Текст книги "Контрперенос в психоаналитической психотерапии детей"

Таким образом, чувства контрпереноса у психотерапевта, работающего с детьми и подростками, возникают под влиянием «внутреннего ребенка» терапевта, отношений с родителями в его собственной семье, а также его детского опыта. Об этом свидетельствует практика в области детской и подростковой психотерапии, учитывающая также психопатологию пациента, установки родителей пациента и их участие в психотерапевтическом процессе. Мы должны учитывать факторы, имеющие отношение к окружению терапевта, равно как и мотивы, приводящие его к выбору этой профессии. Все вышеуказанное может влиять на слабые места терапевта, на реакции контрпереноса. Чувства контрпереноса способны оказывать положительное или отрицательное воздействие на каждом этапе терапии начиная с постановки диагноза и вплоть до завершения терапии.

Заключительные положения

Краткий обзор литературы показывает, что достаточно долгое время существовали разного рода преграды, препятствовавшие пониманию важности контрпереноса в психотерапии детей и подростков. Однако сегодня контрперенос занимает центральное место в проблематике психотерапии детей и подростков, помогает терапевту ориентироваться в клинической ситуации и эффективно проводить интервенции.

Контрперенос представляется естественной и неизбежной частью терапевтического процесса, а в случае психотерапии детей и подростков он повсеместно признается полезным инструментом, помогающим понять пациента. Он не только способствует лучшему пониманию, но и влияет на развитие процесса терапии.

Чувства контрпереноса можно дифференцировать в соответствии с причинами их возникновения:

1) различные чувства контрпереноса, которые вызывает ребенок (или подросток) и которые соответствуют этапу его развития и конкретной психопатологии;

2) чувства контрпереноса, вызываемые родителями детей, исходящие из взаимоотношений родителей со своим ребенком и с терапевтом;

3) чувства контрпереноса, являющиеся результатом взаимодействия внутренних объектов самого терапевта, зарождающиеся под влиянием интернализированных родителей терапевта, «внутреннего ребенка» терапевта или неразрешенных конфликтов и неосуществленных фантазий, которые терапевт старается так или иначе компенсировать.

Личность и внутренний мир терапевта вне всякого сомнения всегда вовлечены в процесс контрпереноса. Этот процесс представляет собой реакции (запускаемые определенными обстоятельствами, пациентами и их окружением), способные, возможно, возникать у любого психотерапевта.

Психоаналитическую психотерапию можно назвать путешествием пациента в мир фантазий в сопровождении здравомыслящего и помогающего терапевта, путешествием, позволяющим встретиться духовным началам двух людей. Уже неоднократно отмечалось, что инструментами терапевта являются Эго, чувствительность и интуиция, открывающие ему путь во внутренний мир пациента. Из этого следует, что всегда будут возникать чувства, открывающие путь во внутренний мир самого терапевта, а также всегда будет существовать потребность в более глубоком понимании механизмов, посредством которых порождаются и взаимодействуют чувства переноса и контрпереноса. Познание души человека – бесконечный процесс, и, вероятно, то же самое можно сказать и о контрпереносе.

Глава вторая
Размышления о контрпереносе и наблюдении
Джудит Троуэлл

Контрперенос является одним из наиболее важных и полезных инструментов в психоаналитической практике. Работая с детьми, молодыми людьми, взрослыми, группами лиц или сотрудниками организации, необходимо иметь представление о контрпереносе и обладать способностью его использовать. У некоторых авторов по-прежнему существуют сомнения относительно контрпереноса как общего понятия, мотивированные тем, что это понятие не имеет смысла, что невозможно определить его точное значение, что оно применяется настолько широко, что весьма значительный круг явлений можно отнести к контрпереносу. Такая позиция и дистанцирование от проблем контрпереноса может означать пренебрежение важным материалом и проблемами в рамках клинического взаимодействия. Но именно они суть важнейшие, если мы стараемся придерживаться целостного подхода к лечению человека.

