Текст книги "Дева Луны"

Глава 3
Южный лес

Хорн обошёл Ночлежку. Там за ней, с другой стороны, располагался небольшой сарайчик, в котором все хранили свои вещи. Необходимо было взять рюкзак, топорик и ещё кое-что для охоты. Подойдя к сарайчику, Хорн увидел Евклида с детьми. Евклид был человеком уже немолодым, но ещё и нестарым – лет под шестьдесят. О себе рассказывал, что до Катастрофы он был не то учёным, не то школьным учителем. Город покинул вместе с основным потоком беженцев. Долго скитался по окрестностям, пока, наконец, не оказался на Свалке.

Евклид старался регулярно устраивать учебные занятия с детьми. Он говорил, что должен передать хотя бы часть своих знаний следующему поколению. Иначе его знания просто пропадут. Видимо, для него это было важно. Вот и сейчас Евклид стоял спиной к стене сарайчика, а дети – три девочки: Юнона, Ева и Алина – сидели на брёвнышке напротив него. Он с наставительным видом что-то им объяснял.

– Давайте теперь решим задачку, – предложил Евклид. – Допустим, что у Алины есть четыре яблока.

– А что такое яблоко? – спросила тут же Юнона.

– Ну это фрукт такой. Они, к сожалению, у нас сейчас уже не растут, – ответил Евклид. – Что ты там ищешь? – обратился он к Алине, видя, что она крутит головой.

– У меня нет никаких яблок, – растерянно сказала Алина.

– Ну, конечно, у тебя нет этих яблок! – воскликнул Евклид и всплеснул руками. – Это задачка такая, понимаешь? Я же сказал: «Допустим». Допустим, что у тебя есть эти яблоки.

– А как они выглядят? – снова спросила Юнона.

– Да какая тебе разница, как они выглядят? – возбуждённо продолжал Евклид. – В математике нужно уметь абстрагироваться.

– Что уметь? – спросила Ева.

– Абстрагироваться, – ответил Евклид. – Яблоки – это просто название предмета. Вместо них в задачке можно использовать камешки, палочки, шишки. Суть задачи никак не поменяется.

– Странно как-то, – сказала Алина.

– Почему странно? – не понял Евклид.

– Зачем мне камешки? – начала объяснять Алина. – Их вон вокруг сколько. Играй – не хочу. Надоело – выбросила. А вот яблоки я бы выбрасывать не стала.

– И я бы не стала, – поддержала Юнона.

– Да я не предлагаю вам выбрасывать яблоки! – Евклид, похоже, уже и сам был не рад, что выбрал эту тему. – Разве я говорил, что их нужно выбрасывать?

Дети с недоумённым видом переглянулись и отрицательно покачали головами.

– Нет, не говорил, – ответила за всех Алина.

– Вот видите! – уже более спокойным тоном произнёс Евклид и добавил: – Давайте договоримся, что мы не будем выбрасывать никакие яблоки, а просто их пересчитаем.

– А что их считать-то, если их нет? – удивилась Юнона.

– Я уже их посчитала! – радостно воскликнула Ева. – Их ноль штук!

– Как ты могла их посчитать, если я ещё даже задачу до конца не сформулировал? – парировал Евклид. – Что вы меня всё время путаете? Вы хотите решить задачу или нет?

«Вот бедняга! – подумал Хорн про Евклида. – Я бы, наверное, уже давно бросил это дело». К этому времени он собрал все необходимые вещи и направился обратно к костру. Обернувшись ещё раз в сторону детей, он увидел, как Евклид старательно что-то выписывает палкой на земле. «И всё-таки, зачем ему это?» – снова подумал Хорн.

Завернув за угол, он увидел Птицу, расположившегося с другой стороны сарайчика. Птица здесь устроил себе нечто вроде мини-мастерской. У него был небольшой столик, а рядом стояли какие-то ящики. Наверное, с инструментами или с разными деталями. Птица в их маленьком сообществе выполнял роль техника. Если что-то надо починить или отремонтировать, то это к Птице. Он сам облазил всю Свалку в поисках всяких полезных для ремонта вещей. Да и остальные тоже приносили ему всё, что попадалось полезного. Птица добытые вещи тщательно сортировал и раскладывал по своим ящикам. Рано или поздно всё это для чего-нибудь пригождалось.

