Текст книги "Открытое окно"

Глава 10

Мы снова вышли на мокрую от дождя Постштрассе.

– Вы бывали когда-нибудь в Мейсене? – спросил Канинхен, пытаясь идти со мной нога в ногу.

– Нет, не бывал.

– Паршивый город. Одни любители фарфора, любители… черепков! И долго, коллега, вы здесь задержитесь?

– Мне нужно уехать завтра утром.

– Ну, тогда к Винценцу пойдем кружным путем, чтобы осмотреть город, – решил Канинхен. – В марках и в архитектуре я разбираюсь. – Он выпятил грудь и с миной знатока начал объяснять: – Обратите внимание, отсюда город поднимается в гору, до самого замка. Каким бы путем мы ни пошли, мы обязательно выйдем на большую Рыночную площадь. Пойдемте сюда. – Он стал бодро взбираться по крутой улочке.

Все напоминало памятную ночь в Эрфурте, только после дождя все казалось свежим и таинственным.

Двухэтажные домики тянулись по обеим сторонам узкой улочки, а из крошечных двориков открывался вид на крыши ниже расположенной части старого города. Черепичные прямоугольники крыш с торчащими – самых разнообразных форм – печными трубами блестели после дождя. Справа и слева вонзались в небо шпили кирх. Едва видимый в тумане замок надвигался на нас, тянулись кверху два острых шпиля на башнях собора, стоящего на холме у замка.

– Туда можно попасть только днем. Вечером не пускают. А днем? Хо-хо! Вы могли бы увидеть все в радиусе десяти – пятнадцати километров, – пыхтел Канинхен. – И Эльба оттуда выглядит иначе, и виноградники, и все, что находится по ту сторону реки. А теперь… ти-хо! Остановитесь. Мы специально ради этого и пришли!

Мы остановились у дома, из окна которого падал свет. Канинхен взглянул на циферблат своих часов и крепко сжал мою руку.

Мы находились на уровне галереи, опоясывающей у самой вершины знаменитую башню мейсенского собора святой Афры. Казалось, нас отделяло от него лишь несколько шагов, хотя у наших ног зияла пропасть глубиной в три-четыре этажа.

Зазвучали сначала одиночные, а затем постепенно переходящие в слитную мелодию звуки фарфоровых колоколов. Звуки неслись и кружились над крышами уснувшего города, как стаи порхающих птиц, оседали на холмах, где днем я видел виноградники, плыли к черной, покрытой туманом Эльбе и где-то там вместе с шумом волн сливались в незабываемую симфонию.

– Это единственные в мире часы с фарфоровыми колоколами, – объяснял Канинхен. – Днем не слышно так хорошо, как сейчас. А все то, что вы увидели по дороге, разве забудется?

За поворотом, в нескольких метрах от нас, радугой вспыхнули цветные стекла средневекового домика с высокой крышей. На домике виднелось гнездо, и там под дождем стоял на одной ноге аист. Из дверей, ведущих на террасу, плыл аппетитный запах. А когда стихал ветер, даже слышалось шипение жарившейся рыбы.

– Читайте, дорогой коллега! – воскликнул Канинхен, в глазах которого зажглись веселые огоньки.

Между первым и вторым этажами я увидел нарисованную готическими буквами вывеску «Wincenz Richter».

Минуту спустя мы переступили порог мейсенского винного погребка Рихтера.

Господин архитектор чувствовал себя там как рыба в воде. Молодецким движением он сбросил с плеч свой плащ, повесил его на алебарду, служившую вешалкой, и, указав мне столик у окна, ринулся заказывать ужин.

В противоположном конце зала в освещенной фонарем нише виднелась стойка.

Я сидел как зачарованный. Заведение внутри напоминало средневековый кабачок: старинные табуреты, столы из твердого дерева, которое не впитывало нп жир, ни вино, на стенах разнообразное, возможно даже уникальное, оружие, в шкафах полно старинных чаш и кубков, и повсюду бочки и бочонки, насчитывающие по нескольку сот лет, дубовые стропила, почерневшие от сажи лучин, масляных ламп и сальных свечей. Две хлопочущие дородные девушки, несмотря на современное платье, выглядели, как Дульцинеи, воспетые трубадурами!