Фрейд недооценивал значение контрпереноса. Он считал, что чувства, вызываемые пациентом у аналитика, являются следствием собственных эмоциональных проблем аналитика, которые не были проанализированы, и аналитику необходимо признать эти проблемы и проработать их, но отдельно от терапии пациента. Это и отличает контрперенос от переноса, когда чувства пациента, относящиеся к его ранним переживаниям или взаимоотношениям с другими людьми, переносятся на терапевта. К тому же изначально Фрейд рассматривал контрперенос как препятствие, преграду для аналитической работы, и только впоследствии он пришел к пониманию: контрперенос, как и перенос, представляет собой полезный терапевтический инструмент. Для него стало очевидным, что признание контрпереноса необходимо для решения собственных проблем аналитика. Какое-то время данная точка зрения превалировала, и некоторые очень известные аналитики, например Д. Винникотт и Мелани Кляйн, придерживались позиции, согласно которой контрперенос связан с проблемами самого аналитика, хотя они оба и внесли значительный вклад в объяснение психических процессов и механизмов взаимодействий пациента и терапевта.

В своей основной работе «О контрпереносе» Паула Хайманн проводит различие между чувствами, возникающими у аналитика из-за его собственных проблем, и чувствами, которые испытывает аналитик, получая сообщения об эмоциональном состоянии пациента (Heimann, 1950). Такое общение обычно происходит на бессознательном уровне через проекцию и проективную идентификацию или посредством различных видов проективной идентификации, например, эвокативной или акузитивной (Britton, 1989; Splllius, 1992). Перл Кинг рассматривала это явление в своем анализе эмоционального реагирования аналитика (King, 1978). Затем контрперенос изучался в самых разных работах, особую значимость получили концептуальные взгляды Биона, Розенфельда и Сандлера.

В процессе работы с детьми, особенно с маленькими детьми до пяти лет, значение контрпереноса становится очевидным. Мне кажется, именно в этой области есть огромные возможности для открытий.

Наблюдение

Взяв за основу исследования по наблюдению за младенцами и маленькими детьми, проводившиеся в Вене во времена Фрейда (Steiner, 1994), Эстер Бик (Bick, 1964) разработала тренинг наблюдения за младенцами и маленькими детьми для специалистов-психоаналитиков. Этот тренинг наблюдения постоянно совершенствуется и входит в число тренингов, которые проводятся в психоанализе и используются в качестве обучающего средства по многим другим дисциплинам и специальностям (Brafman, 1988; Milleret al., 1989; Trowell and Miles, 1991; Trowell and Rustin, 1991).

Наблюдение за младенцами или маленькими детьми (вместе с людьми, занимающимися их воспитанием) позволяет многое узнать о развитии ребенка, о многообразии стилей взаимодействия в семье и различных стилях заботы у представителей разных народов и культур, но больше всего стажеры узнают о контрпереносе. Наблюдение в течение одного часа в неделю, затем подробное изложение результатов в письменной форме, а затем представление их на семинаре, в котором участвует небольшая группа, – все это позволяет приобрести очень важный и полезный опыт. Проблемам контрпереноса уделяется особое внимание, и поскольку наблюдение и семинары проходят раз в неделю, как минимум, в течение одного учебного года, то может достигаться необходимый уровень ощущения безопасности и доверия, создаются условия для анализа контрпереноса.

Когда обучаемые представляют материал своих наблюдений, они обсуждают ситуации, в которых от них ожидают не интервенций или интерпретаций, а реакций неравнодушных, участливых наблюдателей. Эти параметры, очевидно, являются составляющей терапевтической ситуации, в которой можно обнаружить контрперенос, пока объект терапии и обучаемый защищены от любого отреагирования или по крайней мере от любого серьезного или наносящего вред отыгрывания (вовне или внутри себя).

Питер

Наблюдатель работает с семьей, состоящей из матери, отца, редко бывающего дома, и двух детей – Питера, мальчика трех с половиной лет, являющегося объектом наблюдения, и Дэвида, второго мальчика, которому сейчас десять месяцев. В доме есть также собака и кошка. Данный случай хорошо подходит для того, чтобы проводить наблюдение, оно началось, когда Дэвиду было несколько недель.