«Может, это он вбил в потолок тот штырь, на который я наткнулся сегодня утром? – неожиданно вспомнил Хорн. – Раньше вроде его там не было». Хорн машинально дотронулся рукой до того места на голове, о которое он ударился. Всё ещё болело, но уже не так сильно. Он ещё раз мысленно выругался.

Хорн старался как можно реже разговаривать с Птицей. У Птицы была довольно необычная манера речи. Хорн никак не мог разобрать: то ли он говорит серьёзно, то ли нарочно над ним издевается. Впрочем, в такой манере он разговаривал со всеми, кроме, может быть, Александра Македонского. И то не всегда. О его прошлом практически ничего не было известно. Птица очень не любил рассказывать о своём прошлом. А специально с расспросами никто к нему (да и к другим тоже) не лез.

Птица сидел на широком сосновом чурбане, приспособленном под стул. Перед ним стоял небольшой столик, который представлял собой фактически доску, прибитую к лежащему на земле бревну. Склонившись к самой доске так, что его густая тёмная ветвящаяся борода иногда касалась поверхности, собирая на себя пыль и мелкие частички мусора, он старательно что-то мастерил, тихо насвистывая. Широко расставленные сапоги были заляпаны свежей грязью. Видимо, Птица успел уже поутру пробежаться по Свалке. При этом, однако, небрежно висящий на нём грубый плащ-дождевик с откинутым назад капюшоном был сухой и чистый.

Хорн решил, что просто так проходить мимо будет невежливо. Он остановился напротив Птицы.

– Доброе утро! – поздоровался Хорн.

– И тебе того же, – пробурчал себе под нос Птица, продолжая что-то мастерить.

– Слушай, ты не посмотришь: топорик у меня совсем расшатался. Мы сейчас на охоту собрались в Южный лес. Боюсь, как бы топорище не отлетело в самый неподходящий момент.

– Топорик? – заинтересовался Птица. – А ну-ка, дай посмотреть.

Хорн передал ему свой топорик. Птица внимательно его осмотрел и даже покрутил несколько раз рукой.

– У-у-у! – озабоченно протянул он. – Да разве можно до такой степени инструмент доводить? Его, похоже, вообще ни разу никто не ремонтировал! Надо, надо подлечить топорик твой.

Он открыл один из своих ящиков с инструментами, продолжая говорить. Птица вообще любил поговорить. Особенно с самим собой и со своими инструментами.

– Не волнуйся, бедненький. Сейчас, сейчас мы тебя подлечим. Будешь у нас как новенький. Так, где тут у меня молоток? А, вот ты где! Спрятался, что ли, от меня?

Он посмотрел на Хорна.

– А ты чего стоишь? Присядь пока. Успеешь ещё, небось, ноги-то натрудить на охоте.

Хорн молча сел на бревно, лежащее сзади. Птица ловко выбил молотком топорище, с озабоченным видом осмотрел рукоятку топорика, покачал головой и снова начал что-то искать в своих ящиках.

– Ничего, ничего. Не волнуйся, сейчас мы тебя подлатаем, – приговаривал он.

Хорн с интересом наблюдал за его действиями. Птица долго рылся в ящиках, продолжая невнятно бурчать себе под нос. Наконец, он достал оттуда пару каких-то инструментов и несколько мелких металлических пластинок.

– А ты чего сегодня так рано поднялся? – неожиданно спросил Птица. – Не спится, что ли?

– Я думал, ты меня не заметил, – насторожился Хорн.

– Как это не заметил? Ты такой шум устроил, словно медведь раненый. Чуть Ночлежку не разрушил, пока выбирался. Я уже было подумал, нехорошо стало человеку, раз он так на улицу спешит. Да ещё словами крепкими себе помогает, чтоб быстрее добежать.

– Да не в этом дело, – начал было Хорн, но тут же осёкся. Дальше пришлось бы говорить о штыре. А вдруг это правда, что его сам Птица к потолку приспособил?

– А что тогда? Сон кошмарный приснился? – продолжал как ни в чём не бывало Птица. – Это у нас тут со всяким бывает. Духота, теснота…

– Сон мне и вправду приснился, – согласился Хорн. – Кошмарный, не кошмарный, но точно какой-то необычный.

– Необычный? – Птица, не отрываясь от работы, искоса посмотрел на Хорна.

– Понимаешь, мне приснился Город. А я в Городе никогда не был и поэтому даже не представляю, как он выглядит. И ещё там были люди, много людей в странных одинаковых одеждах.