Тем временем в нише, полной кружек и зеленого стекла, появилась пышнотелая женщина в поварском колпаке.

– Две огромные щуки, Берта! – загремел маленький архитектор. – Где там Руди? Позвать немедленно Руди!

– Да-да, господин архитектор. – Женщина исчезла за кухонной дверью, а у стойки появился неуклюжий с виду кельнер лет двадцати.

– Руди! – воскликнул Канинхен. – Ты должен сейчас же наполнить бутыль вином из лучшей бочки! Сегодня я устраиваю пир! Понял?

– О да, господин архитектор! – подтвердил Руди.

Канинхен обернулся, осмотрел зал и двинулся в мою сторону. Он шел, выпятив грудь, задрав кверху голову, чтобы казаться выше, на ходу здоровался с приятелями, знакомыми ему, очевидно, по прежним гулянкам.

Руди, в коротких кожаных тирольских штанах, обойдя Канинхена, поставил на стол зеленую бутыль.

Так начался наш неповторимый пир, открытый тостом в честь «Баварской семерки».

– Такого вина, как у Рихтера, нет нигде на свете, – чокался со мной довольный, с разрумянившимися щеками господин архитектор.

Глаза его горели, как свечки. Он громко причмокивал, поглаживая себя по круглому брюшку, и говорил, говорил, говорил без умолку.

Я слушал и позволял доливать вино в свою кружку. – Да, мой дорогой коллега, – говорил он с пафосом, – филателисты – это люди, вылепленные из особой глины! Мир принадлежит филателистам! Вот так! А все остальное – суета сует до скончания мира. Только этот небольшой, почти крошечный лоскуток бумаги достоин наших усилий и устремлений. В нем, как в линзе, концентрируется весь наш мир. Он переносит нас в страну счастья. Позволяет уйти от забот. Отвлекает от повседневных хлопот. Делает человека более благородным и возвышенным…

Его мысли все больше путались, но с каждой новой бутылью он открывал мне все более глубокие тайники своей души, все неистовее жестикулировал, двигая остроконечными ушами, размахивая короткими, не достающими до пола ногами. Тем временем, почти час спустя после ошеломляющего открытия, я пришел в себя и начал размышлять.

«Так. Теперь все ясно, как солнечный свет. Просто, как дважды два. Нет никаких сомнений: Кригер! Он случайно узнал, что коллекционеру делают уколы и он пользуется услугами студентов-медиков. Пришел на виллу в отсутствие вдовы и служанки. Убитый знал его. Будучи скуповатым, он легко согласился на предложение Кригера сделать бесплатно укол, оказавшийся смертельным».

– Ваше здоровье, дорогой коллега!

– Ваше здоровье, господин Канинхен!

«Кригер ведь говорил, что они с убитым были конкурентами… И когда Канинхен обратился к нему с просьбой о посредничестве, Кригер получил возможность ознакомиться с коллекцией своей жертвы. Увидел „Краковскую десятку“, о наличии которой у коллекционера он не знал, увидел знакомую ему еще по 1948 году коллекцию марок „За лот“, осмотрел старые „Саксонии“. Отсюда и пошло… У Кригера нарастала зависть. Должно быть, она душила его все сильнее, пока в конце концов он не пришел к мысли завладеть тем, что лишало его сна. Притаился. Не отвечал на письма из Эрфурта. Старался не попадаться на глаза вдове… Впрочем, вдова близорука, да и вообще могла его не знать, поскольку убитый не был с ней откровенен…»

– Ваше здоровье, господин Канинхен!

– Ваше здоровье, дорогой коллега!

«Кригер! Мнимый приятель НД, человек, который под личийой дружбы скрывал бандитские замыслы! И выступал после убийства не только как врач-эксперт, но и как… специалист по маркам! Назвал нам номера украденных марок. Сообщил, откуда часть из них попала в альбомы покойного коллекционера… Да, все это должно было сыграть роль фальшивого алиби, должно было завести нас в тупик, из которого мы не найдем выхода…»

– Ваше здоровье, дорогой коллега!

– Ваше здоровье, господин Канинхен!

