Электронная библиотека » Анита Мейсон » » онлайн чтение - страница 26

Текст книги "Ангел Рейха"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 06:18


Автор книги: Анита Мейсон


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Глава двадцать четвертая

Мы спускались по лестнице, которая освещалась свечами, установленными на подставках, на скорую руку вколоченных в оштукатуренные стены. Язычки пламени трепетали при каждом разрыве снаряда, и некоторые гасли у меня на глазах. Все ступеньки покрывал толстый слой белесоватой пыли, скрипевшей под нашими ногами.

Шум усиливался по мере того, как мы спускались все ниже: низкий гул с постукиванием. Генератор. Снизу тянуло запахом гнили, словно там что-то разлагалось.

Мы прошли три длинных пролета узкой и крутой лестницы. Генерал сдавленным голосом чертыхнулся, когда один из молодых эсэсовцев споткнулся и раненая нога подпрыгнула на носилках.

Тяжело дыша, они спустили генерала на маленькую лестничную площадку. Перед нами была стена; направо тянулся узенький коридорчик, сворачивавший через пару метров. Мы завернули за угол и вошли в следующий длинный коридор. В конце него я разглядела бетонные ступеньки, ведущие наверх, ко второму входу в бункер.

В середине коридора нам пришлось немного повозиться, протискивая носилки в дверной проем. Мы достигли обитаемой части бункера. Люди молча подходили к дверям крохотных помещений и внимательно вглядывались в наши лица.

Винтовая лестница вела на нижний уровень комплекса. Шум генератора усилился до максимума, и на одной стене я увидела клапаны и трубы механического сердца бункера, а на другой – сплетение кабелей. Потом мы прошли мимо туалетных комнат с облицованными белым кафелем стенами.

Мы оказались в коридоре, вероятно использовавшемся в качестве гостиной, ибо нам пришлось обогнуть три кресла. На одном из них лежала восточноевропейская овчарка, на сиденье другого валялся ковбойский роман в яркой обложке, а в третьем сидел министр пропаганды, уставившись немигающим взглядом в пустоту.

Он скосил на нас глаза, когда мы проходили мимо, но ничего не сказал.

Двери в следующем коридоре вели в помещения попросторней. Здесь эсэсовцы остановились, и один из них громко крикнул:

– Доктор Штумпфеггер!

В дверном проеме справа от меня вырос огромный человек с приятным лицом. Он окинул глазами всех нас и на мгновение задержал зачарованный взгляд на ноге генерала. Потом широко распахнул дверь.

Через крохотную приемную мы вошли в кабинет с белыми стенами, где стояли походная кровать и чисто вымытый стол. Доктор Штумпфеггер знаком велел положить генерала на стол, а потом, подойдя к умывальнику, отпустил солдатиков и сказал мне:

– Вы можете остаться и помочь.

Он вынул из коробки шприц и ампулу, быстрым движением отломил у нее кончик, так же быстро наполнил шприц и воткнул иглу в руку генерала. Закатал синюю штанину и скальпелем взрезал пропитанное кровью голенище кожаного ботинка. Потом, взяв один из набора блестящих инструментов, принялся удалять из ноги все инородные тела, глубоко засевшие в раздробленной ступне.

В течение часа я держала инструменты, подавала инструменты и наблюдала.

– Первый пациент, которого я принимаю здесь, – сказал он.

Доктор Штумпфеггер сказал, что является личным врачом Гитлера, но, поскольку в этом качестве ему делать нечего, он устроил в одном из помещений бункера пункт первой помощи.

– Вчера я лечил солдата двенадцати лет от роду, – сказал он, зашивая генеральскую ступню.

Он нанес на багровую рану слой сильно пахнущей мази, положил сверху подушечку корпии и начал бинтовать. Мы перенесли генерала со стола на койку.

Минут через десять, когда генерал начал мотать головой и стонать, в коридоре послышались шаркающие шаги.

Подволакивая левую ногу, с напряженным лицом человека, которому каждый шаг дается с великим трудом, в кабинет вошел Гитлер.

Он поздоровался со мной и попросил подождать за дверью.