– В каких таких странных одеждах? – удивился Птица.

Хорн нехотя в нескольких словах обрисовал тех людей из сна, их одежды, а также общую обстановку. Он не хотел особо посвящать во всё это Птицу. Однако Птица с неподдельным интересом выслушал Хорна и, слегка вытянув брови, на минуту задумался.

– Говоришь, ни разу не был в Городе? – наконец, спросил он.

– Когда мы покинули Город, я был грудным младенцем на руках у матери. Поэтому совершенно ничего не помню.

– И одежды такие никогда не видел? – снова спросил Птица.

– Не видел, – ответил Хорн.

– Вообще-то, до Катастрофы в таких одеждах многие ходили, – задумчиво произнёс Птица. – Я помню то время.

– Что бы это могло значить? – спросил Хорн без особой надежды.

– А то, что это не твой сон, – ответил Птица.

– Как так: не мой? – удивился Хорн.

– Не могу знать. Может, кто-то тебе его внушил. Может, воспоминания из прошлых жизней. Может, вещий сон.

– Какой ещё вещий сон? – переспросил Хорн.

– Плохих событий там никаких не было?

– Событий? – не понял Хорн.

– Никто не умер, не погиб, ничего не сгорело?

– Да нет вроде, – задумался Хорн. – Была только вспышка молнии, гром, и после этого я проснулся.

– Выходит, что тебе кто-то внушил этот сон, – заключил Птица.

– Как это: внушил? Разве сон можно внушить? – вот здесь Хорн уже начал сомневаться, издевается над ним Птица или нет.

– А чего нельзя-то? Ещё как можно!

– Да кто его может мне внушить? – наигранным тоном спросил Хорн.

– Колдунья какая-нибудь или ворожея, – продолжал упорно гнуть свою линию Птица. – У меня в детстве, помню, случай был. Начал мне каждую ночь сниться один и тот же сон. Сначала я оказываюсь в каких-то тёмных подвалах. Долго там брожу, не могу найти выход. Иногда даже приходилось ползком просачиваться. Страшно до жути! Ползёшь, ползёшь, проход всё уже и уже и никак не заканчивается.

– И что было дальше? – заинтересовался Хорн.

– Дальше? – переспросил Птица и продолжил: – Дальше я всё время оказывался в большой комнате с чёрными занавесками на окнах. Посреди комнаты стоит стол, накрытый чёрной скатертью. А за столом сидит старуха, тоже вся в чёрном, и смотрит на меня.

– Да ну! Какая ещё старуха? – недоверчиво спросил Хорн.

– Какая, какая! – передразнил его Птица. – Такая! Сидит молча за столом и смотрит прямо на меня. Смотрит и смотрит. Смотрит и смотрит.

– Ну и что?

– А потом из-за стола возникает чёрная рука и ка-а-ак потянется ко мне.

– Какая рука? – Хорн уже почти не сомневался, что Птица над ним попросту издевается.

– Чёрная такая, волосатая вся, и ногти длинные-предлинные. И тянется она быстро так, сначала по стене, словно тень, потом по потолку, а с него прямо к моему горлу.

– А ты чего?

– А чего я? – пожал плечами Птица. – Пугался во сне до жути и тут же просыпался весь в поту.

– Ну и дела! – снова наигранным тоном протянул Хорн.

– До чего ведь дошло? Дошло до того, что я спать боялся ложиться. Понял, да? – невозмутимо продолжал Птица. – Каждую ночь мне та старуха являлась. Никак выспаться не давала. Я уже, знаешь, и так и сяк. И со светом спал, и на улице. Ничего не помогало. От постоянной бессонницы вялый стал совсем, болезненный, еле на ногах держался. Ещё бы немного – и, наверно, того. Поминай лихом!

– И что ты сделал? – спросил Хорн.

– Повели меня к бабке одной – она в другой деревне жила. Знала заговоры там всякие, молитвы. В общем, милая такая бабка оказалась, довольно интеллигентная. Завели меня к ней в дом, значит, усадили на стул, и она как начала что-то там шептать, сплёвывать и руками водить. Полчаса, наверное, заговаривала. Я сижу, как дурак, боюсь пошелохнуться: вдруг чего-нибудь испорчу невзначай. Пришлось бы потом всё заново начинать. Поводила она, пошептала и говорит: «Всё, милок, можешь идти». Ну я ей сказал, мол, спасибо и вышел. Приезжаю домой, ложусь вечером спать и, представляешь, первый раз за всё это время смог нормально выспаться. Я наутро такой счастливый был, будто заново родился. И больше мне тот сон ни разу не снился. Как рукой сняло! Вот оно как бывает!