«Доктора Кригера сбила с толку справка, найденная в моем кармане. Из нее он понял, что я был якобы выписан из психиатрической больницы. Благодаря удивительному стечению обстоятельств в справке была указана профессия освобожденного: врач. И по мнению Кригера, все складывалось так, что лучше и не придумать! Работники милиции найдут на месте преступления душевнобольного врача. И тут уж не будет никаких сомнений, что именно он сделал смертельный укол. Он (то есть я) пришел на место преступления второй раз! А рана на темени могла в крайнем случае свидетельствовать, что этот помешанный стукнулся, например, об угол письменного стола во время внезапного припадка эпилепсии…»

– Ваше здоровье, господин Канинхен!

– Ваше здоровье, мой дорогой!

«Позже Кригер понял, что на вилле он допустил ошибку, что тот, кого он принял за душевнобольного врача, был я. Когда я очутился в больнице и НД попросил его по-дружески взять меня под свою опеку, было поздно. Он уже не смел или не имел возможности устранить меня. В этом случае попытка убийства была бы равносильна его разоблачению. Ведь он не работал в этой больнице, а приходил туда только как консультант!»

Я вздрогнул при мысли, что, сам того не зная, провел несколько дней… под опекой расчетливого убийцы!

«Наверняка он колебался! Внимательно следил за мной. Наконец пришел к выводу, что меня, да и вдовы ему опасаться нечего. В тот критический вечер на вилле я не узнал его, как и он не узнал меня…»

– Ваше здоровье, дорогой коллега!

– Ваше здоровье…

«Кажется, в этом случае мы имеем типичный пример раздвоения личности, клинический случай шизофрении. Доктор Кригер, с которым дружил НД и с которым я сам беседовал и встречался в больнице, совсем не походил на того человека, которого я потом видел в клубе филателистов. Там, забывая все на свете, он радовался двух– или пятидолларовой марке из американской серии „Колумба“… Совсем как тот симпатичный коллекционер из Эрфурта, как архитектор Канинхен. Но мог ли, например, Канинхен стать… убийцей?»

Чем больше я пил и думал, тем больше неожиданность и горечь открытия, что Кригер является разыскиваемым нами Послом, переходили у меня в злость и ненависть.

«Если он арестован, то я буду первым, кто скажет ему в глаза: „Знаете, доктор, я разговаривал с господином Канинхеном. Это приятный и очень порядочный человек. Живет в Эрфурте у Моста лавочников. Ах, так вы не знаете, что Канинхен живет возле Моста лавочников? Несмотря на то что вы посылали туда письма? Какой Мост лавочников? Это такой широкий мост XVI века, из балок, а на мосту – тридцать шесть домов. Этот мост стоит над притоком Геры, в Эрфурте. Если вы пойдете оттуда к центру, то через несколько минут обязательно попадете на площадь, где находится фирма „Космос“. Владельцем фирмы „Космос“ является некий Рейнеке. А Канинхен купил у него как-то пять варшавских блоков. Заплатил за них, кстати сказать, около тысячи марок. Вы ничего не слышали об этих блоках? Вам не известна случайно судьба блока марок, посвященных Гёте, доктор?…“

К нам подходили знакомые моего чичероне. Они прерывали его коллекционно-философские сентенции, смысла которых я, занятый обдумыванием плана допроса Кригера, уже не понимал. Чокались с Канинхеном и со мной, обнимали и целовали, и, кажется, я уже был на «ты» с половиной находившихся в кабачке Винценца Рихтера гостей.

Канинхен наливал вино, бегал на кухню за рыбой, спорил с обслуживающим персоналом, толкал незнакомых людей, не считая нужным извиняться – словом, совсем разошелся!

Не хуже любого извозчика я проклинал и желто-оранжевую «Баварскую семерку» с крестообразным штемпелем, и минуту слабости, когда черт меня дернул принять приглашение Каyинхена. Услыхав имя Посла, я потерял рассудок!

Это открытие было для меня как гром с ясного неба. Поймал меня в капкан архитектор Канинхен со всеми потрохами. И чудеса Мейсена сделали свое дело.