Я сидела в коридоре, пока находившегося в полубессознательном состоянии генерала производили в фельдмаршалы и назначали на пост главнокомандующего военно-воздушными силами.

Тогда я еще не знала о цели нашего путешествия. И не особо трудилась строить какие-либо догадки: приказы из Берлина давно перестали быть разумными. Но пока я, начиная чувствовать смертельную усталость, сидела в кресле по соседству с овчаркой, меня окружили люди, выползшие из укромных уголков и коридоров бункера. Они пытались рассказать мне что-то важное, но все говорили одновременно. Постепенно я поняла, о чем идет речь.

Толстяк наконец решился.

Недели две назад он отбыл со своей свитой в баварские Альпы. Двое суток назад он прислал из своего безопасного убежища телеграмму Гитлеру, в которой просил разрешения взять на себя руководство. Он всегда считался преемником фюрера и именно поэтому был неуязвим.

Очевидно, он считал, что для Гитлера, отрезанного от внешнего мира в своем подземном бункере в непосредственной близости от русских, все кончено, – и кто мог винить его? Но для Гитлера телеграмма означала только государственную измену. И, что хуже всего, в ней содержался намек на замысел Толстяка использовать свои полномочия для проведения мирных переговоров.

В приступе страшного гнева, при одном воспоминании о котором рассказчики побледнели, Гитлер приказал лишить Толстяка всех полномочий и арестовать.

Таким образом должность главнокомандующего военно-воздушными силами освободилась. И Риттер фон Грейм был одним из немногих оставшихся генералов, не опорочивших себя в глазах Канцелярии.

Возвращаясь к кабинету, я услышала голос Гитлера, натужный и хриплый, срывающийся на возмущенный крик:

– И это человек, которого я называл своим преемником; человек, на многочисленные ошибки которого я закрывал глаза! Он творил немыслимые вещи со своими военно-воздушными силами! Он погубил Германию, превратил ВВС в склад утильсырья!

Подволакивая ноги, он расхаживал по комнатушке. Сложенные за спиной руки прыгали, словно котята в мешке.


Той ночью и все последующие я спала на полу в приемной, на одеялах, найденных в стенном шкафу. Больше было негде.

По ночам в бункере было шумно как днем: постоянно ходили взад-вперед люди, неумолчно гудел и стучал генератор и глухо грохотали снаряды, попадавшие в здание Канцелярии. Лампы горели неверным тускло-желтым светом, когда не были вовсе выключены; а когда они гасли, вы могли слышать в темноте дыхание и читать мысли других тридцати человек, собравшихся в тесном бетонном склепе. Пища появлялась на столах нерегулярно, но все вроде как стыдились есть, старались делать это незаметно, и вы постоянно наталкивались на людей, украдкой жующих по углам или засовывающих в карман кусок хлеба при вашем приближении. Сон в данных обстоятельствах тоже казался неуместным или даже непристойным; поэтому никто толком не спал и толком не бодрствовал. Сам Гитлер уже много лет имел обыкновение ложиться в пять часов утра и вставать в полдень. Говорили, сейчас он вообще практически не спал.

Мне самой в первую ночь не давали заснуть стоны генерала, страдавшего от обострившейся боли в раненой ноге, усилившийся артобстрел и голос, прорывавшийся сквозь туман, в котором я блуждала, и возвращавший меня к действительности. Я уже много лет знала этот голос. На протяжении почти половины моей жизни он обещал, угрожал, призывал и едко насмехался. Умный голос. Он заставлял вас усомниться в очевидном. Заставлял понимать вещи, которые казались вам слишком сложными. Заставлял поверить в невероятное.

Он пугал вас, поскольку был таким умным. Вы надеялись, что он не решит поднять вас на смех.

В конце концов он лишал вас способности мыслить здраво, и вы хотели лишь одного: бежать от него подальше. Но никогда не могли этого сделать.

Я лежала и слушала голос министра пропаганды, доносившийся из-за перегородки.

Он беседовал сам с собой. Он говорил, расхаживая по своей тесной комнатушке. Я улавливала секундную нерешительную заминку всякий раз, когда он делал шаг вперед изуродованной ногой.