– Так, а что это за старуха-то во сне была? Она что-нибудь про неё рассказала? – спросил Хорн.

– Да шут её знает, что за старуха. Бабка сказала, что, мол, сглазили меня где-то. Может, нарочно, а может, случайно. Вот она у меня этот сглаз своими заговорами и сняла. Очистила, стало быть.

– Ты хочешь сказать, что меня тоже кто-то сглазил? – спросил Хорн.

– А я знаю? – ответил Птица. – Я только хотел сказать, что сон можно внушить. А ты уж сам решай, сглаз это или что похуже. А не можешь сам решить – обратись к кому-нибудь, кто сможет. Вроде бабки моей.

– А ты знаешь кого-нибудь из таких людей? – снова спросил Хорн.

– Среди местных вроде таковых нет, – задумался Птица. – Ты лучше вот что. Спроси-ка лучше у друга своего, Александра Македонского, про учителя его.

– Учителя? Какого учителя?

– У него учитель был, монах, который его научил всяким штукам. Живёт он, по-моему, где-то не так далеко отсюда – в горах. Александр Македонский рассказывал, что монах этот много чего умеет. Даже чудеса всякие, дескать, способен устраивать. Вдруг он тебе помочь сможет или, на худой конец, подскажет чего дельного.

– Ладно, – согласился Хорн. – Надо будет обязательно спросить про этого монаха. Спасибо тебе за совет.

– Да не за что, – ответил Птица. – На вот, держи свой топорик. Подлатал я его тебе немного. Поживёт ещё маленько.

– Спасибо, – поблагодарил Хорн.

Топорик, действительно, теперь выглядел как новенький. Топорище сидело прочно – Птица укрепил его металлическими клиньями. Засунув топорик себе в рюкзак, Хорн направился к костровищу. Там его уже ожидали другие участники охоты.

Александр Македонский сидел на бревне напротив догоревшего костра. Косой и Углерод сидели рядом на сосновых чурбанах. Они в очередной раз отчитывали Фрола, который, по-видимому, только что вернулся с Ручья, куда ходил с утра за водой. Фрол явно был с похмелья, причём довольно глубокого. Передвигался он медленно и даже как-то осторожно. На вопросы отвечал с большим трудом, мотая головой, при этом то и дело с усилием зажмуривая глаза.

– Меня одно удивляет, – сокрушался Александр Македонский, – как ты умудряешься это делать?

– А чего ты опять-то начинаешь? – отвечал невпопад Фрол.

– Э-э, нехорошо ты сделал, – поддержал Косой и, немного подумав, воспитательным тоном добавил: – Нехорошо так делать!

– Ты склад какой-то нашёл, что ли? – продолжал Александр Македонский. – Где ты это всё берёшь?

– У соседей, – пробурчал Фрол. – Выменял.

– На что выменял? У тебя же нет ничего.

– На что надо, на то и выменял! Тебе-то что? – разволновался Фрол.

Прежде чем продолжать беседу дальше, Александр Македонский негромко, но очень смачно выругался, чтобы хоть немного успокоить свои чувства. Заметив это, Косой решил заполнить образовавшуюся паузу:

– Ай как нехорошо ты сделал! – покачал головой он.

К этому времени Александр Македонский уже смог говорить более спокойным тоном.

– Вот что, дорогой Фрол, – подчёркнуто вежливым тоном начал он. – Каждый раз одно и то же. Говоришь, говоришь, а тебе что в лоб, что в темя – всё одно. Короче, мне это надоело, да и не только мне. По-хорошему ты, видимо, не понимаешь, поэтому придётся применить более жёсткие меры.

Фрол очень внимательно слушал Александра Македонского, нахмурившись и слегка подёргивая бровями и губами. По всему было видно, что он усиленно пытается соображать.

– Короче, ты понял? – продолжал Александр Македонский. – Это последнее предупреждение. Ещё один такой прокол – и всё. Мы более не будем задерживать тебя здесь. На что ты нам такой сдался? Толку от тебя никакого, а проблем выше крыши. Ещё раз появишься в нетрезвом виде – мы тебя на свободу отпустим. Сможешь пойти на все три стороны. Да что там на три? Можешь сразу и на четыре. Жизнь-то тебе, я вижу, и так не мила. Так что можешь сразу отправляться в четвёртую сторону, на север, – там и сдохнешь по дороге. Что резину-то тянуть?

Фрол нахмурился ещё сильнее и как-то злобно посмотрел на Александра Македонского, а затем и на всех остальных. После этого он что-то недовольно пробурчал и поплёлся к сарайчику.

– Ну что, выдвигаемся? – предложил Александр Македонский, поднимаясь с бревна.

Хорн кивнул ему в ответ. Углерод и Косой тоже одновременно встали и надели рюкзаки. С оружием решили поступить так: Косой передал ружьё Хорну, поскольку у того, кроме топорика, никакого оружия не было, а взамен этого Александр Македонский передал Косому свой пистолет. У Углерода имелся свой пистолет. Получалось, что ключевым звеном в команде оказывался Хорн, поскольку охотничье ружьё было только у него. Автомат у Александра Македонского был оружием боевым, и на охоте его вряд ли пришлось бы применять. А пистолеты можно было использовать разве лишь для самообороны. Тем более что патроны (особенно автоматные) нужно было беречь.

Наконец, отправились в путь. Светило осеннее, но ещё тёплое полуденное солнце. По голубому с розоватым оттенком небу неторопливо плыли немногочисленные рыхлые белые облачка. И только далеко-далеко на севере они постепенно сгущались, темнели и на самом горизонте переходили в сплошную непроницаемую пелену тяжёлых свинцово-синих туч. Эти тучи висели там постоянно, и к ним уже давно все привыкли. К счастью, сюда они почему-то ни разу не добирались, несмотря на то, что ветер почти всегда дул именно с севера. Что там происходило, никто не знал, да и не хотелось об этом думать.

Шли не быстро, но и не медленно. Необходимо было экономить силы. Первым, как водится, размеренным широким шагом шёл Александр Македонский. За ним ковыляли Косой и Углерод, а Хорн замыкал строй. Тропинка сначала вела на северо-восток, а затем всё сильнее и сильнее стала забирать к востоку. Ночлежка давно уже скрылась за пригорками. Даже дыма от костровища не было видно. К востоку от Ночлежки места совсем не походили на привычную Свалку. Никакого старого мусора здесь не было, ведь основная территория Свалки располагалась к северу и западу от Ночлежки. Здесь же местность была больше похожа на степь, поросшую полувысохшей редкой травой и отдельно стоящими корявыми деревьями, успевшими уже избавиться от своих листьев. Ещё дальше к северу отсюда начиналась полностью выжженная земля – след от когда-то прошедшего по этим местам огневика.

Пару раз тропинку стремительно перебежали какие-то мелкие зверьки. Они делали это настолько ловко, что Хорн не успевал их даже толком разглядеть. «Суслики, наверное», – решил он. Один раз на вершине близлежащего пригорка появилась небольшая (штуки три-четыре) стая одичавших собак. Путниками они не заинтересовались, видимо, были сыты. Завидев шедших по тропинке людей, собаки лениво залаяли и затем нехотя удалились в сторону. Не пришлось даже доставать ружьё.

Начался заметный спуск к Ручью. Холмы стали выше и плотно прижались к тропинке слева и справа. Сама тропинка начала вилять между ними. Из-за этого самого Ручья ещё видно не было, но хорошо различимое его весёлое журчание говорило о том, что он уже где-то близко. Ручей протекал вдоль южной оконечности Свалки, которая уходила от него на много километров к северу. Общее направление потока в Ручье ориентировалось с востока на запад, и поэтому вода в нём была чистой. Лес, однако, располагался не к югу от Свалки, а к юго-востоку. Чтобы до него добраться, нужно было сначала идти несколько километров на восток, а затем уже поворачивать к югу. В этом месте Ручей делал широкую излучину или петлю, и весь путь фактически лежал внутри этой петли.