Куда делся Канинхен? Где он? Я беспокойно оглядывался по сторонам. Не пригвоздил ли его стилетом какой-нибудь конкурент, погоревший на торгах? Не дошло ли здесь случайно, как в Западном районе, до преступления?

Архитектор Канинхен, несмотря на внешние признаки опьянения, сохранял большее присутствие духа, чем я. Он сидел напротив и плотницким карандашом проверял длинный столбец цифр поданного ему счета.

Руди стоял рядом и считал деньги.

Было два часа ночи, когда после тысячи рукопожатий мы с Канинхеном танцующим шагом вышли на пустую площадь.

Лило как из ведра.

– Да-да, мой дорогой коллега. Плевать мне на все, – зашатался Канинхен, – на все, кроме марок!

Мы шли серединой улицы, шатаясь от левой стороны к правой и от правой к левой, направляя свои стопы в сторону длинной Постштрассе, которая должна была привести нас к «Золотому кораблю».

По пути я зашел на почту. Пока Канинхен нежно обнимал почтовый ящик, я послал в адрес НД телеграмму:

«Прости. Вернусь самолетом после полудня. Глеб».

– Да-да. Все суета, – бормотал себе под нос Канинхен. – И только одно еще чего-то стоит – это марки! Первые «Саксонии», «Баварии», «Бадены», «Турн-и-Таксисы», «Бремены»… – перечислял он тихим, полным экстаза голосом.

Затих он только у дверей погруженного в сон «Золотого корабля».

Таков был эпилог моего путешествия в ГДР по делу идентификации личности Посла. Человек, совершивший преступление, был нам всем, к сожалению, знаком и близок.

Глава 11

По мере того как самолет, на который мне удалось попасть в Берлине, приближался к Варшаве, нетерпение мое возрастало. Было ясно, что мы вступаем в новую фазу событий, которая должна завершить расследование преступления.

В то же время меня волновала мысль об НД. Мое открытие ставило НД, учитывая его дружеские отношения с доктором Кригером, по меньшей мере в двусмысленное положение…

Самолет, описав круг над аэродромом, благополучно приземлился.

Минут через пятнадцать, пройдя таможенный досмотр, я вышел из аэровокзала и, обуреваемый жаждой действий, звонил из автомата НД. Несмотря на поздний час, он еще был в лаборатории.

– Aгa, так ты уже здесь… – сказал он устало. – Я ждал твоего звонка. Спасибо за телеграмму из Мейсена, она пришла как раз вовремя. Если можешь, сейчас же приезжай.

Я понимал, что арест доктора подействовал на него как удар грома и он еще не может опомниться. Значит, в эту тяжелую минуту он нуждается в моей дружеской поддержке.

– Сейчас приеду… Послушай, а что с Кригером? – спросил я.

– Что? Ну… ничего. Знаешь, у Достоевского есть такой роман…

«Роман Достоевского? – думал я, садясь в такси. – Наверно, он имеет в виду „Преступление и наказание“. Хочет поговорить со мной… Конечно же, следует обговорить все до моей встречи с полковником, до того, как я приступлю к допросам доктора Кригера».

– Привет! Как дела? Ты что-то неважно выглядишь, – были первые слова НД, когда я вошел в кабинет. – У тебя, наверно, голова болит? – спросил он заботливо.

– Спасибо. Терпеть можно. Но ты тоже далеко не прекрасно выглядишь, – отпарировал я, заметив, что у него еще больше ввалились глаза. – Ты упомянул о «Преступлении и наказании» Достоевского…

– Нет! – сказал он, садясь за стол.

– Как нет?

– А других его произведений ты не знаешь? Ничего больше не читал? – вдруг разозлился НД.

– «Преступление и наказание», «Записки из мертвого дома», «Бедные люди», – начал перечислять я, – «Идиот»…

– Вот-вот! Именно это я и имел в виду. В ГДР ты опростоволосился. Ты же просто патентованный идиот!

Я задохнулся от гнева.

– Это… почему же?

– Почему? Он еще спрашивает! А две твои телеграммы из Мейсена, в твой отдел и мне, это что? Свидетельство твоей гениальности?

«Неужели он… выгораживает своего Олеся? – промелькнуло у меня в голове. – А может, он хочет помочь ему бежать, если уже не помог?»