Итак, мы входим в гостиную через кухню, потому что Питер находится за дверью, открывающейся из холла. Дэвид все время улыбается и шумно протестует против того, чтобы мать оставляла его на полу в холле. Он приветствует меня лучезарной улыбкой, на что мать замечает, что последнее время он на что-то жалуется. Мы садимся, а мать ставит Дэвида на ноги, придерживая его. Ребенок создает много шума. Собака тепло встречает меня, виляя хвостом. Она приносит к моим ногам мячик, который я отбиваю, а она тут же находит его и возвращает мне. Я благодарю ее и стараюсь говорить как можно тише, потому что Питер лежит на полу на мягких подушках и смотрит телевизор. Дэвид тоже «говорит» шепотом. Он произносит непонятные звуки (похожие на тихое урчание), а собака тычет мордочкой в мою руку, требуя, чтобы я погладила ее. Дэвид стоит, прислонившись к материнским коленям, и улыбается мне. Затем он что-то радостно восклицает и тут же прячется в складках материнской юбки. Телевизионная передача, которую смотрел Питер, завершилась, и он куда-то ушел. На обратном пути он остановился у камина и попросил мать, чтобы она придвинула к нему ногу. Мать отказывается выполнить его просьбу, объясняя это тем, что ей слишком далеко тянуться. Питер продолжает настойчиво требовать: «Ну, давай же… а я наступлю на нее». Она продолжает настаивать на своем, но потом вдруг придвигает ногу, и Питер действительно наступает ей на пальцы. Собака тоже никак не хочет отстать от меня со своим мячиком, она требует, чтобы я продолжала играть с ней, – вот забавное существо! Я стараюсь не обращать на нее внимания, но это не так-то просто. Мать приказывает ей лечь. Теперь Питер уже вскарабкивается на мать и устраивается на животе. Дэвид не обращает внимания на своего старшего брата, который лезет через него к матери. Мать грозится нашлепать Питера, и он визжит от удовольствия, имитируя испуг. Он взбирается на спинку кресла, на котором она сидит. Мать спрашивает у Дэвида, куда подевался Питер, при этом она протягивает руку и начинает щекотать животик Питера, тот громко смеется и, извиваясь, пытается вырваться. «Куда же он подевался?» – продолжает мать, показывая свое удивление. Тем временем Дэвид крутится вокруг мамы и тоже пытается найти Питера. Собака вылезает из своей корзины и опять предлагает мне мячик. Я мягко откатываю его, и она устремляется за ним. Теперь Питер упорно пытается выпихнуть маму из кресла ногой. Мать сопротивляется, но он продолжает толкать ее. Потом Дэвид обнаруживает петли на маминой вязаной кофте и начинает дергать за них.

Мама продолжает щекотать Питера, но он уже выдохся и не может вытолкнуть ее из кресла. Питер умоляет, чтобы она прекратила щекотать его. Потом мать делает глубокий вздох и говорит, не обращаясь к кому-то конкретно, что не знает, как ей удается уделять им всем (в том числе собаке и кошке) столько внимания, сколько они того требуют, и угрожает Питеру продать его на рынке. Она поднимает Дэвида и переворачивает его вверх тормашками, а Питер вьется вокруг, приговаривая: «Дай его мне». Мать отказывается со словами: «Я не хочу, чтобы ты его раздавил», но Питер продолжает просить. Она поворачивается в кресле и кладет Дэвида ни колени Питеру, но Дэвид не хочет, чтобы мать отпускала его. «Ты держишь его?» – спрашивает мать. Питер успокаивает ее и говорит, что крепко держит брата, а сам пытается понарошку отшлепать Дэвида. Ребенок начинает плакать, и мать берет его на руки. Питер падает на пол и начинает корчиться на подушке. Он плачет от боли, но мать не сразу замечает это. Она склонилась над Дэвидом, растянувшимся на полу, и полностью занята только им. Но вот она поняла, что Питеру действительно больно, и спрашивает, обо что он ударился. Он рыдает, показывая на ногу, но она не может понять, что именно произошло. Мать начинает растирать ему ногу, но не уверена в том, что у него болит именно эта нога. Она пытается уточнить: «Какая нога болит? Эта? Или другая?» Оба раза Питер отвечает «нет». Тогда она начинает растирать ему локоть и спрашивает: «Может быть, рука?» Она слегка щекочет его, и Питер начинает смеяться. Дэвид выражает свое недовольство, издавая при этом разные звуки, но мать и Питер искусно делают вид, будто не замечают его протестов. Потом мать переключает свое внимание на Дэвида. Питер в ярости хватает подушку и швыряет ее на пол, словно хочет наказать ее. Затем он снова поднимает подушку и с силой бросает ее в маму. Она понимает, что он злится на нее, но по-прежнему занимается Дэвидом. Питер продолжает лупить мать подушкой. «Перестань, – говорит она спокойным, но серьезным тоном. – Ты закончил?» Питер тянется к подушке; если бы он наклонился, то вполне смог бы ее достать, но он говорит: «Я не могу до нее дотянуться…» Затем Питер переключает свое внимание на детские ходунки.

