. Княжна догадывалась, в чем тут дело, и догадка эта вызывала в ней непонятное смущение. Привыкнув за последнее время прямо глядеть в глаза всем своим тревогам и страхам, княжна решительно поднялась на второй этаж и постучалась в дверь, за которой лежал Вацлав Огинский.

Дождавшись ответа, она вошла. Дверь за нею закрылась; старик Архипыч, камердинер покойного князя Александра Николаевича, бывший единственным свидетелем этого события, повернулся и заковылял прочь по длинному коридору, по-стариковски кряхтя и шепча себе под нос слова, сказанные не так давно кучером Гаврилою: «Попалась пташка! Теперь-то уж точно попалась!»