Казалось, он старался что-то четко сформулировать; словно его мысль обретала ясность, когда он выражался ясно.

Я вылезла из-под одеяла и отправилась на поиски чего-нибудь почитать.

Приключенческий роман, недавно лежавший на кресле в коридоре, исчез. Пес тоже. На месте пса теперь сидел майор СС с исхудалым лицом. Я заговорила с ним, но он, похоже, не слышал меня и не видел. Я оставила его в покое и пошла в туалетную комнату выпить воды, но воды в кранах не было, поэтому я вернулась в свою постель.

Голос за перегородкой продолжал искать слова, исполненные смысла.


Я проснулась в сыром воздухе, пахнувшем штукатуркой, и пошла взглянуть на генерала. Он пребывал в раздражении и хотел встать с постели. Он настоял на том, чтобы я помогла ему добраться до одного из кресел в коридоре. Через полчаса он попросил меня проводить его обратно до кровати.

Все в бункере только и говорили что о бесчестном поступке Толстяка. В возмущенных интонациях легко угадывалось удовлетворение. Толстяк уже давно сорвался с привязи. К тому же тема была благодатная. Меня заставили рассказать историю о нашем полете в Берлин и о бронебойной пуле, угодившей в ногу генералу, но после того как я повторила все по пятому разу, интерес слушателей угас и разговор вернулся к прежнему предмету. Толстяк, как ни крути, заслуживал большего внимания. В бункере было лишь две темы для разговоров, к которым возвращались снова и снова: Толстяк и продвижение армии генерала Венка.

На прошлой неделе Кейтель покинул бункер, чтобы разыскать Венка и приказать ему прийти на помощь осажденному Берлину. Теперь все ждали Венка – со дня на день, с часу на час. И со дня на день, с часу на час мнение менялось. Венк не придет: на спасение нет надежды. Венк совсем рядом: на подступах к городу уже видели передовые танковые части Двенадцатой армии.

Очень скоро разговоры на обе темы изрядно мне надоели.


Угрюмый командир Гитлерюгенда прошагал мимо меня, когда я направлялась в комнату больного. Он прошел в дальний конец коридора, постучал в дверь и скрылся за ней. Через несколько минут я услышала оттуда голос Гитлера, срывающийся на истерический визг.

Фон Грейм принимал министра пропаганды. Министр сидел в изножье постели, болтая ногой, деформированной ногой в тяжелом ортопедическом ботинке. Он выглядел как всегда: бодрый, живой и смышленый. Своей аурой энергии и ненависти, блестящими глазами, аккуратными ушками на костистом черепе и тощим детским тельцем он напомнил мне крысу.

Он говорил:

– Вражеская коалиция скоро распадется. Британия в глубоком кризисе, у них не хватает продовольствия. Черчилль не владеет ситуацией.

Генерал хмуро смотрел на него.

– Население Америки восстает против своих евреев. В Британии вынашиваются планы смещения Черчилля. Во Франции голод, в Польше резня. В Риме эпидемия сифилиса.

– Вот как?

– Это вопрос времени. Мы должны сдержать натиск противника. Я полон надежд, Грейм. Великих надежд. И Адольф тоже.

– Неужели?

Генерал явно хотел, чтобы посетитель ушел. Но посетитель уселся на кровати поудобнее.

– Конечно, он очень устал, – сказал он. – Он спит всего два часа в сутки. Этого недостаточно даже для человека таких незаурядных способностей.

Наступила тягостная пауза. Наконец министр повернулся ко мне, но еще не успел произнести ни слова, как мы услышали в коридоре шаркающие шаги Гитлера.

Он прохромал в комнату. В одной руке он держал потрепанную карту Берлина, а в другой горсть разноцветных пуговиц.

Он расстелил карту на кровати генерала, велев министру пропаганды встать и освободить место. Засаленная карта уже начинала разваливаться на куски. Это была обычная карта Берлина, в недавнем прошлом продававшаяся в любом газетном киоске.

Трясущаяся рука Гитлера зависла над ровной сеткой улиц, превращенных у нас над головой в каменистые пустоши.