Изумленный, я смотрел на его злое лицо и старался хоть что-то понять. Позиция НД в этом вопросе была совершенно для меня неприемлема. Конечно, сердца наши уступчивы, если дело касается наших товарищей, друзей юности. Но не в таких же пределах!

– Говори, что и как? И прежде всего, что общего между «Идиотом» и моей телеграммой? Где Кригер? Что с ним?

– Олесь Кригер у себя дома, и сейчас ты со мной поедешь к нему, – решительно заявил НД.

– И не подумаю! До тех пор, пока ты будешь играть со мной в прятки, я отказываюсь! Это совершенно невозможно!

– Как это невозможно? – привстал с кресла НД. – А ни за что обвинить нашего консультанта, кристально чистого человека, и заставить его просидеть двенадцать часов за решеткой – это возможно? А потом в раскаянии выслать в мой адрес дурацкую телеграмму из Мейсена со словом «прости», по-твоему, это тоже возможно?!

Разгорячившись, словно два петуха, мы стояли друг перед другом. Я не заметил, как открылась дверь и на пороге появился мой неоценимый шеф в спортивных брюках и с удочкой в руке. Очевидно, узнав о моем приезде, сотрудники НД притащили его с берега Вислы.

– О-о, кого я вижу?! Глеб?! Ты уже вернулся из заграничного вояжа? – спросил осторожно полковник.

Он протянул мне руку и одновременно мигнул НД.

– Он цел и здрав! – бесцеремонно заявил НД. – Не думайте, полковник, что после того удара на вилле он сошел с ума!

Я встал по стойке «смирно» и кратко доложил полковнику о возвращении.

– Гм… Значит, так? Вольно, можешь отдохнуть, Глеб…

Вконец сбитый с толку, с пылающим лицом, я стоял перед ними, а они принялись меня изводить.

– Ты послал обе телеграммы лично или по твоей просьбе их посылал кто-то другой? – спрашивал инквизиторским тоном полковник.

– Посылал сам лично!

– И ты утверждаешь, что, отправляя телеграммы, был в своем уме? – вторил из-за стола НД.

– Да, утверждаю!

Я переводил взгляд с одного на другого. Что им от меня надо?

– Ты, как офицер, обязан отдавать себе отчет в своих поступках, – сухо говорил полковник – Обязан заранее предвидеть последствия. Тем более, что дело об убийстве коллекционера страшно запутанное.

Я понемногу остывал. Пока оба они говорили как бы для собственного удовольствия, говорили о чем-то, что было понятно только им двоим.

Неужели слух о пирушке в честь «Баварской семерки» докатился до Варшавы? Нет. Быть этого не могло.

– На каком основании ты обвинил Кригера? – допытывался НД.

– Позвольте! Текст телеграммы был сформулирован согласно нашей договоренности. У меня есть данные, позволяющие утверждать, что Кригер является Послом и преступником, полковник, – защищался я, игнорируя вопрос НД. – Тот, кто назвал мне фамилию и адрес Кригера, не высосал этого из пальца и врать не мог, так как никогда в Варшаве не был.

– Он назвал тебе номер почтового ящика, не так ли? – прервал меня НД.

– Да… А ты откуда знаешь?

– К-хм! Все так, как я и предполагал, полковник. Эх, если бы я раньше догадался, что одно может цепляться за другое!

Что у них там может цепляться? Они продолжали говорить о вещах, о которых я не имел понятия!

– Расскажи, Глеб, кратко, по-солдатски обо всем, что ты смог узнать! – приказал полковник.

Переведя дух, я рассказал о моей встрече с владельцем фирмы «Космос» в Эрфурте, Вальтером Рейнеке, о поисках в Дрездене и о признаниях архитектора-филателиста, с которым я встретился в Мейсене.

– Ага, значит, дело обстоит так… – задумался, выслушав меня, полковник. – Твой Канинхен нашел фамилию доктора Кригера в каком-то английском филателистическом бюллетене? Там же был и адрес?

