Текст книги "Формула смерти"
Автор книги: Андрей Воронин
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Вы человек пунктуальный, и ровно без пятнадцати секунд два часа я открыл дверь.
Простое объяснение повеселило Федора Филипповича. Он даже не успел заметить, как перед ним на столе появилась тонкого фарфора чашечка, до краев наполненная густо заваренным кофе.
Глеб хоть и был любителем почитать, но вне дома книг не держал. Если они появлялись, то непременно были связаны с делом, которым он занимался. От дальнозоркого Потапчука не скрылся притаившийся на верхней полке стеллажа между банками кенийского и колумбийского кофе томик по вирусологии.
– В науку углубился?
– Если бы занимался самогонщиками, изучал бы устройство самогонного аппарата, – абсолютно серьезно сказал Сиверов.
Глеб не торопил Потапчука, хотя по взгляду генерала понял, что кое-что интересное тому удалось узнать.
– Я бы с удовольствием посидел у тебя, Глеб Петрович, с умным человеком всегда приятно поговорить, но сегодня болтать с тобой мы не будем: дела, – и Потапчук открыл портфель.
На этот раз Сиверову предназначалась всего одна бумажка, упакованная в прозрачный пластик.
– Вот список работ Смоленского и его заграничные контакты. Честно признаюсь, не знаю, пригодятся они тебе или нет, ни одного подозрительного из них я не обнаружил. Но это еще не факт. За любым заграничным микробиологом, вирусологом, химиком могут стоять спецслужбы. Я бы на месте американцев или англичан не упустил случая попробовать завербовать Смоленского. Ему была известна добрая половина наших секретов, связанных с химическим и биологическим оружием.
– Но вербовки не было, – разглядывая страничку, сказал Глеб.
– Кто знает? В последнее время контроль за Смоленским был ослаблен. Случалось, он месяцами просиживал в Штатах. Там его и могли обработать.
– Тогда тем более не вижу смысла его убивать. И с нашей стороны все выглядит благополучно. Если человек стремится скрыть свои связи с заграничными спецслужбами, он не станет подолгу сидеть за границей. Все предосудительное люди пытаются спрятать.
– В самом низу странички адрес, – радостно сообщил Потапчук. – Что касалось писанины, то академик не любил работать ни в служебном кабинете, ни дома, ни на даче, у него имелась однокомнатная квартирка.
Сиверов молча загнул низ бумажного листа, оторвал адрес и положил его в пепельницу.
– Я уже знаю о квартире на Ленинградском проспекте. Я беседовал с вдовой ученого. Она разве не сообщила о моем визите в ФСБ?
– Так это был ты? Я уже с ног сбился, разыскивая журналиста, – изумился Потапчук.
Сиверов развел руками.
– Наверное, во мне пропал хороший актер.
– Я думал, ты до нее еще не добрался. И самое последнее, Глеб Петрович, наверное, самое важное. Помнишь, ты просил меня разузнать, что такое биохимическое оружие? Так вот, стоило мне заикнуться об этом в разговоре с военными спецами, те дружно хором стали уверять меня, что никакого биохимического оружия не существует и существовать не может в принципе, что это – опечатка и что в документе речь идет о биологическом оружии. Та же картина в пришедшем на мой запрос ответе из Новосибирского отделения Академии наук. Ребята перестарались с отрицанием, и теперь я уверен: биохимическое оружие существует. Правда, что это за черт, я до сих пор не знаю. Единственное я понял, что у них с этим оружием не все ладно. По-моему, Смоленский уничтожил перед смертью часть собственных разработок.
– Вы представляете себе ученого в трезвом уме, уничтожающего плод работы многих лет? – спросил Сиверов.
– Сжег же Гоголь вторую часть «Мертвых душ».
– Я говорю о человеке в здравом рассудке. Вряд ли такое возможно. Вас наверняка учили в академии искусству анализировать беседу? Звучит многое, но вас интересуют всего две-три фразы, чаще всего оброненные случайно. Из беседы с вдовой покойного я вынес немного, но с уверенностью могу сказать, что Смоленский или готовил самоубийство, или знал, что его попытаются убрать. В таком случае любой человек постарается навести порядок в архивах, уничтожить то, что его может скомпрометировать.
– Нам от этого не легче, – усмехнулся Потапчук. – Чувствую, что американцы не зря вложили деньги в программы Смоленского.