– Венк придет отсюда.

Генерал приподнялся на подушках.

– А я бы хотел, чтобы он прошел вот так. Смотрите.

Желтоватый палец прочертил на карте воображаемую дорогу от южной окраины города к центру.

– Тогда он обойдет бронетанковые формирования русских. Аксман только что представил мне донесение о позициях противника.

Он принялся раскладывать пуговицы на карте:

– Они здесь. И здесь.

Потолок содрогнулся, и с него посыпалась штукатурка. Гитлер раздраженно смахнул ее с карты.


Во второй половине дня по бункеру поползли слухи:

– Исчез Фегелейн.

Фегелейн был офицером связи СС. Он уже давно не показывался в бункере. Он отсутствовал на двух последних совещаниях и только звонил узнать о положении дел.

Гитлер послал наряд полиции разыскать Фегелейна.

Слухи естественным образом породили всевозможные предположения. Фегелейн давно планировал бежать в Аргентину. Он заранее обзавелся фальшивыми паспортами. У него был чемодан бриллиантов. Он вел тайные переговоры с противником.

Подобного рода разговоры продолжались какое-то время, а потом пошли на убыль. Люди понижали голоса и говорили: «Но, конечно…»

Конечно что? Конечно, нельзя забывать, что он зять Евы Браун.

Никто точно не знал, какое это может иметь значение. Ева Браун, насколько все знали, не пыталась влиять на Гитлера. Мысль, что кто-то может действительно влиять на него, казалась нелепой. Никто не знал, любила ли она вообще Фегелейна или не хуже других понимала, что он женился на ее сестре, дабы оказаться рядом с престолом. Тем не менее…

Тем не менее это давало пищу для разговоров. В бункере жаждали услышать новости, изнывали от желания услышать какие-нибудь новые новости.

Вечером командир Гитлерюгенда, Аксман, принес такие новости.


Ева Браун была самым странным обитателем бункера. Ее комнаты, естественно, находились в дальнем конце коридора, рядом с комнатами Гитлера, и несколько раз в день она выходила оттуда, чтобы посидеть в кресле в коридоре.

Я никогда прежде не видела Еву Браун, даже мельком. Однажды я видела ее лицо на фотографии в газете, и человек, показавший мне снимок (то был Эрнст, и, видит Бог, он рассказывал мне многое, чего рассказывать не следовало), на мгновение замялся, прежде чем ответить на мой вопрос «кто это?». Считалось, что никакой Евы Браун просто не существует. Считалось, что наш вождь выше потребности в женщине. О ней знали только в узком кругу приближенных лиц, и, насколько я поняла, знали немногое. Большую часть времени она даже не жила в Берлине. Разве что иногда выступала в роли хозяйки на чаепитии у фюрера.

Возможно, думала я, там и знать-то особо нечего.

Однако несколько недель назад она появилась здесь, по собственной воле. И даже (поговаривали в бункере) вопреки распоряжению Гитлера. Он велел Еве остаться на юге, в относительной безопасности. Когда сотни штабных офицеров и министерских начальников покинули Берлин и толпами устремились в горы (в том числе, как известно, Толстяк), она одна проделала путь в противоположном направлении.

Это вызывало у меня восхищение. В своих разговорах с Евой я пыталась разглядеть в ней черты, объясняющие столь самоотверженный поступок.

– Бедный Адольф! – сказала она, снимая волоски собачьей шерсти с подола своего синего платья. – Все покинули его в беде, даже люди, к которым он лучше всего относился.

Она принялась рассказывать историю про Шпеера, не совсем мне понятную.

– Адольф был ему как отец, и у них было очень много общего, ведь они оба архитекторы, – сказала она. – Вы знаете Шпеера?

– Лично – нет.

– Адольф был такого высокого мнения о нем. – Она вздохнула. – Они еще пожалеют!

Последнюю фразу Ева произнесла с ожесточением, сильно меня удивившим. Я молчала, ожидая продолжения.

– Когда настанет конец, – пояснила она.

– Очень пожалеют, – сказала я.

– Просто замечательно, что вы решили остаться здесь с нами. – Она крепко пожала мне руку. – Это будет величайший момент нашей жизни.