– Фальшивый адрес! – вставил НД. – Кригер никогда не имел почтового ящика, – начал он мне объяснять. – Ты сам вскоре узнаешь, так как я от своего и твоего имени напросился к нему в гости… Меня и твоего ста… пардон, я хотел сказать, меня и полковника не было в Варшаве. Записка, оставленная дежурному офицеру, гласила: «Глеб сообщит телеграфом фамилию убийцы, которого надлежит немедленно арестовать…» И в результате по получении твоего сообщения в наше отсутствие Олеся Кригера арестовали!

– Но разве в этом виноват я?!

– А кто же? Я, что ли? – возмутился мой дорогой шеф.

– Я действовал согласно полученным указаниям и на основании конкретных данных…

– К счастью, – продолжал НД, – Олесь был освобожден благодаря вмешательству прокурора, после того как выяснилось, что года два назад кто-то выдавал себя за него. Наша вина, что мы еще тогда не разобрались в этом мошенничестве.

– Да. И все случившееся компрометирует нас и перед доктором, и перед прокурором. Ведь речь идет о консультанте нашей лаборатории, следовательно, о нашем человеке! – добавил полковник.

Они опять издевались надо мной, словно я и в самом деле был виноват…

И все-таки мне стало легче. То, что мучило меня последние сутки, в один миг развалилось как карточный домик!

Я не думал о том, что расследование дела об убийстве коллекционера осложняется, что все запуталось еще больше. Как бы все ни повернулось, ничто не могло сравниться с тягостным чувством, возникавшим у меня при мысли, что Кригер и убийца – одно и то же лицо.

Полковник молчал, посасывая погасшую трубку, и прислушивался к моему разговору с НД.

– Ты проверил, нет ли в Варшаве еще одного доктора Кригера? – спросил я.

– Конечно. Это уже сделано, хотя с момента моего возвращения в Варшаву не прошло и трех часов. Инженеры с такой фамилией есть, но докторов, кроме Олеся, нет. Мы не успели добраться до сорок первого почтового отделения, где этот самозванец абонировал почтовый ящик. Этим, Глеб, займешься ты…

Теперь мы уже спокойно перешли к обсуждению стоящих перед нами задач.

– Несмотря на то что своей телеграммой, содержание которой могло бы остаться при тебе до твоего возвращения, ты поставил всех нас в глупейшее положение, – заметил мой шеф, – я не считаю, что тебя следует отстранить от ведения дела. Твоя поездка кое-что дала. Мы знаем теперь, что кто-то действовал или пытался действовать под именем Кригера. Этим кем-то был Посол, убийца. Теперь беседа з настоящим доктором, а затем проверка в сорок первом почтовом отделении могут дать что-то новое. Возможно, мы получим сведения, благодаря которым удастся сразу же схватить убийцу, – подытожил он.

Последнюю фразу полковник говорил, уже стоя на пороге, высвобождая пальцы из клубка спутавшейся лески. Он выразил надежду, что наш с НД визит к доктору снимет неловкость, связанную с его арестом. Поскольку следствие пошло по новому пути, мы не должны были терять времени.

– Ну, Глеб, не обижайся. Кланяйся маме. И желаю вам обоим успешного разговора с доктором… Не так уж все плохо. Лучше, чем я предполагал, – сделал Заключение шеф. Кажется, это больше относилось к состоянию моего здоровья!

– Моя машина может подбросить вас к Висле, полковник, – предложил НД.

– Не откажусь и тут же отпущу, – ответил полковник, держась за ручку двери. Он спешил… на рыбалку!

Непроизвольно сунув руку в карман, я попросил полковника не спешить.

– Что-то тут у меня есть, – проговорил я многообещающе. – Если вы, полковник, позволите, настоящие американские, из берлинского магазина «Счастливый рыбак».

– Ну, знаешь! – рассмеялся полковник, принимая пучок жестяных рыбок. – Именно этого мне и не хватало. Огромное thank you в рамках мирного сосуществования!

– По правде говоря… не следовало давать ему машину. С тех пор как я нырял в Нареве за его рыбой, которая оказалась старой сандалией, у меня на зубах еще хрустит песок, – скрипнул зубами НД.

В утешение я вручил ему шариковую ручку. Пока он прятал в стол бумаги, я позвонил маме. К моему возвращению мама отнеслась спокойно, будто я приехал из-под Варшавы:

– Не забудь, что мне вставать в пять утра. Если вернешься ночью, не хлопай дверью!

Мама заговорила о каких-то новейших марках, но времени на это у меня не было; НД звенел ключами, торопя с уходом.

– Прошу вас… Какой сюрприз! – приветствовал нас Кригер, приглашая войти. Он был свежевыбрит, полон сил и энергии.

Мы сели за стол. НД – свободно, с видом завсегдатая. Я – неуверенно и немного смущенно.

– Ну, за наши холостяцкие и тому подобные приключения! – усмехнулся доктор, поднимая рюмку с коньяком.

Происшедшее с ним он, как мне показалось, близко к сердцу не принимал.

– Если ты, Олесь, считаешь, что недоразумение с тобой было забавным, рассказывай, – предложил НД. – Хорошо тебе было в кутузке, а?

Фамильярность НД смутила меня.

– Нары там гораздо удобнее, чем полки в спальных вагонах, – пошутил доктор.

Только тут я понял, что вся эта тягостная для меня история, несмотря на связанные с нею неприятности, веселила и забавляла Кригера. Не давая мне вставить слова, он с юмором рассказал, как его арестовали, как поместили в хорошо охраняемую одиночку.

– …и вообще впервые в жизни я чувствовал себя вампиром из Дюссельдорфа! Если бы не тощая похлебка на обед да не маргарин, можно было бы выдержать! Капитан, я считаю, что вы должны угостить меня приличным ужином, – обратился он ко мне.

– С дамами! – вмешался НД. – Послушай, Олесь, у меня блестящая идея. Ты говорил, что хотел бы увидеть своих друзей в деле. Я помогу Глебу, и будет великолепная штука: ужин с дамами и с самозванцем Кригером.

– Чудесно! – подхватил Кригер. – И он, конечно, не будет знать, что это я, правда?

– Разумеется, – подтвердил НД, – если только он никогда тебя не видел и не знает, как ты выглядишь.

– Согласен, если только ты мне поможешь, Юлек! – принял я идею H Д. – Устроим ужин с Послом и дамами, доктор!

Я тут же прикусил язык: а где взять девушек? Но ужин был наилучшей формой извинения, и я чувствовал, что после скандала, которым встретили меня НД и мой неоценимый шеф, я обязан это сделать.

Затем я разъяснил подробности, связанные с отправкой из Мейсена роковых телеграмм, ссылаясь на своего информатора – Канинхена.

– Канинхен? – подхватил, выслушав мою повесть, доктор. – Я слышал эту фамилию, поскольку… Но начнем сначала. Что вы знаете о клубах коллекционеров? Не о наших, а о зарубежных?

– Я ничего не знаю, – ответил НД, пожав плечами.

Что мы знаем? О других клубах филателистов, кроме варшавского, у меня было весьма слабое представление.

– Итак, в чем сущность клубов? – продолжал доктор. – Что у них общего? Клубы облегчают контакты людей, имеющих общие интересы. Клубы издают бюллетени с адресами своих членов. Благодаря этому каждый может найти в мире родственную душу… Возьмем, например, «Oceania Exchange Club», резиденция которого находится во Фритауне, в Новой Зеландии. «Oceania» объединяет коллекционеров почтовых марок, открыток, монет, журналов и книг, раковин, предметов старины, народных изделий, музыкальных пластинок, магнитофонных лент и так далее, объединяет лиц, интересующихся кино, театром, литературой, туризмом, воздухоплаванием, изобретениями и обменом техническими идеями… словом, всех, кто хочет писать письма и получать письма, обмениваться различными предметами и путем переписки знакомиться с любыми языками и любыми странами.

– Все это так, – очнулся разморенный коньяком НД, – но что общего это имеет с адресом «Варшава, почтовый ящик…»?

– То, что год назад сорок первое почтовое отделение города Варшавы вдруг стало доставлять мне странные письма, – продолжал доктор. – Фамилия на конвертах была моя. Я хотя и являюсь членом нескольких клубов, но содержания писем понять не мог. Люди со всех концов мира требовали, чтобы я заплатил им по счетам, связанным с обменами. Меня упрекали в пренебрежении к выполнению взятых обязательств. Я позвонил в сорок первое почтовое отделение и спросил, нет ли на их участке другого Кригера. Мне ответили, что я абонировал у них почтовый ящик, но так как перестал вносить плату, то на письмах вычеркивается «сорок первое почтовое отделение, ящик…» и вписывается адрес больницы, где я работаю… Особенно упорным корреспондентом был как раз коллекционер из Эрфурта по фамилии Канинхен. К сожалению, я не мог ему ответить; обратного адреса на конвертах не было…

– Но ты мог бы в свое время сообщить об этом мне! – сладко зевнул НД.

– Я говорил тебе, но ты реагировал так же, как и сейчас: зевком! Потому что «ну кто будет заниматься каким-то мошенничеством на сумму сто или двести злотых, да еще совершенным путем переписки с Пернамбуку?» Если мне не изменяет память, именно это я услышал в ответ!

– Ты мог вообще не отвечать на письма! – прервал его, подавляя зевоту, НД.

– Да, мог. Но в обменах коллекционеров методы рекламации, применяемые, например, в торговле, не подходят. Если бы я не отвечал, то моя фамилия была бы занесена в «черный список» it, как коллекционер, я был бы скомпрометирован.

– Значит, ответ нужно искать в сорок первом почтовом отделении. Доктор, вы не пробовали решить эту неприятную загадку? – спросил я.

– К сожалению, мои попытки ни к чему не привели. Кто-то арендовал почтовый ящик на мое имя. Ловил рыбку в мутной воде, а потом перестал платить за ящик. До меня дошли отзвуки только некоторых его афер. Впрочем, через какое-то время письма перестали приходить. Немало хлопот было у меня с той частью корреспонденции, которая касалась моих брачных предложений.

– Каких? – заинтересовался вдруг НД.

Доктор подошел к столу и вынул из ящика толстый конверт, из которого достал солидную пачку фотографий.

– Красотки были совсем даже ничего… – продолжал доктор, читая чужеземные имена. – Инга Тимерман, Ли Дюкро, Розетта Бодо, Нини Перфетти и много, много других. – Доктор показал нам белых и цветных красавиц в купальных костюмах.

– Так же как бюллетени коллекционеров, существуют и различные брачные бюллетени. И тот, кого вы называете Послом, не ограничился почтовыми марками, он выступал под моей фамилией кандидатом в женихи. У меня даже есть письмо якобы с его фотографией!

Это была фотография… Жана Габена!

Я взял в руки пахнущий духами листок кремовой бумаги. В верхнем правом углу была напечатана по-немецки следующая резолюция: «Если вы думаете, что в Сарагосе не знают Жана Габена и что испанки так же умственно отсталы, как вы, то вы жестоко заблуждаетесь».

Письмо начиналось обращением «самой любимой», потом сообщалось, что он, автор письма, не спит ночами, мечтая о ней. Дальше было написано, что он готов поехать в Испанию, но, хотя он и является заслуженным летчиком, у него возникли некоторые материальные затруднения… В постскриптуме сообщалось, каким образом можно прислать ему валюту.

– Все, о чем вы говорите, доктор, – начал я свои рассуждения, – выглядит даже забавно, но ведь мы-то знаем, что человек, который определенно не похож на Жана Габена и не носит фамилию Кригер, не ограничился мошенничеством.

– Да, – продолжил НД. – В его активе еще и убийство и кража марок… Судя по обширной корреспонденции, Посол хорошо ориентируется не только в отношениях, которые царят среди коллекционеров. Но эти дела, о которых ты, Олесь, нам теперь рассказываешь и на которые я когда-то не обратил внимания, не содержат конкретных данных. Правда, есть место, где можно попытаться получить нужную информацию: сорок первое почтовое отделение Варшавы.

Было преждевременно добавлять к выводам НД свои замечания. Поэтому я поддакивал, считая, что идея выяснения вопросов в сорок первом почтовом отделении является правильной.

– Дальше ломайте головы сами! – решил доктор. – Наш уговор, капитан, остается в силе? – обратился он ко мне.