Сиверов задумчиво смотрел поверх головы генерала, и Федору Филипповичу показалось, что кто-то стоит у него за спиной. Он даже обернулся. Ничего особенного – давно не крашенная стена в мелких трещинках штукатурки.
– Ты куда смотришь?
– Кажется, я знаю, что и где надо искать.
По тону Сиверова Потапчук понял: тому не хочется делиться догадкой. Возможно, он сам еще не верит в нее, возможно, боится сглазить.
– Насчет увлечений Смоленского вам ничего не удалось узнать?
– Любовницы у него не было, – быстро ответил Федор Филиппович.
Сиверов засмеялся:
– Я не об этом. Какие книги любил читать? Какую музыку любил слушать?
– Художественную литературу не переносил на дух, чтение вымысла считал безответственной тратой времени, зато музыку любил, большей частью классическую. Сотрудники, работавшие с ним, вспоминают, что в лаборатории часто звучала классическая музыка. Смоленский любил ставить опыты под оперные арии и под звуки симфонического оркестра.
– Да, и мне иногда так лучше думается. Что вы можете сказать о Горелове?
– Некоторое время ученые работали в одной связке, но потом то ли рассорились, то ли не поняли друг друга. Горелов не мог простить Смоленскому, что тот бросил науку, стал практиком.
– Чем сейчас занимается Горелов?
– Возглавляет лабораторию, как и раньше.
– Что разрабатывает?
– Мне трудно ориентироваться в сути проблемы. Это ты у нас специалист по вирусам, – и Потапчук бросил взгляд на книжку, стоящую на верхней полке, – что-то насчет сред обитания вирусов. Я, честно говоря, слабо в этом разбираюсь. Если хочешь, специалисты подготовят для тебя подробный отчет.
– Нет, не надо, я сам поговорю с ним.
– Ты рискуешь, Глеб, встречаясь с людьми, находящимися под наблюдением.
– Горелов тоже взят под контроль?
– Нет. Но он, как разработчик боевых веществ, в любой момент может попасть под наблюдение.
– Тем более есть повод встретиться с ним как можно скорее.
Потапчук взглянул на часы. Он рассчитывал пробыть у Сиверова не более двадцати минут, его еще ждали в управлении. Минуло семнадцать минут.
– Больше всего меня, Глеб, интересует, в самом ли деле Смоленский уничтожил свои разработки. Если нет, то где они сейчас? Я человек старой закалки и знаю: если с военного склада пропал ящик динамита, то где-то прогремит взрыв. Такие вещи не крадут, чтобы закопать их в землю. Если Смоленский догадывался о дне своей смерти, то, возможно, он спланировал и день, и место, знал, когда и где его разработки выплывут на божий свет.
– Рукописи не горят, Федор Филиппович, во всяком случае, так утверждал классик.
– Я продолжу поиск по контактам Смоленского, а ты удовлетвори мое любопытство: скучное, наверное, чтение – вирусология? – Потапчук снова посмотрел на книжку Смоленского и Горелова.
– Чтение на удивление увлекательное. Я и не подозревал, что вирусы – это совершенно иной мир, отличный от нашего с вами.
– Я даже слабо представляю, что такое вирус. Наверное, нечто вроде бактерии?
– Абсолютно нет. Они – иной принцип существования органической материи. Вирусом может быть и что-то похожее на живое существо, и просто цепочка молекул.
– Может, это и интересно, но практическую выгоду, житейскую, ты из чтения навряд ли извлек.
– Тут вы опять ошибаетесь. Тема СПИДа актуальна, во всяком случае если судить по телевизионным новостям.
– СПИД – вирус?
– Один из многих.
– Все время по телевизору, в метро предупреждают, чтобы не занимались любовью без презерватива, и теперь каждый, кто выходит на улицу без презика в кармане, чувствует себя ущербным.
– Мне придется вас разочаровать: презерватив не спасает от СПИДа.
– Неужели народ так беззастенчиво обманывают?
– Латекс, из которого презерватив изготовлен, – это нечто вроде мелкой рыболовной сетки. Воздухом его надуть можно, но надуть водородом уже не получится. Водород имеет очень маленькую молекулу, и она спокойно проходит сквозь поры латекса. А теперь представьте себе, что вирус СПИДа в сорок раз мельче, чем ячейка латексной сетки. Соотношение размеров вируса и ячейки примерно такое же, как у футбольного мяча и у ворот на поле.
– Да уж, слава Богу, во времена моей юности и зрелости о СПИДе никто слыхом не слыхивал, – Потапчук зажал портфель под мышкой и подал Глебу руку. – Даже если это единственное, что ты вынес из чтения, то читать книгу стоило, – Потапчук вздохнул. – Не представляю, как могут жить полноценной жизнью медики. Стоит мне почитать медицинскую статью или книжку, сразу же нахожу в себе симптомы всех болезней, описанных в ней. Наверное, это ужасно – смотреть на красивую женщину и знать все о ее внутреннем строении, видеть не только гладкую кожу, блестящие глаза, но и железы, нервы, кровеносные сосуды, представлять в ее животе сплетение тонких и толстых кишок.
– Я вас настроил на лирический лад. Генерал ФСБ – тоже профессия не из лучших. В цвете нации вы видите не только ученых, артистов, писателей, но и профессиональных шпионов, террористов и диверсантов.
– Глеб, всегда лучше знать правду, чем обманываться в людях.
Федор Филиппович наставил ворот плаща и торопливо спустился с лестницы.
Шофер терпеливо дожидался генерала в переулке.
– Василий, ты презерватив с собой возишь? – спросил Потапчук, устраиваясь на переднем сиденье.
Шофер несколько испуганно глянул на генерала:
– Разве я обязан? В инструкции на этот счет ничего не сказано.
– Я просто так интересуюсь.
Василий запустил руку в карман, извлек блестящий квадратик из пластиковой фольги, под ней проступало резиновое колечко.
– Зачем он тебе?
– Мало ли что может случиться? Настоящий мужчина должен быть готов к любому повороту событий.
– Можешь его выкинуть.
– Почему?
И Потапчук объяснил, скорее себе, чем шоферу:
– Ты спокойно пойдешь под пули в бронежилете?
– Бронежилет – это скорее психологическая защита, – заученно ответил шофер, – профессионалы целятся в голову.
– Ну так вот, то же самое и с презервативом. Поехали.
Шофер Василий растерянно опустил презерватив в карман и тронул машину с места. Иногда генерал поражал его странными вопросами. Чем именно занимается сейчас Федор Филиппович, шофер не мог знать, а вырванные из контекста дела вопросы казались более чем странными.
* * *
Двенадцатилетний Андрей Малышев крепко спал, обхватив подушку руками. Иногда во сне он вскрикивал и дергался. Дверь в его комнату открылась с грохотом. Мальчишка вскочил, натянул одеяло по самые глаза. В двери стоял отец, его кулаки были сжаты. Мужчина вращал глазами и морщился, словно от яркого света, хотя шторы в комнате мальчика были задернуты.
– Ну что, гаденыш, проснулся? – прохрипел отец, облизывая растрескавшиеся пересохшие губы.
– Что тебе надо? – прошептал мальчик.
– Не притворяйся, будто не понял.
– У меня нет денег.
– Нет, говоришь? А если я тебя, гаденыш, взгрею как следует?
– У меня нет денег.
– Это ты маме расскажешь, а мне голову не компостируй.
Мальчишка скривился и вот-вот готов был разреветься. Папаша сменил тон на ласковый.
– Дай на бутылку. Много не прошу.
Андрей прижался спиной к холодной стене. Деньги у него были, но отдавать их отцу он не собирался. Всю ночь отец скандалил, бил мать, угомонился лишь после того, как в дверь позвонили соседи и сказали, что если Петрович не утихомирится, то они вызовут милицию. В кутузку Петрович не хотел, ментов ненавидел люто, знал, что, если попадет в их лапы, мало ему не покажется. Уже чисто для порядка, не надеясь добыть у супруги деньги, он еще раз заехал ей «по роже», допил припрятанную водку и уснул. Рано утром жена ушла на работу, отец остался в квартире с сыном. И вот теперь, когда мужика мучила похмельная жажда, ему срочно потребовались деньги на поправку здоровья. Свои деньги он пропил еще в начале недели, деньги жены были при ней, но кое-что могло оказаться у сына. Вот к нему отец и заглянул.
– Так ты дашь денег, сучонок?
– У меня их нет.