Ева одарила меня ослепительной улыбкой, отчего ее лицо вдруг стало безжизненным, словно кукольное.

Тут к нам подошел хмурый человек с блокнотом в руке, который постоянно у всех выпытывал, что кому говорил Гитлер, и все старательно записывал, – и мне не удалось спросить, что она имела в виду.


На третий день своего пребывания в бункере я сидела в кресле и ела колбасу, когда кто-то сел рядом со мной.

– Мы незнакомы, – сказал мужчина. – Я Рейнхард. Здесь с фон Беловом.

Фон Белов был офицером связи военно-воздушных сил и часто заходил в комнату генерала. Я предложила майору Рейнхарду кусок колбасы.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Я недавно поел питательного овощного супа. Неудивительно, что рейхсмаршал не продержался здесь долго. Знаете, это даже к лучшему. Когда он находился в совещательной комнате, никто не имел права зайти туда.

Поскольку мы познакомились всего минуту назад и уже говорили о Толстяке, я спросила майора, был ли он здесь, когда пришла злополучная телеграмма. Он рассказал мне очень интересную вещь.

– Гитлер был в отвратительном расположении духа. Наступление, приказ о котором он отдал, не состоялось. Оно не состоялось за неимением солдат, но ему же этого не скажешь. Он заявил, что Рейх обречен и что он собирается остаться здесь и умереть. Все запротестовали. Мы пытались уговорить Гитлера перебраться в Оберзальцбург на несколько недель, но если уж он принимает решение… Так или иначе, Кейтель спросил его, как он собирается командовать из бункера, когда почти все оставшиеся у нас войска находятся в Альпах. И Адольф ответил, что в любом случае с приказами покончено. Если им нужны приказы, сказал он, пусть обращаются к рейхсмаршалу, который лучше него умеет вести переговоры.

Я медленно жевала колбасу.

– И об этом сообщили… – проговорила я.

– Разумеется. Совершенно верно. Об этом незамедлительно сообщили рейхсмаршалу, который тогда и послал телеграмму.

Толстяк пострадал за свое служебное рвение.

– Можете смеяться, – сказал майор Рейнхард, – но, когда пришла телеграмма, я думал, Адольфа хватит апоплексический удар. Это было просто ужасно. Надеюсь, мне никогда впредь не доведется увидеть ничего подобного.

Я слышала об этих страшных вспышках ярости. Но никогда до конца не верила рассказам. Конечно, слова – это всего лишь слова.

Я спросила, живет ли он в соседнем бомбоубежище. Майор сказал, что живет наверху: конечно, передвигаться по городу сейчас трудно, но это всяко лучше, чем торчать в бункере. Он считал, что у нас осталось три дня.

Я осторожно спросила, какие у него планы на будущее.

Он ответил столь же осторожно:

– Планы? Да никаких. Но я не разделяю настроений, которые, похоже, преобладают здесь.

Я решила, что он говорит о резких перепадах настроения, связанных с надеждами на генерала Венка.

Майор вытащил сигарету и покрутил в пальцах, не зажигая. Курить в бункере запрещалось. Понизив голос, он сказал:

– Единственный разумный выход – это сдаться американцам, но сначала их нужно найти. – Он помолчал. – Конечно, здесь ничего не поделать, покуда…

– Покуда что?

Он не пожелал закончить свою мысль.

– А какие планы у вас? – спросил он.

– Я бы хотела выбраться отсюда при первой же возможности.

У него чуть расширились глаза.

– В таком случае я не понимаю, почему вы не сели на «Ю-пятьдесят два», который прилетал сегодня утром.

У меня подпрыгнуло сердце.

– Какой «Ю-пятьдесят два»?

– А… – Майор поправил манжеты. – Он прилетал около десяти часов, приземлился у Бранденбургских ворот. Он прилетал за вами двумя.

– И куда же делся этот «Ю-пятьдесят два»?

– Фон Грейм отослал его. Извините, я думал, вы знаете. Мне и в голову не пришло, что он ничего не сказал вам.