Берег Ручья, к которому вышли охотники, был пологим и глинистым. Здесь тропинка заканчивалась, и дальше нужно было ступать очень осторожно, чтобы не увязнуть в топкой бурой жиже. Ближе к воде стали часто попадаться отшлифованные мелкие камешки. Течение было быстрое, особенно у противоположного берега. Александр Македонский на минуту остановился, чтобы получше осмотреться. Левый берег уходил круто вверх, а дальше, наверху, уже начинался лес. Подниматься по такому склону нелегко, и поэтому необходимо было тщательно выбрать маршрут. Александр Македонский обернулся и указал рукой выбранное им направление. В том месте располагались два больших камня.

– Пошли! – скомандовал Александр Македонский.

Не снимая сапог, они переправились вброд на другой берег – Ручей здесь оказался неглубоким. От Ручья охотники начали подниматься наверх по диагонали, чтобы скомпенсировать затраты сил. Иногда приходилось помогать руками, хватаясь за торчавшие из рыжей почвы полувысохшие кусты и крупные стебли травы. Преодолев крутой подъём левого берега, путники, наконец, оказались в лесу.

Южный лес производил впечатление настоящего чуда природы. Таких мест сейчас на Земле практически уже не осталось. Из-за резкого изменения климата, происшедшего после всемирного катаклизма тридцать лет назад, исчезли почти все животные и растения. Кроме того, существенную роль в этом сыграли последствия многочисленных техногенных катастроф, приведшие к полному разрушению экологического баланса и заражению обширных территорий. Южный лес при этом каким-то чудом уцелел и сохранился в первозданном состоянии. Возможно, это произошло благодаря особому распределению рельефа местности. Возможно, направление ветра в этих местах было благоприятным. Возможно, повлияли ещё какие-то неизвестные факторы или же их совокупность.

В лесу росли многочисленные хвойные (сосны, ели, пихты) и лиственные деревья (берёзы, осины). Подлесок, представляющий собой средний и нижний ярусы леса, был густо заполнен различными кустарниками и травами. Летом и ближе к осени можно было собирать ягоды и грибы. Если лето было благоприятным (тёплым и дождливым), то лес щедро снабжал людей своими дарами. Зверей и птиц тоже было много, как мелких, так и довольно крупных. Очевидно, в лесу водились не только те животные, которые обитали здесь всегда, но и те, которые, спасаясь от опасностей, осели здесь уже после Катастрофы. Многие домашние животные за это время одичали и приспособились для жизни в естественных условиях. Некоторые звери (например, одичавшие коровы) выглядели для здешних мест весьма необычно. Лес занимал значительную площадь, и места хватало всем: на юг и на восток он уходил, наверное, на добрую сотню километров. Углубляться в него не стоило: можно было легко заблудиться. Поэтому, как правило, собирали ягоды и грибы, а также охотились вдоль кромки леса недалеко от Ручья. Как любил говаривать Александр Македонский, «чем дальше в лес, тем дольше выход». Искать пропавших в лесу никто не будет, поскольку это дело абсолютно бесполезное, да и опасное. Что происходило в самой глубине леса, никто толком не знал.

Охотники направились на восток вдоль кромки леса, стараясь не уходить вглубь. Ступали очень осторожно, внимательно присматриваясь и прислушиваясь, чтобы случайно не вспугнуть какого-нибудь зверя. Лес был плотно наполнен огромным множеством звуков и запахов. Весело и надрывно щебетали и свистели птицы, скрывающиеся высоко в ветвях деревьев. Стрекотали насекомые в траве. Откуда-то из глубины леса раздавался низкий жалобный рёв, на который сразу же смешно отзывались ещё несколько таких же заунывных голосов.

Александр Македонский то и дело останавливался и прижимался к земле. Остальные тут же следовали его примеру. Так продолжалось около получаса, пока они не приблизились к большой сосне, густо обросшей со всех сторон развесистыми кустарниками. Александр Македонский снова остановился и поднял руку, показывая этим, чтобы остальные тоже остановились и затихли. Осторожно раздвинув кусты, он обернулся и знаками скомандовал приблизиться к нему. За кустами располагалась небольшая полянка с жёлтыми цветочками, на которой мирно разлеглась корова. Людей одичавшие коровы почему-то не боялись (возможно, ещё помня своё недавнее домашнее прошлое), и это сильно облегчало охоту на них. Видимо, не чувствуя никакой опасности, корова с важным видом пережёвывала пищу.