Мать что-то говорит о спокойной жизни, а в это время Питер громко кричит и подбирается к коробке для игрушек, стоящей за мной. По-видимому, он воспринимает слова матери буквально. И снова мы слышим его громкие возгласы. Пытаясь хоть как-то его успокоить, мать предлагает ему пойти и выбрать книгу для чтения. Точнее, она предлагает взять две книги, чтобы почитать одну и посмотреть картинки в другой. Он выходит, спрашивая: «Правда, через минуту?» Мать еще раз повторяет ему, что он услышит рассказ позже. Но Питер настаивает на том, чтобы начать чтение немедленно. Она отказывает ему, а мне говорит, что это должно его занять.

Дэвид поглядывает на меня, тянет в рот пластмассовую собачку на колесиках и смеется. Питер возвращается с одной книгой и говорит: «У нас хватит времени только на это». Он подходит к матери, сидящей уже на диване, с просьбой почитать ему, но слышит отрицательный ответ: «Нет. Я занята». Но на самом деле это вовсе не так, и она говорит, вздыхая: «Хорошенькое занятие… ничего не делать… и так целыми днями…» В это время Дэвид уже занимается пластмассовой погремушкой.

Все оставшееся время мы смотрели телевизор, а мать разговаривала по телефону. Затем она читала обоим детям книгу.

Обсуждение на групповом семинаре проходило очень активно. И группа, и наблюдатель пришли к выводу: этот семейный час проходил в спокойной обстановке. Но при этом их не покидало ощущение, будто с каждым часом нарастала тревога, и наблюдатель уже была не в состоянии скрыть ее. На предыдущих семинарах мы уже узнали о проблемах наблюдателя. Она проводила много времени на работе и расстраивалась из-за того, что ей приходится оставлять собственных детей и не участвовать в процессе их развития. Поэтому ей было больно видеть, как кто-то другой проводит время со своими детьми. К тому же она осознавала, что она сама, будучи в своей семье старшим ребенком, очень сильно идентифицирует себя со своим старшим сыном, чувствующим, что он вытеснен новым ребенком. Но за этим скрывалось нечто большее. Постепенно мы пришли к выводу: наблюдатель, возможно, в конфронтации со своими мыслями – мыслями матери. Мы не заметили разительных отличий этого часа наблюдения от предыдущих часов, но реакция наблюдателя действительно изменилась. Через две недели мать отменила очередной час наблюдения, потому что собиралась лечь в больницу, чтобы прервать беременность. Наблюдатель была потрясена этим известием. Однако вместе с тем ей стало немного легче, так как именно сейчас имело смысл сделать перерыв в работе, ее самоанализ и неуверенность давали ей почву для размышлений. Следует отметить, что группа смогла найти ключ к данному материалу, но особое значение представляла сильная эмоциональная реакция наблюдателя.

Этот достаточно небольшой опыт контрпереноса, по-видимому, действительно помог понять наблюдателю свои реакции и постепенно обрести некоторую уверенность.

Клиническая работа

Изучение контрпереноса важно и полезно еще и потому, что он находит свое применение в клинической работе. Приведу два примера.

Даррен

В первом примере оценивается состояние мальчика по имени Даррен, пережившего шесть лет назад физическое насилие. Он был заперт в шкафу и просидел там несколько часов, потом его еще избили. В результате он получил серьезные травмы.

Для своих 12 лет он был очень маленьким и отставал в развитии, вместе с тем он был настолько дерзким, неуправляемым и трудным ребенком, что его исключили из школы. Его положение в семье было хуже некуда.

Даррен хорошо шел на контакт. Казалось, что ему очень хотелось выговориться. Он много рассказывал о себе, о своей жизни, о родителях. Он без конца говорил о своих надеждах на то, что родители снова будут вместе, и тогда он сможет вернуться к ним (он был взят на воспитание другой семьей, и вскоре после этого его родители окончательно расстались). Он объяснял: всякий раз, когда он видит своих приемных родителей, его охватывает злость, так как эти люди на самом деле не являются его родителями. Он рассказывал о вечерах, когда, лежа в постели, он подолгу не может заснуть, думая о своих настоящих родителях и о будущем. Как же ему быть? Он надеялся видеться со своим отцом каждые три месяца, но часто отец вообще не появлялся. Даррена раздражает сложившаяся ситуация и появление у отца подружки, но он точно знает, что папа любит его. Его отец совершил кражу, потому что денег, чтобы Даррен мог жить с ним, было явно недостаточно. Даррен был абсолютно убежден в том, что девочки вырастают похожими на своих матерей, а мальчики на отцов, и поэтому с ним постоянно что-то случается. Сейчас его отец снова угодил за решетку

Даррен сообщил: он повидался со своей настоящей матерью, и опять это произошло после длительного перерыва; она не хотела, чтобы сын знал, где ее можно найти. Мальчик очень расстроился, когда услышал от матери, что не может жить с ней и отцом. Он твердо решил разыскать ее, когда ему исполнится восемнадцать лет. Но вдруг ее к тому времени уже не будет в живых? Он сбежал бы к ней, если бы только знал куда.

Приемные родители Даррену очень не нравятся, но его огорчает тот факт, что они решили его не усыновлять. Он был уверен: скоро у него вообще не будет родителей. Он считал все происходящее бессмысленным, а себя никому не нужным. Когда его охватывали подобные чувства, он приходил в ярость, начинал грубить учителям, избивать других детей и крушить все вокруг. Иногда он задавался вопросом, зачем он вообще появился на свет.

Я поинтересовалась, рассказывал ли он все это кому-либо еще, и получила от него отрицательный ответ. Он только постоянно думал об этом, предавался мечтам, все время злился или расстраивался. Он заметил: «Я понимаю, приемные родители сделали все, что было в их силах, но я действительно не могу принять то, что они мне предлагают. Они – не мои родители».

Этот мальчик продемонстрировал, как под маской самоуверенности и дерзости могут скрываться грусть и застенчивость, а возможно, и мысли о самоубийстве. Когда мы встретились с ним во второй раз, он уже не признавался в своих чувствах, а только все время грубил, держался высокомерно и пытался разломать в моем кабинете все попадавшееся ему под руку – игрушки и другие предметы. Даррел подтвердил: интервал между двумя встречами и понимание того, что я смогу беседовать с ним всего лишь несколько раз, сформировали у него ощущение, будто я ничем не отличаюсь от других взрослых и мало что могу ему дать. Он так и остался при своей мысли: «Какой в этом смысл, все безнадежно и бесполезно».

После таких сессий у меня было очень тягостное чувство. Причиной тому была информация, полученная мной из других источников – от социального работника, приемных родителей и школьных учителей Даррена. Во время первой встречи я поняла, что ему было нужно, а также то, насколько он ранимый. И вместе с тем этот мальчик, способный осознавать и понимать происходящее, а также переживать инсайт, мог пойти на контакт со мной. При второй встрече у меня возникло ощущение, будто меня оттолкнули, выбросили, как бесполезный мусор, и я поняла, что я ожидала другого от второй сессии. Я полагала: взяв за основу все, к чему мы вместе пришли на первой сессии, я смогу понять то непростое положение, в котором он оказался, и мы еще раз вместе подумаем о том, как ему можно было бы помочь в сложившейся ситуации. Все мои ожидания разбились, столкнувшись с его презрением и деструктивным состоянием, и у меня осталось ощущение отверженности. Затем на смену этому пришли раздражение и злость, и я почувствовала некоторое облегчение, поняв, что мне не придется встречаться с ним снова.

Но по мере того как я продолжала размышлять над этой ситуацией, я стала осознавать непреодолимую грусть и тяжесть; я поняла, что какая-то часть меня хочет сказать: «Все в порядке, я позабочусь о нем и проведу с ним курс интенсивной терапии». Я признавала, что столкнулась с подростком, полным отчаяния и сильно озлобленным, попавшим в беду, или с маленьким мальчиком, больше всего боявшимся оказаться брошенным. Но наряду с этим я наблюдала довольно жестокие садистские проявления: в ярости он был готов разрушить все вокруг.

Мне казалось, чувства контрпереноса были очень важны для того, чтобы разговаривать с приемными родителями и планировать действия, необходимые для лечения ребенка. Этот ребенок был не только уязвимым, погруженным в свои размышления, озлобленным и дерзким, но и измученным, совершенно отчаявшимся маленьким созданием с выраженными садистскими наклонностями. Интенсивная терапия, которая была проведена с Дарреном, а также работа с его приемной матерью способствовали улучшению. Приемные родители поняли, что обнаружение его ярко выраженного садизма открывает перед ними больше возможностей для осмысления своих чувств и нахождения способов не отказываться от него, а сосуществовать с ним.

Люси

Второй пример, который я собираюсь здесь привести, – это случай из моей практики. Люси проходила терапию по настоянию педагогов и матери, выражавших серьезную обеспокоенность ее состоянием. Девочке было три с половиной года, она жила вдвоем с матерью. Проблема заключалась в том, что отец Люси исчез, а мать была подавлена, находилась в состоянии депрессии. Параллельно с лечением Люси один раз в неделю проводилась работа с ее матерью. С Люси терапевт встречалась три раза в неделю.

Мать считала Люси очень трудным ребенком. Матери казалось, что до ребенка невозможно достучаться. Девочка постоянно витала в облаках, хотя была рядом. Она была достаточно замкнутой, отстраненной и не проявляла каких-либо эмоций. Изначально у нее отмечались проблемы с сепарацией. Сессия, к описанию которой я сейчас перейду, проводилась уже после наступившей сепарации.

Люси не проявляла интереса к играм с животными и куклами, не занималась лепкой или рисованием. Она с большой охотой собирала паззлы. Девочка вставляла в картинку очередной фрагмент, а я должна была предлагать ей следующий. Она очень ловко складывала эти фрагменты, но вот «увидеть» следующую часть самостоятельно не могла.

За этим занятием она разговорилась и стала рассказывать о детском садике, о том, что она там делает, а также о своем доме и о маме. Через некоторое время, когда я упомянула об отце, девочка сказала, что мама всегда занята и часто плачет. Вдруг в Люси что-то переменилось, дальше она говорила только о папе. Она часто видит своего отца, он каждый день здесь, рядом с ней. Она разговаривает с ним. Девочка рассказывала мне обо всем, что он делает, но мне это показалось странным и ненормальным. Я решила поинтересоваться у нее, возможно, она напугана или обеспокоена чем-то. Она не отвечала до тех пор, пока я не спросила, хорошо ли она спит, и не снятся ли ей плохие сны. Все оставшееся время Люси рассказывала о чудовищах, которые приходят в спальню, чтобы бить ее, причем не вечером, когда она засыпает, а в момент пробуждения. Эти монстры приходят или прячутся под кроватью.

Она продолжала настаивать на том, что папа рядом с ней. Он оберегает ее и отгоняет их, но они возвращаются вновь. Отец приходит не только вечером, но и днем, потому что эти чудовища появляются и в саду, и в доме. В детском саду их нет. В моем кабинете монстры тоже не появляются (я специально спросила ее об этом). Она рассказывала о том, как монстры нападают на нее, избивают ее, а папа встает на защиту. Было не совсем понятно, видела ли и слышала ли она этих чудовищ на самом деле, но своего отца она определенно «видела», «слышала» и могла разговаривать с ним.

Во время нашей беседы она не сводила с меня глаз и находилась со мной в тесном контакте, несмотря на свое возбуждение и испуг. Однако к концу сессии Люси сникла, стала вялой, утратила энергию и ушла в себя. Это произошло раньше, чем я поняла, что время было упущено. Возможно, ей было нужно, чтобы я помогла ей и защитила ее. Может быть, она беспокоилась, как бы монстры не рассердились на нее за рассказ о них и поэтому была так напугана. Я сказала ей об этом, но она отклонила предложенную мной помощь и настаивала на том, что ее защитит папа.

После сессии я пребывала в полной растерянности. Мне казалось, будто я схожу с ума, и я не знала, какой смысл в этой сессии, где присутствие отца было очевидным, хотя умом я прекрасно понимала, что его нет. Мне показалось, родительскую поддержку обеспечивал отец, а мать либо отсутствовала, либо сама нуждалась в заботе. Я собралась с мыслями и вскоре поняла, что мне не следует звонить в службу социальной поддержки, чтобы узнать, не вернулся ли домой отец девочки. Вместе с моей коллегой мы обсудили ситуацию и попытались осмыслить имеющийся в нашем распоряжении материал. Люси хотела заинтересовать меня и держать в постоянном напряжении, чтобы я была вовлечена в ее дела. Я предполагала, что именно так она действовала со своей матерью – отсюда ее назойливость. Когда я начала обращать на это внимание, Люси стала проявлять страх и говорить о своей отчаянной потребности в отце, который смог бы ее защитить. Она ожидала от меня исполнения этой роли, а то, что я этого не делала, вызывало у нее раздражение и причиняло боль.

Однако моя сильная тревога, ощущение, будто я должна что-то предпринять, чтобы защитить Люси, и чувство, будто бы я схожу с ума, – все казалось мне реакцией на бессознательное сообщение Люси о непостижимых, всеобъемлющих переживаниях, с которыми та не могла справиться или которые не могла переработать.

Моя коллега также обратила внимание на депрессию матери, на то, что иногда эта женщина теряла ощущение реальности, и у нее могли возникать мысли о самоубийстве. Терапевт сталкивалась с недовольством и раздражением со стороны матери в связи с оказываемой Люси помощью, тогда как собственное детство терапевта было очень тяжелым, а ее страдания никого не волновали.

Фрагмент сессии, произошедшей некоторое время спустя.

Разговор начала сама Люси:

– Давай строить лодку. Помнишь, как мы это делали?

– Это было перед самыми каникулами. Наверно, лодка была тем плавучим домом, который должен был помочь нам не расставаться на время каникул, так тяжело было представить себе, что мы расстанемся.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты уедешь из клиники, меня тоже здесь не будет, а если ты не уедешь, то начнешь злиться и расстраиваться, как уже не раз бывало, поэтому, я считаю, с помощью лодки расстаться будет легче.

– Я уезжаю в Девон.

– Да, звучит здорово, а тебе интересно, чем я буду заниматься?

– Ну, у тебя своя жизнь.

– А, тебе бы хотелось, чтобы я оставалась здесь и ожидала нашей встречи с тобой. Известно ли тебе, что у доктора Троуэлл есть не только клиника, но и дом, где ее могут ждать детишки и их папа?

– Замолчи! И вообще я хочу писать.

И она выбежала в туалет.

Возвратившись, она стала перечислять приключения мистера Мена, постоянно спрашивая, известно ли мне о них. Какие-то истории были мне известны, но далеко не все. Я подумала о том, что она, задавая разные вопросы о книгах, пытается выведать у меня, общаюсь ли я с другими мальчиками и девочками или нет, и я спросила ее об этом, после чего разговор зашел о взаимоотношениях других детей с их отцами. Вдруг она вскочила, стала кружиться и размахивать руками, как крыльями, со словами: «Я умею летать!» Я сказала ей, что, несмотря на ее желание научиться летать и попытки взлететь, все это выдумки, а на самом деле она летать не умеет. Она взяла небольшой листок бумаги и сообщила, что у нее есть много рисунков разных неприличных вещей, появляющихся снизу и портящих воздух. Мне стало интересно, возникало ли у нее желание устремиться ввысь всякий раз, когда она трогала себя внизу. Ее это очень сильно смутило: «Откуда вы знаете, что я это делаю?» Я сказала, что мальчиков и девочек часто можно увидеть за этим занятием, но ее отец мог также с ней этим заниматься. Именно поэтому я хочу выяснить, появлялись ли у нее подобные мысли, что она может совершить чудо и улететь, когда ее трогали внизу. После небольшой паузы я добавила: ее, возможно, беспокоило, вызовет ли это у меня удивление или же у меня возникнет негативное отношение и отвращение.

Я думаю, в этом поведении Люси проявились способности мыслить. Мне кажется, это произошло в тот момент, когда я почувствовала, что мне легче преодолевать ощущение ужаса и замешательства. Боль утихла и не приносила уже таких страданий, как раньше, но мне нужно было быть еще в контакте с ней, чтобы прояснить свои собственные проблемы и проблемы Люси.