Исхудалое лицо генерала было желтовато-серого цвета и напоминало старую фланелевую тряпку. Я не испытывала жалости.

– Почему вы не сказали мне, что за нами прилетал самолет? – спросила я.

– Вас тут не было.

– Я была рядом, в коридоре!

– Не кричите.

Я прошлась по комнате. Мне хотелось его убить.

– Генерал…

– Фельдмаршал.

Нет, я все-таки убью его. Я засунула руки глубоко в карманы. Набрала полную грудь спертого воздуха и медленно выдохнула.

– У меня тоже есть право голоса, – проговорила я.

– Да, совершенно верно. Мне следовало с вами посоветоваться.

Он закрыл глаза и откинулся на подушки. Больше я ничего от него не добьюсь.

– Если бы вы со мной посоветовались, я бы сказала, что хочу улететь.

– Несомненно.

– Так вы поэтому ничего мне не сказали?

– Делайте выводы сами.

– Я делаю вывод, что вы хотите остаться здесь по каким-то своим причинам и считаете, что мои желания не имеют никакого значения.

– Не имеют, – сказал он. – В любом случае мы все погибнем.

Я села на операционный стол. Я болтала ногами и внимательно рассматривала потолок, приобретший затейливый вид после того, как с него осыпалось изрядное количество штукатурки.

– Если мне суждено умереть, я не собираюсь умирать в этой дыре.

– Многие люди почтут за честь умереть в этой, как вы выражаетесь, дыре.

Мне послышалось, что он сказал «почтут», а не «почли бы», но я не была уверена. Шум не стихал ни на минуту: грохот артобстрела, гул генератора, постоянный топот ног в коридорах, крики, периодически доносившиеся с дальнего конца бункера и заставлявшие всех неуловимо изменяться в лице.

– Вы хотите умереть здесь? – спросила я.

– Неважно, кто чего хочет. Поскольку наверху мне все равно делать нечего, я не имею права покидать бункер. В любом случае сейчас я не в состоянии путешествовать.

Когда же он будет в состоянии, подумала я. Несмотря на всю злость, я не могла винить генерала за то, что он предпочел любую участь мучительному испытанию очередным перелетом. Но «Ю-52» прорвался в Берлин просто чудом – и когда еще нам представится такая возможность?

– Как ваша нога? – спросила я.

– Наконец-то вспомнили. Ужасно. Где Штумпфеггер?

– Мне пойти позвать его?

– Не надо. Он занят. Придет, когда освободится. Просто сделайте что-нибудь с этими подушками.

– Что именно?

– Взбейте их. Такое ощущение, будто лежишь на груде костей.

Я ткнула кулаками в подушку. Генерал испустил вопль:

– Ох, бога ради, оставьте их в покое. Чем я провинился перед небом, что заслужил такую сиделку?

– Я не ваша сиделка. Я ваш пилот. К слову сказать, почему вы попросили меня доставить вас сюда?

Он повернул голову, прилаживаясь к подушкам.

– Вы умеете пилотировать вертолет.

– И все?

– А что еще? – раздраженно сказал он.

– Я просто думала, может, вы хотите сказать мне что-нибудь.

– Мне нечего вам сказать, – проговорил он, закрывая глаза.

Он выглядел так плохо, что я отправилась на поиски Штумпфеггера.


Фегелейна нашли. Я слышала разные версии его ареста: его застали в постели любовницы; его поймали на западной окраине города переодетым в монашенку; его задержал один гитлерюгендовец, которого он пытался подкупить золотыми часами, чтобы пройти через мост.

Все бурно обсуждали, как поступит с ним Гитлер. Порой фюрер всех удивлял своей снисходительностью к проштрафившимся подчиненным. И в любом случае, еще оставалась Ева Браун. Она еще может, говорили некоторые, заступиться за Фегелейна.

Я так не думала. Я не замечала никакого сочувствия к бедственному положению других в этой женщине с ее отрепетированными движениями ухоженных рук, внимательными голубыми глазами и тихим голосом, который легко срывался на скандальный крик, но обычно жаловался на жестокость мира по отношению к Адольфу. Мне казалось, что Фегелейн может скорее рассчитывать на заступничество пса.