Александр Македонский едва уловимым кивком головы дал знать Хорну, чтобы он достал ружьё. Хорн кивнул в ответ и осторожно, чтобы не привлекать внимание коровы, потянулся за своей двустволкой. Когда он, наконец, прицелился и приготовился нажать на спусковой крючок, неожиданно раздался выстрел. Корова дёрнулась пару раз, жалобно замычала и через некоторое время затихла. Всё произошло так естественно, что все решили, что это выстрелил сам Хорн. Углерод даже поддерживающе кивнул ему: мол, хороший выстрел. Но Хорн знаками показал, что это не он стрелял, что он ещё не успел нажать на спусковой крючок. «А кто тогда?» – кивком головы спросил Александр Македонский. «Не знаю», – ответил Хорн, пожав плечами. Александр Македонский снова кивнул: «Ясно!» – и приставил палец к губам.

С той стороны послышалось шелестение листьев и отчётливо хрустнула сломанная ветка. Но из-за кустов никого не было видно. Косой не выдержал и решил разрядить напряжённое ожидание.

– Это кто это тама стреляла? – крикнул он. – Ай как нехорошо сделал!

В ответ кто-то недовольно заворчал и полез напролом прямо через кусты. Впечатление было такое, что в их сторону отчаянно пробивается какой-то крупный и довольно неуклюжий зверь. Вскоре на полянке показалась тёмная косматая фигура, в которой трудно было узнать человека, но это, несомненно, был человек. Подойдя к лежащей без движения корове, он застыл в выжидательной позе. Теперь его можно было разглядеть более подробно. Это был коренастый мужчина средних лет с суровыми чертами лица. На нём был длинный, до пола, тулуп мехом наружу, тёмного, почти чёрного, цвета. Капюшон тулупа был небрежно накинут на голову. Из-под капюшона беспорядочно торчали чёрная с проседью раскидистая борода и скомканные неопределённого цвета волосы. Мужчина, опустив ружьё и сложив на нём руки, спокойно стоял и как-то по-недоброму, исподлобья смотрел в сторону охотников.

– А вы кто такие будете? – наконец, произнёс он.

Видя, что мужчина не настроен особенно агрессивно (по крайней мере, он явно не собирался палить из своего ружья), Александр Македонский поднялся и выбрался на поляну. Углерод, Косой и Хорн последовали за ним.

– Приветствую, уважаемый! – вежливо поздоровался Александр Македонский. И продолжил: – Мы пришли со Свалки из ближайшей Ночлежки. Хотели в лесу поохотиться, чтобы сделать запасы продовольствия на зиму.

Мужчина молча смотрел на него без особого интереса, но слушал внимательно.

– Меня зовут Александр Македонский. А это мои товарищи: Хорн, Углерод и Косой. А как тебя звать?

– У меня нет имени. Но, если хочешь, зови меня Лесником, – нехотя ответил мужчина.

– Ты что, в лесу живёшь? – спросил с удивлением Углерод.

– В лесу, – пробурчал в ответ Лесник.

– И много вас там таких? – снова спросил Углерод.

– Было много, да все вышли, – уклончиво ответил Лесник.

– Куда вышли? – не понял Углерод.

– Лес забрал – вот куда, – ответил Лесник.

– Понятно, – сказал Александр Македонский и перевёл разговор на более важную тему. – Слушай, мы не претендуем на твою добычу, – продолжил он, кивком головы указывая на корову. – Ты подстрелил, поэтому забирай.

Лесник лениво взглянул в сторону убитого животного и на минуту задумался.

– Вам она нужнее, – заключил он. – Я себе ещё подстрелю.

– Спасибо! – поблагодарил Александр Македонский. – Но возьми хотя бы часть.

– Ладно, – согласился Лесник. – Я возьму себе голову.

Хорн хотел было спросить, зачем ему голова коровы, но Александр Македонский незаметно показал ему знаком, чтобы он не делал этого. Лесник достал из-под своего безразмерного тулупа огромный и широкий нож, наклонился к корове, а затем ловким и уверенным движением отрезал голову и упаковал её в мешок.

– Всё! – объявил он, вытирая окровавленный нож об траву. – Остальное можете забирать себе.

Не говоря больше ни слова, Лесник убрал нож, взвалил на плечо мешок с головой коровы, взял ружьё и, как и в первый раз, не разбирая дороги, напролом полез прямо через кусты. Спустя некоторое время его и след простыл, не стало слышно даже ни шуршания листьев, ни хруста ломающихся под его ногами сухих палок.