Мужчина подошел к стулу, на котором была сложена одежда сына, и принялся рыться в карманах: жвачка, проездной, ключи. Из заднего кармана джинсов выпал блестящий пакетик. Мужчина нагнулся, поднял.
– Что это? – показывая сыну презерватив, грозно поинтересовался Петрович. Парнишка втянул голову в плечи и зажмурился. – Я у тебя спрашиваю, что это? – вертя перед лицом мальчика презервативом, кричал Петрович.
– Я не знаю! Это не мое!
– Ты хочешь сказать, это мое? – Петрович уже выходил из себя, повод для справедливого гнева нашелся сам собою. – Так ты скажешь, что это такое или нет? – мужчина схватил одеяло и стащил с мальчика. Тот дрожал, прижимаясь к стене, прикрываясь подушкой. – Так ты, значит, не знаешь, что это такое?
– Не знаю, папа, – воскликнул мальчик, закрывая лицо руками.
– Так я тебе скажу, сучонок, что это. Это – гандон. Ты слышишь, что я тебе говорю, – гандон. Я сейчас заставлю тебя его сожрать.
– Это не мое! – слабым голосом произнес мальчик.
– Не твое, говоришь?
– Может быть, в школе мне сунули его в карман, – робким голосом оправдывался мальчик, но понял, что подобные аргументы на отца не действуют. И тогда он сделал следующий ход: – Да, я вспомнил, мне в киоске на сдачу дали. Я покупал жвачку, а у них не нашлось сдачи, и они мне дали вот эту штуку.
– Вот эту? В каком киоске?
– Возле школы.
Петрович схватил сына за волосы и стащил с кровати. Мальчишка закричал, и крик подстегнул Петровича к действиям. Он принялся бить сына по лицу. Он держал его за волосы и наотмашь хлестал тяжелой ладонью.
– Я тебе покажу, сучий потрох! Носишь презервативы! Вместо того чтобы учиться, чтобы уроки делать, ты уже по девкам бегаешь? Ах ты, гаденыш!
В гневе Петрович был страшен. Грязные волосы взъерошились, торчали во все стороны, небритое лицо искажала гримаса ненависти к сыну. Он дышал на мальчишку зловонным перегаром, хлестал по лицу, крутил ему уши. Ребенок плакал.
– Я тебе дам денег, – воскликнул мальчик, чтоб хоть как-то остановить гнев отца, уже готового на все.
– Денег ты мне дашь, сучонок, откупиться хочешь? Я тебе покажу! Я еще в школу приду, разберусь, как ты там учишься. Где дневник? А ну, показывай! – подбежав к ранцу, Петрович вытряхнул содержимое на пол. Книжки, авторучка, карандаши, тетрадки – все упало к его ногам. – Дневник где, гаденыш?
– В школе забыл.
– В школе, значит, забыл? Гандон в карман положить не забыл, а дневник забываешь, – мужчина оттолкнул сына, тот упал на тахту. Петрович поднял тетрадку. – Одни двойки.
В тетрадке двоек не было, но Петрович уже не смотрел на страницы, он вопил, сверкал глазами, тряс кулаками перед лицом сына.
– Я тебя сам убью! Я тебя породил, я тебя и изничтожу, подлый гаденыш!
Из тетрадки выпало десять долларов. Петрович увидел деньги и тут же замер, словно его ударило током. Он на несколько мгновений окаменел, не веря в удачу: прямо у его босых ног лежала зеленая купюра. Петрович уставился на банкноту. Дрожащими пальцами поднял десятку, поднес к глазам.
– А это что такое? Это тебе тоже, гаденыш, на сдачу дали или как это понимать?
– Это… это… это… – мальчик не находился, что ответить, – это не мои деньги.
– Не твои? Хорошо, что не твои, теперь это мои деньги, – Петрович зажал банкноту в кулаке, подошел к сыну, дал ему подзатыльник свободной левой рукой, грязно выругался, вспомнил и мать, и бабушку, а также всю родню по женской линии со стороны жены. – Не его деньги. Это хорошо, что не твои.
Андрей услышал, как хлопнула входная дверь. Он с облегчением вздохнул. У него, естественно, еще были деньги, о злосчастной десятке на мелкие расходы, положенной в тетрадь, он уже и сам забыл. Основные деньги хранились под книжной полкой, спрятанные в дырявом носке. Он стоял в ванной комнате, рассматривал в зеркале рассеченную губу, красные уши, к ним больно было притронуться. Умылся холодной водой.