В тот же день его привели в бункер. Я видела, как он шел по коридорам, без фуражки, в сопровождении нескольких полицейских. Они прошли в направлении комнат Гитлера.

Позже я узнала, что Фегелейна разжаловали и отвели под конвоем в соседнее бомбоубежище.


Поздно вечером артобстрел Канцелярии усилился. Стены бункера ходили ходуном, штукатурка струйками сыпалась на пол.

Наступил час отхода ко сну, но ложиться никто явно не собирался. Министр пропаганды стоял в коридоре, стиснув руками спинку кресла, с таким видом, словно собирался произнести речь, – но хранил молчание. Два секретаря, телефонист и полицейский сидели в других креслах, переговариваясь приглушенными голосами. Люди стояли в дверях, словно чего-то ожидая. Штумпфеггер с педантичной тщательностью перевязывал генералу раздробленную ступню, аккуратно накладывая бинт крест-накрест; созерцание этого процесса нас успокаивало, всех троих.

В конце концов я легла на свои одеяла и погрузилась в дремоту. Я проснулась, когда кто-то потряс меня за плечо. Штумпфеггер. Гитлер вызвал всех на собрание в свои личные комнаты.


Он сидел в кресле, обитом тканью с цветочным узором. Он походил на призрака. По мере того как таяла территория Рейха, таял и он. Казалось, если отвести глаза в сторону, а потом быстро метнуть взгляд обратно, его не окажется на месте.

У ног Гитлера лежала собака. Рядом с ним стоял низкий стол, на котором покоилась деревянная шкатулка с медной замочной скважиной.

Слева от него сидела Ева Браун.

Интересно, подумала я, каково это – быть близкой подругой Гитлера, посвященной в его тайные мысли. Я совершенно не представляла, что это за мысли. Я рассматривала красивое платье Евы и лицо, на котором никогда не отражалось ничего, кроме чужих эмоций. По слухам, она водила спортивную машину, но он не позволял ей ездить быстро.

Маленькая комната была битком набита: я насчитала двадцать два человека. Мужчина с блокнотом разместился по другую сторону низкого стола. Рядом со мной, распространяя вокруг себя волны физической муки, сидел генерал, положив ногу на перевернутую мусорную корзину.

Первым заговорил министр пропаганды. У меня возникло странное впечатление, что он ожил по знаку руки Гитлера.

Поскольку неизвестно, когда именно русские прорвутся в бункер, сказал он, данное собрание созвано для того, чтобы нам не пришлось полагаться на волю случая. Заключительный акт нельзя откладывать до последней минуты, когда уже станет слишком поздно.

Он помолчал.

– «Слишком поздно» в том смысле, что…

Казалось, будто чрезмерная разборчивость в выражениях помешала министру закончить фразу.

В тишине раздался раздраженный голос Гитлера:

– Слишком поздно, чтобы наши тела сгорели.

Я быстро огляделась вокруг. Все казались совершенно спокойными.

Человек с блокнотом перегнулся через стол и прошептал что-то Гитлеру на ухо.

– Борман напоминает мне, что нам понадобится гораздо больше бензина, чем есть в бункере, – сказал Гитлер. – Сколько нам понадобится, Борман?

Борман заглянул в блокнот.

– С прибытием фельдмаршала фон Грейма и капитана авиации, думаю, примерно тысяча двести литров.

– Полагаю, столько можно достать. Пожалуйста, Борман, отметьте у себя: приказать солдатам СС принести бензина. Нельзя откладывать дело до последней минуты, а потом все испортить.

Я пристально смотрела на генерала. Он быстро скосил глаза в мою сторону, но не встретился со мной взглядом.

Борман принялся писать в блокноте, а министр пропаганды продолжил:

– Наш вождь и фройляйн Браун, разумеется, покончат с собой первыми. Их тела будут сожжены солдатами СС в саду Канцелярии, в нашем с Борманом присутствии. Возможно, кто-то из вас тоже пожелает присутствовать. Этот акт послужит сигналом к нашим, менее значительным жертвоприношениям.

Гитлер положил ладонь на шкатулку:

– У меня здесь хватит цианида на всех.