– Козел, – сказал он, думая об отце, – урод конченый! Попросил бы как человек, я бы дал, и даже не на одну бутылку.
Мальчик вернулся в свою комнату, встал на четвереньки, сунул узкую ладонь под книжную полку, пошарил и вытащил носок. В носке лежали четыреста восемьдесят два доллара. Это были остатки денег, заработанных им от разных дядь за лето. Большую часть мальчик потратил на свои детские удовольствия, но и в остатке сумма оказалась довольно приличной, можно месяц ни о чем не думать.
– Надо уходить, пока он не вернулся.
Андрей знал, сейчас отец купит бутылку водки, три пива, выпьет и станет совсем другим человеком – добрым. Отец всегда, когда выпивал, становился ласковым, его злость таяла в водке, как лед в кипятке. Злость растворялась, исчезала, отец начинал вспоминать, как он служил на флоте матросом минного тральщика. Он рассказывал о своих товарищах, иногда вспоминал детство. Отец мог долго лежать с зажженной папироской, смотреть в потолок и мечтательно по пять-десять раз повторять одну и ту же фразу:
– Я все знаю, меня никто не обманет. Я все видел. Я бывал в таких переделках, что не дай бог кому-нибудь еще в них побывать.
Папироса гасла, и отец засыпал с приоткрытым ртом. Мальчик тогда подходил к нему, выдергивал окурок. Петрович пил запойно, здоровье пока позволяло. Он мог пить по три недели кряду, с утра до вечера, а если просыпался, то и ночью. А потом месяц или два не пил вообще, тогда он почти не разговаривал с домашними. Лишь изредка, когда ему кто-нибудь напоминал о том, что пора подумать о работе, Петрович ругался матом и кричал:
– Заткнитесь, уроды чертовы! Я еще устроюсь на работу, я еще выведу их на чистую воду! Начальнички – мерзавцы и сволочи, по ним тюрьма плачет. Они все на меня хотели свалить, будто я, водитель, виноват.
Последним местом работы Петровича была автоколонна, куда он пошел работать водителем дальнобойной фуры, но ни разу так и не выехал из гаража. Сперва доводил машину, выделенную ему в рейс, но пару раз попался начальнику на глаза выпившим, а потому до самого увольнения проработал простым слесарем в яме под машинами.
Андрей выпил стакан холодного молока с куском хлеба, собрал разбросанные отцом книжки и тетрадки в ранец, оделся. И в это время зазвенел разбитый, связанный-перевязанный изолентой телефон.
Мальчик поднял трубку.
– Добрый день, – услышал он мужской голос, от которого вздрогнул.
Голос был мягкий, задушевный. Так обычно разговаривают инспектора по делам несовершеннолетних и злые школьные учителя.
– Вы меня слышите?
– Да, – выдохнул в трубку Андрей.
– Я хотел бы услышать Андрея Малышева, если, конечно, не ошибся номером.
– Это я.
– Андрей, здравствуй. Ты один дома?
– Нет, – соврал Андрей.
– Мне с тобой надо встретиться.
– Не могу.
– А если подумать, малыш, может, сможешь все-таки? Советую тебе не отказываться.
– Когда?
– Хотя бы через час. Есть разговор – небольшой. И еще я тебе деньги должен. Надеюсь, ты не забыл? Я тебе остался должен пятьдесят с прошлого раза.
– Да, помню.
– Встретимся, где всегда. Я подъеду к арке.
– Хорошо, – сказал Андрей.
– Не забудь, в десять.
– Хорошо, в десять.
Мальчик положил расколотую трубку на рычаги, забросил на плечо ранец и вышел на лестничную площадку. В это время внизу хлопнула дверь, и он услышал голос отца, веселый и добрый. Отец стоял у почтовых ящиков и негромко напевал:
Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно…
Андрею стало не по себе, и он вместо того, чтобы спуститься вниз, бесшумно скользнул наверх. Когда пробежал этаж, остановился, перевел дыхание, услышал, как поднимается отец, как звенят бутылки.
«Опять набрал пива», – подумал мальчик.
Отец уже стучал в дверь:
– Открывай! Андрюша, отец пришел, встречай.
– Вот тебе! – мальчик свернул фигу и ткнул ею в лестничный пролет. – Вот тебе я открою! Ты – пьяница! Быстрее бы вырасти, я тогда тебе покажу. Я тебе все припомню: и то, как ты маму бьешь, и как меня лупишь, – все тебе вспомню.
Отец, постучав в дверь, забренчал ключами и вошел в квартиру.
– Сын, ты где? – услышал мальчик отцовский голос.
Затем дверь захлопнулась. Андрюша стремглав бросился вниз, выскочил на улицу и пошел вдоль дома под самыми окнами. Он шел втянув голову в плечи, безразличный ко всему. Настроение было никаким. Отец пил уже вторую неделю и почти каждый день приставал к сыну с дурацкими поучениями, требовал от него денег, придирался по мелочам. Мальчик учился хорошо, троек у него не было ни за четверть, ни за год. На первый взгляд вполне благополучный мальчишка из не очень благополучной семьи. В своем пятом «Б» он был на хорошем счету, еще у дюжины мальчишек и девчонок родители пили, но дети учились плохо.
Занятия у Андрея Малышева должны были начаться в два пятнадцать. Дома оставаться он не мог, пьяный подобревший отец стал бы приставать с рассказами о своих жизненных подвигах.
Андрей выбрался на улицу и неторопливо пошел, расправив плечи. Куда спешить? Он рассматривал витрины магазинов. В половине десятого вошел в кафе, полупустое в это утреннее время, приблизился к стойке. Молодой бармен, по-модному небритый, подошел к мальчишке.
– Чего тебе?
– Апельсиновый сок и «Сникерс». Только у меня нет рублей.
– Предлагаешь, приятель, чтобы я тебя угостил?
– У меня есть доллары, а обменники еще закрыты.
Бармен осмотрелся по сторонам:
– Ладно, согласен.
Андрей положил на стойку пять долларов. Бармен рассчитал его:
– Вот молодежь пошла, долларами рассчитывается! А с виду не скажешь, что мальчишка с деньгами.
Андрей с высоким стаканом желтого сока и «Сникерсом» уселся у окна и принялся смотреть на улицу, на проносящиеся автомобили и на прохожих. Бармен включил музыку. Помещение кафе наполнилось гулкими ударами барабана и хриплым голосом Джо Кокера. Время тянулось так медленно, словно на стрелки часов привесили гири, даже секундная стрелка, длинная и тонкая, едва ползла по кругу.
Уже больше года, как Андрей Малышев вел тайную жизнь. Все началось с бассейна, куда он ходил заниматься плаванием. Именно там к нему подошел пожилой мужчина в бейсболке, в дорогих кроссовках и в легкой спортивной куртке. Он долго разговаривал с мальчиком, ощупывал его, осматривал со всех сторон, представился тренером по плаванию. Потом он повел его в кафе, угостил обедом, болтал без умолку, и практически незаметно для себя Андрей оказался вместе с ним в однокомнатной квартире. Пожилой тренер сфотографировал мальчика, а через два дня позвонил.
Они вновь встретились возле бассейна. Викентий Федорович посадил Андрея в такси, и они поехали. Вот тогда все и случилось. Несколько дней Андрей ненавидел себя, ужасно переживал, хотя чувствовал, что ему понравилось. Через неделю все забылось, у него оказались деньги, много денег – в понимании ребенка.
И тогда новый знакомый сказал:
– Если ты кому-нибудь расскажешь о случившемся, я покажу фотографии твоим родителям, одноклассникам, учителям. Тебя выгонят из школы, посадят в тюрьму, в колонию для несовершеннолетних. И тогда пиши пропало, – мужчина говорил ласково, не кричал, не бил, но от его ласкового голоса, пластичного, как резиновая игрушка, Андрею становилось страшно.
Андрей довольно легко смирился со своей участью, стал игрушкой в руках взрослых мужчин. Мужчины менялись, с некоторыми он встречался по нескольку раз, с другими лишь единожды. Теперь деньги водились у него постоянно. Но работал с ним уже не тот человек, что прежде, а другой, назвавшийся Николаем Мамонтовым, толстый, с маленькими серыми глазками, розовощекий, с белесыми волосами и серьгой в левом ухе. Голос у Мамонтова был таким же мягким и нежным, как у Смехова.
Андрей увидел серый джип, остановившийся у арки, и Мамонтова, тот как раз выбирался из машины. Андрей быстро допил сок и, жуя «Сникерс», направился к переходу. Николай Мамонтов мальчишку заметил сразу, но виду не подал, даже рукой не взмахнул. Он ходил вокруг машины, постукивал ногой по колесам. Мальчик подошел к нему.
– Ну, здравствуй, Андрюша. Вид у тебя кислый. Опять проблемы с отцом?
– Угу, – промычал Андрей.
– Тебе не позавидуешь. Я тоже пьяниц не люблю. Сам не пью, не курю, – тридцатилетний Мамонтов положил пухлую лапу на плечо мальчишки, сжал пальцы. – Залезай, покатаемся.
– Куда сегодня? У меня занятия скоро.
– Просто покатаемся. Кое-что показать тебе хочу. Кстати, я тебе деньги должен. Тогда мелких не было, а сейчас есть, – уже сидя в машине, Мамонтов вытащил из кармана пятьдесят долларов и протянул Андрею. – Вот, бери. Или, если хочешь, рублями дам?
– Не надо.
Мальчишка взял полтинник, привычно и уверенно сунул в задний карман джинсов, застегнул молнию.
– Что, батяня уши драл? – хихикнул Мамонтов, поворачивая ключ в замке зажигания.
Андрей кивнул и невнятно промычал:
– Ыгы.
– Разговаривать разучился? Губа, смотрю, рассечена.
– Ну и что из того?
– Просто так. Тебя ничем не испортишь, красив, как молодой Аполлон.
Николай Мамонтов, или просто Мамонт, был правой рукой Викентия Федоровича Смехова. Тот договаривался с клиентом, а Мамонт подбирал мальчишку и завозил к клиенту.
– Расслабься, работы сегодня не предвидится, просто хочу тебе кое-что показать. У тебя уроки в два начнутся?
– Ыгы.
– Что ты мычишь, как корова?
– Я жую, – сказал Андрей, проглотив остатки «Сникерса».
Рассеченная губа болела, на ней выступила капелька крови. Мамонтов умильно смотрел на ребенка, большим пальцем бережно стер капельку крови с губы, сунул палец в рот и слизнул кровь. При этом он продолжал смотреть мальчику прямо в глаза. Андрей ощутил проснувшееся в Мамонте желание, он вжался в спинку кресла.
– Я же сказал, ничего сегодня не будет. Пристегнись, и мы поедем.
Серый джип, в салоне которого пахло какой-то сладкой гадостью, то ли карамелью, то ли пудрой, поколесил немного по району, затем въехал во двор.
– Выходим, – сказал Мамонтов, глянув на небо, на мутный солнечный диск, тускло мерцавший в облаках.
– Куда теперь?
– Кое-что интересное покажу. Это много времени не займет, а потом ты будешь свободен, иди куда хочешь. Но занятия не пропускай. Кстати, как у тебя с учебой?
– Нормально.
– Вот и славно. Не люблю двоечников. Сам я учился на одни пятерки, у меня даже четверок в четверти не было.
«Ври, ври, – подумал Андрюша Малышев, – у такого толстяка, как ты, по физкультуре точно тройка была. Ты на канате висеть будешь, как мешок с дерьмом.»
Очень проницательный, как большинство гомиков, Мамонтов тут же поправился:
– Я, конечно, приврал, одна четверка у меня была по физкультуре.
Они шли рядом – грузный Мамонтов и худощавый мальчик со школьным ранцем на спине.
– Куда мы идем? – вновь через пять минут поинтересовался мальчишка.
– К тому дому. Видишь, серый, двенадцатиэтажный?
– Почему идем, а не едем?
– Подъезд перекопан.
– Нас там кто-то ждет?
– Меньше знаешь, крепче спишь. Не задавай глупых вопросов. Через пять минут сам все поймешь.
Они вошли в грязный подъезд с изувеченными почтовыми ящиками, с размалеванными стенами. Вошли в кабинку лифта, и Мамонтов ткнул толстым пальцем в полусожженную, оплавленную кнопку двенадцатого этажа. Кабинка дернулась и медленно поползла вверх. Мужчина дождался, пока выйдет мальчик, и лишь после этого покинул кабинку.
– Идем за мной, – оглядевшись по сторонам, прислушавшись к звукам, наполнявшим подъезд, сказал Мамонтов и подтолкнул Андрея в спину. – Наверх.
– На чердак, что ли?
– Не-а, – сказал Мамонтов, – еще выше. На небо пойдем, посмотрим, кое-что показать тебе хочу.
По железной лестнице они забрались на технический этаж, оттуда выбрались на крышу, плоскую, черно-серую. На крыше Николай Мамонтов осмотрелся и застегнул молнию ветровки. Солнечный диск мерцал в низких облаках и оттого был похож на полную луну. Андрей тоже застегнул куртку и поправил ремни ранца. Мамонтов пригнулся, натянул на голову капюшон ветровки.
– Холодно здесь и противно, – он пошел к краю крыши. – Боишься высоты?
– Абсолютно не боюсь, – ответил Андрей.
– А я боюсь. Странно это, боюсь с детства, по лестницам лазать вообще не могу.
«Еще бы, – подумал мальчик, – весишь сто килограммов, какая лестница такую тушу выдержит?»
Ветер свистел в антеннах, над домом носились ласточки, черные, острокрылые, стремительные, они попискивали. Внизу простирался город.
– Это твоя школа? – стоя у ограждения, Мамонтов указал пальцем на белое трехэтажное здание примерно в километре от многоэтажки.
– Нет, моя школа в другой стороне, – мальчишка сделал шаг назад.
– Ты точно высоты не боишься?
– Нет, не боюсь, я примерно с такой высоты даже прыгал.
– Это в бассейне было, а на крыше, наверное, совсем другое чувствуешь.
– Не боюсь я высоты.
– Тогда иди сюда, – подозвал Андрея Мамонтов.
Мальчик подошел.
– Сядь на ограждение.
– Зачем?
– Сядь, я тебя сфотографировать хочу на фоне города, красивый снимок получится.
В толстых пальцах Мамонтова появился фотоаппарат, черная мыльница. Он приложил его к глазу.
– Садись. А ранец сними, он не очень красиво смотрится.
Андрей снял ранец. Мамонтова он не боялся и никакого подвоха не ожидал. Наоборот, ощущал свое превосходство над взрослым мужчиной, боявшимся высоты. Андрей уселся на перила и посмотрел на город. По дороге ехали машины, дымились трубы заводов, по небу неслись облака. Москва казалась безграничной. Во все стороны, сколько мог видеть глаз, простирался серо-зеленый с ржавыми крышами город. Мамонтов присел на колено, несколько раз щелкнул кнопкой.
– Сиди, не двигайся, – сказал он мальчику и подался вперед, чтобы отодвинуть ранец. – Не шевелись, Андрюша, – Мамонтов, отодвинув ранец, тут же схватил мальчишку за ногу и резко дернул ее вверх. Андрей коротко, пронзительно вскрикнул и, кувыркаясь, переворачиваясь в воздухе, полетел вниз. А Мамонтов, на ходу пряча в карман ветровки фотоаппарат, побежал к люку.
Мамонтов нырнул в люк прежде, чем прозвучал хлопок – удар тела об асфальт. Короткий вскрик ребенка все еще звенел в его ушах. Мамонтов спустился на лифте, пересек по диагонали двор и увидел метрах в ста пятидесяти от себя толпу людей. Он не стал подходить к ним, сел на лавочку, достал из кармана леденец, сунул за щеку и стал перекатывать его во рту. Минут через пятнадцать примчалась карета «Скорой помощи», а еще через десять минут он спросил у двух девочек, которые поравнялись с ним:
– Чего там народ собрался, плохо кому стало, что ли?
– Мальчик с крыши упал.
– Жив, надеюсь, остался?
– Нет, насмерть разбился, он головой на люк упал, – проговорила девочка дрожащими губами.
– Знакомый ваш?
– Нет, он не из нашего дома, мы его не знаем. Две женщины видели, как он падал и кричал. Они с собачками гуляли.
Мамонтов разгрыз леденец, снял с головы капюшон ветровки и пошел. На ходу он достал из кармана маленький серебристый телефончик, обычно такие трубки носят женщины – изящные, игрушечные. В руках мужчины она выглядела игрушечной. Прикрывая микрофон ладонью от ветра, Мамонтов торопливо говорил:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.