Собака протяжно зевнула и щелкнула зубами во сне.

– Теоретически, – сказал министр пропаганды, – наши тела должны быть сожжены солдатами СС, охраняющими бункер, но в данных обстоятельствах трудно сказать, останется ли к тому времени достаточно людей, чтобы выполнить работу до конца.

– Нужно отдать приказ солдатам, – сказал Гитлер.

– Все зависит от того, успеем ли мы своевременно доставить сюда достаточное количество бензина, – сказал Борман.

– В таком случае необходимо заняться этим немедленно, – сказал министр.

– Совершенно верно, – сказал Борман, а потом с минуту ничего не происходило. Я поняла, что Борман ждет, когда министр пропаганды пойдет отдавать приказ, а министр пропаганды ждет, когда Борман пойдет отдавать приказ.

Гитлер провел рукой по глазам и сказал страшно усталым голосом:

– Позаботьтесь об этом, Шауб.

Один из адъютантов встал и вышел из комнаты.

– Как медик, – заговорил Штумпфеггер, нарушив тяжелое молчание, – я должен заметить, что полностью сжечь человеческое тело довольно трудно. Сжечь более двадцати тел, при обычной температуре пламени, чрезвычайно сложно, и я думаю, нам следует смириться с…

– Надо найти способ, – отрезал Гитлер, пресекая дальнейшее обсуждение вопроса. – Я не могу думать обо всем сразу. Вот вы и найдете способ.

Он вынул из кармана маленький медный ключик и вставил в медный замок шкатулки.

Казалось, все звуки за стенами комнаты стихли, когда он откинул деревянную крышку: несмотря на непрерывный грохот артиллерийских орудий, молено было расслышать скрип петель. Глаза Гитлера расширились при виде содержимого шкатулки, а нервно прыгающие руки перестали трястись, когда он поставил ящичек к себе на колени. Я мельком увидела кусочек потертого синего атласа – примерно таким же была обита изнутри шкатулка, в которой отец хранил свои хирургические инструменты.

Гитлер поднял голову, и я вдруг увидела, как сильно он состарился. Но глаза у него не состарились. Они сияли.

Один за другим мы начали подходить за ядом. Он дал мне прозрачный стеклянный пузырек размером с ноготь – холодный как ледышка. Я заглянула в шкатулку, где лежали в ряд пузырьки, и у меня закружилась голова.


Утром я пошла поговорить с генералом. Я почти не спала ночью.

Он сидел в постели, откинувшись на подушки. При моем появлении он повернул голову и улыбнулся странной улыбкой, печальной и любезной, которой я никогда прежде не видела и которая мне не понравилась.

– Вы знали, что здесь замышляется?

– Замышляется?

– Массовое самоубийство. Команды эсэсовцев для сжигания трупов. Необходимость раздобыть достаточное количество бензина.

– Какая разница, знал я или нет?

– Если знали, вы могли сказать мне.

– Вам любой мог сказать, коли на то пошло.

Наступило молчание. Я вдруг поняла, что мне страшно холодно. Обхватила себя руками, стараясь унять дрожь.

– Вы согласны с этим?

– Конечно.

– Вы примете яд?

– С радостью, за Германию.

Взгляд его голубых глаз остановился на мне. Горящий и мечтательный.

– За Германию, – повторила я. Потом, пытаясь преодолеть силу, против моей воли удерживающую меня здесь, произнесла: – Какую пользу это принесет Германии?

– Он станет путеводной звездой для грядущих поколений, – сказал он. – Акт самопожертвования. Погребенный в веках, словно алмаз…

– Алмазы не погребают, а добывают.

Я прислушалась к глухим разрывам снарядов.

– Вы действительно верите, что все люди, взявшие сегодня ночью пузырек с ядом, отравятся?

– Вам должно быть стыдно говорить такое.

– А вы собираетесь принять яд? На самом деле? Извлечь пробку и вылить содержимое пузырька в рот?

– Да, собираюсь! – выкрикнул генерал, а потом, обессиленный таким всплеском энергии, откинулся на подушки с совершенно изнуренным видом.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации